Эпизод пятый Конец так конец

Эпизод пятый

Конец так конец

Д. сидел за кульманом. В руке его был карандаш. Своим остриём карандаш упирался в бумагу. Д. не шевелился. Казалось, что он задумался, что он в сомнении, что он не знает, какую провести ему линию – вертикальную или горизонтальную, толстую или тонкую, длинную или короткую. Казалось, что он поглощён своей работой, что в творческом порыве он решает замысловатую проектную задачу. Вид у Д. был очень серьёзный. Чертёжница подошла к нему, чтобы о чём-то спросить, но, не решившись его побеспокоить, тихо отошла в сторонку. Д. сидел не шевелясь уже полчаса или более. Глаза его были открыты. Карандаш в его руке не дрожал. Но линия на бумаге всё не появлялась. Д. спал. Спал сидя, с открытыми глазами. Он давно уже научился так спать и делал это частенько. В особенности после обеденного перерыва. В эти часы его борьба со сном всегда заканчивалась полным поражением. Д. старался глубоко дышать, таращил глаза, ёрзал на стуле, делал резкие движения руками, внезапно вставал и снова садился, но это не помогало. Д. клал руку на раскалённую батарею отопления. Сначала это действовало. Правда, ладонь у Д. долго оставалась красной, и это было нехорошо. Но вскоре рука его привыкла к горячему, и Д. мирно спал, положив руку на батарею. Время от времени, вздрогнув, он просыпался и смущённо оглядывался по сторонам. И замечал удовлетворённо, что рядом с ним тоже спали. Успокоясь, он снова погружался в глубокий сон. Сновидений, однако, не было. Сон на работе почему-то всегда был пустым и не оставлял никаких воспоминаний. Д. это удивляло и настораживало. Было обидно: проспать столько часов – и никаких впечатлений! Однажды Д. даже собрался было сходить к психиатру и проконсультироваться по этому поводу. Но почему-то всё же не сходил и продолжал спать впустую, безо всяких сновидений. Его беспокоило также то, что он спал с открытыми глазами. «Не вредно ли это для здоровья? – думал он. – Во всяком случае, это противоестественно».

Все его коллеги, спавшие поблизости, закрывали глаза. Только он умудрялся засыпать с открытыми глазами. Как это у него получалось, он не понимал. Но, признаться, он даже немножко гордился этой редкой своей способностью, полагая не без оснований, что она даётся природой не каждому. «Вероятно, у меня странный взгляд, когда я сплю, – думал Д. – Поглядеть бы на себя в зеркало в этот момент. Возможно, в этом взгляде есть даже что-то жуткое, – думал Д. – Надо кого-нибудь спросить, какой у меня взгляд, но неловко, конечно, спрашивать». И ещё Д. боялся, что во сне он может захрапеть – это было бы уж совсем неприлично. Но, судя по всему, он спал тихо. Надо сказать, что и все спали тихо. И сны никому не снились. Это был тихий, спокойный коллективный сон без сновидений.

Чертёжница – она почему-то упорно не спала – второй раз подошла к неподвижному Д. и робко тронула его за плечо. Д. вздрогнул, проснулся, потряс головой и спросил, в чём дело. Чертёжница (о, глупая девица!) задала Д. какой-то дурацкий вопрос. Д. ответил. Чертёжница отошла и уселась за свой кульман. «Нет, это чёрт знает что такое! – подумал Д. – Это просто безобразие! Дрыхну, как сурок!» Он попытался думать о чём-то интересном и возбуждающем. Он стал размышлять о своём деле. Но о деле на работе почему-то вовсе не хотелось думать. Видимо, рабочая обстановка этому не способствовала. Тогда Д. стал думать о Зизи. Он с наслаждением стал вспоминать Зиночкин визит, и ямочки на её щёчках, и пуговички на её кофточке, и молнию на её юбке, которую ему не удалось расстегнуть. «Ничего, в следующий раз», – подумал Д. и даже попытался представить себе в общих чертах, что произойдёт в следующий раз, когда молния будет всё же расстёгнута. Сонливость стала проходить. «Ура! – сказал себе Д. – Кажется, я нашёл верное средство от сна!» Довольный собою и благодарный Зиночке, Д. поднялся и вышел в коридор.

В коридоре, как всегда, курили. Несчастье Д. заключалось в том, что он был некурящим. Как-то так получилось, что с детства Д. не пристрастился к курению. Мальчишки-приятели старались его научить, подсовывали ему обслюнявленные, противные чинарики, а иногда и свежие папиросы. Но аппетит к курению у Д. не возникал. Теперь, где-нибудь в гостях, после выпивки, в присутствии женщин, которые ему нравились, Д. закуривал иногда сигарету, но почти всегда оставлял её в пепельнице недокуренной. Курильщик из него не получился. «Вот и хорошо! – говорили ему. – Курить вредно, да и денег на сигареты много уходит! Вот и прекрасно! И не кури!» Но на работе Д. сожалел о том, что он некурящий.

Курившие не спали. Целыми днями, погрузившись в синий табачный дым, они стояли в коридоре, подпирая спинами стены, и сосредоточенно, не спеша затягиваясь, курили сигарету за сигаретой. Дым они выпускали изо рта и из ноздрей. Выпускали артистично, виртуозно, талантливо, попросту изумительно. Кольца дыма, то маленькие, то большие, то круглые, то эллипсовидные, то плоские, то изогнутые, плыли к потолку, догоняя друг друга, сплетаясь друг с другом, расплываясь в воздухе и образуя причудливые загадочные фигуры. Под потолком образовывались плотные, слоистые, дымные облака. Кое-кто из курильщиков умел даже выпускать дым из ушей, что было предметом жгучей зависти для всех остальных. Курили мужчины. Курили и женщины. Курила молодёжь. Курили и старички. Все курили целыми днями напролёт с упоением, со страстью, самозабвенно. Курили и, естественно, не спали. Не было у них времени на сон. Курение сопровождалось длинными, неторопливыми разговорами о том о сём: о погоде, о важнейших новостях, о международном терроризме, о положении в Китае, о рыбной ловле, о выращивании цветов, о модах, о воспитании детей, о землетрясениях, о наводнениях, о летающих тарелках, о снежном человеке, об эстрадной музыке, о жизни в других мирах, о лечении насморка, о философии дзен-буддизма, о современной и будущей архитектуре, о диете для похудения, о хоккее, о шахматах и о прочем.

Увы, Д. не мог принять участия в этих увлекательных беседах. Просто так, не куря, стоять в коридоре было неловко. И Д. не стоял. И Д. сидел за своим кульманом, борясь со сном. Или уходил в библиотеку и в сотый раз просматривал последние номера журналов.

Выйдя в коридор, Д., как всегда, заметил силуэты курильщиков, расплывавшиеся в густом дыму. Из дымного облака до него донеслось кем-то сказанное:

– Всё это болтовня. Никакой катастрофы не будет. Это было бы слишком бессмысленно. История не совершит такую ошибку. Я верю в её разумность. Сейчас, когда открываются такие перспективы! Нет, нет, человечество не исчезнет! Мир не погибнет! Нет!

Д. приблизился к облаку и вошёл в него. Говоривший продолжал:

– С тех пор, как человечество себя помнит, идут разговоры о грядущем конце света. Его боятся, но притом и ждут с каким-то сладострастным ужасом. Всем хотелось бы на него поглядеть, всем хотелось бы при сём присутствовать, всем хотелось бы быть последними на Земле. Действительно, приятно думать, что после тебя уже ни черта не останется – только темень и пустота. Шиш с маслом! Конца мы не дождёмся! После нас ещё будет кое-кто, ещё многое после нас случится! И не напрасными окажутся мучения тех, кому было плохо на этой планете! И не забудутся восторги тех, кому в этом мире было хорошо!

– Вы оптимист! – сказал Д. – Оптимизм всегда воодушевляет. Но он и ослепляет притом. Неужели вы ничего не чувствуете, не замечаете, не подозреваете? Неужели вас ничто не смущает, ничто не тревожит, ничто не пугает? Неужто вы не допускаете мысли о том, что судьба человечества окажется трагичной? Где гарантия того, что оно, это странноватое и далёкое от совершенства человечество, натворив столько глупостей, наделав столько ошибок и не совершив того, что оно могло бы совершить, выйдет сухим из воды и ловко выскользнет из когтей злого и беспощадного рока? Где гарантия того, что материя, пространство и время ещё нуждаются в нас? Где гарантия того, что Бог, если он существует, ещё не устал взирать на нас со своих высот, что мы ему ещё не надоели, ещё не наскучили, ещё не опротивели, что мы ещё не вызываем у него приступов тошноты? И не резонна ли мысль о том, что прошедшая история человечества не что иное, как маленький набросок, небрежный этюд к будущей грандиозной картине, за которую ленивое время ещё не взялось и за которую оно неизвестно когда возьмётся – подрамника нет, холст не готов, краски ещё не куплены, да и кистей подходящих пока не хватает. Когда же это гениальное полотно будет окончено, никто и не вспомнит о неказистом, кое-как, безо всякого усердия написанном этюде, и он будет долго валяться, покрытый плесенью и голубиным помётом, где-нибудь на чердаке у вечности, пока не изгрызут его мыши, пока он не рассыплется в прах.

– Вот именно! – сказал другой курильщик, до сих пор молча дымивший своей сигаретой и поглядывавший на спорщиков исподлобья. – Человечество страдает манией величия, и этот его недуг, видимо, неизлечим. Кто мы такие? Что мы такое? С какой простодушной смелостью мы кривляемся и проказничаем перед спокойным, невозмутимым лицом вселенной! Это же просто ребячество! Мы всего лишь вчера появились на этой маленькой, жалкой планетке под боком у неприметной, заурядной звезды. Появились неведомо почему, неведомо зачем. И однако уверены в том, что завтра же не исчезнем, что время к нам благосклонно, что время нас пощадит, что время нас даже побаивается. Смешная, но притом и чудовищная самоуверенность! Чудовищная!

Тут снова заговорил первый курильщик.

– Но в том, что вы говорите, ничуть не больше логики, чем в том, что говорю я. Теперь уже ясно, что доступная нашему уху и глазу вселенная, вся эта немыслимая толща пространства вокруг нас – безжизненна. Говорят, что мы ошибка, аномалия, курьёз, и только. Что нас и не должно было быть, что мы и не нужны были миру, что он спокойненько обошёлся бы и без нас. А потому и нет в макрокосме нам подобных, а потому и не стоит искать никого среди звёзд. Такие курьёзы неповторимы. Допустим. Но разве не бесценна наша уникальность? Кто занимался филателией, знает, как ценятся марки, выпущенные по ошибке или с дефектом. Некоторые из них стоят миллионы! Неужели мирозданию захочется лишить себя такого раритета? Неужели оно не сохранит нас для коллекции? Неужели у него нет ни капли любви к необычному? Я не верю в это, потому что я отъявленный оптимист.

Тут послышался голос третьего курильщика, который стоял поодаль и был почти не виден в дымовой завесе.

– Глупо предполагать, что мироздание разумно в той же мере, как и мы, глупо проецировать на него наш собственный неполноценный, убогий разум. Глупо предполагать также, что оно вообще разумно. Всё это сплошная глупость. Всё в мире случайно, и сама вселенная – порождение слепого случая. Мы же, двуногие, курящие сигареты, а также и не курящие их, случайны до изумления. Что представляет собою мир, который мы наполняем этим отнюдь не благовонным и вредным для здоровья табачным дымом? Всего лишь тонкий пласт величин, лежащий где-то между бесконечно большим и бесконечно малым. Бесконечность существует, её отсутствие было бы совершеннейшим абсурдом. А коли так, всё неопределённо и расплывчато. В бесконечности может ничего не быть и может быть всё. В бесконечности может существовать бесконечное количество бесконечностей. В бесконечности можно напороться на что угодно. И так ли уж важна проблема конца света? Важно то, что мы сопричастны бесконечности. Важно то, что она есть и что она неподвластна нашему куцему воображению.

– Наивная хитрость! – сказал Д. – С помощью бесконечности вы хотите увильнуть от опасности тотальной катастрофы. Но вам это не удастся. Если катастрофа произойдёт, вы погибнете вместе с миром. А бесконечность останется и будет посмеиваться, вспоминая вас.

– И чудесно, что она останется! – радостно воскликнул третий курильщик. – Мне ничего и не нужно больше! Ей-богу! Я тут был, курил приличные сигареты и размышлял о бесконечности – чего же мне ещё желать? Если же бесконечность и в самом деле хоть разок вспомнит обо мне – это будет просто роскошно!

Д. покинул дымное облако – от дыма у него стало щекотать в носу. Бесконечное курение в коридоре продолжалось. В этом было некое величие. И Д. опять пожалел, что он некурящий. Удаляясь от облака, Д. ещё слышал голос первого курильщика:

– Что ни говорите, а конец света – вещь нешуточная. О ней стоит поговорить. И к нему неплохо бы подготовиться на всякий случай. А ну как вдруг? Если его не будет – нам повезёт. И так у нас неприятностей предостаточно. Если же он будет, нам тоже повезёт. Лестно быть свидетелями такого события. Конец света – штука беспроигрышная. Тем он и хорош.

«Тем он и хорош, – повторил про себя Д., со вздохом усаживаясь за свой кульман. – Тем он и хорош, – ещё раз сказал себе Д., беря в руки свой отлично отточенный острый карандаш. – Да, тем он и хорош», – в третий раз мысленно произнёс Д., уткнув карандаш в бумагу. Он ждал, что опять вот-вот заснёт. Но сон почему-то не приходил. «Вероятно, это действие табачного дыма, – подумал Д. – Стало быть, чтобы не спать, надо или думать о прелестной Зиночке, или идти в коридор и дышать табачным дымом».

Снова подошла чертёжница (до чего же надоедливая девка!) и что-то робко спросила. Д. ответил и отвернулся от неё с досадой. «В общем, никто не боится конца света, – думал Д. с некоторой даже обидой, – никто не воспринимает его всерьёз, никто не придаёт ему серьёзного значения, никто не впадает в панику, никто не трясётся от страха, никто не кричит “караул”, никто не теряет рассудка. Впрочем, я тоже не потерял рассудок. Я ощущаю лёгкое беспокойство, лёгкую озабоченность. Только и всего».

Д. встал, подошёл к чертёжнице, поглядел, что она чертит, сказал, что она умница, что она всё понимает с полуслова, что с ней легко работать, что он доволен ею, и после спросил, не тревожат ли её мысли о конце света.

– Не тревожат, – ответила чертёжница, нисколько не озадаченная столь странным вопросом. – А что об этом думать, – добавила она, – думай, не думай – чему быть, того не миновать. Конец так конец. Лучше уж думать о чём-нибудь приятном. О скором отпуске, например. Жалко, конечно, если я не успею использовать отпуск до конца света. Но ничего, обойдусь.

– Как то есть обойдётесь? – удивился Д.

– Да так, – отвечала девица, – останусь без отпуска. Только и всего.

Д. отошёл в недоумении. «Здоровая психика, – подумал Д. – Мне бы такую».

За кульманом Д. не сиделось, и полезные для работы мысли не приходили ему в голову. Посидев с полчаса, тупо уставившись на чистый лист ватманской бумаги, Д. снова вышел в коридор. Его тянуло к курильщикам.

Из дымного облака доносились громкие голоса.

– Что вы мне навязываете этот дурацкий конец света! Я не желаю о нём думать! Для него нет места в моём сознании! Понимаете – нет! Моё «я» и проблема всемирной катастрофы существуют в разных пространственных и временных слоях. Эти слои нигде не пересекаются и не соприкасаются! Понимаете – нигде! Для меня конец света никогда не наступит! Никогда!

– Но простите! Ведь когда вы умрёте, ваше «я», а следовательно, и ваша вселенная исчезнут навеки! Для любого из нас рано или поздно приходит конец света!

– Это субъективный идеализм! Когда ночью гаснет фонарь, всё тонет во мраке, тонет, но не исчезает! Это не требует доказательств! Надо всего лишь зажечь другой фонарь!

– Но освещённое другим фонарём будет выглядеть хоть чуточку, но по-другому.

– Вот именно чуточку! Это не так уж существенно!

– А если вместо фонаря включить прожектор…

– Ну, знаете, это несерьёзно!

– Отчего же несерьёзно? Как раз это обстоятельство…

«Эк их разобрало! – подумал Д. – В какие дебри они забрались!» Он хотел уж было снова ввязаться в спор, но, взглянув на часы, обнаружил, что рабочее время уже истекло.

Из дверей проектной конторы Д. вышел вслед за чертёжницей. Окинув взглядом её фигуру, он вдруг заметил, что фигура ничего себе и ноги очень недурны – чуть полноватые, но приятных очертаний. И он подумал: «Отчего бы и мне не перебраться в другой пространственный слой? Почему бы и мне не освободиться от этих проклятых мыслей о всемирной катастрофе? Существуют же и другие проблемы, более безопасные, более скромные, более мягкие и менее обременительные».

Вслед за Д. из дверей гурьбой вышли курильщики. Они продолжали курить и спорить. Дымное облако двигалось вместе с ними.

– Вы мне ничего не докажете! Вы меня ни в чём не убедите! Вы напрасно расходуете своё красноречие! Не всё, что имеет начало, непременно имеет конец. Есть процессы, которые, имея конкретную точку отсчёта, устремляются в беспредельность…

– Современное состояние человечества внушает серьёзные опасения. Нельзя отворачиваться от этого столь легкомысленно…

– Состояние человечества в каждый исторический период внушало серьёзные опасения! Временами оно почти вымирало то от голода, то от оспы, то от чумы, то от идиотских, никому не нужных кровавых войн…

Чертёжница внезапно остановилась и с улыбкой обернулась к спорящим:

– Бросьте вы, мальчики, трепаться об этом скучном конце света! Неужели вам ещё не надоело? Лучше обратите свой взор на прелестных женщин, столь незаслуженно вами позабытых. Пока мы существуем, вам нечего опасаться светопреставления. Живите себе, целуйте нас почаще, курите в своё удовольствие и не забивайте себе мозги всякой чепухистикой!

– Устами прекрасной юной девы глаголет суровая нагая истина! – воскликнул один из курильщиков.

Комментарий

Спор о конце света, разумеется, был нелепым и совершенно дилетантским. Спорящие не были специалистами в той области, куда они столь опрометчиво забрались. Следовало бы им сначала кое-что почитать, кое с чем ознакомиться, кое к чему приобщиться. Это был типично интеллигентский, сумбурный и бесплодный спор. Такие споры частенько возникают по любому поводу. Все вдруг бросаются спорить, очертя голову. Распаляясь всё больше и больше и становясь всё более самоуверенными, все с апломбом высказываются о том, в чём они частенько ни черта не смыслят. В те минуты, когда они высказываются, им кажется, что они смыслят всё, что их мысли глубоки и оригинальны. В них полыхает огонь вдохновения. Они входят в экстаз. Покрывшись красными пятнами, они машут руками и брызжут слюной. Они становятся воинственны и даже жестоки. Они нападают на своих оппонентов с яростью необъяснимой. Ненависть к инакомыслящим мешает им говорить. Но голова у них работает в эти напряжённые, боевые минуты совершенно безукоризненно. Мгновенно появляются необходимые доводы, незамедлительно возникают спасительные извивы мысли, и с удивительной лёгкостью в их сознании выстраиваются сложнейшие, хитроумнейшие логические конструкции, над которыми в нормальной, спокойной обстановке пришлось бы попыхтеть. Нет, что ни говорите, а спорить, даже без толку, весьма полезно. Спорщик бодр. Кровь его кипит. Мышцы его напряжены. Руки его сжимаются в кулаки. Он способен на многое. Он готов ко всему. Он ужасен. Он великолепен.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.