Глава 10 ПОСЛЕДНИЙ В ШЕРЕНГЕ

Глава 10

ПОСЛЕДНИЙ В ШЕРЕНГЕ

Вступая в должность и. о. начальника генштаба, Гудериан, несмотря на весь свой опыт, не совсем хорошо представлял себе невероятный масштаб задач, которые его ждали. Анализ обязанностей, в круг которых по-прежнему входили и обязанности инспектора танковых войск, показывает, до какого абсурдного состояния низвели роль начальника генерального штаба. В определенном отношении он прежде всего отвечал за операции на Восточном фронте, при этом был связан по рукам и ногам все более усиливающимся контролем со стороны Гитлера и ОКВ. К тому же, в качестве общественной и довольно тягостной нагрузки Гитлер возложил на Гудериана обязанности члена «суда чести». Он должен был проверять личные дела офицеров, в той или иной степени замешанных в попытке совершить путч, которых затем увольняли из армии и предавали суду «народного трибунала» – его обязали заниматься этим. Кроме того, Гудериан предпринимал постоянные попытки сохранить статус армии и генерального штаба и сопротивлялся вмешательству ОКВ и СС в прерогативы ОКХ. Он делал все возможное, чтобы вырвать из лап гестапо невинных или случайно оказавшихся причастными к заговору людей. В качестве гарантии его присутствия Гудериану было запрещено подавать в отставку. Его предшественник Цейтцлер делал это не меньше пяти раз!

У Геркулеса, вычистившего авгиевы конюшни, была задача полегче, чем у Гудериана, ведь поблизости протекала река, облегчавшая ему работу. Ресурсы, находившиеся в распоряжении Гудериана, иссякали с каждым днем. Кроме того, у Геркулеса руки были свободны, а у Гудериана связаны, да и полномочия весьма ограничены. Разумеется, он предпочел бы иметь возможность «…давать указания всем офицерам корпуса генерального штаба, находившимся в армии, по вопросам, касающимся генштаба в целом», однако Гитлер, Гиммлер, Кейтель и Йодль склонялись к тому, чтобы ликвидировать генеральный штаб вообще, и, похоже, не собирались отказываться от этой затеи. Так что Гудериану пришлось идти на еще большие уступки, чем его предшественникам. 23 июля в радиообращении к нации он сказал: «Кучка офицеров, частично состоявшая из отставников, потеряла мужество и, проявив трусость и малодушие, предпочла долгу и чести дорогу, ведущую к позору… Народ и армия сплотились вокруг фюрера… Я гарантирую фюреру и германскому народу, что генералы, офицеры и солдаты вооруженных сил в едином порыве устремятся к победе под девизом почтенного генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга. Преданность – суть чести». А 29 июля он издал печально известный приказ (по мнению Герлица, несколько преувеличивавшего, «произведший раскол в рядах генерального штаба, который так и не удалось преодолеть»), В этом приказе говорилось: «Каждый офицер генштаба должен быть национал-социалистом. Это означает, что в политических вопросах его должно отличать примерное поведение. Он должен быть наставником для младших товарищей, постоянно разъяснять им мысли фюрера в политической сфере, а также в области тактики и стратегии».

В то же время нацистское приветствие по требованию фюрера стало обязательным для вермахта. То, что раскол произошел, факт неоспоримый, хотя, наверное, более правильным будет сказать, что в его основе лежали последствия неудавшегося путча, а не только приказ от 29 июля.

В «Воспоминаниях солдата» Гудериан не упоминает ни о радиообращении, ни о вышеупомянутом приказе. Вероятнее всего, первое было сделано по просьбе Геббельса, тогда развившего лихорадочную деятельность, испытывая сильнейшее давление со стороны Гитлера, обрушившегося на армию с яростными нападками. Умалчивая об этом в своих мемуарах, Гудериан тем самым выражает свое беспокойство по поводу мер, которые его вынудили принять. Если бы он решил затронуть эту тему, то ему, скорее всего, пришлось бы говорить, что цель оправдывает средства. Его средствами являлись сдерживающие действия в духе Микобера, он стремился выиграть время, поступаясь статусом, и выжидал, пока военные действия не зайдут в тупик и тогда можно выторговать приемлемые условия мира. Интересы страны Гудериан ставил превыше собственных интересов и интересов вооруженных сил и, тем самым, возможно, оказывал Гитлеру самую большую услугу. Хотя фюрер и его подручный Гиммлер (назначенный командующим армией резерва вместо Фромма) решили заменить армию формированиями войск СС, но были еще не полностью к этому готовы. Что касается основной части офицеров, они недолюбливали своих партийных «товарищей» и не доверяли им. Заняв положение связующего звена между армией и партией, Гудериан на время гарантировал Гитлеру лояльность армии. Навряд ли какой-либо другой военачальник (за исключением Рундштедта) обладал достаточным для этого престижем. Одной из своих первоочередных задач Гудериан считал полную реструктуризацию ОКХ, а также хотел подтянуть дисциплину офицеров, в новой атмосфере национал-социализма позволявших себе недопустимые вольности, и, где мог, расставлял своих верных последователей, служивших вместе с ним в прошлом – среди них были Праун, начальник связи, и неутомимый генерал танковых войск Вальтер Венк, в 1928 году помогавший Гудериану создавать тактику танкового боя, ставший теперь начальником оперативного отдела.

После покушения на Гитлера штабисты, которые «должны подавать по три хороших идеи в день», были в цене.

Обычные первоначальные отречения были ценой, которую Гудериану приходилось платить за упрочение своего положения при Гитлере. Очевидно, он считал, что шансов восстановить статус-кво почти не существует. 30 июля Гретель в письме, посвященном почти целиком делам в имении, писала: «Мое предчувствие, что настанет день, когда тебя призовут, чтобы назначить на высшую должность в армии, оправдалось. Пусть тебе сопутствует успех, несмотря на то, что сложилась дьявольски сложная ситуация, когда красные орды стоят на границах нашей любимой родины… Пусть фюрер не оставит тебя своим доверием и даст тебе возможность достигнуть свой цели». Что касается доверия фюрера, то трудно сказать что-либо в этом отношении. К этому времени уже никто не верил его словам, да и сам фюрер никому не доверял. 18 августа Гудериан ответил жене: «Трудности необходимо преодолевать, и в этом и состоит моя каждодневная работа. Многое еще нужно сделать, а успехов пока слишком мало. Надеюсь, что, неуклонно двигаясь к своей цели, мы выживем, однако трудно наверстать то, что упущено, чему годами не уделялось внимания». Надежда – это все, что у него оставалось. Хотя Гудериан был еще не готов к признанию неизбежности поражения, но уже понимал – победа недостижима. Когда он вступал в должность, фронт в Нормандии находился накануне краха, в Италии шло планомерное отступление, а на Востоке советские войска захватили огромные пространства, вступив на территорию стран Балтии на севере, устремившись к Варшаве в центре и к Румынии на юге. Все три группы армий в России, а также те, что находились на Западе, претерпевали процесс полного уничтожения. В то же время германские города и промышленные предприятия подвергались жестоким налетам союзной авиации. В подобной тяжелой ситуации Гудериан не мог отделаться от чувства надвигающейся катастрофы, и в этой связи весьма показателен тот факт, что он обратился к историческому прецеденту, дабы оживить свой оптимизм. За образец он взял события 1759 года – поражение прусских войск в битве при Куненсдорфе и его последствия. Тогда положение было таким же отчаянным: Фридрих Великий подумывал об отречении, но продолжал цепляться за соломинку, пока не произошло чудо. Российская императрица умерла, а ее преемник заключил мир с Пруссией, когда та уже испускала дух. Суть безнадежно оптимистической задачи, которую поставил перед собой Гудериан, состояла в стабилизации фронта на Востоке и заключении сепаратного мира на Западе, для чего желателен местный успех.

Кульминацей всех стрессов и перегрузок, вызванных как внутренними, так и внешними факторами, сопровождавшими принятие мер оперативного характера и восстановление стратегической линии фронта, явилась борьба за Польшу, где в августе и сентябре шла битва за Варшаву. 1 августа, когда советские армии, измотанные непрерывным трехсотмильным наступлением, подошли к городу, там началось восстание польской Армии Крайовой (АК)12, подчинявшейся польскому правительству в Лондоне. Многие жизненно важные коммуникации в тылу немцев оказались перерезанными. Это восстание было направлено, скорее, против Советов, а не немцев, потерпевших, как считало польское командование, полное поражение и начавших эвакуацию Варшавы: если бы дело обстояло иначе, приказ о начале восстания никогда не был бы отдан. Для эмигрантского правительства в Лондоне это был вопрос престижа. Они считали, что должны захватить власть в столице и поставить русских перед свершившимся фактом, чтобы те не привели к власти свое прокоммунистическое правительство. Тем не менее, немцы не могли спокойно наблюдать за действиями АК, поскольку Гудериан собирал силы для организации обороны на Висле: остановил паническую эвакуацию, начавшуюся после 22 июля, и усилил части, находившиеся на флангах русского клина. Он также потребовал, чтобы город передали в армейскую зону операций, изъяв из-под юрисдикции генерал-губернатора и СС, отвечавших за проведение всех антипартизанских операций. Однако Гиммлер, поддерживаемый Гитлером, отказался выполнять это требование и вместо этого 5 августа послал в Варшаву своего главного специалиста по карательным операциям, обергруппенфюрера СС Эриха фон дем Бах-Зелевски. Таким образом, получилось разделение труда. Внутри города действовали соединения войск СС, а по периметру стояли армейские части.

Бои, начавшиеся в Варшаве, отличались крайней жестокостью. Обе стороны, предшественниками которых в 1917 году были красные и Добровольческий корпус, прибегали к таким методам, о которых нельзя говорить без содрогания. Отзвуки сражения докатились и до Гретель. В середине августа ее предупредили, что кое-кто из работников ее имения, возможно, принадлежат к подпольной АК или АЛ 12 и не исключено, что они предпримут акты саботажа. Она писала: «Я не боюсь, дорогой, и сплю одна внизу». Гретель продолжала жить в имении до января 1945 года, пока до него не докатился фронт. Гитлер потребовал истребить восставших и разрушить Варшаву. Бах-Зелевски не стал проявлять в этом отношении особого рвения. Гудериан знал, конечно же, о безжалостных операциях партизан, взрывавших на оккупированный немцами территории все, что только удавалось, и ему пришлось иметь с этим дело, занимая один из главных постов в высшей военной иерархии. Если предположить, что раньше он не был осведомлен о бесчеловечных инструкциях по ведению военных действий с партизанами, которые время от времени издавали Гитлер и ОКБ, то теперь у него не должно было оставаться никаких иллюзий в отношении полной деградации морали, характерной для обеих воюющих сторон. После войны те, кто творил ужасные злодеяния на немецкой стороне, предстали на процессе военных преступников в Варшаве и получили по заслугам. Гудериан, как начальник генерального штаба, принадлежал к числу тех, кого поляки хотели бы заполучить в свои руки. То, что части вермахта сражались на варшавских улицах под командованием Бах-Зелевски – факт неоспоримый, и, конечно, именно вермахт, руководимый Гудерианом, остановил русских на окраинах Варшавы и не дал им соединиться с польскими партизанами, что в конечном счете привело к поражению повстанцев. Гудериан в «Воспоминаниях солдата» прилагает немалые усилия, чтобы обелить себя, и говорит, что всячески старался сдерживать Бах-Зелевски и его карателей и пытался добиться отмены приказа Гитлера о неприменении к пленным повстанцам международных конвенций. Он также упирает на тот факт, что самые жестокие приказы поступали по каналам СС, а не вермахта. Честолюбивые руководители СС гордились этой победой, а Гудериан мог утверждать, что совершенно непричастен к тому, что творили немцы в Варшаве, и после войны американцы отказались выдать его полякам.

Руководя сражением, закончившимся поражением русских под Варшавой, Гудериан упрямо отстаивал свою точку зрения в ходе всех совещаний с участием Гитлера. 15 августа между ними произошел очень резкий обмен мнениями, когда Гудериан в качестве главного инспектора бронетанковых войск заметил, имея в виду ситуацию на Западном фронте: «Отваги танковых войск недостаточно, чтобы компенсировать неудачи авиации и флота». Варлимонт писал: «…Гудериан исполнял свои новые обязанности с характерной для него энергией; он не тратил зря сил, как это делал Цейтцлер, на то, чтобы подчинить ОКХ другие театры военных действий… Будучи человеком непосредственным и живым, на совещаниях он зачастую прибегал к крепким словечкам. Вскоре, однако, ему стало ясно, что даже в экстремальных условиях назначение нового начальника генштаба не могло ликвидировать серьезные трения между двумя руководящими центрами вермахта. Об этом свидетельствовало общее положение дел и личные конфликты, в которые Гудериану приходилось постоянно вступать. Несмотря на то, что для нашего повседневного общения была характерна большая искренность, никому из старших офицеров и в голову не приходило выработать общую с ОКВ позицию или же сотрудничать в оппозиции к уже проигранной войне». Это утверждение не совсем верно, если вспомнить о попытках, предпринимавшихся некоторыми армейскими офицерами для создания единого фронта, и о многих случаях, когда ОКВ предпочитало следовать своим путем, несмотря на советы ОКХ. Варлимонт представляет дело таким образом, будто ОКВ непогрешимо. Были ли методы Гудериана реалистичны – вопрос открытый; возможно, он обманывал себя, когда считал, будто его приход принес улучшение. Но он всегда являлся убежденным сторонником объединенного командования и еще со времен Бломберга и Рейхенау поддерживал попытки слить воедино различные, часто конкурирующие между собой руководящие органы вермахта. С его точки зрения низкая эффективность ОКВ обусловливалась некомпетентностью Вильгельма Кейтеля, на практике вынужденного превратить этот орган в военный секретариат Гитлера. После войны Гудериан видел причины военных неудач в ухудшении состояния здоровья Гитлера в совокупности с «душевным расстройством… что привело к дальнейшему разрушению авторитета военного командования».

Тем не менее, ссылка Варлимонта на «общее положение дел» и «личные конфликты» справедлива. У всех людей есть уязвимые места, а у Гудериана одним из таких мест была тенденция к постоянной конфронтации с Клюге. Других он мог простить, но Клюге – никогда, даже в своих мемуарах. Не успев стать начальником генштаба, Гудериан попытался сместить Клюге с поста главнокомандующего германскими силами на Западе. В беседе с Гитлером он обосновал это намерение тем, что Клюге «неудачно командовал большими бронетанковыми силами». Попытка не имела успеха, а само утверждение Гудериана, вне зависимости от причастности Клюге к заговору, было не только несвоевременным, но и еще более несправедливым, когда после войны (уже долгое время спустя после самоубийства Клюге, случившегося в конце августа 1944 года) Гудериан продолжал говорить о некомпетентном использовании Клюге бронетанковых сил.

На допросах он жаловался, что Клюге дробил танковые дивизии, вводя их в бой по частям, и, организуя контрудар против американцев под Мортеном, смог собрать для него лишь половину всех имевшихся в его распоряжении танковых частей. Это утверждение справедливо лишь частично. Да, действительно, на Восточном фронте случались ситуации, когда Клюге дробил соединения, но на Западном фронте условия были другими. Союзная авиация свирепствовала на немецких коммуникациях, и это в значительной степени затрудняло концентрацию сил, столь необходимую согласно старой тактике Гудериана. Следует также отметить, что Гудериана не было в Нормандии, когда там шли бои, и ответственность за те операции лежала не на его плечах. К тому же Клюге доставалось от фюрера никак не меньше, чем другим главнокомандующим, и когда Гитлер с упорством маньяка потребовал организовать самоубийственные контратаки танковыми дивизиями у Мортена, Клюге решительно воспротивился, что говорит о его мужестве.

Если Гитлеру уже что-то втемяшилось в голову, стоило огромного труда и бесконечного терпения разубедить его, и это в тот момент, когда любое промедление означало большие жертвы. Операции Клюге в Нормандии потерпели крах из-за вмешательства Гитлера. Что касается Гудериана, то и он приводит примеры упорного сопротивления фюрера его собственным предложениям по сооружению системы укреплений на восточной границе Германии и рассказывает, как напряженно пришлось ему трудиться, чтобы воплотить эту идею в жизнь, когда, наконец, было получено неохотное согласие Гитлера. Настоящий подвиг, так как Гитлер и слышать не хотел о реорганизациях на Восточном фронте, считая, что там все в порядке, после того, как наступление русских в районе Варшавы было остановлено. Все его внимание было устремлено на Запад, где англо-американские армии пытались прорвать линию Зигфрида и угрожали главному промышленному комплексу Рура. Гудериан формировал на Востоке свежие оборонные части, а Йодль, озабоченный угрозой Руру, тут же перебрасывал их на Запад; когда Гудериан попросил выдать в его распоряжение трофейную боевую технику со складов, Кейтель и Йодль отрицали существование этого оружия. Однако как только Гудериан доказал их неправоту, Йодль наложил лапу на все самое лучшее и отправил опять-таки на Запад. Гудериан не принимал участия в планировании наступления на Западном фронте. Лишенный резервов, он мог лишь бессильно-взирать на происходящее на Востоке и надеяться, а русские тем временем концентрировали силы. Гиммлер же решил создать еще одну германскую армию – Народную, насквозь пропитанную идеями национал-социализма, куда записывали рабочих, хотя промышленность и так испытывала дефицит рабочей силы. Примером могут служить так называемые народные мотопехотные дивизии.

Убедившись, что прямая оппозиция Гитлеру и его окружению непродуктивна, Гудериан прибег к методам, выручавшим на поле боя, когда старшие командиры мешали его замыслам. Он либо игнорировал приказы, либо пытался обойти их. Эти методы срабатывали не всегда. В течение некоторого времени ему удавалось избегать заседаний «суда чести», председателем которого был Рундштедт, однако Кейтель все же настоял, чтобы Гудериан появлялся там хотя бы для вида. Это принесло определенную пользу, поскольку он смог на деле ознакомиться с методами, которыми пользовалось гестапо, чтобы вырвать показания у армейских офицеров. Тех, кто имел хоть какое-то отношение к заговору, или кого фюрер твердо вознамерился наказать, спасти было почти невозможно. В довершение ко всем бедам, Гитлер на место погибшего Шмундта назначил генерала Бургдорфа, явно уступавшего своему предшественнику во всех отношениях. Гудериан очень недолюбливал его и называл «злым гением офицерского корпуса». Этот человек помогал Гиммлеру в осуществлении его замыслов. «Фанатичный приверженец национал-социализма» (по словам Гудериана) был личным эмиссаром фюрера к Роммелю, доставившим ему послание и яд, при помощи которого тот в октябре совершил самоубийство. Гудериан делал все возможное, в результате некоторых заговорщиков удалось спасти. Среди спасенных был начальник штаба Роммеля Ганс Шпейдель, так умело построивший свою защиту, что обвинение не могло найти в ней слабых мест. В будущем ему довелось сыграть важную роль в реформировании германской армии.

По мере приближения русских, союзники Германии начали откалываться от нее и даже переходить на сторону ее противников. В течение августа-сентября так поступили поочередно Румыния, Финляндия и Болгария. Осень не предвещала ничего хорошего. Венгрия пребывала в смятении, однако ее регент, адмирал Хорти, накануне краха своей страны мог поучить кое-чему Гудериана по части политического оппортунизма: «Видите ли, мой друг, в политике вы должны всегда держать на огне несколько утюгов». Примечательно, что Гудериан процитировал это замечание в «Воспоминаниях солдата», так как этот эпизод характеризует его собственное мышление.

Союзная авиация начала массированные налеты на нефтеперерабатывающий завод после того, как район месторождений нефти Плоешти в Румынии был захвачен противником. Запас горючего для мобильной обороны быстро растаял, и немецкие моторизированные части в значительной мере утратили свою подвижность. Как бы то ни было, но теперь танковые дивизии представляли собой бледную тень прежних грозных соединений и как дивизии существовали лишь по названию. По новому, сокращенному штату в них насчитывалось только по 120 танков, да и этим количеством тогдашним летом редко какая из них располагала. Тем временем, полчища русских, американских и английских танков сравнительно легко продвигались вперед, задерживаясь только там, где им оказывали упорное сопротивление на хорошо оборудованных линиях обороны, прикрывавших жизненно важные районы. Однако даже там сопротивление не могло длиться бесконечно долго, и вскоре на очереди оказалась оборона группы армий «Север». За ней была Пруссия, родина Гудериана, с которой у него связано столько воспоминаний. В августе Гудериан вынудил Гитлера принять быстрое решение, сыграв на его привычке тянуть до последнего, пока угроза не переходила в катастрофу. Гитлер разрешил перебросить подкрепления с южного фронта в Румынии (где ситуация еще не вступила в критическую фазу) на север – единственная альтернатива, так как с запада, где вскоре должна была начаться подготовка к Арденнскому наступлению, перебросить ничего было нельзя, а резервами главное командование сухопутных сил не располагало. В результате эти меры заставили русских приостановить наступление в районе Риги, и был открыт коридор, по которому могли спастись германские войска, запертые в Эстонии и других балтийских государствах. Однако возможность была упущена, так как Гитлер запретил отход. В начале октября русские возобновили наступление и вышли к морю в районе Мемеля, надежно блокировав остатки группы армий «Север» на Курляндском полуострове, где их можно было снабжать вооружением и подкреплением только по морю. Тогда же советские войска впервые ступили на священную землю Восточной Пруссии. Канонада была слышна уже в Лейтцене и Растенбурге. Вскоре Гитлеру придется перебраться в свое последнее убежище в рейхсканцелярии.

Окружение группы армий «Север» в Курляндии, несмотря на всю свою трагичность, вписало всего лишь еще один эпизод в историю ошибочной стратегии Гитлера, оказавший незначительное влияние на ход боевых действий в контексте предрешенной тотальной катастрофы. Что касается Гудериана, тот был возмущен до глубины души бесцельным уничтожением боеспособных соединений, в которых ощущалась такая нужда. Он продемонстрировал свою искреннюю тревогу за судьбу солдат, которым, попади они в плен к русским, не приходилось рассчитывать на пощаду. В боевых действиях на Восточном фронте наступало временное затишье, которое можно было использовать для усиления фортификаций, что, однако, теперь уже не имело особого значения. Гитлер устремил взор на Арденны, где надеялся достигнуть победы, важной как в военном, так и в политическом отношении. Он тешил себя и немногих простаков мыслью, что западных союзников можно запугать. Ирония судьбы заключалась в том, что эту иллюзию частично помогали создавать Шпеер и генерал-инспектор танковых войск, поскольку именно благодаря их настойчивым усилиям продолжалось производство бронетехники. Танковые дивизии почти полностью пополнили свою материальную часть, и теперь главной проблемой была нехватка горючего.

Подобно большинству старших офицеров, Гудериан считал, что из Арденнского проекта ничего не выйдет. Отстраненный от участия в подготовке наступления, он мог лишь молча наблюдать за тем, как гибли солдаты частей, изъятых из-под его командования для пополнения армий Западного фронта, и читать ежедневные сводки разведки, говорившие о приближающемся поражении. «В интересах своего народа, – писал он, – я желал, чтобы оно завершилось полным успехом. Но когда уже 23 декабря стало ясно, что нельзя добиться крупного успеха, я решил поехать в главную ставку фюрера и потребовать прекращения опасного напряжения и незамедлительной переброски всех сил на Восточный фронт». 26 декабря он встретился с Гитлером.

Однако это требование, как и многие другие, выдвигавшиеся им, было, по словам Гудериана, отвергнуто, и напряженная атмосфера, в которой проходили его встречи с Гитлером, еще более накалилась. И все же ему удалось выбить некоторые подкрепления.

[Недавно было сделано предположение, что Гудериан предложил перебросить основную часть резервов на восток уже после начала наступления русских. Это утверждение надуманно и не выдерживает обстоятельной критики.] Все совещания того времени у Гитлера, продолжаясь по несколько часов кряду, представляли собой наглядный пример бесцельного времяпрепровождения – гротескные дискуссии о высокой политике, перемежавшиеся монологами Гитлера, тщившегося показать свои знания характеристик различных видов оружия, в деталях рассуждавшего о дислокации войск на определенном участке фронта или предававшегося воспоминаниям о прошлых триумфах, грехах и упущениях. У читателя стенографических записей, полных фобий нацизма, корчившегося в предсмертных судорогах, часто волосы, встают дыбом. Стенография не передает нюансов речи, но то, как Гитлер и его присные провоцировали армию, проступает со всей очевидностью, иногда даже резкостью, так же как и постоянные терпеливые усилия Гудериана вернуть дискуссию в практическое русло. Варлимонт рассказывает об одном из таких совещаний, когда в сентябре Гудериан пытался добиться выполнения июльского приказа Гитлера о передаче грузовиков флотом, авиацией и гражданскими властями танковым дивизиям, испытывавшим в них большую нужду. В скобках – комментарии самого Варлимонта.

«Гудериан: Дело только за согласием самого рейхсмаршала.

Гитлер: Я даю согласие сейчас. У нас есть штаб обороны. У нас есть организация, которой могут позавидовать все страны мира, – ОКВ. Ни у кого больше такой нет. Об этом не очень-то распространялись, потому что генеральному штабу сухопутных сил она не нравится.

Кейтель: (как обычно, используя более сильные выражения для передачи той же мысли): В действительности он усердно боролся против нас!

Гитлер: (подхватывая выражение Кейтеля): В действительности усердно боролся против нее! После того как мы годами боролись за создание этой организации!

Гудериан: У 3-го воздушного флота очень много грузовиков.

Томале: Мы должны получить их.

Крейпе: (начальник штаба люфтваффе): Мы и так уже потеряли много грузовиков на перевозках для армии, (отказывается)».

На первой неделе января, когда Гитлер все еще упорствовал в своих попытках оживить наступление на Западе, а поступавшие сведения неопровержимо свидетельствовали о скором наступлении русских, общий тон на таких совещаниях ухудшился. Преследуя цель достигнуть максимально возможной концентрации сил на восточных рубежах Германии, Гудериан проявлял стоическое терпение, продолжая посещать эти совещания. Однако бывал резок и не церемонился в выражениях, когда речь заходила о кардинальных вопросах, или когда требовались ненужные жертвы со стороны солдат и офицеров. Он совершал поездки на фронт, чтобы узнать мнения командующих армиями и других военачальников, и пришел к выводу – война безнадежно проиграна. И не только потому, что Германия имела дело с противниками, достигшими подавляющего преимущества в живой силе и технике, но и потому, что – «у нас не было больше офицеров и солдат 1940 года…». 9 января 1945 года Гудериан решил пойти до конца и не уступать Гитлеру, показав тому доклад разведки, подтверждавший, что русские вскоре начнут мощное наступление, которое вермахт не сможет остановить. Гитлер вышел из себя и отказался верить разработкам разведчиков, заявив, что их главу, генерала Гелена следует отправить в сумасшедший дом. Гудериан говорит, что также закипел от ярости и сказал Гитлеру: «Гелен – один из способнейших офицеров генерального штаба… если вы требуете запереть генерала Гелена в сумасшедший дом, то отправьте и меня вместе с ним!», стр. 531 (имеются в виду страницы «Воспоминания солдата», Русич, 1998). Он отказался сменить генерала Гелена, и атмосфера к концу совещания несколько разрядилась. Однако по докладу Гелена не приняли никаких мер, и когда три дня спустя русские перешли в наступление (именно тогда, когда и предсказывали Гелен и Гудериан), войска постигла катастрофа, потому что Гитлер отказался произвести передислокацию войск с учетом ударов, которые наносили русские. В конце совещания Гитлер еще раз попытался задобрить Гудериана словами благодарности и лести, однако, совершенно не утешившими его. Гудериан пишет, что заявил фюреру: «Восточный фронт – как карточный домик. Стоит прорвать фронт в единственном месте, рухнет весь фронт…» – стр. 532. Так и вышло, хотя катастрофа, скорее всего, была неизбежна, и переброска подкреплений с Запада не предотвратила бы ее.

Катастрофа на фронте все-таки вынудила принять контрмеры, но все было либо запоздалым, либо бесполезным. Резервы перебрасывались туда, где ситуация уже вышла из-под контроля, или туда, где потребность в них была наименьшей. Так, например, 6-ю танковую армию СС перебросили из Арденн в Венгрию, на второстепенный фронт, где был зря израсходован ее боевой потенциал. Это облегчило русским задачу взятия Варшавы, после чего вал их наступления стремительно покатился по Польше и Восточной Пруссии, и вскоре под угрозой оказался Дейпенгоф, где в имении до последней минуты Гретель занималась хозяйством. Все это довело Гудериана до отчаяния, однако единственными инструментами, остававшимися в его распоряжении, были протест и интрига. Реальной властью он давно уже не располагал. Когда Гудериан пришел к Йодлю и в который раз возмущенно указал на порочность гитлеровской стратегии, тот лишь пожал плечами. Йодль также был сбит с толку и озадачен и наверняка осознал безнадежность положения, когда 21 января Гиммлера назначили главнокомандующим группы армий «Висла».

Напряженность дебатов на совещаниях достигла своего пика в феврале, когда Гудериан еще раз попытался убедить Гитлера эвакуировать морем силы, запертые в Курляндии. Перед совещанием он слегка выпил с японским послом. Шпеер, также присутствовавший на том совещании, так рассказывал об этой истории:

«Гитлер, как обычно в таких случаях, начал возражать. Ни Гудериан, ни Гитлер не желали идти на уступки, и вскоре оба уже разговаривали на повышенных тонах. Наконец Гудериан с редкой для лиц ближайшего окружения Гитлера откровенностью высказал свою точку зрения. Вероятно, сказалось воздействие выпитых в японском посольстве крепких напитков; он был очень возбужден и уже не считался ни с чем. Глаза его блестели, усы угрожающе топорщились, он вскочил со стула и, вперив взор в поднявшегося со своего места Гитлера, закричал: «Мы просто обязаны спасти этих людей! Пока еще мы можем успеть вывезти их оттуда!» Гитлер, раздраженный вызывающим поведением Гудериана, с непреклонным видом заявил: «Нет, они останутся там! Мы не можем отдать врагу эти земли!» Но Гудериан намеревался отстоять свою точку зрения. «Но это же совершенно бессмысленно! – воскликнул он. – Люди не должны погибать зря. Время не ждет! Нужно срочно приказать солдатам грузиться на корабли!»

И тут произошло нечто такое, чего никто даже в мыслях не мог предположить. Гитлер вдруг побледнел, явно напуганный столь бурной реакцией Гудериана. Собственно говоря, он не должен был допускать, чтобы с ним разговаривали в почти оскорбительном тоне – ведь это сильно подрывало его престиж. Но, к моему удивлению, внезапно заговорил о чисто военных аспектах проблемы и принялся утверждать, что оборона занимаемых сейчас на Курляндском полуострове позиций приведет к гораздо меньшим потерям… впервые в присутствии многих приближенных Гитлера начальник отделения Н1 отдела штаба оперативного руководства осмелился в некорректной форме спорить с ним. Это означало, что, образно выражаясь, рухнул мир…» (Цитата дана по книге А. Шпеер. Воспоминания. Русич. 1997. Стр. 559-560).

Но Гитлер не изменил своего решения. Неделю спустя за мраморным столом разгорелся новый спор; на этот раз речь зашла о быстром контрнаступлении, которое, по мнению Гудериана, должна была предпринять группа армий «Висла» под командованием Гиммлера. Последний стремился отсрочить атаку, ссылаясь на нехватку горючего и боеприпасов. Гудериан же был убежден, что это просто предлог для сокрытия некомпетентности Гиммлера и неопытности эсэсовского начальника штаба. Теперь, однако, Гудериан не просто затеял спор ради спасения жизней солдат или оперативной необходимости. Он твердо выступал против вмешательства СС в сферу, за которую отвечала армия. Конфликт возник из-за сомнений в компетентности Гиммлера, выразившихся в требовании Гудериана прикомандировать к штабу Гиммлера Венка, «…чтобы он осуществил целесообразное руководство операциями» – стр. 571. Гитлер в течение двух часов яростно сопротивлялся, а Гудериан, для которого потеря фюрером самообладания явилась, очевидно, стимулирующим фактором, стоял на своем – и победил.

Это была, как он писал в «Воспоминаниях солдата», «последняя битва, которую мне суждено было выиграть». Наступление, предпринятое Венком 16 февраля, вначале развивалось успешно, но 17 февраля Венк получил в автомобильной аварии серьезную травму, и наступление выдохлось. Преемник Венка, генерал-лейтенант Ганс Кребс не обладал необходимыми качествами. Ему не хватало опыта пребывания на высоких командных должностях и мужества в отстаивании перед высшим начальством собственной точки зрения, т. е. он принадлежал именно к такому кругу послушных исполнителей, каких предпочитал держать при себе Гитлер. Для Бургдорфа, таким образом, Кребс был естественным выбором. Потеря Венка явилась для Гудериана тяжелым ударом, хотя, по большому счету, она уже не могла оказать решающего влияния. Такие редкие удачи, как прикомандирование Венка к Гиммлеру, которые он мог записать на свой счет, были эфемерными. Ему всегда приходилось вести борьбу против принятия мер, которые будут иметь отрицательные последствия, вместо того, чтобы самому инициировать конструктивные меры. Однако зрелище, когда начальник генерального штаба сухопутных сил, наконец, противопоставляет ярости фюрера еще большую ярость, неизбежно поднимает вопрос, что произошло бы в 1938 или позднее, в 1940 г., если бы Бек или Гальдер вели себя подобным образом? Или каков был бы результат, если бы Гудериан с настроением 1945 года стал начальником генерального штаба сухопутных сил в 1938 году, что вполне могло произойти, если верить непроверенным слухам? Или если бы Белов и Штауффенберг добились успеха в 1941 г.? По меньшей мере, этот случай продемонстрировал, хотя и в последнюю минуту, что Гитлеру можно было противостоять. И если так, то почему бы не предположить, что Гитлер мог быть устранен то ли до войны, то ли после ее начала, возьмись за это дело люди решительные и авторитетные, сильные личности. Слишком очевидно, что щепетильные прусские офицеры не могли тягаться с беспринципным нацистским хладнокровием – устоявшаяся система безжалостной муштры пала жертвой анархичного, современного гангстеризма.

Действуя в соответствии со своими выводами о том, что война проиграна, Гудериан в сотрудничестве со Шпеером предпринял попытку свести до минимума для населения Германии отрицательные последствия боевых действий на территории рейха. С целью быстрейшего заключения мира он также начал искать союзников среди высших сановников. Усилия Шпеера по саботажу программы уничтожения промышленности, разработанной по приказу Гитлера, принесли определенные плоды, однако сведенные почти на нет противником, который бомбил, обстреливал и жег все подряд, без разбора. Попытка Гудериана помешать взрыву мостов и коммуникаций также была обречена на провал. Потерпели крах и его усилия на дипломатическом поприще, весьма красноречиво характеризующие правительственные круги и его собственное отношение к власть предержащим, резко критическое и даже враждебное.

25 января Гудериан имел приватную встречу с министром иностранных дел, Иоахимом фон Риббентропом, которому подробно описал безнадежную военную ситуацию и предложил вместе пойти к Гитлеру и потребовать начать переговоры о заключении перемирия. Риббентроп не осмеливался предстать перед фюрером с подобной просьбой. Более того, попросив Гудериана не сообщать об их разговоре Гитлеру, сам тут же написал фюреру меморандум о произошедшем. Гудериан прокомментировал это так: «Тем лучше». Еще один скандал в числе многих. С отчаянным безрассудством, изо дня в день при любой возможности он резко критиковал Гитлера и его систему, а также вступался за армейских офицеров, несправедливо пониженных в чине за какую-нибудь мелкую оплошность. Это была откровенная критика рейха, построенного Гитлером; личная судьба Гудериана больше не волновала. Лояльность по отношению к сражавшимся солдатам и офицерам – вот что теперь было для него на первом плане.

Сцену театра военных действий окутала фантасмагория кошмара. В феврале линия фронта приблизилась к Рейну, а в начале марта союзники кое-где уже вышли на правый его берег. На Востоке русские захватили половину Пруссии и создали угрозу Берлину, в немалой степени благодаря некомпетентным действиям Гиммлера. Дейпенгоф уже давно находился на оккупированной территории, и лишившаяся крова Гретель теперь жила у мужа в Цоссене, где располагался штаб ОКХ. Здесь она разделила с ним последние удары судьбы – отстранение от должности начальника генштаба сухопутных сил и мощнейший бомбовый налет союзной авиации, состоявшийся 15 марта. Во время этого налета был ранен Кребс.

16 февраля Гиммлер, предвидя дальнейшее ухудшение положения на фронте, обороняемого его группой армий «Висла», и угнетенный пониманием, что совершенно не годится на роль военачальника – кстати, это опровергало тезис Гитлера о том, что каждый может манипулировать армиями, – слег в постель, сославшись на грипп. Его начальник штаба обратился к Гудериану с просьбой: «Вы не можете освободить нас от нашего командира?» Тот ответил, что это дело СС. Тем не менее, Гудериан посетил Гиммлера в санатории, где тот лечился, и предложил ему отказаться от командования группой армий «Висла». Гиммлер был не готов к такому повороту дел, однако согласился с предложением Гудериана поговорить от его имени с Гитлером. Решив ковать железо, пока горячо, Гудериан явился к Гитлеру и предложил освободить сильно перегруженного разными должностями Гиммлера от должности командующего группой армий «Висла» и назначить на его место одного из лучших германских генералов, генерал-полковника Готтарда Хейнрици, командующего 1-й танковой армией, находившейся в Карпатах. Гитлер согласился с видимой неохотой. Он предпочел бы одного из своих подхалимов, однако Гудериан настал на своем, и 20 марта назначение Хейнрици состоялось.

Тем временем Риббентроп втайне последовал предложению Гудериана, сделанному ранее, и через своих эмиссаров начал прощупывать возможности заключения сепаратного перемирия с западными союзниками, через посредников уведомив об этом Гудериана, а тот. пытался найти подход к Гиммлеру. Участие последнего придало бы этим усилиям больший вес. Эту попытку Гудериан предпринял 21 марта, но безрезультатно, так как Гиммлер, как обычно, увильнул от разговора на опасную тему. Гудериан ошибался, полагая, что с этим человеком ничего нельзя было поделать. Гиммлер, подстегиваемый инициативой Гудериана, собирался затеять собственную игру и через несколько дней попытался установить контакты с Западом через шведских посредников. Уилер-Беннет называет усилия Гудериана по выводу Германии из войны «нерешительными» и пишет, что «…сам Гудериан не был готов сделать это предложение Гитлеру». В связи с этим возникает вопрос, почему Гудериан не пошел на этот шаг. Американцам после войны он сказал, что ему запретили, однако подобного ответа недостаточно. Истину, видимо, следует искать в недавней истории, и она не имеет ничего общего с моральным мужеством Гудериана, в котором ему нельзя отказать. В июле, до покушения на Гитлера, Рундштедт в момент ярости обратился к Кейтелю со словами, ставшими знаменитыми: «Заключайте мир, вы – идиоты!» – и его уволили. В марте 1945 года для любого армейского офицера оказаться замешанным в делах, не имеющих прямого отношения к войне, было равносильно самоубийству. Гудериан, которому Гитлер запретил подавать в отставку, продолжал служить, ему не удалось предпринять последнюю попытку покончить с этим сумашествием, потому что Гитлер, Кейтель, Йодль и Бургдорф решили от него избавиться. Нетрудно догадаться, они заподозрили, что в традициях прежних начальников генерального штаба он начал манипулировать правительством.

Неугодным оказывался всякий, кто хоть как-то намекал, что война проиграна. В их число, помимо Гудериана, попал Шпеер, когда-то бывший любимец Гитлера. Он написал об этом без обиняков в докладе, адресованном фюреру. Закон и порядок рассыпались в прах. Тем не менее, Йодль неожиданно для Гудериана встал на его сторону, когда тот выступал против намерения Гитлера отказаться от соблюдения положений Женевской конвенции о ведении войны. Несмотря на то, что Гитлер связывал поражение в войне с гибелью германской нации, считая ее закономерной и неизбежной, и не скрывал этого, Гудериан и подавляющее большинство сотрудников генерального штаба, как и почти весь народ, покорно дали подвести себя к краю пропасти, куда и столкнул их фюрер. В своей покорности они были слепы и глухи. Так, например, министерство пропаганды сумело убедить Гудериана выступить 6 марта в радиопередаче, в которой он отверг обвинения русских, утверждающих, что немцы совершали преступления против человечества, имея в виду лагеря уничтожения с газовыми камерами, обнаруженные наступавшими советскими войсками. Гудериан сказал: «Я сам воевал в Советском Союзе, но никогда не замечал газовых камер или чего-либо в этом роде». Однако большинство таких лагерей находились на германской или польской земле. Отрицая, что видел эти места, Гудериан был вполне искренен. Скорее всего, он также не догадывался и о геноциде, ставшем орудием осуществления расовой политики нацистов. Те, кто создавал концлагеря и распоряжался там, позаботились, чтобы расположить их в недоступных уголках. Распространение слухов о них сурово каралось. Очень эффективно действовала цензура в средствах массовой информации, а также тщательнейшая сортировка и изоляция друг от друга различных групп населения, распространившиеся на административную и военную машину. Это помогало сводить до минимума количество людей, знавших о происходящем. Зачастую о лагерях смерти не знали даже те, кто жил поблизости. Тем не менее, в силу своего положения Гудериан должен был знать хоть что-нибудь. Например, фон Барзевиш утверждал, что ему стало известно о существовании концлагерей еще в 1939 году, и это заставило его отвергнуть национал-социализм и обратить свой взгляд в сторону сопротивления. Если так, то вряд ли он мог не упомянуть об этом, когда пытался убедить Гудериана присоединиться к сопротивлению во время четырехчасового разговора, состоявшегося между ними 18 июля 1944 года. Возможно, Гудериан просто не мог этому поверить, поскольку подобное выходило за рамки воображения нормального человека.

В конце совещания, состоявшегося уже после обращения Гудериана к Гиммлеру, Гитлер попросил начальника генштаба остаться и предложил ему взять четырехнедельный отпуск по болезни. «Я вижу, с сердцем у вас опять неважно», – сказал фюрер. Гудериан отказался, сославшись на то, что у него не осталось подходящего заместителя после того, как получившие ранения Венк и Кребс выбыли из строя. Похоже, речь шла о немедленном устранении Гудериана с должности. Во всяком случае, сам Гудериан о своем внутреннем предчувствии ничего не говорит. Однако вполне резонно предположить, что Гитлер, осведомленный о маневрах Гудериана за его спиной, почувствовал, что начальник генерального штаба сухопутных сил приобретает все большее влияние, и решил положить этому конец. Ссылки на плохое состояние здоровья к тому времени стали стандартным предлогом для освобождения от должности людей, потерявших доверие фюрера. Кстати сказать, здоровье самого Гитлера сильно пошатнулось. Налицо была физическая и умственная деградация, повлиявшая на его способность давать правильную оценку ситуации. На совещании 23 марта начальник управления личного состава вермахта Бургдорф поднял вопрос о будущем Гудериана, показывая этим, что спешит и что у него есть кандидат на эту должность. И опять никакого решения не было принято, так как врачи не признали пригодными для работы ни Венка, ни протеже Бургдорфа, Кребса.