Глава 10 Этот парень в книжке – он псих?

Глава 10

Этот парень в книжке – он псих?

Стэмфорд и Вестпорт

«Над пропастью во ржи» – самая популярная книга Сэлинджера. Он писал ее более десятилетия, положив в основу первые 30 лет жизни писателя. Когда она вышла в свет, ее встретили и бурными аплодисментами, и резкой, язвительной критикой.

Этот построенный на идиомах и богохульстве, одновременно направленный против истеблишмента и являющийся вкладом в истеблишмент роман в последующие 60 лет стал книгой, которую читают и любят десятки миллионов людей по всему миру. Эту книгу рассматривают как практическое руководство по подростковому недовольству. Хотя читатель вряд ли понимает, в какой мере роман пронизан посттравматическим синдромом Сэлинджера, книга стала явлением мировой литературы потому, что автор скрыл свою травму в Холдене. Все мы травмированы, и каждый из нас, особенно в подростковом возрасте, чувствует себя травмированным необратимо. И все нуждаются в исцелении, но не только в исцелении. Мы даже не знаем, как это происходит, но в конце концов наступает достаточно сильный подъем, причем мы не понимаем, что нас всех исцелили: мы просто чувствуем, что на каком-то глубоком, невыразимом словами уровне исцелены.

* * *

Шейн Салерно: Холден Колфилд был ненормальным.

Именно это сказали Сэлинджеру о его величайшем произведении в издательстве Harcourt, Brace & Co. В New Yorker сказали, что просто не верят в такого персонажа, как Холден.

Это было ударом одновременно по двум самым страшным фобиям Сэлинджера – опасению сойти с ума и еще более сильному опасению того, что он – не настоящий писатель, а подделка, фальшивка.

«Мое детство было очень похоже на детство мальчика из книги, – сказал Сэлинджер, – рассказать об этом было большим облегчением»[271].

Да, облегчением, но оно наступило не с самого начала.

Роман «Над пропастью во ржи», величайшая из всех когда-либо написанных книга, направленная против истеблишмента, ставшая одним из самых крупных бестселлеров в истории, едва не остался неопубликованным. Произведение, пережившее худшие ужасы Второй мировой войны, в процессе редактирования почти уничтожили в джунглях издательского мира Нью-Йорка.

Первые шесть глав романа были с Сэлинджером, когда он высаживался в Нормандии и воевал в лесу Хюртген, прошли вместе с автором через концентрационный лагерь и палату психиатрического отделения больницы. Он пронес роман в своем воображении через всю войну. Роман помогал ему вынести невыносимое и провел его сердце через то, что было нестерпимым. Роман отделял его от бездны под обрывом.

Повествование в единственном романе Сэлинджера ведется от первого лица, голосом Холдена Колфилда. Это голос Сэлинджера, непосредственный и не искаженный уловкой и камуфляжем третьего лица. Это – его жизнь, его мысли, его чувства, его ярость, его большой и прекрасный средний палец, показанный всем фальшивкам мира.

Чтобы положить все это на бумагу, понадобилось десять мучительных лет.

Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему[272].

Еще в 1940 году в записке Уиту Бёрнетту Сэлинджер сообщил, что работает над «более длинным, автобиографическим произведением»[273]. Он уже написал четыре коротких рассказа о Холдене, думал написать о нем пьесу, в которой Фиби играла бы ребенок-звезда Маргарет О’Брайен, а позднее сказал Хемингуэю, что сам бы хотел сыграть Холдена.

Я стал подражать одному актеру из кино. Видел его в музыкальной комедии. Ненавижу кино до чертиков, но ужасно люблю изображать актеров… А мне только подавай публику. Я вообще люблю выставляться[274].

Это совершенно понятно: книга – 214 страниц монолога с самим собой. В 1944 году Сэлинджер сказал Бёрнетту, что написал шесть рассказов о Холдене Колфилде, но хочет сохранить их для романа, над которым тогда работал, и что он хочет взять свои рассказы (все они были написаны от третьего лица) и использовать их в романе, в котором повествование ведется от первого лица. Благодаря такой манере повествования проза обретет более непосредственное, личное звучание.

Рассказ Сэлинджера «Я – сумасшедший», в котором действует Холден Колфилд, был опубликован 22 декабря 1945 года в New Yorker, вскоре после того, как писателя выписали из психиатрической больницы Нюрнберга.

Первый рассказ, в котором повествование ведется от лица самого Холдена, Сэлинджер написал, еще находясь в Европе. Этот рассказ, «Я – сумасшедший», был подлинным началом романа «Над пропастью во ржи».

Я стоял там – ей-богу, я до смерти замерз, – и прощался с собой: «До свиданья, Колфилд, до свиданья, растяпа». Я продолжал видеть, как в сентябрьских сумерках, перед самым наступлением темноты, играю в футбол вместе с Баблером и Джексоном и знаю, что никогда больше не буду играть в футбол с теми же ребятами и в то же самое время. Казалось, что Баблер, Джексон и я сделали что-то такое, что умерло и было похоронено, но только я знал об этом, и никого, кроме меня, на этих похоронах не было[275].

Рассказ «Я – сумасшедший» – это, более или менее, набросок произведения, который станет романом «Над пропастью во ржи». Холден вспоминает, как его вышибли из частной школы-пансиона, и дает кое-какие краткие намеки, позволяющие догадываться о его личности. «Только сумасшедший стал бы стоять» в холод на вершине холма в тонкой куртке, а именно это делает герой в начале рассказа. «Это я. Сумасшедший. Кроме шуток. У меня резьбу сорвало». Оттуда герой без предупреждения едет домой, в родительскую квартиру в Нью-Йорке. Когда он приезжает, он будит свою младшую сестренку Фиби, которая спит глубоким сном.

Моя Фиби даже не проснулась. Ну, когда я зажег свет и все такое. Я долго смотрел на нее. Она крепко спала, подвернув уголок подушки. И рот приоткрыла. Странная штука: если взрослые спят открыв рот, у них вид противный, а у ребятишек – нисколько. С ребятишками все по-другому. Даже если у них слюнки текут во сне – и то на них смотреть не противно.

Я ходил по комнате очень тихо, посмотрел, что и как. Настроение у меня вдруг стало совсем хорошее[276].

Сэлинджер избавился от первоначального Холдена Колфилда, каким он был выведен в нескольких опубликованных рассказах, в которых действовал персонаж с тем же именем, поразительно похожий на героя романа. Сообщается, что первоначальный Холден пропал без вести во время Второй мировой войны. Сэлинджер без зазрения совести воскрешает Холдена из мертвых. В ноябре 1946 года Сэлинджер проживал в квартире родителей на Парк-авеню, когда, наконец, в New Yorker 21 декабря 1946 года был опубликован рассказ «Легкий бунт на Мэдисон-авеню», в котором фигурирует Холден Морриси Колфилд. К тому времени Сэлинджер закончил 90-страничную новеллу «Над пропастью во ржи», но понимал, что не хочет издавать это произведение в таком виде, что над произведением еще надо работать.

Сэлинджер нуждался в покое, если он собирался расширить новеллу. Радио-продюсер Хаймен Браун только что приобрел участок в сельской местности, в шести милях от центра городка близ Вестпорта, в качестве места воскресного семейного отдыха. В главном доме была большая студия. В 1947 году агент по недвижимости пришел к Брауну и сказал, что у него есть клиент, который хотел бы арендовать дом на 8–9 месяцев.

Этим клиентом был некий писатель.

«Так я и встретился с человеком по имени Дж. Д. Сэлинджер, – рассказывал нам Браун. – Полагаю, он хотел поселиться вблизи от Нью-Йорка. У него была большая черная собака, в чем и заключалась проблема. Некоторые люди не хотели сдавать ему дома в аренду из-за собаки. Мне понравился этот человек. Похоже, он был молод, может быть, лет под 30. О нем я знал немного, но я знал, что был писатель по фамилии Сэлинджер, который писал рассказы для журнала New Yorker, так что когда он появился, я знал его как автора опубликованных в журнале рассказов. Вот и все, что я о нем знал. Выглядел он весьма представительно. У него была славная черная собака, которая понравилась и мне.

Сэлинджер сказал: «О, это мне нравится». Он имел в виду студию. Думаю, за аренду он платил долларов 100 в месяц или что-то в этом роде. В студии было много окон, ее площадь была 9 на 12 метров, а высота потолка – где-то метров семь. Думаю, это было хорошим местом для творчества, создавало настроение. В спальни на верхнем этаже вела лестница. Там-то он и работал. Он сказал мне: «Я буду писать здесь книгу». В Стэмфорде у меня был участок площадью 6 акров. Никакого движения по проселку, проходившему по берегу реки, так что он был предоставлен сам себе».

Сэлинджер снимал этот дом с сентября 1946 года по июнь 1947 года, а затем, в 1948 году, продлил аренду на целый год.

«Он был очень спокойным, – рассказывал Браун, – и сказал мне, что единственное, чем он будет заниматься там, – это писательство. Никаких вечеринок, никаких посетителей. Он будет гулять, выводить собаку. Дом стоял на склоне небольшого холма. Чтобы попасть в него, надо было подняться на 18–20 ступеней. Он спускался и гулял по дорогам. Место было очень уединенным».

«Он не распространялся о своих занятиях. Я никогда по-настоящему не мог погрузиться в его творческий процесс. И никогда не вламывался в его творческий мир. Ему всегда хорошо работалось: ничто в доме его не отвлекало. Он сидел и писал, а если его пишущая машинка замолкала, я не знал, пишет ли он или занят чем-то еще. Он держался очень замкнуто. В будние дни он оставался в доме один и писал, а я был в городе. То было его собственным миром. Я знал достаточно для того, чтобы не вмешиваться в его дела».

Сэлинджер с собакой Бенни.

«Я снял маленький дом в Вестпорте, – писал Сэлинджер редактору New Yorker Гасу Лобрано, – и начал работать над романом о мальчике из частной средней школы»[277].

Писатель Питер Де Фрис вспоминал: «Во время краткого пребывания Сэлинджера в Вестпорте мы быстро подружились. В то время я знал, что он пишет книгу, замысел которой меня страшно интересовал, хотя я никогда не мечтал о том, что меня посвятят в ранние наброски классического произведения. Помню, говорил, что все звучит очень здорово, но не может ли он придумать более привлекательное название?»[278]

Сын Де Фриса Йон вспоминал о том, что Сэлинджер стоял на голове и давился двойными мартини. «Он приходил в гости и выражал сомнения относительно книги, которую он тогда писал, – о парне, который все время чертыхался»[279].

Вероятно, большую часть книги Сэлинджер написал в Вестпорте, но другой его приятель сказал, что Сэлинджер уединялся в номере отеля на Манхэттене и в кабинете Кэрол Монтгомери Ньюман в редакции New Yorker всякий раз, когда мог уединиться для завершения работы над книгой. Ему было уже 30 лет, и большую часть своей взрослой жизни он или обдумывал роман, или писал его. Пришло время заканчивать роман.

«Я ел сэндвич за рабочим столом, когда позвонила секретарь из приемной»[280], – вспоминает редактор издательства Harcourt, Brace & Co Роберт Жиру. Шел 1949 год. Жиру хотел издать собрание рассказов Сэлинджера. Сэлинджер согласился, но довольно долго не давал о себе знать Жиру, который, как и Сэлинджер, во время войны был офицером разведки.

«“Пришел м-р Сэлинджер, – сказала [моя] секретарь. – Он хочет встретиться с вами”.

Я переспросил: “Сэлинджер? Пьер Сэлинджер?”

Секретарь ответила: “Джером. Его зовут Джером”».

«Он вошел, – вспоминал Жиру. – Очень высокий, темноволосый, с лошадиным лицом. Выглядел он меланхолично. Действительно меланхолично – когда я увидел его, первым, о ком я подумал, был Гамлет. Он спросил: «Вы – Жиру?». Я ответил: «Верно. Рад видеть вас, м-р Сэлинджер». Или что-то в этом роде. «Жиру, – повторил он, – мне рекомендовал вас м-р Шон [Уильям Шон, редактор New Yorker]. Но хочу вам сказать: чтобы запустить меня в литературу, намного лучше было бы издать не мои рассказы, а мой новый роман». Я рассмеялся, подумав: хочешь быть издателем, занимай мое место. Но ответил ему так: «Уверен, что вы правы… Я опубликую ваш роман. Расскажите мне о нем». Он сказал: «Видите ли, я пока не могу показать вам роман. Он пока не закончен». А я сказал: «Ладно, позвольте мне издать вашу книгу». Он согласился, и мы обменялись рукопожатием»[281].

Все лето 1950 года Сэлинджер напряженно работал над книгой, которую закончил осенью. Однажды Сэлинджер приехал из Вестпорта домой к Уильяму Максвеллу, на Восточную 86-ю улицу и сам прочитал Максвеллу рукопись. Он прочел роман полностью, осуществив, в конце концов, свою мечту сыграть Холдена Колфилда.

Возможно, было бы лучше, если б он прочитал свое произведение вслух в редакции New Yorker. Литературный агент Сэлинджера Дороти Олдинг представила роман этому журналу, но там роман моментально отвергли. Редакторы не поверили в Холдена как в персонаж, сочтя его слишком вычурным, слишком «манерным».

Отрицательная реакция журнала New Yorker на «Над пропастью во ржи» была обусловлена непоколебимым неприятием редакцией того, что называется «сознанием автора». Это считалось «показухой», допустимой в многотиражных журналах, но не в New Yorker.

В письме от 25 января 1951 года Гас Лобрано писал:

Вероятно, вы уже слышали эту новость от мисс Олдинг и знаете, что у нас, увы, большинство высказалось против публикации вашей книги.

По меньшей мере, двое из нас прочли ваш роман, и, по нашему мнению, то, что в одной семье (семье Колфилд) четверо таких необычных детей, … не вполне правдоподобно.

Другой момент: мы не могли не почувствовать, что это произведение слишком замысловато и структурно не изменяемо… У нас в редакции сложилось прочное предубеждение против того, что (как вы знаете) мы называем авторским сознанием[282].

По мнению самого Лобрано, Сэлинджер был не готов написать роман. Лобрано считал, что автор, по-видимому, «слишком погружен»[283] в настроение романа и его эпизоды и не может от них освободиться. Редакторы отдела художественной литературы в журнале New Yorker не только отвергли роман, не только сказали, что роман необходимо полностью переписать, добавив, что не верят в роман.

Иными словами, в New Yorker Сэлинджера назвали фальшивкой.

Затем очередь совершить одну из худших ошибок в истории книгоиздательства пришла для Harcourt. В офис Жиру прибыл курьер с пакетом от Дороти Олдинг. На первой странице присланной рукописи было выведено: «Над пропастью во ржи».

Жиру роман понравился, и он решил опубликовать его. Но затем Жиру передал рукопись своему боссу, Юджину Рейналу, получившему образование в Гарварде и Оксфорде. Впоследствии Жиру назвал Рейнала «бестактным» и «ужасным снобом»[284]. Рейнал, имя которого было внесено в нью-йоркский «Реестр элиты общества» (светский календарь), представлял все то, что презирали Сэлинджер и Холден.

Не получив ответа в течение двух недель, Жиру отправился повидаться с Рейналом. «Книга Рейналу не понравилась, – вспоминал Жиру. – Он не понял роман. Он спросил меня: “Этот парень в книжке – он, надо думать, сумасшедший?”» Жиру признался Рейналу, что Холден – «неуравновешенный, возбудимый» парень, но утверждал, что «Над пропастью во ржи» – отличная книга. «Джин, – сказал Жиру, – я руку жал этому писателю. Сейчас у нас есть джентльменское соглашение. Я согласился опубликовать эту книгу».

– Ну да, – ответил Рейнал. – Однако, Боб, тебе следует вспомнить, что у нас есть отдел учебной литературы.

– Отдел учебной литературы? – изумился Жиру.

– Так ведь и книжка о мальчишке из частной школы, не так ли? Сейчас я ожидаю их отклика[285].

Таким образом, Рейнал отправил рукопись «Над пропастью во ржи» на рецензирование в отдел учебной литературы. Неудивительно, что в отделе учебной литературы книга энтузиазма не вызвала, хотя некоторые сотрудники издательства просто дрались за возможность прочитать роман.

Понимая, что Harcourt вряд ли опубликует роман «Над пропастью во ржи» в его нынешнем виде, Жиру пригласил Сэлинджера на ланч и попытался убедить автора подумать над переделкой книги. За ланчем Сэлинджер хранил молчание. Не было абсолютно никакого способа побудить его к переписыванию романа.

Вернувшись в издательство, Жиру повторил Сэлинджеру вопрос Рейнала: «Малый в книге – он псих?» Сэлинджер не ответил на вопрос, и позднее Жиру понял, почему – Сэлинджер плакал. Сэлинджер поднялся, вышел из кабинета Жиру, спустился на первый этаж и позвонил Олдинг. «Вытащи меня из этого издательства, – попросил он. – Они тут думают, что Холден сумасшедший». А Жиру в тот же день решил уйти из Harcourt. По крайней мере, так он рассказывал многие десятилетия. На самом деле Жиру проработал там до 1955 года. Противоречия в рассказе Жиру побудили меня к тому, чтобы услышать версию произошедшего от кого-то, кто знал всех главных действующих лиц этой истории. В июле 2013 года я поговорил с Джеральдом Гроссом, которому на момент нашей беседы было 92 года. Гросс 14 лет работал с Юджином Рейналом, сначала в издательстве Reynal & Hithcock, потом – в издательстве Harcourt. Никогда прежде Гросс об этом деле публично не рассказывал. Работая в Harcourt, Гросс держал в руках рукопись «Над пропастью во ржи». Вполне возможно, что Гросс – последний оставшийся в живых из тех, кто касался оригинальной рукописи. Гросс объясняет, что когда умер Кёртис Хичкок, партнер Рейнала, Рейнал продал свое издательство. Слияние издательств произошло в 1947 году. Через год в Harcourt остались только трое бывших сотрудников Reynal & Hithcock.

По словам Гросса, Рейнал, который возглавлял в Harcourt, Brace отдел продаж, «не смог понять» роман Сэлинджера и сказал: «Надо дать почитать это людям из отдела учебной литературы». Вице-президент Harcourt, курировавший работу отдела учебной литературы – примечательно, что этого человека звали Дадли Мик, – сказал Рейналу, что «если мы опубликуем это произведение так, как оно написано, это убьет наше подразделение школьной литературы». Гросс сказал: «В то время наш бизнес был очень консервативным. А издание школьной литературы было самым выгодным видом деятельности» Harcourt, Brace, а Мик «боялся языка». В официальной версии этой истории есть козел отпущения (Рейнал) и мученик (Жиру), но эта версия не является исчерпывающей. Принятое деловое решение не столько спасло издательство от затруднений, сколько стоило ему десятков миллионов долларов упущенной прибыли, а может быть, и больших потерь.

Гросс рассказывал: «После разговора Мика с Рейналом Боб Жиру приказал мне вернуть рукопись из типографии. Было сказано: мы должны внести некоторые изменения». Сегодня легко забыть о том, насколько радикальной книгой был роман «Над пропастью во ржи» для Америки того времени – насколько революционной была эта книга во всем, начиная с использования слова fuck и заканчивая враждебно-пренебрежительным отношением к действительности как к неизменной данности.

По словам Гросса, в этот момент Сэлинджер решил забрать книгу из Harcourt, Brace и передать ее в издательство Little, Brown. Как более 50 лет назад указал Луис Менанд в New Yorker, Джон Вудбёрн, редактор издательства Little, Brown, «определенно был достаточно благоразумен для того, чтобы не задавать таких вопросов»[286]. Роман «Над пропастью во ржи» вышел в издательстве Little, Brown. (И, в качестве жутковатого эха истории с отклонением романа Сэлинджера, скажу: Жиру вскоре отверг и роман Джека Керуака «На дороге» после того, как автор отказался переписывать свое произведение. За короткий период издательство Harcourt упустило две самые любимые американские книги ХХ века.)

Жиру был в бешенстве из-за отказа Harcourt издать «Над пропастью во ржи», но не ушел из этого издательства в знак протеста, как он утверждает и как часто пишут. Это история, которую Жиру придумал много лет спустя.

Новости клуба «Лучшая книга месяца», июль 1951 года.

Актер Эдвард Нортон говорит: «Что мне нравится в рассказах об отклонении издательствами романа «Над пропастью во ржи», так это то, что эти рассказы заставляют понять: стражи ворот – не стражи. У них есть ворота, но ограды, через которую ведут эти ворота, нет. Понимаете, о чем я? Они стоят у какой-то двери, но лучшие вещи обходят эту дверь».

* * *

В нормальных условиях происходит предпубликационный процесс: издатель собирает книгу, дает ей макет обложки с какой-то фотографией и краткой биографией автора на заднем обороте обложки. Одновременно издательство рассылает сигнальные экземпляры по редакциям журналов и газет для рецензирования и обращается к журналистам с просьбой написать о новой книге и ее авторе.

Но в данном случае автором был Дж. Д. Сэлинджер, и обстоятельства были необычными. Во-первых, Сэлинджер потребовал, чтобы Little, Brown не рассылало сигнальные экземпляры его книги, что было неслыханным требованием со стороны автора художественного произведения. Поскольку сигнальные экземпляры уже были разосланы, Сэлинджер приказал издателю не присылать ему никаких рецензий на книгу. Кроме того, Сэлинджер решил, что будет избегать всякой рекламы. Автор, пишущий книгу для читателей, отказался от разговоров с читателями, с которыми общался исключительно через свои книги.

Не могу объяснить, что имею в виду. А если бы и мог, не уверен, что мне бы это понравилось[287].

Клуб «Лучшая книга месяца» включил роман «Над пропастью во ржи» в свой летний список лучших новых произведений, что для первого романа было редкой удачей. Единственное интервью в связи с публикацией романа Сэлинджер дал BOMС News (это издание заказало статью редактору произведений Сэлинджера и другу писателя Уильяму Максвеллу). «Очень важно, что романист работает как Флобер (а Сэлинджер так и работал), прилагая бесконечный труд, бесконечное терпение и уделяя бесконечное внимание техническим аспектам своего творчества, и делая это так, что в конечном варианте ничего этого не должно быть заметно. Когда такие писатели умирают, они отправляются прямо в рай, а их книги остаются незабываемыми»[288].

Сэлинджер с неизменной сигаретой.

В интервью Сэлинджер заметил: «Думаю, жизнь писателя тяжела. Но это занятие принесло мне радости достаточно для того, чтобы я стал отговаривать кого-либо от попыток стать писателем (при условии, что у такого человека есть талант). Вознаграждения скудны и редки, но когда они случаются (и если они случаются), они прекрасны»[289].

16 июля 1951 года издательство Little, Brown выпустило роман «Над пропастью во ржи» в твердой обложке.

Книга, стоимость которой была три доллара, вышла в серовато-коричневой обложке и с вкладышем, текст которого был написан самим Сэлинджером, но который, тем не менее, кажется слабой попыткой объяснить суть произведения.

Все, кто читал опубликованные в журнале New Yorker рассказы Дж. Д. Сэлинджера – в частности, «Хорошо ловится рыбка-бананка», «Лапа-растяпа», «Человек, который смеялся» и «Дорогой Эсме – с любовью и всяческой мерзостью», – не будут удивлены тем, что в первом романе этого писателя много-много детей. Герой, от лица которого в романе ведется повествование, – постаревший ребенок, шестнадцатилетний уроженец Нью-Йорка Холден Колфилд. Он покидает свою частную школу в Пенсильвании при обстоятельствах, которые невозможно описать языком взрослого человека и из вторых рук, и тайком возвращается в Нью-Йорк на три дня.

Сам мальчик одновременно и слишком прост, и слишком сложен для того, чтобы мы могли вынести окончательное суждение о нем и том, что с ним произошло. Пожалуй, о Холдене можно уверенно сказать лишь то, что он пришел в этот мир, будучи не просто привержен красоте, но и почти безнадежно пронзенным ею.

В романе много голосов – детских, взрослых, таинственных, но из всех голосов голос Холдена – самый выразительный. Выходя за пределы своего разговорного языка, но оставаясь поразительно верным ему, Холден издает совершенно четко артикулированный вопль, в котором смешиваются боль и удовольствие. Впрочем, подобно большинству влюбленных, клоунов и поэтов более высокого уровня, он сдерживает большую часть боли в себе и для себя. Удовольствием же он делится или отодвигает его в сторону, делая и то и другое искренне. Книга написана для читателя, который может с нею справиться[290].

Сэлинджер разрешил опубликовать на обложке книги свою краткую биографию, но в ней содержатся только основные вехи его жизни.

Дж. Д. Сэлинджер родился в 1919 году в Нью-Йорке, учился в государственных школах на Манхэттене, в военном училище в Пенсильвании и в трех высших учебных заведениях (ни в одном из них не получив ученой степени). «Когда мне было 18–19 лет, я провел в Европе год счастливым туристом, – пишет Сэлинджер. – С 42-го по 46-й год служил в армии, большую часть времени – в Четвертой дивизии. Пишу примерно с 15 лет. За последние более чем 10 лет мои рассказы появлялись в нескольких журналах, главным образом – и наиболее удачно, – в New Yorker. Над романом «Над пропастью во ржи» я работал, с перерывами, 10 лет[291].

В другом месте Сэлинджер сказал: «Меня редко интересует место рождения автора, имена его детей, график его работы, дата его задержания за контрабанду оружия во время ирландского восстания (такая подробность делает автора смелым негодяем!). Автор, который рассказывает читателям такие вещи, скорее всего, на портрете будет изображен в рубашке с расстегнутым воротом – и почти наверняка с поворотом лица в три четверти, и в трагическом виде. Он может также рассчитывать на то, что жена считает его шишкой или важной персоной. Я написал биографические справки для нескольких журналов и сомневаюсь, что когда-либо эти справки были хоть сколько-нибудь честными»[292].

Мне иногда кажется – вот умру я, попаду на кладбище, поставят надо мной памятник, напишут «Холден Колфилд», и год рождения, и год смерти, а под всем этим кто-нибудь нацарапает похабщину[293].

Сэлинджеру понравился дизайн обложки, который создал его друг по Вестпорту Майкл Митчелл: буйствующий красный конь с карусели. На обложках первого и второго тиражей романа появилась запоминающаяся фотография Сэлинджера. При подготовке третьего тиража Сэлинджер открытым текстом потребовал от издательства снять фотографию.

Знаменитая фотография с оборота обложки романа «Над пропастью во ржи», которая была снята с обложки по просьбе Сэлинджера.

Сэлинджер начинал уходить в себя. Он пытался отгородиться от мира и отделить себя от своей книги. Это желание было наивным. Он начал революцию, и мир откликнулся. И все же первые отзывы рецензентов были противоречивыми. 15 июля 1951 года Пол Энгл писал в газете Chicago Daily Tribune: «Перед нами роман о шестнадцатилетнем парне, роман эмоциональный, но не сентиментальный, драматичный, но не мелодраматичный и честный, но не просто непристойный»[294]. Затем Энгл делает неискренний комплимент: «В общем, роман успешный».

Оригинал обложки первого издания «Над пропастью во ржи». Рисунок друга Сэлинджера Майкла Митчелла. Издательство Little, Brown.

Критик Айрин Элвуд из Los Angeles Times считала, что роман «настолько реалистичен, что причиняет боль, и все сбитые с толку, запутавшиеся взрослые жадно прочтут его для собственной пользы – и сразу же спрячут книгу от своих детей»[295].

Известный редактор, критик и радиокомментатор Клинтон Фэйдимен до 1943 года был основным литературным критиком журнала New Yorker. В заметке о «Над пропастью во ржи», написанной для Book-of-the-Month-Club News, Фэйдимен сказал об удовольствии, которое доставляет ему «содействие блестящему, новому, молодому американскому романисту»[296].

В New York Times к книге отнеслись почти шизофренически: в Times Book Review роман раскритиковали, но на следующий день в ежедневном издании газеты роман расхвалили. Джеймс Стерн из Book Review 15 июля посетовал на то, что Сэлинджер – «автор рассказов», а «Над пропастью» – «слишком длинное произведение, которое становится довольно монотонным. И автору не стоило бы так акцентировать эти судороги и подробности, касающиеся этой убогой школы. Эти подробности угнетают читателя. Да-да, именно угнетают». Стерн оправился от скуки в достаточной степени для того, чтобы выразить свое изумление тем, что ему понравился фрагмент о «м-р Антолини, единственном человеке, которому, как считал Холден, он мог доверять. Этот человек проявлял интерес к Холдену и оказался извращенцем. Это восхитительно. Ей-богу, восхитительно»[297]. 16 июля 1951 года в ежедневном издании газеты New York Times Нэш К. Барджер похвалил «странный, удивительный язык» «необыкновенно блестящего первого романа». И заметил, что не был бы удивлен, если бы вымышленный персонаж Холден «вырос, чтобы написать несколько книг (он много говорит о книгах) вроде “Бремени страстей человеческих”, “Оглянись на дом свой, ангел” или “Над пропастью во ржи”»[298]. Это было не слишком удачным замечанием об автобиографических истоках романа.

Совершив удивительный разворот на 180?, New Yorker, редакторы которого сочли книгу «чрезмерно авторской», а героя книги – неправдоподобным, теперь называли роман Сэлинджера «блистательным, забавным, трогательным романом».

«Над пропастью во ржи» привлек мое внимание, когда роман был впервые издан, – вспоминал Гор Видал. – Существовала некая грань, некое лезвие, до которого мы писали во время войны, поскольку мы знали, что можем скоро погибнуть. Ребята думали о смерти. До этого Сэлинджер не забирался в глубины; он скользил по блистающей поверхности. Так что когда он, наконец, уловил мерцание голоса того мальчишки, оно засияло».

Сам Уильям Фолкнер при посещении университета Вашингтона и Ли в 1958 году сказал: «Роман «Над пропастью во ржи» произвел на меня впечатление. Я считаю, книга показала, что автор восстал против – и это не изъян, а зло, которое допекло автора, восставшего против этого зла, – давления, которое наша культура оказывает на каждого, принуждая каждого принадлежать к какой-то группе. В нашей культуре трудно быть личностью. Думаю, я увидел в этой книге трагедию, которая в каком-то смысле отражала трагедию самого Сэлинджера. Молодой человек, интеллигентный, чуть более чувствительный, чем большинство людей, человек, который просто хочет любить человечество, пытается вломиться в человечество и любить его, но обнаруживает, что там нет человека. По-моему, в этом и заключается трагедия книги»[299]. Фолкнер также назвал «Над пропастью во ржи» лучшим романом, написанным писателем следующего поколения.

А Сэмюель Беккетт писал другу: «Читал «Над пропастью во ржи»?.. Мне роман действительно понравился, понравился сильнее, чем все прочие книги, опубликованные за долгое время»[300].

А увлекают меня такие книжки, что как их дочитаешь до конца, так сразу подумаешь: хорошо бы, если бы этот писатель стал твоим лучшим другом и чтоб с ним можно было поговорить по телефону когда захочется. Но это редко бывает[301].

Дело с фотографией было не только проявлением эксцентричности поведения, проявленной Сэлинджером в связи с публикацией его романа. Как только книга вышла, он порвал отношения с большинством людей из своей прежней жизни, и расстался со многими прежними друзьями.

Вечно люди тебе все портят[302].

Осенью 1952 года Сэлинджер недолгое время ухаживал за писательницей по имени Хэдли Люс. Он «говорил о Холдене так, словно это был реальный человек, – вспоминала она. – Я спрашивала его, что он делал в какой-то момент прошлого, а он отвечал: «Ну, это было тогда, когда Холден делал то-то и то-то». Словно бы Холден на самом деле существовал. Я не могла понять этого».

А что было непонятного? Холден действительно существовал. Он был Дж. Д. Сэлинджером.

«Я сражался бок о бок с Сэлинджером во время войны, – рассказывал товарищ Сэлинджера Вернер Климан. – И я сразу понял, что роман – история его жизни»[303].

Том Вулф назвал роман Сэлинджера «очень личным. Очень разоблачающим. Казалось, словно кто-то срывает со своей души слои».

«Я чувствовал, что он говорил со мной, – говорит исследователь творчества Сэлинджера Джон Венке. – Собственно, он не только говорил со мной; он описывал меня в самом прямом смысле этих слов».

Эдвард Нортон говорит: «Вашим первым ощущением от «Над пропастью во ржи» – вовсе не мысль о том, что вы думаете о Холдене как о друге. Вы думаете, что Холден – это вы и есть. В буквальном смысле». Такое ощущение возникает у сотен тысяч читателей, которые относятся к Холдену как к своему другому «я», как к своему тайному другу, сообщнику по заговору против тирании безразличного мира. «Не знаю, как автору по ходу повествования удалось настолько глубоко проникнуть в мою жизнь и в мое сознание, – сказал Арам Сароян. – Я читал роман всю ночь напролет и забыл о том, что я читаю. Автор проник глубже, чем это делал я». Эти чувства обобщил сценарист Роберт Таун, который сказал: «Как и целое поколение моих сверстников, я думал, что пишет обо мне». Отвечая в декабре 1951 года на вопрос корреспондента New York Times, какие бы книги он подарил, Сэлинджер сказал: «На это Рождество я могу дарить [ «Над пропастью во ржи»], но только после того, как буду уверен в том, что ребята действительно так разговаривают»[304].

А ребята действительно так и разговаривают.

«Над пропастью во ржи» стал буквально гимном поколения. Разочарованная молодежь 50-х годов неожиданно обрела голос: Холдену были неинтересны хорошая работа, дом в пригороде, семья, в которой, в среднем, будет 2,5 ребенка, отличный сухой мартини, хорошая одежда, все как у всех. Холден был мятежником поколения, отчаянно нуждавшегося в таком мятежнике. 50-е годы были эрой Эйзенхауэра. Уставшая от войны страна снова была втянута в войну – в холодную войну с Советами, в горячую войну в Корее. А страна желала единообразия, конформизма. Комиссия палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности и Джо Маккарти удушили инакомыслие, а общество удушило индивидуализм. И тут вышел роман о мальчишке, который не подчинялся общим правилам, и написан роман был автором, который отказался быть в издательском мире Человеком в сером фланелевом костюме.

Холден Колфилд был Джеймсом Дином до появления Джеймса Дина[305], классным парнем до появления понятия «классный». Холден был Марлоном Брандо и Монтгомери Клифтом[306]. По словам сценариста Николаса Мейера, Холден был «вополощением беспокойства, недовольства, восстания, оппозиции статус-кво». Как пишет критик Джефф Пивер, «если подросток, каким мы его знаем, был существом, выползающим из тени атомной бомбы, Второй мировой войны и отупляющей болезни благополучия, то выведенный Сэлинджером сопляк, которого исключили из частной школы-пансиона, был одной из первых вполне сформировавшихся фигур, которые возникли как последствия господства всего вышеперечисленного. К концу десятилетия влияние Колфилда ощущалось в каждом спазме бившейся в клетке молодежной поп-культуры – от роли Марлона Брандо в фильме «Дикарь», «Бунтовщик без причины» Джеймса Дина до Элвиса Пресли, Керуака, фильма «Школьные джунгли» и воплощенной Ленни Брюсом[307] дерзкой вульгарности окраин»[308].

«Помню, что это было первой книгой, которую люди брали с собой на прогулку, – вспоминает актер Джон Кьюсак. – Просто хотелось всегда иметь ее с собой». Биограф Сэлинджера А. Скотт Берг говорит: «Книга «Над пропастью во ржи» была своего рода кодом. Обладание книгой намекало на то, что ее владелец уже приобщился к таинствам литературы и знает: в обществе есть определенные правила, которые хорошо нарушать. Такого бунта мы прежде не знали».

Название романа стало паролем, открывающим доступ в тайный клуб бунтарей. Казалось, общество делится на тех, кто знал Холдена, и тех, кто его не знал. Тем, кто знал Холдена, объяснений не требовалось, а тем, кто Холдена не знал, объяснить что-либо было невозможно. Появление в 1957 году романа Джека Керуака «На дороге» будут приветствовать как начало поколения битников. Но Керуак опоздал на шесть лет. Поколение битников, путешествовавших по бесконечным американским дорогам в поисках Америки, уже было открыто Сэлинджером и его романом «Над пропастью во ржи». Молодые носили роман в карманах джинсов. Сэлинджер оказал мощное влияние на создание контркультуры. Созданный им Холден был не только самым первым битником, но фигурой, вдохновлявшей поколение хиппи.

«[Холден Колфилд] – это Малкольм Икс[309] белых подростков из пригородов», – говорит актер Джейк Джилленхол[310].

* * *

Писатель Энди Роджерс видит иную картину. Он утверждает, что хотя роман и был опубликован в 50-х годах, на самом деле это роман 40-х годов, военный роман. В «Опрокинутом лесе» Сэлинджер пишет: «Поэту не надо придумывать стихи, они открываются ему сами… Место, где протекает Альф, священная река, было открыто, а не придумано»[311]. Сэлинджер нашел Холдена на полях сражений в Европе. «У Холдена Колфилда, – пишет Роджерс, – общего больше с травмированным солдатом, чем с отчужденным подростком. Его преждевременная седина служит причиной его неуверенности и того, что его дразнят, однако она же служит символом чего-то неочевидного: Холден – старик в обличье молодого человека»[312].

Дождь шел прямо на чертово надгробье, прямо на траву, которая растет у него на животе[313].

«Это ставит Холдена в один ряд с уважаемыми литературными персонажами, чувствующими, что их молодость потеряна на войне». Сэлинджер не написал книгу о солдате, сражавшемся с врагом; он написал книгу о подростке, ведущем войну с обществом и с самим собой. И, подобно Сэлинджеру, Холден не может найти помощь, которая нужна ему для исцеления. «Специалисты по психическим заболеваниям, которые должны были оказать помощь Сэлинджеру, не станут слушать его рассказов об ужасах, которые он перенес и свидетелем которых он стал, – пишет Роджерс. – Затем Сэлинджер возвращается домой, научившись, как избегать помещения в психиатрическую больницу, и становится свидетелем блеска общества, восторгающегося тем, как он скрывает симптомы своего заболевания»[314].

«Жесткость, нелепость, зверство и ужас войны каким-то чудесным образом превратились в приторные и бессмысленные речи, песни и фильмы. Все это, не имея ни малейшего отношения к правде войны, не принесет добра, ибо проблемой будет даже не то, что люди не будут понимать войну лучше, а то, что люди просто не будут задумываться о войне»[315].

Посидели бы вы там подольше, послушали бы, как эти подонки аплодируют, вы бы весь свет возненавидели, клянусь честью[316].

Безразличие – вот что вызывает и питает гнев Холдена. Роджерс пишет: «Отныне Сэлинджер вступает в конфликт, если не в борьбу за самое свое существование, не с комплексом переживаний, которые навечно повредили его, а с обществом умышленной наивности, обществом, которое производит смерть и разрушения, а после «победы» продолжает заниматься людоедством под приветственные крики тех, кто не называет вещи их подлинными именами. А тех, кто называет вещи их подлинными именами, общество отправляет в психиатрические лечебницы»[317].

Впрямую написать об этом Сэлинджер не мог: «для того, чтобы получить одобрение массового читателя» ему надо было «изменить контекст, выбрать персонажей и ситуации, которые никак не были бы связаны с войной, сделать ощущение отчуждения всеобщим. В таком контексте он мог проявить собственные переживания и мысли, не опасаясь ни психиатров, ни патриотов, и представить свой конфликт с фальшивками и ерундой»[318]. Так Сэлинджер придумал Холдена Колфилда.

Сэлинджер не может призвать память о своих убитых товарищах так, как Холден вспоминает тело разбившегося Джеймса Касла. Сэлинджер не может горевать о погибших, поэтому Холден скучает об Экли и Стрэдлейтере. Сэлинджер не может вспоминать о подталкивающем к самоубийству отчаянье, которое охватило его после Кауферинга, поэтому Холден раздумывает о самоубийстве. «Сэлинджер никогда снова не станет мальчиком, который ходил в частную школу, – пишет Роджерс, – поэтому Холден был Сэлинджером, которого никогда снова не будет»[319].

А когда я окончательно напился, я опять стал выдумывать эту дурацкую историю, будто у меня в кишках сидит пуля. Я сидел один в баре, с пулей в животе. Все время я держал руку под курткой, чтобы кровь не капала на пол. Я не хотел подавать виду, что я ранен. Скрывал, что меня, дурака, ранили[320].

Холден танцует со своей маленькой сестренкой Фиби. «И тут я взял и ущипнул ее за попку. Лежит на боку калачиком. А зад у нее торчит из-под одеяла. Впрочем, у нее сзади почти ничего нет»[321]. Игра с телом маленькой девочки – начало духовного пробуждения. «Вы бы посмотрели на Фиби. Сидит посреди кровати на одеяле, поджав ноги, словно какой-нибудь йог, и слушает музыку. Умора!» Чувствительность автора – его личная травма. Параноики, мистики и педофилы рассуждают так: «Вообще я не терплю, когда взрослые танцуют с малышами, вид ужасный. Например, какой-нибудь папаша в ресторане вдруг начинает танцевать со своей маленькой дочкой. Он так неловко ее ведет, что у нее вечно платье сзади подымается, да и танцевать она совсем не умеет – словом, вид жалкий. Но я никогда не стал бы танцевать с Фиби в ресторане. Мы только дома танцуем, и то не всерьёз»[322]. Дети потенциально – мертвые взрослые. Мудрец из леса Хюртген должен давать детям уроки на дому. В конце концов, мир Холдена/Сэлинджера – это мир пропавших без вести; нервный срыв – это духовно-военная прогрессия. Здесь нерешительность, колебания психики, выбирающей между молчанием ветерана («Никогда никому ничего не рассказывай. Если расскажешь, начнешь тосковать по всем»), изоляцией («Так я остался в могиле один. В каком-то смысле мне это нравилось. Было так хорошо и покойно»), утратой тела («После того, как я ушел, мне стало лучше») и новой, стирающей память пулей («В общем, я рад, что изобрели атомную бомбу. Если когда-нибудь начнется война, я усядусь прямо на эту бомбу. Добровольно сяду, честное благородное слово»[323]). «Над пропастью во ржи» – бесконечная война Америки в словах.

Когда думаешь о писателях Второй мировой войны, обычно вспоминаешь Нормана Мейлера и Джеймса Джонса, но возможно ли, что Дж. Д. Сэлинджер в одной книге написал и последний военный роман, и первый роман контркультуры?

Критик Айхаб Хассан пишет о романе Сэлинджера: «Романом управляет настроение острой депрессии, постоянно на грани срыва, и это настроение настолько последовательно, что становится своего рода принципом единства». Однако, как говорит психолог Джей Мартин, «один из процессов, которые мы находим в творчестве, – это решение проблем творческим человеком. Ну да, он подавлен, он обеспокоен, он неуверен, он горюет, он оплакивает. Он пишет. И в процессе писания он необязательно исцеляется, но обретает какую-то перспективу. Записывая предложения в определенном порядке, одно за другим, человек обретает перспективу своего расстройства… Я бы предположил, что если у Сэлинджера была депрессия, то он нашел способ избавиться от нее, передав ее другим людям. Это почти черная магия: вы вкладываете ваш гнев или ненависть в некоего персонажа и освобождаетесь от негативных чувств». После войны Сэлинджер испытывал глубочайшую, самоубийственную депрессию, но нашел способ на время избавиться от нее, передав свою депрессию другому лицу – Холдену («Я чувствовал себя паршиво. Депрессия, все такое. Я почти хотел умереть») и нам. Вот почему столь многие люди поклоняются этой книге. Сэлинджер за нас дает имя нашей печали и превращает ее в какую-то жутковатую радость. Так и разыгрывается черная магия.

* * *

Не прошло и двух лет с момента опубликования «Над пропастью во ржи», как роман запретили. Памела Хант Стейнл в книге In Cold Fear: The Catcher in the Rye, Censorship Controversies and Postwar American Character («В холодном страхе: «Над пропастью во ржи», споры о цензуре и характер американцев после Второй мировой войны») указывает, что роман Сэлинджера был самым изучаемым романом в американской старшей школе и вторым среди произведений, наиболее часто подпадавшим под запрет. Учителей увольняли за упоминание о книге Сэлинджера. В 1963 году Совет американских книгоиздателей отметил, что «Над пропастью во ржи» стала книгой, чаще всего запрещаемой в американских государственных школах. В заметке, которую издатель не стал размещать на обложке книги, Сэлинджер писал: «Я сознаю, что некоторых моих друзей опечалят и шокируют – до огорчения, – некоторые главы моей книги. Среди моих лучших друзей есть дети. Собственно говоря, все мои лучшие друзья – дети. Мне почти невыносимо думать, что мою книгу будут держать на полках, там, где детям ее не достать»[324].

Дело было не только в языке, в лексике, хотя слова вроде «дерьмо» и «йопт» – в изданном несколькими годами ранее романе Нормана Мейлера «Нагие и мертвые» написание последнего слова было изменено, – и бесконечные «черт побери» и «черт возьми» определенно сыграли свою роль. Но главным возражением против книги было то, что ее считали «неамериканской».

«Над пропастью во ржи» не была той фальшивой Америкой, которую общественности, только что открывшей телевидение, навязывала Мэдисон-авеню. Это была не больная паранойей Америка организованных Маккарти слушаний об антиамериканской деятельности или тщательно продезинфицированная Америка Уолта Диснея. Сэлинджер писал о настоящей Америке. О настоящих мыслях, настоящих чувствах, о настоящей боли.

В числе прочего, ты обнаружишь, что ты – не первый, кого смутило и даже напугало до тошноты человеческое поведение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.