Глава 8. Молодость

Глава 8. Молодость

Хотя я и был подготовлен к новым приключениям, попав в киббуц, понял, что все далеко не так, как я себе представлял. Во-первых, я первый раз был один, вне дома. И очень волновался, потому что слышал, что ребята в киббуце неохотно принимают ребят из городов, отказываются дружить с ними. За себя я не волновался, я знал, что смогу за себя постоять. Но все равно всегда трудно расставаться с привычным. Мне нужно было распрощаться с Тцуки, моей любимой собакой.

Киббуц Хацзор Ашдод находился на расстоянии 30 км к югу от Тель-Авива. Это было красивое поселение, построенное на холме и состоявшее из маленьких белых домов с красными крышами. Здесь росли красивые деревья, сочно зеленела трава, был шикарный плавательный бассейн и большая общая столовая. Вокруг раскинулись широкие поля и апельсиновые рощи, в которых мы работали. Мама привезла меня в киббуц, и, как только она ушла, я тотчас же почувствовал первые признаки «домашней болезни» — очень захотелось домой. Меня отвели туда, где мне предстояло жить. Кроме меня, там жили еще восемь мальчиков и девочек и наш учитель. Затем меня представили моей «второй семье». Это были венгры, очень хорошие люди, у которых, кроме нас, были и свои дети.

И ребята, которых я тогда увидел, в первый раз мне тоже понравились. Но все-таки те из них, кто родился в киббуце, недоверчиво посматривали на меня и на других детей, приехавших из города. Я себя сразу почувствовал здесь чужим. У них даже было словечко, которым они окрестили ребят из города, — «иреним», и это тут же отделяло нас от остальных.

Расписание в киббуце было составлено очень просто — так, чтобы все были все время при деле. Встречались рано утром во время завтрака в общем зале, потом учились, работали в полях, купались и занимались спортом. Школьные занятия были намного легче, чем в городе. А по вечерам, где-то в районе четырех часов, мы присоединялись к нашим «вторым семьям». Вместе пили чай или кофе, потом обедали в большом зале. Судя по всему, это должна была быть веселая, коллективная жизнь. И может быть, для многих она такой и была. Мне было уже десять лет, но я ужасно скучал по дому. «Домашняя болезнь» постоянно ко мне подбиралась, практически незаметно, но я чувствовал, что она становится все больше и медленно грызет мое сердце. Помню, когда я в первые дни шел работать в поля, я нарочно уходил один далеко-далеко от всех остальных. И с высокого холма смотрел на север, потому что там был Тель-Авив, там был дом. Ночью я подолгу смотрел на Луну и на звезды, потому что знал, что моя мама видит ту же Луну и те же звезды.

Я разрывался между двумя чувствами. С одной стороны, мне очень хотелось, чтобы мама приехала и навестила меня, а с другой — я боялся ее приезда, потому что, когда она приехала в первый раз, все дети смеялись над ней, над ее яркой помадой. Она была одета по-городскому, не так, как в киббуце. Мне показалось, что они так и не поняли, что она очень много работает, что она по-настоящему рабочая женщина. Жизнь в киббуце шла по общинному укладу и в целом противоречила моему естеству. Все принадлежало всем, и мне тоже приходилось всем делиться со всеми. Единственное, чем я не мог делиться, это своими мыслями, которые я приберегал для себя. Я старался особо не задумываться о тех странных вещах, которые происходили с часами, и о том, как гнулся металл. И тем более ничего не пытался сделать необычного, хотя это иногда и происходило само собой, когда я даже не думал об этом.

Мне кажется, что жизнь в киббуце сейчас изменилась. Но тогда я чувствовал, что, что бы я ни сделал, они никогда бы не приняли парня из города. Постепенная начинал ненавидеть эту жизнь. Я скучал по своей собаке, скучал по дому. Дни шли однообразно, ничего не менялось. Это была какая-то бесконечная рутина. Мы собирали апельсины, собирали бананы. Копали картошку. Работали в столовой.

В школе у меня были лучшие оценки по рисованию и музыке. Занятия в школе оказались совсем не трудными. Хотя я никогда не был хорошим учеником, но у меня не было никаких проблем с учебой. Мне это даже нравилось.

Как я счастлив был, когда отец приезжал навестить меня. Он приезжал на своем джипе, и все ребята даже забывали подразнить меня, когда он приезжал. Он обычно звонил мне, говорил, что собирается приехать в такое-то время, и я шел навстречу ему по длинной-длинной дороге. Мимо меня проезжало много машин, они поднимали жуткую пыль на дороге, но я всегда мог определить, когда подъезжал отцовский джип, хотя пыльная туча была еще вдалеке.

Он привозил мне много разных интересных вещей: армейские вещмешки, солдатские сапоги, какие-то сувениры. Но потом, в конце 1956 года, перед самым началом Суэцкой войны между арабами и Израилем, отец сказал мне, что ситуация очень осложнилась и дело опять идет к войне. Так и вышло. Война началась, и он пропал. Я хорошо помню, как прислушивался к доносящимся издалека грохоту бомбежек и разрывам артиллерии. Возле киббуца находилась военно-воздушная база, и ночью мы слышали, как тяжелые, сделанные в Америке самолеты прилетают с продовольствием. Я мечтал оказаться в одном из этих самолетов, чтобы приземляться, а потом снова летать. Я все время думал об отце и о матери. Я постоянно задавался вопросом: что мой отец сейчас делает? где он? а что с матерью? думает ли она о нем? волнуется ли? Я знал, что где-то далеко мой отец сейчас воюет ради меня, охраняет меня.

А мама тем временем познакомилась с мужчиной, который ей очень понравился. Его звали Ладислас Героу. Он был венгерским евреем, уехавшим в свое время на Кипр. Хорошо сложенный мужчина, немного за пятьдесят, вдовец и по профессии концертный пианист. После вынужденного побега из Венгрии он со своей первой женой создал оркестр, игравший в различных кабаре по всему Кипру. Так они и остались на Кипре, вложив все заработанные деньги в покупку маленького отеля, танцорами и музыкантами, выступавшими в многочисленных кабаре Никосии. Артистам нравилось останавливаться в этой маленькой гостинице, потому что им нравился Ладислас и потому что его гостиница была похожа на дом и стоила намного дешевле, чем большие отели.

Когда его жена умерла, Героу поехал в Израиль и там познакомился с моей мамой через ее друзей в Хайфе. Однажды мама приехала в киббуц вместе с Ладисласом и сказала мне, что они собираются пожениться. Я не мог разобраться, какие у меня чувства возникли по этому поводу, но в общем-то я был счастлив за свою мать, потому что понимал, что многое в жизни у нее изменится и она сможет прекратить работать так напряженно. Еще больше я обрадовался, когда узнал, что они предлагают мне покинуть киббуц и переехать вместе с ними на Кипр. Ладислас носил галстук и этим поразил многих ребят в киббуце, которые никогда не видели галстука. Кто-то даже спросил меня: «Зачем эта тряпочка висит у него на шее?»

Накануне моего отъезда из киббуца я узнал, что мой отец жив и здоров и собирается навестить меня. Я никогда не забуду тот день. Он приехал в командирской машине. Бородатый, весь какой-то пыльный, он держал в руках винтовки. Это был один из самых прекрасных моментов в моей жизни. Он пообещал мне, что спрячет эти винтовки и отдаст мне, когда мне исполнится 18 лет.

Я вернулся из киббуца в Тель-Авив, чтобы как следует подготовиться к поездке на Кипр. Я был в восторге — ехать в другую страну, в совершенно другой мир, где все будет по-новому. Я очень мало знал о Кипре, только то, что это остров в Средиземном море, не слишком далеко от Израиля. И то, что мы будем жить в маленькой гостинице моего отчима в Никосии. Я видел, что моя мать счастлива, ей очень нравится идея переселения, и искренне радовался за нее.

Теперь я начинаю понимать, что в киббуце мои энергетические силы как бы уснули, потому что у меня все время было плохое настроение, и я совершенно пал духом. Я даже не пытался кому-либо показать, на что способен, а если что-то происходило само собой, обычно молчал, потому что боялся, что меня будут дразнить. Но в Тель-Авиве перед отъездом на Кипр произошел один необычный случай, который мне запомнился. Мама поехала в Хайфу, которая находится в ста километрах от Тель-Авива, должна была вечером вернуться. Я сидел на кухне за столом и ужинал, когда вдруг почувствовал, что что-то происходит с моей мамой. Она как бы посылала мне очень четкое и ясное послание. Я не мог определить, какое послание, но сильно испугался.

Я обегал весь дом, пытаясь найти адрес, по которому она остановилась в Хайфе. И не смог его найти. Я до того перепугался, что, как ни пытался заснуть, ничего не получалось. Наконец уже среди ночи она вернулась домой. Первое, что я спросил у нее: «Мама, что с тобой случилось?» И она не спросила: «Откуда ты знаешь?» — а просто сказала: «Ты знал, ты чувствовал». А потом она мне рассказала, что ехала в такси и попала в аварию. По счастью, она не пострадала, даже не была ранена, но я почувствовал это столкновение на расстоянии более ста километров.

В детстве со мной были и другие похожие ситуации. Это, конечно, можно посчитать просто совпадением, но я ощущал все настолько явственно и сильно, что уверен в том, что это было особого рода предчувствие, телепатия. Однажды я пошел с мамой в зоопарк, примерно за год до того, как попал в киб-буц. Вообще-то меня должен был отвести туда отец, но он не смог, и я очень расстроился из-за этого. Мне очень хотелось пойти в зоопарк, и мама повела меня туда сама.

Но как только мы вошли в зоопарк, меня охватило чувство ужаса. Я сначала не хотел об этом говорить, но не смог сдержаться и сказал:

— Мама, нам нужно срочно уйти отсюда.

— Но, Ури, — удивилась мама, — ты же весь день сегодня мечтал попасть сюда. Почему же теперь ты хочешь уйти?

— Мама, у меня какое-то плохое предчувствие, я даже, не могу его описать.

— О чем ты говоришь, Ури? — спросила она. — Что случилось?

Я не знал, как объяснить ей, и поэтому просто попросил:

— Мама, пожалуйста, нам нужно срочно уйти отсюда.

Мы направились к выходу, но тут она встретила знакомую и остановилась поговорить с ней. Я стал нетерпеливо тянуть ее за руку, все время говоря: «Мама, пожалуйста, уйдем отсюда».

Мы уже подходили к воротам, как вдруг раздался вой сирены. Оказывается, лев вырвался из клетки. Люди кричали, бежали, в панике залезали на деревья, прыгали в озеро. Лев не спеша бегал по территории, а мы уже находились за воротами в полной безопасности. К счастью, никто не пострадал и льва быстро поймали.

А в другой раз отец катал меня на большой бронированной машине с гусеничными колесами по своей военной базе. Я очень любил такие поездки. Он мне показывал, как нужно управлять машиной, и мы поехали по очень крутой дороге. Мне всегда нравились трудные маршруты, и я никогда раньше не боялся. Но как только мы начали двигаться вверх по круче, я закричал отцу, чтобы он повернул руль и съехал на другую дорогу, которая полого шла вдоль берега. Отец очень удивился, но я кричал так сильно, что он все же послушался, и мы свернули в сторону. Он стал объяснять, что гусеница сможет преодолеть любой подъем и нам незачем было сворачивать. Почти в ту же секунду раздался страшный треск, и одна из гусениц сломалась пополам.

Его лицо побелело. Если бы мы продолжали ехать в гору и гусеница сломалась бы на подъеме, машина неизбежно вышла бы из-под контроля и наша жизнь оказалась бы под угрозой. Я ничего не знал тогда про телепатию или ясновидение. Но у меня не было сомнений в том, что это не просто совпадение или везение.

Мой отец, как человек военный, всегда был очень дисциплинирован, подтянут и аккуратен во всем. У него была прекрасная коллекция боевых наград и знаков отличия, которые он получил: Африканский крест, медаль короля Георга, многочисленные нашивки и орденские колодки, которые выдаются вместе с наградами. Все это он хранил в кожаном чемоданчике. Иногда я доставал этот старый чемодан, открывал его и благоговейно разглядывал содержимое. Там же лежали и его фотографии, аккуратно сложенные в пачки. Там были фотографии Тобрука, пирамид и одна карточка, которая мне особенно нравилась, — изображение мумии фараона. Меня почему-то привлекала эта фотография. На других фотографиях были британские офицеры и генералы, сам отец в тот период, когда он был в армии Монтгомери, на фоне сфинкса и в кабине легкого бронированного танка.

Я смотрел на его фотографии и мечтал о том, что стану похожим на него, когда вырасту. Он был очень обаятельный человек и всегда здорово выходил на фотографиях. Подражая отцу, я хотел стать офицером, но с мечтой стать кинозвездой я тоже не расставался. А возникла она еще в старой школе в Тель-Авиве, когда мы с Маоми убегали с уроков в кино смотреть фильмы о Тарзане, приключенческие ленты, фильмы о монстрах. Это было перед тем злополучным случаем с Тора.

Однажды я в очередной раз перебирал папину коллекцию и обратил внимание на то, что две британские награды исчезли из чемодана. Я их не брал и точно помнил, что, когда в последний раз заглядывал туда, они были на месте. Я, конечно, не решился сказать отцу о пропаже, потому что был уверен в том, что он подумает на меня. Прошло несколько месяцев, и как-то, когда он был дома, он подошел ко мне и спросил:

— Ури, ты не брал две британские медали из чемодана?

— Нет, отец, честное слово не брал.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно. Я часто смотрю на твои реликвии, иногда играю с ними, но всегда аккуратно возвращаю их на место.

Настроение у меня было ужасное, ведь я знал, что эти награды для него очень много значат. Но как доказать отцу, что я их действительно не брал.

А потом — я до сих пор не могу объяснить, что произошло, — у меня возникло сильное чувство уверенности в том, что я знаю, где они находятся. Я сказал:

— Отец, мне кажется, они находятся на чердаке.

— Как они туда могли попасть?

Я не знал как, просто был уверен, что они находятся именно там.

Отец мне не поверил и ушел куда-то по делам, а я достал лестницу и полез наверх посмотреть. Ощущение у меня было глуповатое, потому что я прекрасно знал, что не относил их сюда, и был уверен, что отец с мамой их тоже не трогали. На этом чердаке мы обычно хранили консервы, какие-то другие съестные запасы и разный хлам, который обычно скапливается в доме. Среди всего этого я разыскал старый мешочек, и что-то мне подсказало, чтобы я в него заглянул. Хотя это было даже смешно: я и представить себе не мог, каким образом медали могли попасть именно в него. В мешке лежала куча каких-то старых маек, другие ненужные вещи. Но я упорно продолжал в нем рыться и все-таки обнаружил пропавшие медали.

Я был поражен своей находке, потому действовал исключительно по наитию, по какому-то очень странному ощущению, никакой здравый смысл мной не руководил. Я ломал голову в догадках и подумал даже, что мой отец сам их туда спрятал и забыл об этом. Но сейчас это было уже неважно.

Когда отец вернулся домой, я очень радостно сообщил ему, что нашел медали, которые и в самом деле оказались на чердаке в старом пыльном мешке. Он рассмеялся и сказал:

— Тебе не нужно было выдумывать всю эту историю. Просто в следующий раз не надо брать без спроса, Ури. Хорошо, что ты их нашел.

Я был в отчаянии: никто не верил мне, когда я говорил правду.

Еще более странная вещь произошла однажды в военном лагере, куда я пришел навестить отца. Его служебная комната находилась в помещении, похожем на большую клетку. Там хранились сотни автоматов, пистолетов и другие боеприпасы. Я очень любил ходить туда и разглядывать оружие, покрытое защитным слоем масла.

В тот раз отец взял меня с собой на стрельбище. Он всегда учил меня осторожному обращению с огнестрельным оружием и иногда разрешал мне пару раз выстрелить на стрельбище. Мне это очень нравилось. Он требовал, чтобы я всегда проверял пистолет, даже если был уверен, что он пуст и не заряжен. Когда мы пришли стрелять, он показал мне, как проверить, не остались ли в стволе пули. Он проделал это очень осторожно, внимательно, показывая мне пустые камеры. Убедившись, что пистолет не заряжен, я направил его еще раз с сторону стрельбища, просто чтобы услышать щелчок. Но неожиданно, когда я нажал на курок, пистолет выстрелил и из ствола вылетела пуля. Отец резко вырвал у меня пистолет, раскрыл его и перепроверил. Он не верил своим глазам и был очень сильно смущен и взволнован.

Теперь я понимаю, что может быть какое-то разумное объяснение того что случилось. Например, в том случае, если отец не до конца проверил пистолет. И я бы не поверил в это, если бы кто-то другой рассказал мне всю эту историю. Но берусь утверждать, что пистолет тем не менее был пустой.

Все эти удивительные вещи были лишь прелюдией тех потрясающих явлений, которые еще должны были произойти. А тогда я просто не понимал, что во Вселенной существует какая-то сверхъестественная физическая сила, которая действует через меня. Я и не думал об этом, а только удивлялся тому, что происходит, и страдал оттого, что мне никто не верит.

Когда мы готовились к переезду на Кипр, мне пришлось столкнуться с новыми огорчениями. Во-первых, выяснилось, что я не могу взять с собой собаку. Нужно было снова расставаться с Тцуки, теперь уже навсегда. Один наш друг, который жил на ферме, согласился забрать его к себе. Я нежно обнял Тцуки, поцеловал его в морду и заплакал. А потом долго смотрел, как его уносили по улице. Единственное, что меня утешало, — это то, что он попал в хорошие руки.

Мне было уже 11 лет, и наш переезд для меня очень многое значил. Несмотря на все переживания, связанные с собакой, конечно же, были вещи, которые волновали меня больше Тцуки. Я думал о том, как сложатся мои отношения с отчимом и как вообще я смогу жить в стране, где не говорят на иврите. Мама уже успела побывать на Кипре, пока я был в киббуце, и она рассказывала мне, какое это красивое место. А главное, что Ладислас уже купил мне очень хорошую собаку, и я, естественно, ждал с нетерпением встречи с ней.

В тот день, когда мы уезжали, отец отвез нас в Хайфу, откуда отправлялся наш корабль. В порту было очень много людей: американские туристы, моряки, даже русские. Все было ново для меня и очень интересно. Я постепенно стал забывать грусть, которая неожиданно накатила на меня перед самим отъездом. Мой отец, прощаясь, сказал, что я обязательно вернусь в Израиль навестить его. Мы прошли через таможню и сели на корабль. Отцу разрешили оставаться на корабле до тех пор, пока не раздался сигнал об отходе судна. Я видел, как он еще долго стоял на пирсе, махая нам рукой. Не знаю, о чем он думал тогда. Быть может, он тоже радовался, потому что знал, что я буду находиться в безопасности и что со мной ничего не случится.

Путешествие было прекрасным. Мне разрешили подниматься в рубку капитана, заходить в машинный зал. Словом, я облазил весь корабль. Помню, как Хайфа исчезла в тумане, словно все это было во сне. Мы плыли около двух дней, и меня ни разу не укачивало. По какой-то причине Ладислас не смог нас встретить, и поэтому я помогал маме тащить чемоданы. Потом мы взяли такси и отправились в Никосию, где я увидел маленький газетный киоск. Мне сразу же захотелось отправить отцу открытку в Израиль.

Кипр выглядел иначе, чем я себе представлял. Все здесь носило какой-то арабский оттенок и напоминало мне кадры кинофильма. По пути в Никосию мы проезжали много деревень, и мама объяснила, что некоторые из них турецкие, а некоторые греческие. Турки и греки никогда не жили вместе, и в любой момент между ними могли начаться столкновения. В одной из деревень я заметил красный флаг с белой турецкой звездой, а в другой был вывешен бело-голубой флаг греков. Встречались и лагеря с британскими флагами.

Меньше чем через час мы уже подъезжали к Никосии, которая находится в центре острова, недалеко от побережья. Такси подкатило нас прямо к гостинице, где Ладислас уже ждал нас. Неожиданно для себя именно в этот момент я почувствовал, что он мне нравится.

После теплой встречи он проводил нас в отель. К нему вели массивные каменные ступени, штук десять, а вокруг была установлена изящная железная ограда, напоминавшая мне мой арабский садик.

Отель показался мне довольно большим с красной черепичной крышей, с хорошим садом и гаражом. Он как бы соединил в себе английский и греческий стили. Внутри было 14 или 15 комнат. Мне все очень нравилось. Но самое прекрасное было то, что Ладислас купил для меня двух собак. Джокер был фокстерьером, а Питер — смесь терьеров разных пород. Они тоже меня приняли очень дружелюбно, лизали меня, и мы начали возиться и играть, еще не успев войти в гостиницу.

Внутри была приятная прохлада. Мы вошли в огромный зал со старой, но очень удобной мебелью. А потом отчим отвел меня в мою комнату. Там меня ждал еще один сюрприз — большая коробка на письменном столе. Я подбежал и открыл ее. Можете представить себе мое счастье — внутри была модель красивого голубого «Кадиллака». Я искренне, горячо поблагодарил его и понял, что наконец-то нахожусь дома.

Я прожил в отеле месяц или два, но возникла проблема, связанная со школой. Мой отчим и мама потратили очень много времени, пытаясь выяснить, какая школа была бы для меня лучшей. Школы в Никосии были не слишком хорошие, и к тому же мама считала, что мне нужно пойти в такую школу, где я мог бы научиться английскому языку. В итоге они остановились на школе в Ларнаке, порту, куда мы прибыли. Это была так называемая американская школа. Правда, мне не нравилось, что придется опять жить не дома и приезжать только на каникулы. У меня уже был опыт киббуца, но что поделаешь — другого выхода не было.

Школа была большая, со старым, разваливающимся зданием. Я неохотно попрощался с родителями, и меня повели в общежитие, где было 30 или 40 коек. Почти сразу же я почувствовал острый приступ одиночества, и у меня снова началась «домашняя болезнь». На этот раз в чужой стране, с незнакомым языком. Это было учебное заведение для мальчиков, в основном греческих, но были и несколько ребят других национальностей, среди которых было совсем мало американцев, хотя школа и называлась американской. Занятия проходили в деревянном сарае, который выглядел так, будто вот-вот развалится. Кроме меня, в классе был еще один израильский мальчик, но мы с ним не очень подружились. Большинство моих друзей были англичане, и я быстро начал учиться английскому.

Мы ходили на уроки, играли в теннис и другие спортивные игры. Раз в неделю нам разрешали ходить в Ларнаку в кино. Я покупал мороженое возле того киоска, который увидел, как только мы приплыли.

Все, казалось, было неплохо, но тем не менее я все равно чувствовал себя одиноким и очень хотел домой. Я не мог с собой справиться. Помню, как часто стоял я у дороги, ведущей в Никосию, смотрел на машины, которые ехали в том направлении, и мечтал отправиться вместе с ними.

Я пробыл недолго в школе в Ларнаке, потому что вновь вокруг стало неспокойно. Шел 1957 год. Греки на Кипре требовали воссоединения с Грецией. Британцы выслали архиепископа Макариуса, турки хотели разделить остров. И греческие подпольные силы, объединившись в группировку ЕОКА, терроризировали как британцев, так и турков.

После того как начались бои, перестрелки, моя мать и отчим приехали и сказали, что из-за всех этих неприятностей они вынуждены забрать меня домой и я теперь буду ходить в школу в Никосии, которая находится прямо возле дома. Но даже в эту школу в Никосии ходить было опасно, потому что там тоже случались беспорядки. Надо сказать, что беспорядками назывались стрельба и самые настоящие сражения. Может быть, это была попытка немножко сгладить ситуацию, называть вещи мягче, чем они были на самом деле.

Но как бы то ни было, мама и отчим забрали меня из школы в Ларнаке и привезли обратно в Никосию. Я не скрывал своей радости. Вскоре стало окончательно ясно, что ходить в школу слишком опасно, и я оставался дома. Повсюду на острове шли перестрелки, и все были порядком перепуганы. Власти ввели военное положение, которое продлилось очень долго, и никто неделями не выходил из дома. Так, к своим 11 годам я насмотрелся столько насилия и ужасов войны, что хватило бы на целую жизнь.

В гостинице по-прежнему жили певцы, танцоры и даже акробаты. А в этой ситуации они оказались как бы в заточении и не могли вырваться отсюда. Мне нравилось с ними общаться, и я много времени проводил за разговорами с ними. Они были отовсюду: из Германии, Англии, Америки, Греции, Скандинавии. Кое-кому из них я показывал, как гну предметы и как по моему требованию вперед убегают часы. Помню: там была одна пара — английский инженер и его жена — танцовщица. Он обычно привозил самые свежие новости о том, что происходит в британских лагерях. И еще ему удавалось добывать там мясо, которое в городе было очень сложно достать. Иногда во время комендантского часа, когда на улицах царила очень тревожная тишина, мы в садике жарили мясо. Артисты рассказывали разные истории из своей жизни, пели под гитару, и сад заполнялся запахом горячего, жарящегося мяса. Все ждали, когда наконец будет отменен комендантский час и снова откроются кабаре. А мне, наоборот, нравились дни, когда был комендантский час, потому что стрельба прекращалась и мы ели шашлыки.

В гараже стоял велосипед, который отчим пообещал подарить, когда мне исполнится 13 лет. Я помню, как мне не терпелось заполучить этот велосипед. Мне хотелось хотя бы разок прокатиться вокруг автостоянок, которые находились рядом с отелем. Здесь не было машин, и я бы ездил возле самого отеля в полной безопасности. Но на велосипеде повесили большой замок со сложной цифровой комбинацией и запретили на нем кататься.

Однако желание было таким сильным, что однажды я сказал себе: «Если я могу гнуть ключи и заранее знаю, о чем думает мама и что она хочет сделать, если мне удается заставить бежать часы, то могу поспорить, что я справлюсь с этим замком». Эта мысль захватила меня. Я не мог остановиться. Я сделал несколько попыток, но он не открывался, и лишь когда я сконцентрировал всю свою энергию на замке, не отрывая от него взгляда на протяжении двух минут, он открылся. Я никогда не забуду чувство, которое я пережил, когда отстегивал замок. Это была фантастика.

Я тут же вытащил велосипед из гаража и попытался прокатиться. Упал, наверное, раз пятьдесят, но наконец-таки научился, дела пошли. Тогда я, может быть, впервые ощутил прекрасное чувство свободы. Конечно, очень скоро мой отчим узнал о том, что я вскрыл замок и катался на велосипеде. Но он был настолько поражен тем, что я смог справиться с таким сложным замком, что даже не спросил меня, как мне это удалось, а просто сказал: «Я не знаю, как ты сумел открыть замок, но раз ты открыл — то велосипед твой».

Мне очень повезло, что у меня были такие терпеливые родители. Эта история с велосипедом, быть может, была моим первым опытом практического применения своих сил и возможностей. Но главные события ждали меня впереди.