Хождение по «Далям»

Хождение по «Далям»

Александр Трифонович Твардовский. Из дневника:

«19.I.1955

Надо двигать „Дали“. Безумно было бы отказаться от такой свободной формы, уже найденной и уже принятой читателем, формы, где, при несвершении даже целого, в частностях можно много сделать, особенно если стремиться к законченности отдельных кусков, глав в себе.

Главное же, не на голом месте начинать, что всегда для меня очень важно. Эти годы, журнальная работа и те потери, какие я нес от своей слабости, эти годы продолжалось внутреннее осваивание этой формы и всей затеи, даже через многократное отрицание ее, примирение, хоть и натянутое, с мыслью, что, мол, у приличного писателя должны быть и незаконченные вещи. ‹…›

17. IV.1955

Уже выясняются контуры обеих глав – „Друга“ и „Огней Сибири“. Там вступлением может быть – „Нет, жизнь меня не обделила“.

Там нужно место о том, что от любви к Родине и всему доброму меня не отучить, если даже долго бить (и методично) и обвинять, в чем я не грешен, и за ошибки бить втройне, – не отучить от той любви, не оттолкнуть.

И нет на свете большей веры,

Что сердцу может быть дана.

После этих двух глав – будет смоленская деревенская глава и, может быть, „Москва“, а там можно ехать до Владивостока, наконец. И уже делать, что бог даст. Сибирь будет „уравновешивать“ „Друга“, а „Москва“ – „Смоленщину“. „Вра, вра!“ ‹…›

19. VIII.1955

Преодолевая, особенно под конец, чувство отвращения к черновизне и несовершенству, неотчетливости и т. п., перенес на листы всю главу, чтоб лучше видеть, что с ней делать (еще не знаю). ‹…›

А может быть, отдохнуть от ямбов, от „далей“, заняться чем-либо в другом ключе? Может быть, напишу еще одну „Поездку в Загорье“. Боже мой, за что ни возьмись, нужно напряжение лжи и натяжек. А уже не могу, не хочу – хоть что хочешь.

20. VIII.1955

Кажется, нащупывается что-то в „Друге“ без „ночи предосенней“, которая что-то начинает и не дает полного слияния с предыдущим. Может быть, она выпадет, и тогда заключение главы прямее, определеннее.

Все нужное из тех строф встанет в ряд, кажется. Важно сказать о том, из-за чего вся речь:

Что я внешней мудростью (чьей-то) был избавлен от сердца горестных хлопот. Так, должно быть, нужно, там видней, дела не нашего ума. И подумай я иначе, я сам уже как бы против всего доброго на свете. Как бы это выразить – это главное: замок на мысли, „грех“ – избавление от необходимости думать, иметь свое человеческое мнение и суждение. Кому-то там видней (больше, чем мне, другу, знающему человека, как самого себя). Отказ себе в каком-либо значении своей принадлежности тому, общему, к чему апеллирую. ‹…›

2. IX.1955. Внуково

Пребывание в Карачарове только разворотило то, что было набросано и что я бессовестно читал людям. Теперь ясно, что ни „Друг“, ни „Огни“ еще не готовы. С „Другом“ вообще тяжело, а „Огни“, как теперь определенно обозначается, в сущности, опять лирическое отступление, подход к чему-то, чего нет. Может быть, придется сбивать обе главы в одну. Во всяком случае – первая часть „Огней“ решительно не годится. Сибирь так Сибирь, а к чему это опять о Союзе писателей – и пр. Это – вчера. А как со Смоленской главой? Ей-богу, не знаю. Пожалуй, еще никогда до такой степени не был в незнании, неопределенности. Только и осталось, что понимание: не то все, что покамест делаю, самого не греет.

Попробую еще и еще одолевать это настроение.

„Трудно Музу посылать на кукурузу“. ‹…›

6. IX.1955. Внуково

Последние дни все больше спокойного, с чувством свободы примирения с мыслью (давней) о том, что „Даль“ не пойдет дальше – по той самой причине: она начата тогда, до. И дело не в том, что вещь во времени затянулась, а нельзя уже ехать по той дороге. Однако я буду доводить, что есть, до известной законченности и, может быть, печатать по возможности. Но это все еще не окончательно. „Муравию“ долго считал первой частью, собираясь вести куда-то дальше. Правильно поступил, что не попер дальше. „Тёркина“ кончал однажды, правильно поступил, что продолжил – война велела. А тут все дело в том, что нет у меня той, как до 53 г., безоговорочной веры в наличествующее благоденствие. Там-то все было с точки зрения той веры – даже критика, „редактор“. А тут так ли сяк, а что-то не лепится. Вещь не такая, что терпит такой перерыв. Хотя все на свете бывает. Во всяком случае – то из „Огней“, например, что в духе и стиле прежних глав, – лучше, может быть, воткнуть частично в прежние же – при переиздании, не приторачиваться к тому. В „Друге“ есть самостоятельное содержание, и, примыкая по сюжетной ниточке к тому, он может быть и отдельным делом. ‹…›

13. IX.1955

Вчера читал Сацу, еще в чтении чувствовал, что окончательно не выходит. Сац воздержался от построчных замечаний, но высказал одно общее: правильно, что начинается с личного, чувства вины и т. п., но останавливаться на этом нельзя, не возведя дело к общему. Но я сейчас не вижу, как это сделать, чтоб не было в конце концов итога: вот и хорошо, ты сидел, я молчал, а теперь ты на воле, мы еще не стары, будем жить, работать. Словом, я не в силах вытянуть это дело сейчас. И, может быть, с другого конца нужно зайти. Тема страшная, взявшись, бросить нельзя – все равно что жить в комнате, где под полом труп члена семьи зарыт, а мы решили не говорить об этом и жить хорошо, и больше не убивать членов семьи. Тема многослойная, многорадиусная – туда и сюда кинься – она до всего касается – современности, войны, деревни, прошлого – революции и т. д. Может быть, опять возникает мысль, – она нерешима в лоб, а только может где-то исподволь проходить, но – нет! Во всяком случае, надо попробовать ее разрабатывать без надежд на ближайшее доведение „до дела“. А без этого никаких „далей“ у меня не может развернуться. Я уже колеблюсь – ехать ли на Дальний Восток, спустя лето по малину. „Дали“ кончились на сталинской главе. В сущности, и „Огни“ принадлежат еще тому тону и стилю. Может быть, при переиздании „Далей“ я и вставлю эту главу куда-нибудь, не куда-нибудь, а как раз перед сталинской, только уже не той. Аминь.

„Друг детства“ может вырасти, если это суждено, до самостоятельной вещи. ‹…›

15. IX.1955

Ничего нет легче – как уговорить себя, что предстоящее тебе трудное дело не может быть выполнено по объективным обстоятельствам. Будь это крах некоей новаторской затеи, как в „Черной металлургии“, или 53 г. для „Далей“. Но это не годится, совесть не дает покоя. Вещь может остаться незаконченной только в силу того, что ее на ходу перебила другая, более жизненная и неотложная. А так – вдруг останешься ни с чем, один, без задачи, лишенный всех тех возможностей, какие она (вещь) сулила и имела, хотя бы и тревожила своей неясностью и т. п.

Поэтому – необходимо вывести в люди эти две главы и написать третью, смоленскую ‹…›. И опубликовать эти три главы, а там в путь, нужно же доехать когда-нибудь до океана. Эта поездка только и может решить, что будет дальше. ‹…›

16. IX.1955

‹…› Не томит то, что пишется туго, – тут я что-то понял или понимаю постепенно. Вчера немножко пробилось нечто в развитии „Друга“ („Я с ним – он со мной“), может, даже получится. И именно тогда начало пробиваться, когда уже примирился внутренне, что не идет, и пусть. Не раз так было замечено, что не тогда именно открывается, когда стучишь изо всей мочи. А иногда – чуть толкнул на всякий случай, уже решив уйти отсюда, – чуть толкнул, а оно и открылось, – там и запора нет. ‹…›

Я вроде и близок уже к концу, но с трудом преодолеваю некое отупение – строфы то, кажется, ничего, то видишь, что это кое-какой сопряженный набор слов. Стих сработался, вял, как старый хрен. ‹…›

19. IV.1956

Нанизываю на вялую нить первоначального плана главы, строчки, строфы, движения почти нет. Не решил еще, перебрать ли всех пассажиров вагона в их отношении к молодоженам-новоселам, тем самым напомнив и о них. И даже батюшка с медалью кивнул, должно быть, хотел благословить, да постеснялся. Может быть, нужно. ‹…›

25. IV.1956

Десять дней, каждый день после утренней прогулки сажусь за стол, мурыжу начатую еще в Москве главку, но дело подвигается плохо. Правда, эти дни хоть ввели в дело, обозначили, что, куда, как и к чему, – примерно, конечно.

Втоптать сюда всю остроту и сложность проблемы Москвы и периферии – нелегко. Начало самое есть, есть очень еще черновой набросок вагонного разговора о Москве и периферии. „В уме“ – размолвка молодоженов (по неизвестным причинам) перед их станцией. Стали появляться в одиночку. Может быть, это начало того, что еще разовьется у них на месте назначенья. А, может быть, просто так. Но невероятно, чтоб она села во встречный поезд на этой станции. Третий момент – лирическая Москва – в противовес житейско-жилищной.

Идет все порой так трудно и обманчиво, что день пройдет – нет ни строчки вполне надежной, но оставить этой главы я не могу сейчас, надо ее одолеть. Утешаюсь тем, что „Друг“ был еще трудней во второй своей части, которая потом явилась прямо-таки вдруг – после чтения Сацу и видимого тупика. Логические суждения мне не вредят, – они помогают мне скорей увидеть, где рыть и куда прорубаться своими способами. ‹…›

3. V.1956

Когда позволяю себе решить, что ничего не выходит, не выйдет, нечего себя обманывать и зря понуждать, и что остается только подобрать, что уцелеет в виде строчек и строф отдельных, вижу, что нет, многое уже получается и, может быть, должно окончательно получиться. Но тут, действительно, вялость, неуверенность, иногда обрыдлость такая, что непреоборимо клонит в творческий сон.

Все прилично, терпимо, даже бойко, теперь уже, пожалуй, вплоть до того, как должны заговорить супруги, но все какое-то вчерашнее, несвежее. ‹…›

4. V.1956

Решил отложить главу о молодоженах, чувствуя, что вяло и натянуто все, стих усталый, жидкий, как спитой чай.

Обратился к наброску 54 г. о „культе“. Может быть, разовьется что-нибудь, но это, чтобы только делать что-нибудь в этом роде, отписаться ото всего этого хоть для себя. А там видно будет. Путевка уже к концу, а дела – ни хрена. Целое полугодие такое. Дальше нельзя так, нужно что-то предпринимать, нужно ехать, нужно слышать, видеть, нужно жить». [9, VII; 153, 166, 172–180]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.