Сергей Харламов Вспоминая Владимира Солоухина

Сергей Харламов Вспоминая Владимира Солоухина

Печальная весть

Утром 5 апреля мне позвонил мой давний товарищ художник А. Артемьев и сказал, что умер Владимир Алексеевич Солоухин, и добавил, что отпевание писателя будет, по всей вероятности, после Благовещенья, то есть во вторник 8 апреля. Известие это сильно поразило и огорчило меня, сердце никак не хотело принимать такую утрату и смириться с тем, что его больше нет…

Если Леонид Леонов, которого отпевали в храме Большое Вознесение 11 августа 1994 года, был последним живым представителем русской литературы, пришедший к нам из того XIX века и закрывший собой ее заключительную страницу, то этот писатель был уже нашим современником! Все, чего касалось его перо, было близко нам, хорошо понятно и созвучно нашему движению души в ее сердечных проявлениях. Это было то кровное и родное, о чем болело сердце писателя и всех нас, тех, кто глубоко, насколько Бог дал, любит свою отчизну и живет жизнью своего народа, разделяя с ним его радости, каковых не так уж много, и тяжкие, многолетние, затянувшиеся горести.

Еще мой товарищ добавил, что глава Российского Императорского дома вдовствующая Великая Княгиня Мария Владимировна за труды на благо Отечества пожаловала Солоухину дворянство, так что наш писатель ушел из жизни еще и дворянином, и что хоронить его будут в Алепино, на его родине, в селе, в котором он родился и вырос и где провел лучшие детские и юношеские годы своей жизни. О чем часто вспоминал в своих рассказах и повестях и куда часто любил наведываться. Там похоронены его родные и близкие, в том числе и мать Степанида Ивановна, о смерти которой он писал, а рукопись его повести «Похороны Степаниды Ивановны» ходила по рукам в свое время и издана была всего лишь несколько лет назад, в 1989 году, в сборнике «Смех за левым плечом».

Неизданные рукописи

Мы знали понаслышке, что есть у него неизданные рукописи, но читали их немногие из знакомых, и однажды я спросил у него: «Владимир Алексеевич, нельзя ли почитать эти ваши повести, о которых я наслышан от моих друзей, которые имели счастье их почитать и с восторгом отзывались о них, подробно рассказывая их содержание». Солоухин охотно мне их дал, сказав при этом, чтобы никому читать не давал, на всякий случай, и прочитал только сам, то есть один. В это время, зимой 1988 года, я был руководителем группы российских художников-графиков в доме творчества «Челюскинская», и, как бы согласившись с писателем внешне, тем не менее хотелось художникам единомышленникам, собранным со всех концов нашей необъятной тогда еще России, сделать подарок – дать им почитать, поделиться радостью, зная, что все это будет им интересно. Но самостоятельно я такого решения принять не мог, не посоветовавшись с кем-нибудь из друзей Владимира Алексеевича, к примеру, с семьей Чавчавадзе, близкими писателю людьми. Жена Чавчавадзе Лена, которой я поведал свои сомнения и пожелания, сразу же решительно сказала – конечно, давай читать и все тут, не стесняясь, что он все прячет эти вещи в столе и боится. Написано-то для всех нас, особенно для тех, кто по-настоящему любит и ценит его творчество и его слово.

С радостью пустил я рукопись машинописного текста по рукам благодарных художников, которые мгновенно проглотили их.

Когда возвращал ему обратно, Владимир Алексеевич спросил: «Ну как, прочитал?» – «Да, огромное спасибо». – «Никому не давал читать?» – «Да нет, – сказал я, – и сам прочитал, и группа вся прочитала, все в восторге».

Солоухин в ответ даже крякнул, но без гнева, а с удовольствием и ничего больше по этому поводу не сказал. Мне стало понятно, что он был даже рад тому, что я не сдержал своего обещания. Ему самому хотелось, чтобы его рукописи почитали, но сила инерции и внутренних тормозов сдерживала его. А какому писателю хочется, чтобы его слово залеживалось в пыльных ящиках письменного стола, как в темнице, и не звучало. В Слове заложен целый мир, и мир раскрывается словом. Оно должно звучать и отзываться в наших сердцах.

Сын Отечества

По внешности он типичный представитель тех мест, в которых родился и вырос. Я там неоднократно бывал, это не так далеко от Петушинского района, где мы проживаем летом. В каждом месте, крае есть свой характерный, образный тип лица, сформировавшийся веками под влиянием тех или иных природных и климатических особенностей и обстоятельств. Так вот Владимир Алексеевич был ярким представителем древнего Юрьев-Польского крестьянского края.

Мы не были с ним уж очень близко знакомы, как, допустим, с Леонидом Максимовичем Леоновым, с которым общались довольно часто и отношения с которым были дружеские, доверительно теплые. Но и с Солоухиным знались и общались, хоть и не часто, но достаточно для того, чтобы иметь о нем представление как о человеке, а как писателя я знал его довольно давно, с тех пор как вышли его «Владимирские проселки», которые мы тогда с удовольствием читали, тем более что он описывает места, которые я хорошо знаю. Леонид Максимович, когда заходила речь о Владимире Алексеевиче, всегда с особой теплотой, по-отечески говорил о нем.

А личность Солоухина была сильная, яркая, почти легендарная. С характерным владимирским говорком, «оканием», от которого он никак не мог отвыкнуть или не хотел отказываться, как от части родного края, дома родительского, от памяти предков.

Писатель же он был от Бога, глубоко переживающий за то, что происходит в нашей стране, попавшей сначала в лапы большевиков, а теперь, с трудом начав высвобождаться от их смертельных объятий, в руки их «внуков-демократов», под видом реформ продолжающих избивать Россию. Названия разные, суть одна – нелюбовь к той стране, в которой родились и выросли, вскормившей и вспоившей это отродье, но которая является родиной не только Вл. Солоухина, но и Л. Леонова, М. Шолохова, С. Есенина и других великих сынов нашего Отечества.

Панихида

Отпевали писателя в храме Христа Спасителя, отпевали торжественно, по-царски. Он долгое время был председателем общественного комитета по восстановлению храма.

На панихиде присутствовал Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, который, отдавая дань писателю, сказал, что Владимир Алексеевич был первым, кто обратил внимание общественности к своим историческим корням. Меня поразило, что он не сказал, допустим, «один из первых», а именно «первый», помянув добрым словом и «Письма из Русского музея», и «Черные доски» и другие его произведения.

Среди присутствующих на панихиде был А. И. Солженицын, он стоял в полуметре от меня, так вот после слов Патриарха о том, кто был первым в этом направлении (думаю, что первым Александр Исаевич считает прежде всего себя, дай Бог, если не так, ошибаюсь), Солженицын ушел, не дождавшись конца панихиды, меня это сильно смутило – уходить, когда Патриарх продолжал еще отпевать писателя, с кем он, Александр Исаевич, был хорошо знаком…

Владимир Алексеевич, когда был в Америке, тайком от своей группы приезжал в Вермонт навестить изгнанника. В то время, когда другие из группы бегали по магазинам, делая себе покупки, два писателя, уединившись, беседовали между собой и отмечали праздник Благовещенья, попробовав испеченных к этому дню жаворонков. Владимир Алексеевич часто об этом рассказывал.

Так вот Александр Исаевич, не дождавшись конца панихиды, ушел. «Он видит только небо и себя» – сказал о нем после ухода известный писатель, один из ближайших друзей покойного, его сокурсник.

Патриарх знает, что говорит – именно первый, кто обратил наше внимание не только к историческим корням, но и воспел мир как Божье творение, что тогда было совсем не просто, святоотеческая литература была в загоне, можно было, к примеру, сколько угодно говорить или писать «Мадонна», но ни в коем случае не Богородица.

Венок сонетов

Именно этим «мир как Божье творение и борьба сил разрушения с ним» наполнены строчки того же «Венка сонетов», книги, вышедшей в издательстве «Молодая гвардия», о которой сказал в своем прощальном слове председатель Союза писателей России В. Н. Ганичев. Он тогда был директором издательства, к пятидесятилетию писателя решили издать «Венок сонетов» – произведение очень сложной литературной формы.

В венке 15 сонетов. Каждая последняя строка сонета является началом следующего сонета – его первой строкой и так далее. Последний 15-й сонет состоит из этих 15 строчек. Сложно выстроенная форма венка сонетов плюс содержание да образный строй языка произведения, где за каждой строчкой раскрывается мир – все это создать очень непросто.

Как сказал Владимир Алексеевич, надо сначала сделать как бы абрис молнии, а потом вписать ее туда. Так вот, в «Венке сонетов» есть такие строки:

Любой цветок сорви среди поляны —

Тончайшего искусства образец,

Не допустил ваятеля резец

Ни одного малейшего изъяна.

Как сказал знакомый батюшка, которому я подарил эту книжечку, когда она только вышла: «Это же о Боге идет речь». Именно так. Что еще более может волновать русского человека, как красота Божьего мира и Правда его…

В крови писателя был образный народный православный язык. Тогда говорить о Боге и тем более писать о Нем было запрещено дедами нынешних реформаторов, таких как Ю. Афанасьев, Е. Гайдар и иже с ними, «и имя им легион» во главе с E. Ярославским.

Но русский язык настолько духовен, гибок и богат, что и без обозначения христианских атрибутов можно было говорить о сокровенном, глубоко запрятанном в глубине души, которое впоследствии обозначилось в книге «Смех за левым плечом», где писатель все расставил на свои места. Какой ангел у нас находится за правым плечом, и кто хихикает и хохочет над нами, когда мы делаем недоброе, злое дело, за левым плечом. Кстати, любопытная деталь, еще раз говорящая о силе и образности русского языка. Оказывается, у французов нет слова «духовность, духовное». У них под этим словом подразумевается как «хорошо» или как «очень хорошо», и все.

В связи с пятидесятилетием писателя в 1974 году мне как художнику предложили сделать его книгу «Венок сонетов», которая впоследствии вышла несколькими тиражами и которую Владимир Алексеевич очень любил. Часто тогда, выступая перед своими почитателями и слушателями то в Доме литераторов, то на телевидении, в руках у него была именно она, эта книжечка с моими гравюрами.

В те времена, которые всячески сейчас поливают грязью и охаивают, именно тогда интерес к книжной графике и в частности к гравюре, как к одному из видов изобразительного искусства, был высок.

Гравюра процветала. На международных выставках и конкурсах именно наши художники-графики задавали тон и занимали первые места, в том числе и автор этих строк. И это было естественным нормальным явлением, а имена художников, я не буду даже перечислять их, хорошо известны как у нас, так и за рубежом.

Недавно, 8 июля 1997 года, умер классик русской гравюры, народный художник России Ф. Д. Константинов – «последний из могикан», ученик В. Фаворского. И хоть бы слово где сказали, что ушел из жизни известный художник и т. д. Ни словечка… А вот где-то в Америке примерно в то же время один гомик уложил другого, кутюрье Джани Версаче, так телевидение об этом трепалось день и ночь.

Процветала гравюра, ставшая теперь никому не нужной. Порнолитература в блестящих обертках, как и масскультура в целом, «гнуснее» даже «рынка», заполнила книжные прилавки. Подлинное искусство ушло куда-то вглубь и затихло. До лучших времен.

Владимир Алексеевич, как и Леонид Максимович Леонов, сами выбрали меня как художника своих книг и именно за гравюру. В «Приговоре» В. А. пишет: «Пойду в издательство “Молодая гвардия” и закажу хорошему художнику оформить мою книгу». Этим художником оказался автор этих строк.

Знакомство

Тогда-то мы с ним и познакомились. У меня появилась мастерская, и я только что в нее въехал. Все еще было неухоженно и неуютно, но это уже была мастерская, в которой я стал работать и в которой были созданы почти все мои основные работы.

Солоухин пришел не один, а с дамой, которая скромно села на диван, а я стал его рисовать. Владимир Алексеевич был в замшевом пиджаке, как-то неуклюже, деревянно сидевшем на его широких плечах.

Мы тогда увлекались открытым письмом Ивана Самолвина к А. И. Солженицыну. Во время рисования В. А. читал вслух это послание. С чем был не согласен, бурно выражал свое недовольство.

За разговорами и чтением время пролетело быстро и незаметно. Это была первая наша встреча. Когда он уходил, я его предупредил, что на лестничной площадке, а это на 5-м этаже, очень низкая притолока, чтобы он не ударился об нее случайно. «Ладно», – сказал предупрежденный писатель и, спускаясь вниз, стукнулся, не сильно правда, об нее головой.

Это было время, когда мы впервые, по-настоящему соприкоснулись с православием. Стали ходить в церковь и очень увлекались проповедями о. Всеволода Шпиллера, красивого высокого седобородого старца, говорили, что он до революции был офицером, что было вполне вероятно, чувствовались осанка и стать. Он был настоятелем церкви Николы в Кузнецах. Часто по воскресным дням я ходил на службу, внимая его проповедям, дававшим мне столько в формировании моего мировоззрения, как, может быть, никто другой, да таковых было не так уж много. Конечно, были и Саша Рогов, и Михаил Антонов, и главное о. Валериан Кречетов – низкий ему поклон.

Но умудренный опытом о. Всеволод был для меня воплощением подлинной православной культуры, и, выходя из храма, я записывал его проповеди, восстанавливая в памяти все то, о чем он говорил.

Однажды в храме я встретил Владимира Алексеевича, значит, он тоже внимал проповедям о. Всеволода. Он опять был не один и, выходя из храма, еще в притворе надел шапку, правда, на улице была зима. Я тоже выходил и уже на улице окликнул его. Он поприветствовал меня, пошутил насчет моего полушубка и сказал, что готовится очередное издание «Венка сонетов», он ждет его с нетерпением, так как оно ему очень правится. На том и расстались. Но ненадолго…

Городня

В том же 1976 году мои друзья расписывали храм Рождества Богородицы в Городне, где настоятелем был о. Алексей Злобин, будущий депутат расстрелянного в 1993 году Верховного Совета. Так вот друзья пригласили меня туда впервые на именины о. Алексея.

Уже там мне сказали, что, возможно, будет Владимир Солоухин. И когда шла торжественная служба по поводу тезоименитства о. Алексея, вошел Владимир Алексеевич. Они недавно познакомились и успели уже подружиться. Он был несколько удивлен, увидев меня. Как это в одном месте довольно далеко от Москвы, не договариваясь, могут встретиться два знакомых человека – поистине тесен мир.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.