ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Известие об острове Пасхи и нашем пребывании там

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Известие об острове Пасхи и нашем пребывании там

Рано утром 13-го мы приблизились к южной оконечности острова. Берег в этом месте поднимался над морем отвесно и состоял из разломанных скал, ноздреватых и черных, цвета железа, очевидно вулканическою происхождения. Примерно в четверти мили от берега отдельно в море стояли два утеса. Один из них — причудливой формы — напоминал большую, сходящуюся кверху колонну или обелиск. На обоих обитало громадное множество морских птиц, оглушивших нас своим отвратительным криком. Вскоре затем милях в 10 от первого мыса мы увидели другой. Здесь берег был несколько ниже и спускался к воде более полого. Там мы обнаружили и поля, засаженные растениями. Однако в целом почва острова казалась скудной и сухой. Растительности было так мало, что не приходилось рассчитывать на обилие свежей пищи; и все же наши взгляды были неотрывно устремлены к земле.

Тем временем мы увидели, как с гор к морю спускается группа почти совершенно нагих людей, насколько мы могли разглядеть, безоружных, что можно было расценить как знак мирных намерений. Несколько минут спустя два человека столкнули в воду каноэ и отправились к нам. Они гребли очень быстро, скоро подошли к кораблю и крикнули, чтобы мы бросили им веревку, название которой на их языке звучало точно так же, как на таитянском. Когда мы это сделали, они прикрепили к ней большую гроздь спелых бананов и дали нам знак тянуть. Трудно передать, какую общую и неожиданную радость вызвал у нас вид этих плодов; лишь те, кто побывал в столь бедственном положении, как мы тогда, смогут это понять. Более пятидесяти человек от избытка радостных чувств одновременно заговорили с людьми в каноэ, которые, естественно, не могли ни одному из них ответить. Капитан Кук взял несколько лент, прикрепил к ним медали и бусы и велел спустить им это в качестве ответного подарка. Восхищенные этими мелочами, туземцы незамедлительно вернулись на бepeг.

Огибая на обратном пути корму судна, они увидели спускающуюся с палубы рыболовную леску и привязали к ней в качестве прощального подарка небольшой кусочек материи. Подняв его, мы обнаружили, что она изготовлена из такой же древесной коры, как таитянская, и окрашена в желтый цвет. Судя по нескольким словам, которые мы от них слышали, их язык похож на диалект таитянского. Таким образом, в разных концах Южного моря [Тихою океана] говорят на одном и том же языке. Весь их вид давал нам возможность предположить, что они представляют собой ветвь того же самого племени. Они были среднего роста, но худощавы, тип лица напоминал таитянский, однако эти были не так красивы. У одного из сидевших в каноэ была борода, обстриженная до полудюйма. Другой — молодой человек лет семнадцати. По всему их телу шла такая же татуировка, как у новозеландцев, жителей островов Общества и Дружбы, но они ходили совершенно нагие. Самое странное у них — это размер ушей, мочки которых так растянуты, что почти доставали до плеч; кроме того, в них прорезаны такие большие отверстия, что туда свободно могли пройти четыре-пять пальцев. Это в точности соответствует описанию, которое дает в журнале своего плавания Роггевен.

Не менее странным в своем роде было их каноэ. Оно состояло сплошь из маленьких кусков дерева, шириной 4—5 дюймов и длиной 3—4 фута, весьма искусно соединенных. Общая длина составляла 10—12 футов. Нос и корма каноэ очень высокие, но в середине оно довольно низкое с выносным поплавком, или балансиром, сделанным из трех тонких палок. Каждый из находившихся в каноэ держал весло, лопасть которого также была составлена из разных кусков. Это тоже описано в голландских известиях о плавании Роггевена, напечатанных в Дордрехте[372] в 1728 году. По тому, как они берегут дерево, можно предположить, что на острове его мало, хотя в описании другого путешествия утверждается противоположное.

Хотя там, откуда отошло каноэ, мы нашли место, где можно было бы бросить якорь, мы все же двинулись дальше вдоль берега, надеясь найти еще более подходящий грунт, и добрались до северной оконечности острова, которую видели накануне, правда с другой стороны. Однако надежда найти там более удобную стоянку не оправдалась, и мы возвратились на прежнее место. На бepeгy было видно множество черных колонн или столбов, частью воздвигнутых на платформах из нескольких камней. Мы могли разглядеть, что в верхней части эти колонны имеют сходство с головой и плечами человека, нижняя же часть, казалось, представляла собой грубую необработанную глыбу. Обработанных участков земли на северной стороне острова мы увидели очень мало, поскольку местность здесь была более гористая, чем в средней части. Мы теперь ясно видели также, что на всем острове нет ни единого дерева высотой более 10 футов. После полудня мы спустили шлюпку, в которой к берегу должен был отправиться штурман, чтобы измерить глубину у места, откуда к нам отошло каноэ. Увидев, что шлюпка отплывает от корабля, жители собрались на берегу в том месте, куда, как им казалось, она направляется. Индейцы большей частью были голые, лишь немногие одеты в материю красивою светло-желтого или чаще оранжевого пвета; мы решили, что это здешние вожди. Теперь мы могли разглядеть и их жилища, на вид очень низкие, но длинные, в середине высокие, а с обеих сторон круто опускающиеся, они немного напоминали перевернутые каноэ. В середине имелось отверстие или дверь, такая низкая, что мужчине обычного роста нужно было наклониться, чтобы войти.

К вечеру мы стали на якорь у юго-западной стороны острова, где оказалось 40 саженей глубины и хорошее галечное дно. Вскоре вернулся из своей экспедиции штурман и привез с собою туземца. Этот малый без церемоний и приглашения смело прыгнул в шлюпку, едва она приблизилась к берегу, и пожелал плыть на корабль. Он был каштаново-коричневый, среднего телосложения, ростом примерно 5 футов 8 дюймов; грудь и все тело у него были довольно волосатые, волосы на голове и борода — одинаково густые, черного цвета, борода подстрижена. Огромные мочки доставали до плеч, а бедра татуированы в клеточку или в виде кубиков — узор, подобного которому мы еще нигде не встречали. Вся одежда его состояла из набедренной повязки, с которой спереди свисала сетка, ничего, однако, не прикрывавшая. На шее у него висел шнур, с него спускалась на грудь широкая, длиной дюймов в пять кость, изображавшая, видимо, язык. Он объяснил нам, что это кость морской свиньи, иви тохарра — сие название точно так же звучит и на таитянском языке. Чтобы быть лучше понятым, он назвал это нагрудное украшение еще иви-ика, что, как мы уже знали, означает «рыбья кость»[373]. Едва усевшись в лодку, он показал вполне понятными знаками, что ему холодно. Штурман Гильберт дал ему куртку и надел на голову шапку; в этом наряде он и появился перед нами на корабле. Капитан и пассажиры подарили ему гвозди, медали и снизку бус. Бусы он пожелал надеть на голову. Поначалу туземец бы несколько пуглив и недоверчив, даже спросил, не убьем ли мы его как врага (маттетоа). Но когда мы заверили, что обойдемся с ним хорошо, он успокоился, обрел уверенность и стал говорить только о танцах (хива).

Вначале нам было трудновато понимать ею речь, но, когда мы расспросили его о названиях главных частей тела, выяснилось, что это тот же самый диалект, на каком говорят жители островов Общества,— слова звучали совершенно так же. Если мы произносили непонятное для него слово, он его повторял и взглядом давал понять, что не знает, о чем мы говорим. С наступлением ночи он показал нам, что хочет спать и что ему холодно. Мой отец дал ему большой кусок самой грубой таитянской материи. Он завернулся в нее и сказал, что теперь ему совсем тепло. Его привели в каюту штурмана, там он улегся на стол и совершенно спокойно проспал всю ночь. Махеине, нетерпеливо дожидавшийся возможности сойти на берег, был очень рад, что люди говорят на языке, напоминавшем его собственный. Он уже не раз пытался завести разговор с нашим гостем, но другие его перебивали множеством вопросов.

Ночью у нас сорвало якорь, и корабль понесло течением, так что пришлось опять поднимать паруса и возвращаться к месту стоянки. Сразу после завтрака капитан вместе с дикарем, которого звали Марувахаи, а также Махеине, мой отец, доктор Спаррман и я отправились на берег. Hoги и бедра у меня так отекли, что я еле-еле двигался. Здесь оказалась хорошая бухта, достаточно глубокая для шлюпок; в том месте, где мы высадились, скалы закрывали ее от высоких, как горы, волн, которые в других местах мощно разбивались о берег.

На берегу собралось примерно 100—150 жителей. Почти все они были голые, в одних лишь набедренных повязках, с которых свисал кусок материи длиной 6-8 дюймов, а иногда еще и небольшая сетка. У немногих были плащи, доходившие до колен. Материя напоминала таитянскую, но ради долговечности она была простегана или прошита нитками и, как правило, окрашена в желтый цвет корнем куркумы. Люди спокойно дали нам выбраться на берег и вообще не делали никаких недружелюбных движений; они, похоже, боялись нашего огнестрельного оружия, с убийственным действием которого были, видимо, знакомы. В большинстве своем они были безоружны, но у некоторых имелись пики или копья — бесформенные сучковатые палки с треугольными остриями из черного обсидиана (Pumex vitreus Linn.) на конце. Один держал боевую палицу, сделанную из толстого куска дерева длиной 3 фута и на конце украшенную резьбой. Несколько других держали короткие деревянные дубинки, очень похожие на новозеландские патту-патту из рыбьих костей. На одном была европейская шляпа, на другом — такая же шапочка; на некоторых мы видели полосатый хлопчатобумажный носовой платок или старую, порванную куртку из голубой шерстяной ткани; все это бесспорные доказательства или остатки последнего пребывания здесь испанцев, посетивших остров в 1770 году.

Вообще вид туземцев во всех отношениях свидетельствовал о скудости этой земли. Сложением они были мельче, нежели новозеландцы и жители островов Общества и Дружбы. Мы даже не нашли среди них ни одного, кого можно было бы назвать высоким. При этом они были худы, с лицами более узкими, чем обычно у других обитателей Южного моря. Недостаток одежды и жадность к нашим товарам, в обмен на которые они не предлагали нам ничего,— все говорило об их бедности.

Все густо татуировали тела, а особенно лица. У женщин, очень маленького роста и слабого сложения, на лицах были точки, напоминавшие мушки наших дам. Правда, среди всей собравшейся толпы мы насчитали не больше десяти-двенадцати женщин. Обычно, не довольствуясь природным светло-коричневым цветом кожи, они раскрашивали себе все лицо красно-коричневым железняком, на который наносилась красивая оранжевая краска из корня куркумы. Иногда лицо украшалось также белыми полосами, нанесенными ракушечным известняком. Так что искусство раскрашивать себя не составляет привилегию дам, имеющих счастье подражать французским модам. На женщинах были одежды из материи, но гораздо более скудные по сравнению с поистине роскошными нарядами, какие мы видели на Таити.

У мужчин и у женщин были худые лица; мы не заметили в них ничего дикого. Зато палящий жар солнца, от которого на этой голой земле нигде нельзя укрыться, ибо здесь нет тени, у многих неестественно исказил черты: брови оказались сомкнуты, мускулы нижней части лица приподняты к глазам. Носы не широкие, но между глаз довольно приплюснутые. Губы крупные, но не такие толстые, как у негров. Волосы черные и курчавые, но у всех подстрижены и никогда не достигают даже 3 дюймов длины. Глаза черно-коричневые, маленькие, белки не такие светлые, как у других народов Южного моря; про длинные уши с необычайно большими отверстиями в мочках уже говорилось. Чтобы сделать такие большие отверстия, они используют лист сахарного тростника, который, свернув, вставляют туда, и благодаря присущей ему упругости разрез в ухе постоянно увеличивается.

Невыносимая жара заставляет их придумывать всевозможные средства, чтобы защитить голову. Некоторые мужчины с этой целью носят на голове кольцо толщиной 2 дюйма из крепко и искусно сплетенной травы, в которое втыкаются по кругу длинные черные перья фрегата. У других мы видели большие лохматые шапки из коричневых перьев чайки, почти такие же толстые, как большие докторские парики прошлого столетия. Иногда на голову надевают просто деревянный обруч с укрепленными на нем длинными белыми перьями олуши; при малейшем ветерке они колышутся, не только защищая таким образом голову от солнца, но и как бы обдувая ее ветерком. Женщины носят широкие шляпы из хорошо выделанной циновки. Спереди они заострены, углубление же для головы не круглое, как у наших шляп, а продолговатое и с обеих сторон круто сходящееся кверху, сзади поля раздельно спадают вниз, вероятно чтобы защитить плечи. Эти шляпы дают хорошую прохладу. Господин Ходжс зарисовал одну женщину в такой шляпе, а также мужчину в одном из описанных выше головных уборов. Оба рисунка на редкость характерны и очень хорошо выгравированы на меди. Единственными украшениями, которые мы увидели у этих людей, были упомянутые куски кости в форме языка, которые мужчины и женщины носят на груди, а также ожерелья и ушные кольца из раковин.

Пробыв некоторое время на берегу с туземцами, мы начали подниматься в глубь острова. Вся земля была покрыта скалами и камнями разной величины, черными, обгорелыми, ноздреватыми, явно подвергшимися воздействию сильного огня. Между этими камнями пробивались жалкие травы двух-трех видов. Хотя они и были полузасохшие, но все же в какой-то мере смягчали унылость голого пейзажа.

Шагах в пятидесяти от места высадки мы увидели стену из четырехугольных тесаных камней; каждый имел от 1,5 до 2 футов в длину и фут в ширину. В середине высота стены достигала примерно 7—8 футов, однако с обоих концов она была ниже, длиной же шагов в двадцать. Самое примечательное — это соединение камней. Они были так искусно сложены и так точно подогнаны друг к другу, что получалось на редкость долговечное архитектурное сооружение. Порода, из которой их вытесали, не особенно твердая — черно-коричневая, ноздреватая, ломкая лава. Земля от берега поднималась все время в гору, так что второй стене, параллельной этой и отстоявшей от нее на двенадцать шагов выше, достаточно было иметь всего 2—3 фута в высоту, чтобы в пространстве между ними образовалась своего рода плоская, поросшая травой земляная терраса.

В пятидесяти шагах дальше к югу мы обнаружили приподнятую плоскую площадку, вымощенную такими же четырехугольными камнями, как те, из которых сложена стена. В середине этой площадки стояла каменная колонна из цельного куска, изображавшая человеческую фигуру до бедер. Фигура была сделана плохо и доказывала, что скульптура здесь еще в младенческом состоянии. Глаза, нос и рот были едва обозначены на грубой, неоформленной голове. Уши в соответствии со здешним обычаем — невероятной длины и отделаны лучше, чем все остальное, хотя европейский скульптор и устыдился бы такой работы. Шея показалась нам бесформенной и короткой, плечи же и руки были слегка намечены. На голове водружен высокий круглый цилиндрический камень более 5 футов в высоту и в поперечнике. Эта насадка, похожая на головной убор египетских божеств, сделана из другой породы камня красноватого цвета; кроме того, на обоих основаниях цилиндра мы заметили отверстия, как будто круглую форму ему придавали с помощью токарного или шлифовального устройства. Голова вместе с верхней насадкой составляла половину всей высоты колонны от земли. Мы, впрочем, не видели, чтобы островитяне оказывали какие-либо почести этим столбам, колоннам или статуям, но все же они, видимо, уважали их; так, похоже, что им было неприятно, когда мы ходили по мощеным площадкам, постаменту или исследовали породу камня, из которого они были сделаны[374].

Несколько островитян сопровождали нас дальше в глубь острова до маленькой рощи, где мы надеялись найти что-нибудь новое из царства растений. Дорога была плохая, едва намеченная, она вела по сплошным вулканическим камням, которые перекатывались под ногами и на которые мы то и дело натыкались. Привычные же туземцы легко скакали с камня на камень. В пути мы видели несколько черных крыс, которые встречаются на всех островах Южного моря. Кустарник, ради коего мы предприняли этот путь, представлял собой низкорослую бумажную шелковину, из коры которой здесь, как и на Таити, изготовляют материю для одежды. Ствол у нее был от 2 до 4 футов высотой; между большими скалами, где дожди нанесли немного земли, они были посажены правильными рядами. Недалеко отсюда стояло также несколько кустов Hibiscus populneus Linn., которые встречаются на всех островах Южного моря и используются местными жителями для выработки желтой краски. Наконец, в одном месте росла мимоза, единственное растение, дававшее туземцам древесину для их дубинок, патту-патту и убого сшитых лодок[375]. Чем дальше мы шли в глубь острова, тем более голой и бесплодной казалась нам земля. Маленькие группы туземцев, которые вышли нам навстречу к месту высадки, составляли, казалось, основную часть всего здешнего населения; ибо нигде по пути мы не встретили ни одного человека, и на всем пространстве, какое мы только могли обозреть, видно было не более десяти-двенадцати хижин.

Одна из самых заметных стояла на холме примерно в полумиле от моря. Любопытство заставило нас пойти туда. Это оказалось убогое жилище. Все здесь говорило о бедности хозяев. Фундамент состоял из камней, расположенных на земле двумя сходившимися кривыми линиями длиной 12 футов. В середине, где был самый большой изгиб, ряды камней отстояли один от другого примерно на 6 футов, у краев же между ними было не более 1 фута. В каждом из этих камней было сделано по одному-два отверстия, в кои воткнуты жерди. Средние стойки имели в высоту 6 футов, другие, идущие в обе стороны, все укорачивались, так что крайние были всего 2 фута высотой. Сверху эти стойки были наклонены друг к другу и привязаны к перекладинам, которые скрепляли их. Крыша была сплетена в виде решетки из тонких прутьев и сверху устлана добротной циновкой из листьев сахарного тростника. Она держалась на упомянутых стойках, которые образовывали каркас хижины, внизу доходила до самой земли и, круто поднимаясь с двух сторон, сходилась под острым углом. Сбоку имелось отверстие высотой от 18 дюймов до 2 футов, защищенное от дождя выступающей частью крыши. Оно служило дверью. Желавший войти или выйти через нее должен был ползти на четвереньках. Мы не преминули испробовать этот способ, однако старались зря, поскольку внутри хижина оказалась совершенно голой и пустой. В ней не было даже пучка соломы, чтобы лечь. Стоять прямо можно было лишь в середине, и вдобавок ко всем неудобствам здесь было совсем темно. Наши провожатые-индейны рассказали нам, что они в этих хижинах ночуют. Можно представить себе, какие это жалкие ночевки, тем паче что хижин было мало, так что там пришлось бы в буквальном смысле лежать друг на друге. Поэтому простые люди спят здесь под открытым небом, предоставляя сии убогие жилища знати или же укрываясь в них лишь в плохую погоду.

Кроме этих хижин мы видели также некие нагромождения камней. С одного бока они были совершенно отвесны, и там имелось отверстие, которое вело под землю. Судя по всему, внутреннее помещение могло быть здесь очень маленьким, но все же не исключено, что даже эти дыры по ночам служили им кровом. Возможно, правда, что они соединялись с естественными подземными пещерами, которых бывает много в вулканических странах, где есть старая лава[376]. Такие пещеры часто находят в Исландии; они до сих пор знамениты тем, что в них жили прежние обитатели страны. Господин Фербер[377], автор первого минералогического описания Везувия, сообщает среди прочего, что он встречал подобные пещеры и среди новейших лав. Мы бы охотно исследовали эти сооружения поближе, но туземцы не пожелали нас туда допустить.

Посадки сахарного тростника и бананов, расположенные возле упомянутого дома, были обработаны, насколько это позволяла каменистая почва. Вокруг каждого бананового растения было сделано углубление в 12 дюймов, вероятно для того, чтобы сюда собиралась дождевая вода и растения таким образом могли получать больше влаги. Сахарный тростник был такой же иссохший, как сама здешняя земля, и достигал высоты 9-10 футов. У него был необычайно вкусный сок, который туземцы нам весьма часто предлагали, особенно когда мы просили пить. Последнее обстоятельство заставило нас предположить, что на острове совсем нет пресной воды, но, когда мы возвращались к месту высадки, мы встретили капитана Кука возле источника, который показали ему местные жители. Он находился недалеко от берега и был вырублен глубоко в скале, но полон грязи. Когда наши люди очистили его, вода показалась им непригодной для питья, однако жители пили ее с большим удовольствием.

Торговля капитана со здешними обитателями шла не особенно удачно. Казалось, у них не было никакого продовольствия. Несколько плетеных корзин со сладким картофелем [бататом], немного сахарного тростника, несколько гроздей бананов да две-три маленькие, уже приготовленные курицы — вот все, что он смог купить за кое-какие железные изделия и таитянскую материю. Он подарил индейцам бусы, но те с презрением отбросили их прочь. Зато они желали получить другие вещи, которые видели у нас и на нас, хотя взамен уже ничего не могли дать. Пока нас не было, они ушли с места нашей высадки, видимо, в свои жилища, чтобы поесть.

Женщин по сравнению с мужчинами все время было намного меньше. При высадке мы насчитали их не более двенадцати или пятнадцати, теперь подошли еще шесть или семь. Они не выказывали ни сдержанности, ни стыдливости; за небольшой кусок таитянской материи наши матросы получали от них, что хотели. Черты их лиц показались нам довольно мягкими, а большие заостренные шляпы придавали им вид легкомысленный и непристойный.

Еще до наступления полудня мы возвратились на корабль, разделили все приобретенные плоды и овощи между членами команды, весьма подкрепив силы наших больных, истосковавшихся по свежей пище. Мы попробовали также кур, которые были завернуты в зеленые листья и приготовлены в земле на горячих камнях. Этот способ приготовления пищи распространен на всех островах Южного моря, где мы до сих пор бывали. Картофель был золотисто-желтого цвета и сладок, как желтая репа; он не всем нравился, но был питателен и помогал против цинги. Сок всех здешних растений был, видимо, необычайно концентрированным из-за жары и сухости почвы. Бананы в своем роде превосходны, а сахарный тростник слаще, чем на Таити.

После полудня мы опять вышли на берег. В другой шлюпке отправился на берег офицер с командой, чтобы наполнить у источника водой наши бочки. У места высадки нас встретили несколько жителей. Среди них обращал на себя внимание один, видимо пользовавшийся определенным уважением. Он очень усердно старался показать капитану дорогу всюду, куда бы тот ни ходил, и был не так робок, как его земляки. Если другие настораживались и пугались при каждом нашем необычном движении, то он все время смело шел рядом. Впрочем, при всей своей пугливости они то и дело залезали в наши карманы и воровали все, что могли. Мы не пробыли на берегу и получаса, как один из них тихонько подкрался сзади к Махеине, сорвал у него с головы черную шапку и побежал с ней по неровной каменистой местности, где никто из нас не мог его догнать. Махеине был так этим перепутан, что лишь спустя некоторое время сумел найти слова, чтобы пожаловаться капитану; однако вора уже поминай как звали. Точно таким же образом лишился своей шляпы и господин Ходжс, который в это время сидел на небольшой возвышенности, рисуя открывавшийся отсюда вид. Возле него находился господин Уолс с ружьем, но он решил, и справедливо, что столь незначительное преступление не стоит пули.

Прогуливаясь берегом моря, мы нашли несколько кустов такого же сельдерея, что часто встречается на побережье Новой Зеландии. Мы нашли здесь и другие маленькие растения, которые видели и там. Не берусь судить, здешнего ли они происхождения, либо их семена занесены сюда морем или птицами. Мы нашли также участок, засаженный ямсом (Dioscorea alata Linn.), и это существенно дополнило в наших глазах скудную флору острова Пасхи.

Сходство в чертах лица, обычаях и языке между этим народом и обитателями других островов Южного моря позволяло надеяться, что мы обнаружим здесь и домашних животных, которых встречали на Таити и в Новой Зеландии. Однако, несмотря на тщательные поиски, мы не смогли найти ничего, кроме обычных кур, очень мелких и со скромным оперением. Мы, правда, видели двух-трех морских ласточек (Sterna stolida), настолько ручных, что они садились туземцам на плечи; однако из этого нельзя было заключить, что их тут по-настоящему разводят.

На закате солнца мы покинули место, где набирали воду, и отправились в бухту, в коей стояла на якоре наша шлюпка. По дороге мы прошли упомянутые уже колонны. Жители, сопровождавшие нас, знаками дали понять, что надо идти не по каменной кладке, а по траве у подножия постаментов; но когда мы не поворотили, они нам никак не препятствовали. Мы справились у тех из них, которые показались нам наиболее смышлеными, что сии камни означают. Насколько можно было понять из их ответов, это были памятники их эрики, то есть королям[378]. В таком случае сложенный из камней пьедестал, возможно, является местом захоронения. И действительно, при более тщательных поисках мы обнаружили неподалеку много человеческих костей, что подтверждало наши предположения. Судя по длине костей, тела были среднего роста; так, бедренные кости, которые мы измерили, принадлежали человеку ростом примерно 5 футов 9 дюймов.

У западной стороны бухты находились три колонны, поставленные в один ряд на очень широком и приподнятом постаменте. Местные жители называли этот ряд Ханга-Роа, тогда как вышеупомянутые одиночные колонны назывались Обина. Близ этих столбов десять или двенадцать туземцев пекли на небольшом костре картофель. Это был их ужин, и, когда мы проходили мимо, они предложили нам угоститься. Такое гостеприимство в стране столь бедной было неожиданным. Сравните его с обычаями цивилизованных народов, склонных едва ли не все свои чувства обращать против ближнего! Нам было, кстати, весьма приятно убедиться в связи с этим, что предположения голландцев относительно таких костров были необоснованны; мы не видели ни малейших оснований считать их принадлежностью религиозной церемонии.

С небольшим запасом купленного картофеля и шестью-семью собранными известными растениями мы возвратились на корабль. Больным цингой наша прогулка принесла особую пользу. Лично я, еще утром едва державшийся на отечных ногах, уже к вечеру чувствовал себя гораздо лучше. Отек стал меньше, а боли совсем исчезли. Столь быстрым улучшением я был обязан прежде всего движению, но, вероятно, подействовали и здешние антицинготные растения; как уже говорилось, вполне достаточно их одних, чтобы вылечить людей, страдавших цингой из-за долгого пребывания в море.

На другое утро капитан Кук послал лейтенантов Пикерсгилла и Эджкомба с группой морских пехотинцев и матросов обследовать внутренние районы острова и по возможности выяснить, нет ли здесь более возделанной и гуще заселенной местности. Господа Уолс, Ходжс, доктор Спаррман и мой отец отправились в путь с ними, так что вся экспедиция составляла двадцать семь человек.

Я же после завтрака сошел на берег с капитаном Куком и несколькими другими офицерами. Там мы увидели сотни две жителей, в том числе четырнадцать-пятнадцать женщин и несколько детей. Было невозможно понять причину такого неравенства в численности полов, но, поскольку все женщины, коих мы до сих пор видели, весьма охотно дарили свою благосклонность, я предположил тогда, что женщины замужние и скромные, а их, вероятно, было большинство, не имели никакой охоты вступать с нами в знакомство, а может, ревнивые мужья вынудили их остаться в отдаленных частях острова. Те немногие, которых мы видели, были самыми распутными созданиями, каких я когда-либо встречал. Казалось, им чужд был всякий стыд и срам. Да и наши матросы вели себя так, словно никогда о таких вещах не слышали, и тени колоссальных статуй казались им как раз подходящим кровом для распутства. Господин Паттен, лейтенант Клерк и я пошли от берега, где народу собралось больше всего, в глубь острова. Солнце палило невыносимо, лучи его отражались от голой каменистой земли, и нигде не было даже деревца, которое бы дало тень. Мои спутники захватили дробовики, надеясь подстрелить по дороге птиц. Однако их надежды оказались напрасными. Судя но всему, на острове вообще нет никаких сухопутных птиц, кроме обычных кур, притом весьма редких. Мы шли по тропе, протоптанной жителями, пока не достигли поля, засаженного картофелем, ямсом, корнем Arum[379]и пасленом. Последний употребляется на Таити и на соседних островах как средство для лечения ран (Solarium nigrum) и мог бы с той же целью возделываться и у нас. Трава, которая обычно разрастается на возделанной почве, здесь была самым тщательным образом выполота и разбросана по всему полю вместо удобрений, а может быть, для того, чтобы защитить корни и растения от палящих лучей солнца. Все это показывало, что туземцы кое-что смыслят в земледелии и возделывают почву весьма усердно.

Неподалеку от этих полей мы увидели две небольшие хижины, еще меньше, чем описанная выше. Вход был закрыт от взгляда густым кустарником. Когда мы приблизились, нам показалось, что оттуда слышны женские голоса; мы прислушались, но уже ничего не смогли услышать. Затем мы направились к холму, поросшему кустарником. Это оказалась мимоза, однако высотой она едва достигала 8 футов, а значит, давала немного тени и не могла защитить от солнца. Мы недолго здесь отдохнули и пошли дальше, к другим полям, возделанным так же, как упомянутые. У них, однако, не было оград, как сообщается в описании путешествия Роггевена. Вероятно, авторы этого описания взяли их из своей фантазии.

Усилившаяся жара совершенно нас вымотала, а ведь еще предстоял долгий путь обратно к морю. К счастью, мы проходили мимо человека, который выкапывал на своем участке картофель. Мы пожаловались ему на жажду. Добрый старик тотчас побежал к посадкам сахарного тростника и принес нам несколько самых лучших и сочных растений освежиться. Мы дали ему за это небольшой подарок, взяли тростник, обрезали его так, чтобы он мог служить дорожной тростью, а в пути очистили и высосали. Сок был на редкость освежающий.

Вернувшись к месту высадки, мы застали капитана Кука, занятого торгом с туземцами. Они принесли ему уже приготовленных кур и несколько плетеных корзин сладкого картофеля. Иногда они обманывали его: подкладывали в низ корзины камни, а сверху прикрывали несколькими картофелинами. Из наших меновых товаров они больше всего ценили пустые кокосовые скорлупы, которые мы везли с островов Общества и Дружбы. Причем цену они имели лишь в том случае, если в них было только маленькое отверстие или имелась крышка. Хорошо шла также таитянская и европейская материя; ценилась она в зависимости от размера. Изделия из железа интересовали их меньше всего. Закончив торговлю, многие из них обычно сразу же убегали с полученной материей, ореховыми скорлупами или гвоздями. Возможно, они боялись, как бы мы не передумали, даже если они, со своей стороны, вели себя честно. У некоторых хватало дерзости убегать с полученной платой еще до того, как они отдавали свои товары. Это тоже свидетельствует, в сколь бедственном состоянии живут сии достойные сожаления люди. Им очень не хватает одежды. Поневоле приходится по большей части ходить голыми. Тем не менее они выменяли немного своей материи на таитянскую. Из желания иметь ее они продавали даже такое имущество, с которым иначе никак бы не расстались. Сюда относились различные их шляпы и другие головные уборы, ожерелья, ушные украшения и маленькие человеческие фигурки, вырезанные из узких восьмидюймовых или двух­футовых кусков дерева, однако более тонко и соразмерно, чем можно было бы ожидать при грубости их больших каменных статуй.

Фигурки эти изображали лиц обоего, пола. Их черты лица были, разумеется, не особенно приятны, и тела обычно слишком вытянуты, однако при всем том было в них что-то характерное, позволявшее говорить об известном художественном вкусе. Дерево, из коего они изготовлялись, было красиво отполировано, плотное, темно-коричневого цвета, как казуарина. Казуарин мы здесь не встречали; тем больше ждали возвращения нашей экспедиции, надеясь, что она принесет нам открытия, которые позволят объяснить и это обстоятельство. Резные человеческие фигурки очень понравились Махеине; они были выработаны гораздо лучше, чем э-ти, которых делали у него на родине. Он приобрел несколько штук, уверяя, что на Таити за них дадут очень большую цену.

Усердно разыскивая сии диковины, он однажды нашел женскую руку примерно натуральной величины, вырезанную из желтого дерева. Пальцы ее были отогнуты вверх, как это обычно делают таитянские танцовщицы, а ногти были очень длинные, они выдавались над кончиками пальцев больше чем на три четверти дюйма. Сделаны они были из редкого благоуханного таитянского дерева, которым там обычно придают хороший запах маслу. Этого дерева мы тоже не встречали на острове Пасхи, не замечали мы здесь и обычая отпускать длинные ногти. Так что трудно понять, как попала сюда эта красиво выделанная вещица. Махеине потом подарил ее моему отцу, который передал ее в Британский музей. Кроме того, Махеине старался набрать как можно больше головных уборов из перьев; особенно нравились ему украшения из перьев фрегата, поскольку на Таити это редкая птица и там ее очень высоко ценят за блестящие черные перья.

Покуда капитан Кук находился в бухте, у источника шла торговля картофелем. Жадность до наших товаров побуждала жителей обманывать даже собственных земляков. Как раз неподалеку от источника находилось поле сладкого картофеля. Несколько человек, старых и молодых, усердно принялись выкапывать его и продавать. Торговля продолжалась уже несколько часов, когда появился еще один индеец. Он очень сердито прогнал их и продолжал выкапывать картофель сам. Это был настоящий хозяин поля, а прочие воровали у него, пользуясь случаем. Такое воровство встречается, конечно, и на островах Общества, но там, нам рассказывали, оно карается смертью, хотя мы ни разу не видели примера такого наказания. На острове же Пасхи, как мы убедились, подобное воровство проходит совсем безнаказанно. Дело, видимо, в разном уровне культуры обоих народов, как ни близки они в других отношениях.

В полдень мы поднялись на борт и пообедали курами с картофелем; после нашей трудной прогулки блюдо это показалось нам превосходным. На корабле мы встретили несколько островитян, которые отважились приплыть сюда с берега, хоть до него и было три четверти мили. Все их здесь удивляло. Каждый измерил с помощью расставленных рук длину корабля от носа до кормы. Для народа, который сшивает свои каноэ из маленьких кусочков, такое обилие дерева, да еще таких размеров, конечно же, должно было показаться чем-то непостижимым.

Надежда чем-нибудь поживиться побудила и одну женщину пуститься вплавь к нашему судну. Сперва она посетила унтер-офицеров, затем перешла к матросам. В своих вожделениях она была ненасытнее Мессалины[380], но за услуги получила лишь несколько английских тряпок да кусок таитянской материи. Ее увезли на сшитом из кусочков каноэ, которое, похоже, было единственным на острове. За день до того другая женщина тоже вплавь посетила корабль и вела себя так же распутно. Поистине неизвестно, чему нам стоило больше удивляться: успеху ли ее у наших больных, изголодавшихся моряков или неутомимость ее в распутстве?

После полудня мы снова сошли на берег, и я отправился к южным горам. Идти вверх не представляло труда, так как подъем был чрезвычайно пологий. Я увидел там большой банан, а дальше — развалины каменной кладки, на которой когда-то, видимо, стояло изваяние. Оттуда я пошел полями, где встретил семейство, занятое выкапыванием картофеля. Я направился к хижине, такой же маленькой, как и другие. Когда я к ней приблизился, вокруг меня собрались жители. Я сел среди них. Их было шесть или семь, в том числе женщина и два маленьких мальчика. Они дали мне немного сахарного тростника, а я в ответ — кусок таитянской материи, которой они тотчас обмотали головы. В дальнейшем они оказались не так любопытны, как жители островов Общества, и скоро опять вернулись к работе. У некоторых имелись головные уборы из перьев, они мне их предложили в обмен на кусок материи размером с носовой платок. Возле хижины я увидел нескольких кур, единственных живых кур, которых я до сих пор встретил на острове.

Со мной жители вели себя вполне дружелюбно, как это вообще свойственно народам Южного моря. По некоторым местам в описании плавания Роггевена можно предположить, что голландцы просто для развлечения открыли огонь по этим бедным людям, не причинившим им никакого зла, и многих убили, а на других нагнали страху. Возможно, что наше прибытие вновь пробудило в них этот страх перед смертоносным европейским оружием, который, вероятно, еще подкрепили испанцы, и потому они держались с нами так робко и пугливо. Но нельзя отрицать, что и в самом их характере есть что-то мягкое, какая-то сострадательность и добросердечность, делающие их столь услужливыми по отношению к чужеземцам и, насколько позволяет их скудная земля, гостеприимными.

Затем я пустился в обратный путь и вместе с капитаном Куком вернулся на корабль. В 8 часов мы услышали с берега выстрел. Это был сигнал, вызывающий шлюпку. Мы тотчас послали туда лодку и она доставила на борт нашу экспедицию. Мой отец из-за давних ревматических болей утомился больше других и сразу отправился в постель; остальные же поужинали с нами купленными на берегу и уже приготовленными курами. Они рассказали о своих приключениях, и, так как лучше, чтобы этот рассказ был связным, хочу привести отрывок из отцовского дневника:

«Выйдя на берег, мы сразу двинулись в глубь острова вдоль подножия самой высокой горы, расположенной на юге, пока не достигли другой стороны острова. Около сотни туземцев, в том числе четыре-пять женщин, сопровождали нас в этом походе. Они продали нам много картофеля и нескольких кур, что существенно пополнило наш продовольственный запас. Впереди шел человек средних лет с татуировкой по всему телу и с белыми полосами на лице, он держал на небольшой палке белый платок, призывая своих земляков давать нам дорогу. Земля всюду была покрыта ноздреватыми камнями разной величины, черного, бурого или красноватого цвета с явными следами вулканического огня. Тропа была сравнительно свободна от камней, но так узка, что нам пришлось идти по одной линии. Для местных жителей это не составляет труда, они и так обычно ставят одну ногу перед другой. Для нас же такой способ ходьбы был несколько непривычным и потому очень утомительным. Мы часто спотыкались и нередко теряли равновесие. По обеим сторонам тропы земля поросла тонкой многолетней травой (Paspalum). Она росла здесь маленькими кустиками и была такой скользкой, что по ней почти невозможно было идти.

На восточном берегу мы увидели ряд изваяний, числом семь, четыре из них стояли прямо, одно уже потеряло свою шапку. Все они находились на постаменте, как и те, что мы видели на другом берегу острова; камни его были также обтесаны и хорошо подогнаны друг к другу. Хотя камень, из которого сделаны эти изваяния, кажется довольно мягким и представляет собой красный туф, которым покрыт весь остров, все-таки трудно понять, как народ, не имеющий ни инструментов, ни вспомогательных механизмов, мог обработать и поставить такие большие глыбы. Общее название этого восточного ряда было Ханга-Тебау; слово ханга предшествует названиям всех рядов этих изваяний. Отдельные из­ваяния называются Ко-Томо-ири[381], Ко-Ху-у, Морахина, Умарива, Винабу, Винапе.

Оттуда мы пошли на север к морю, миновали глубокую пропасть, которая осталась справа от нас. Почва на обширном пространстве состояла из того же самого вулканического туфа, из коего сделаны изваяния, и была покрыта мелкими камнями.

Вскоре мы вышли к месту, состоявшему из цельной, крепкой, сплошной скалы или черной расплавленной лавы, содержавшей, видимо, в своем составе железо. Ни почвы, ни травы, никаких растений здесь не было. Затем мы пересекли поля, засаженные бананами, картофелем, ямсом и корнем Arum. Трава, пробивавшаяся меж камней, была выполота и разбросана по земле, то ли для того, чтобы прикрыть ее от солнца и тем самым увлажнить, то ли для удобрения.

Всюду, куда мы приходили, нам предлагали купить уже приготовленный картофель, а возле одной хижины мы купили немного рыбы. Некоторые туземцы были вооружены. Оружие представляло собой просто упомянутые выше палки с осколком черной стеклообразной лавы; они были тщательно обернуты в небольшой кусок материи. Лишь один держал боевой топорик, короче новозеландского, но в остальном очень на него похожий. На каждой стороне его вырезана голова, в которую вместо глаз вставлены несколько кусочков упомянутого черного стекла. У них было также несколько бесформенных человеческих фигурок из дерева, о значении или употреблении которых мы не смогли ничего узнать; думается, однако, что наше неведение не дает нам права считать их изображениями идолов, за которые часто выдают скульптуры неизвестных народов...

Покинув эту хижину, мы прошли немного дальше на север, но не встретили ничего нового. Со стороны близлежащих домов нам навстречу вышли мужчина и женщина, каждый нес по большому мешку из тонко выделанных циновок; в мешках был горячий картофель. Они сели возле тропы, по которой мы должны были пройти. Когда мы приблизились, мужчина дал каждому из нас по несколько картофелин из мешка. Разделив большую часть, он быстро догнал тех, кто шел впереди, и раздал все до конца. За свою долю я отплатил ему большим куском материи, и это был единственный ответный подарок, полученный им за щедрость, подобной которой я не встречал даже на Таити.

Вскоре эти люди сказали, что навстречу нам идет их эри, или арики, то есть король. Впереди шли несколько человек; в знак дружбы они дали каждому из нас сахарный тростник, произнося при этом „Хио!", что на их языке означает примерно „друг"[382]. Потом мы увидели короля, стоявшего на возвышенности, и поднялись к нему. Господин Пикерсгилл и я преподнесли ему подарки. Мы справились о его имени. Он сказал, что его зовут Ко-Тохитаи, но тотчас добавил, что он эри. Мы спросили затем, является ли он правителем какого-то округа или повелевает всем островом. На этот вопрос он распростер обе руки, словно хотел обнять остров, и сказал: „Ваиху"[383]. Чтобы показать, что мы его поняли, мы положили руки себе на грудь, назвали его но имени и добавили титул: ,,король Ваиху". Он, судя по всему, был доволен и завел долгий разговор со своими подданными. Он был средних лет, довольно высок. Лицо и тело покрывала татуировка. Одежда его состояла из куска материи, сделанной из коры шелковицы, прошитой нитками и выкрашенной в желтый цвет куркумой. На голове у него был убор из длинных блестящих черных перьев, который вполне можно назвать диадемой. Мы, однако, не заметили, чтобы народ оказывал ему какие-либо особые почести; да и в самом деле, в столь бедной стране он не мог претендовать на большие преимущества. Когда мы захотели продолжить путь, он проявил неудовольствие, попросил нас вернуться и вызвался сопровождать. Поскольку наш офицер решил идти дальше, он пошел с нами.

Мы поднялись на возвышенность и там остановились, чтобы подкрепиться, а кроме того, дать господину Ходжсу время зарисовать некоторые монументы. Возле одного из них мы нашли полный человеческий скелет. Более подробные сведения о некоторых из этих монументов содержатся в сообщении об этом плавании капитана Кука. Матросы уселись на землю и разложили перед собой свою провизию, офицеры же и другие наши люди завязали разговор с индейцами. Матрос, который должен был нести мой мешок с растениями, а также с небольшим количеством гвоздей, оставил его без присмотра. Один из дикарей воспользовался сим, схватил мешок и убежал. Никто этого не заметил, кроме лейтенанта Эджкомоа. Он тотчас выстрелил по вору дробью, чем вызвал у всех нас некоторое беспокойство. Дикарь, почувствовав, что ранен, тотчас бросил мешок, и наши люди принесли его обратно. Вскоре бедный шельма сам упал на землю. Земляки подняли его, но держались поодаль, пока мы не показали им знаками, чтобы они возвращались. Почти все так и сделали. Хотя за время нашего пребывания здесь это и был единственный случай, когда по жителю острова стреляли, все же достойно немалого сожаления, что европейцы столь часто считают возможным наказывать людей, вовсе не знакомых с их законами.