О долге и чести
О долге и чести
Нас ждут, читатель, такие события, что, боюсь, не хватит у меня уменья для их описания.
Изложу, как сумею. Необходимо только ясно представлять себе: очень долгое время — потому что было «нельзя» — вокруг этих событий царило гробовое молчание. Но уже давно стало «можно» — и что же? Лишь в самое последнее время пробиваются — робко, осторожно и дозированно — кое-какие факты, но, как правило, в таком искаженном свете, что ничего «разглядеть» невозможно. Многих это устраивает. Но так не может больше продолжаться.
Приступаю.
В 1998 году сын Бориса Пастернака Евгений Пастернак опубликовал переписку своих родителей. Письма он скрепил собственными комментариями и воспоминаниями. Читаем: «14 октября он [Борис Пастернак] выехал из Москвы в Чистополь как член Правления Союза писателей, которое было особым распоряжением эвакуировано в страшные дни немецкого наступления на Москву. Неподчинившиеся указу об эвакуации подвергались опасности ареста со стороны НКВД — как „предатели“, ждущие прихода немцев. Особенное подозрение вызывали лица немецкого происхождения. Многие были расстреляны в те дни. Через несколько дней после папиного отъезда арестовали Генриха Густавовича Нейгауза. Заступничество Эмиля Гилельса спасло его от гибели».
Наконец, сказано. Нейгауза держали в тюрьме на Лубянке и ему грозил — рука не повинуется написать — расстрел.
Вынужден отметить: этот факт сообщен не музыкантом и не в специальной музыкальной прессе, а издательством «Новое литературное обозрение», естественно, далеком от музыкальной кухни — от столкновения корыстных интересов, сведения личных счетов, возни самолюбий…
Разумеется, Гилельс не ждал «хорошей» молвы — не ради нее он, рискуя собой, взялся за почти безнадежное дело; для него не было выбора: он просто выполнил то, что считал своим долгом.
Некоторые дополнительные подробности той трагедии — в свидетельстве дочери Нейгауза, М. Г. Нейгауз (газета «Советская культура»): «Во время войны, когда Генриха Густавовича арестовали (4 ноября 1941 г.), Эмиль Григорьевич продолжал навещать нас. Тот, кто жил в то время, помнит, как многие боялись даже здороваться с родственниками арестованных. И действительно, встречаться с ними было опасно: могли случиться самые неожиданные непредсказуемые последствия, вплоть до ареста. И только очень мужественные люди приходили в дом, где кто-то был арестован. Э. Г. Гилельс принадлежал к числу таких людей.
Когда впервые разрешили передачу в тюрьму для Генриха Густавовича в голодные дни апреля 1942 г., Эмиль Григорьевич принес большую коробку папирос и батон колбасы».
Каким же образом Гилельсу удалось отстоять Нейгауза? Чего это стоило?!
Он сделал самый рискованный шаг. После концерта в Кремле, на котором играл, он «пожаловался» самому Сталину: арестован его профессор, несправедливо, нельзя ли его освободить. Сталин долго медлил с ответом, покуривая трубку; наконец, изрек: «С этим вопросом больше ко мне не обращайся». Это был приговор. Все, никакой надежды.
Прошло несколько месяцев. Снова концерт в Кремле — в присутствии приехавшего в Москву Уинстона Черчилля. В этот вечер Сталин был в хорошем настроении — шутил, посмеивался… И Гилельс решился. Он подошел к Сталину, рядом был Черчилль. Вдруг Сталин обнял Гилельса за талию и произнес: «Вот, говорят, у Гитлера хорошо поставлена пропаганда… У Гитлера есть Геббельс, — а у меня есть Гилельс!» Тут-то Гилельс и повторил свою просьбу. Сталин выслушал и подозвал Поскребышева: «Надо помочь человеку…» Все было сделано незамедлительно. Никакие другие «ходы» не могли иметь такого действия. Нейгауз был выпущен из тюрьмы, но «взамен» отправлен на Урал, за Свердловск, на тяжелые работы.
Обратимся теперь к информации, вышедшей из-под пера музыканта.
Вера Горностаева сообщает в своей книге: «Началась война. И в жизни Нейгауза произошло событие, оказавшее влияние на его дальнейшую судьбу. Он был арестован и находился под следствием.
Можно представить, насколько подозрительной казалась анкета „немца“ Генриха Нейгауза следователю сталинских времен. Все же, эпопея этого ареста имела благоприятный исход. (С чего бы? — Г. Г.). Он был этапом отправлен на Урал. Поезд шел через Свердловск. В этом городе он, будучи ректором, открывал в 1934 году Уральскую государственную консерваторию.
Свердловские музыканты совершили чудо, убедив крупного начальника, что Нейгауз сможет принести больше пользы своей Родине, работая в консерватории, нежели на лесозаготовках. Его удалось „снять“ с поезда ссыльных и оставить в Свердловске. Он попал в родную для себя консерваторскую среду и, окрыленный, преподавал с неистовым жаром самоотдачи».
Предлагаю читателю поразмыслить: кто бы мог осмелиться — в самый разгар войны, в сталинское время — вступиться за ссыльного немца и, главное, кто бы прислушался и пошел навстречу каким-то там свердловским музыкантам?
Такого и быть не могло. И не было.
Все сделал Гилельс. Это он отправился в Свердловске к партийному начальству — и для подкрепления взял с собой двух–трех человек из консерватории, в том числе и директора, так как предполагалось, что при благоприятном исходе Нейгауз будет работать именно там — что и случилось. Но и это не все.
В упомянутой статье М. Г. Нейгауз удостоверяет: «В эти дни Эмиль Григорьевич обратился с ходатайством о Генрихе Густавовиче в НКВД…»
Сам Гилельс, разумеется, ни единым словом не обмолвился о своей роли в нейгаузовской судьбе — мы хорошо знаем, как он был «скроен». Он лишь поделился с Баренбоймом: «Ему [Нейгаузу] было трудно в Свердловске, и я его там навещал». Все, ни слова больше.
Вот таким манером свердловские музыканты и совершили чудо.
Могу предоставить подтверждение моим словам — прибегну к помощи настоящего «свердловского музыканта» — Исаака Зетеля, живущего сейчас в Германии. Оттуда он и поведал, как все было. С его слов пишет корреспондент в журнале «Новое время». Не боясь оказаться назойливым, опять подчеркну: вряд ли «Новое время» нарасхват именно у музыкантов, журнал, разумеется, не продается в музыкальных магазинах или в музыкальных отделах больших магазинов. В рассказе Зетеля есть интереснейшие детали. Переписываю.
«В начале войны Генрих Нейгауз был выслан из Москвы (тюрьма здесь „за кадром“. — Г. Г.). По слухам, за то, что где-то в разговоре неосторожно не выразил ужаса от наступления немцев. А может, за то, что сам был немцем. А может, как большинство репрессированных, вообще ни за что. Как бы то ни было, ехал он в ссылку в Сибирь и в Свердловске должен был делать пересадку из обыкновенного вагона в „ссыльный“. В Свердловске в это время жили эвакуированные туда знаменитые советские музыканты и среди них — ученик Нейгауза Эмиль Гилельс. Музыканты во главе с Гилельсом предприняли отчаянную попытку спасти Нейгауза. С огромным трудом пробились они на прием к первому секретарю обкома ВКП(б). Первый секретарь Свердловского обкома — всегда большой начальник. Что ему какие-то музыканты, хотя бы и с мировым именем. (С мировым именем был только Гилельс. — Г. Г.). Он их даже сесть не пригласил и говорил с ними ровно три минуты. Но за три минуты музыканты сумели найти человеческие струны в партийном организме главного свердловского большевика. Может быть, не последнюю роль сыграло напоминание, что его собственные дети учатся музыке. Генриху Нейгаузу было разрешено не ехать „во глубину сибирских руд“. Он стал профессором Свердловской консерватории…»
Теперь, думаю, крайне важно получить информацию из уст Рихтера. Он рассказывает Б. Монсенжону: «Его [Нейгауза] посадили в тюрьму. Но в нем было столько обаяния, что ему удалось смягчить даже эти инстанции. Через два месяца его выпустили и эвакуировали в Свердловск…»
Отдадим Рихтеру должное: роль Гилельса обрисована им необычайно выпукло. То, что он был не осведомлен, — исключено. Но оказывается было так: перед очаровательными, обворожительными людьми двери тюрем открывались — выходите, пожалуйста…
Подобными «странностями» — и на самые разные темы — рихтеровская книга переполнена. Смею утверждать: книга еще не прочитана.
Как развивались события дальше? Вера Горностаева пишет: «Окончилась война, и ему [Нейгаузу] разрешили вернуться. Он снова стал профессором Московской консерватории».
Почему разрешили, как? Неизвестно. Если читатель о чем-то уже догадывается, то догадывается правильно.
Опять «Новое время»: «…В 1944 году Нейгауз привез его [И. Зетеля] в Москву на конкурс… Гилельс кинулся в новую атаку за своего учителя — на самом высоком уровне. Говорят, Сталину нравилась игра Гилельса (мы знаем, что так оно и было. — Г. Г.), и тому удалось добиться помилования Нейгауза. Такова легенда. Генрих Густавович остался в Москве…» (М. Г. Нейгауз пишет: «Хорошо помню, как в первый же день приезда Генриха Густавовича в Москву осенью 1944 г., к нам домой пришел радостный Эмиль Григорьевич».)
Предлагаю теперь читателю мысленно восстановить все нейгаузовские мытарства военных лет в их последовательности. И спрошу: есть ли мера, достаточная для того, чтобы оценить сделанное Гилельсом? Скажу только: он был равновелик как пианист и как человек.
И еще об одном деянии Гилельса тех лет.
Слово С. Гешелину: «…Гилельс был человеком долга и чести. В 1944 году в Одессе трагически оборвалась жизнь его педагога Берты Михайловны Рейнгбальд. Все хлопоты, моральные и материальные обязательства, связанные с увековечением памяти учителя, Гилельс взял на себя. (Он не стал ждать, пока родственники и ученики соберут средства — приехал и все сделал сам. — Г. Г.)
А хлопот было немало. В то время отношение к памяти людей, даже весьма заслуженных, уходивших из жизни в состоянии душевного кризиса по собственной воле, было весьма жестким. Гилельс проявил настойчивость. После окончания войны на кладбище появился невысокий строгий памятник. На мраморе высечено:
Дорогому учителю, другу
Берте Михайловне Рейнгбальд
1897–1944
Немногие знают об этой дани благодарности и любви учителю, принесенной гениальным учеником, завоевавшим к тому времени мировую славу».