Москва слезам не верит

Москва слезам не верит

Владимир Яковлевич Лакшин:

«В 1929 году, если не ошибаюсь, Твардовский приехал в Москву, решив, что здесь он скорее выйдет на прямую литературную дорогу. Толчком к такому решению было то, что Михаил Светлов напечатал несколько его стихотворений в столичном журнале „Октябрь“. Но реальность внесла поправку в юношеские мечты.

„В первый раз я приехал в Москву за славой слишком рано. Поторопился, и пришлось возвращаться в Смоленск“». [4; 126]

Василий Тимофеевич Сиводедов:

«Хорошо помню приезд Саши в столицу в 1929 году. Он только несколько дней прожил у меня в общежитии. А потом снял себе отдельную комнату в Козицком переулке, почти рядом с нашим студенческим общежитием, только на противоположной стороне переулка и на один дом ближе к Тверской улице ‹…›. В этот период он проявлял большую активность». [2; 18]

Владимир Яковлевич Лакшин:

«В Москве он скитался по углам, обивая пороги редакций. Большей частью получал отказы. Принес несколько стихотворений Осипу Мандельштаму, который заведовал литературным отделом в „Московском комсомольце“. „Раздраженный человек на тонких ножках, как кузнечик, что-то возбужденно кричал мне, и я тихо ушел со своими стихами“.

Приносил он стихи и в „Новый мир“, Вячеславу Полонскому. В редакции его попросили зайти через несколько дней, и когда он явился в назначенный срок, какая-то девица вернула ему их через окошечко. Осмелев от робости и неудач, он спросил редактора. Девица ушла докладывать, и через минуту его пригласили в соседнюю комнату. „Там сидел носатый и седой-седой человек. Это был Полонский. Он сказал какие-то незначащие слова, какие я сам теперь порой говорю: «Ну как у вас там на Смоленщине? Интересуются литературой?» И отпустил меня с богом“.

Будущий друг Твардовского Сергей Иванович Вашенцев был ответственным секретарем в журнале „Прожектор“. Вашенцев поощрял смоленского паренька, хвалил некоторые его стихи, но не печатал ни строчки, Твардовский постоянно носил ему свои новые сочинения без всякого результата. Когда уже в поздние годы прославленный поэт упрекал за это своего приятеля, тот добродушно отбивался:

– Видишь, я прав был, что тебя выдерживал. Не хотел испортить. Знал, что из тебя будет толк.

„А какой испортить, – говорил Александр Трифонович, – когда я просто был несчастный мальчишка, потерявшийся в Москве, – голодный, холодный. Врут, когда говорят, что молодость всегда прекрасна. Я с горечью вспоминаю свою молодость. Как худо мне приходилось тогда“.

В редакции „Лаптя“ давали 2–3 рубля, в счет будущих успехов. Еле удавалось сводить концы с концами. А когда совсем стало скверно, молодой поэт решил разыскать Юрия Олешу, которого любил и почитал не столько даже за „Зависть“, а за какой-то лирический рассказ («Любовь“? или „Вишневая косточка“?). Вдруг он поможет.

Оказалось, Олеша обитает где-то на задворках, в полуподвале. Спустился вниз по грязной лестнице, остановился перед драной, обшарпанной дверью и подумал: „И здесь живет великий писатель?“

Постучал. Долго никого не было слышно. Наконец раздался громкий и недовольный голос за дверью: „Кто там?“ Незваный гость оробел и не мог назвать свою фамилию, она казалась ему скверной, длинной, неуклюжей. Как решиться произнести: „Твардовский“? Неуверенным тоном он попросил: „Откройте, пожалуйста…“

После паузы за дверью сказали: „Я не могу открыть дверь человеку, который не в состоянии даже назвать своего имени“.

Твардовский ушел обиженный и долго не мог простить Олеше этого случая. ‹…›

Наконец кто-то надоумил его сходить в „Огонек“, к Ефиму Зозуле… „Огонек“ помещался тогда в маленьком уютном зеленом особнячке на Страстном бульваре. Зозуля оказался человеком с маленькой головкой на расширяющемся книзу огромном теле. Видом грозен, но добрый очень. ‹…› Зозуля прочел стихи Твардовского и сразу напечатал в „Огоньке“ и „Прожекторе“ по одному стихотворению. Это открыло дорогу и в другие журналы.

Твардовский вспоминал добрую атмосферу, царившую в особнячке Жургаза на Страстном бульваре. „В одной комнате сидели Ильф, Петров, Зорич, много смеялись, сочиняли что-то на ходу – и тут же читали мои стихи, серьезные, не сатирические, и даже напечатали что-то на своих юмористических страницах“». [4; 126–128]

Василий Тимофеевич Сиводедов:

«Помнится, он рассказывал о встрече с Ефимом Зозулей. Шла речь и о посещении им Радиокомитета, о включении в программу радиопередач его оратории. В этот же период А. Т. писал и новые стихи. Помню, чем-то затронуло стихотворение „Докладчик“. [2; 18]

Владимир Яковлевич Лакшин:

«И все же Твардовский покинул Москву зимой 1930 года. Ему суждено было еще на несколько лет вернуться в Смоленск, учиться здесь в институте, обзавестись семьей, написать первые свои поэмы, чтобы лишь в 1936 году снова, и на этот раз окончательно, перебраться в Москву уже автором знаменитой „Страны Муравии“». [4; 128]

Константин Трифонович Твардовский:

«1 января 1930 г. к нам приехал гость из-за Днепра. А под вечер приехал и Александр. На станции Пересна он нанял извозчика. Приодетый, он привез порядочную корзину, типа бельевой, с очень праздничным содержимым: были в корзине закуски, невиданные нами вина. Пришел наш друг детства Мефодий Савченков, прихвативший с собой гармошку. Играли, пели. Скажу не хвалясь, семья наша была песенная, умели и любили петь. Это был лучший праздник в нашей семье за много лет трудной жизни в Загорье. Все были довольны. Отец и мать еще не старики. Александр – весел, красив, молод, ему шел двадцатый год. Другого такого радостного праздника наша семья никогда больше не встречала и не провожала». [12; 153–154]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.