На новом посту

На новом посту

… Я имел тогда смелость, будучи народным комиссаром путей сообщения, учиться и приобретать необходимые мне знания.

Ф. Дзержинский

1

Апрельский день 1921 года.

Когда председателю ВЧК Дзержинскому сообщили, что Ленин хочет его видеть, Феликс Эдмундович тотчас приехал с Лубянки в Кремль. Войдя в кабинет председателя Совнаркома, он заметил, что Ленин чем-то очень озабочен.

— Ну вот, — возбужденно обратился к нему Владимир Ильич, — снова на том же месте… Опять не выполнено постановление СТО[2] о хлебных перевозках. При таком состоянии железных дорог можно околеть с голоду, если хлеб даже лежит рядом… Все наши решения повисают в воздухе… Прямо-таки не везет нам с наркомами путей сообщения.

Дзержинский понимающе кивнул головой.

— Транспорту необходим партийный и политический руководитель, — продолжал Ленин, — чтобы возглавить железнодорожников и водников, от которых в настоящий момент непосредственно больше зависит судьба революции, чем от других частей пролетариата.

Владимир Ильич вышел из-за стола и, подойдя к Дзержинскому, добавил:

— Причем нужен такой руководитель, который сумел бы глубоко вникать в дело, принимать ответственные решения и проводить их в жизнь твердой рукой. Ну и, конечно, чтобы его ценили и уважали рабочие… Так вот вам, Феликс Эдмундович, придется взяться за наркомство по НКПС…

— Мне? — крайне удивился Дзержинский. — Почему я должен стать наркомом путей сообщения?

— Именно вы, Феликс Эдмундович. Более подходящей кандидатуры я не вижу… Это не только мое личное мнение. Я уже советовался в ЦК с товарищами… Вы же знаете, какое положение на транспорте. Давайте сядем, поговорим.

Долго уговаривать Феликса Эдмундовича не пришлось, и вскоре беседа перешла на практические темы — за какое звено ухватиться, чтобы транспорт скорее пошел в гору.

* * *

К себе на Лубянку Дзержинский вернулся, все еще находясь под впечатлением разговора с Лениным. Предложение пришлось Дзержинскому по душе, хотя он ясно представлял, какое невероятно тяжелое бремя берет на свои плечи.

Феликс Эдмундович позвонил Благонравову, начальнику транспортного отдела ВЧК, и попросил прислать папку с отчетами Наркомата путей сообщения.

В. И. Ленин и Ф. Э. Дзержинский.

Художник Н. Жуков.

С большим уважением и сердечной симпатией относился к Дзержинскому Владимир Ильич Ленин. Он высоко ценил его за беспредельную преданность Коммунистической партии, за кристальную чистоту души и за талант государственного деятеля.

Л. А. Фотиева (секретарь В. И. Ленина).

…И вот эти материалы у него на письменном столе. Языком бесстрастных цифр рассказывали они о глубоких ранах, нанесенных железным дорогам сначала империалистической войной, а затем гражданской, которая велась главным образом вдоль путей сообщения.

Перед его мысленным взором развертывалась ужасная картина — подорванные, рухнувшие в воду мосты (3672!), разрушенные рельсовые пути (многие тысячи верст!), развалины мастерских и депо (свыше 400!)…Более 60 процентов всех паровозов стояло на «кладбищах», около трети товарных вагонов вышло из строя…

Взгляд Феликса Эдмундовича задержался на такой цифре: в текущем, 1921 году число рабочих и служащих, занятых на транспорте, достигло одного миллиона 279 тысяч. Огромная армия! Интересно, сколько же человек работало в дореволюционное время? Медленно листает он отчеты наркомата. В одном из них находит нужные данные министерства за 1913 год. Оказывается, на транспорте трудилось 815,5 тысячи человек. «Что же получается? Грузов перевозится в четыре раза меньше, а рабочих и служащих числится чуть ли не на полмиллиона больше! Конечно, производительность труда резко снизилась, — рассуждает про себя Дзержинский. — Износилась техника, ремонтировать ее нечем, не хватает топлива, рабочие голодают. Но, видимо, дело не только в этом…»

По донесениям органов ВЧК в ведомостях на получение жалования и пайка числится множество «мертвых душ» и людей, которые ничего не дают транспорту, а лишь стараются урвать для себя кусок побольше… Ряды железнодорожников и водников засорены классово-враждебными элементами: в годы империалистической войны на транспорт ринулась лавина торговцев, кулаков, чиновников, искавших там убежища от воинской службы и отправки на фронт. Теперь же эти контрреволюционно настроенные слои железнодорожников не только отлынивают от работы, ной, пользуясь своим служебным положением, спекулируют, расхищают грузы… В первую очередь нужно будет очистить транспорт от преступных элементов, лодырей и дармоедов, решает Дзержинский.

Его мысли прервал осторожный стук в дверь.

В кабинет вошел Благонравов.

— Простите, Феликс Эдмундович. В связи с вашим звонком я подумал, может быть, смогу дополнить сведения, которые вам понадобились.

— Да, вы пришли кстати. Присаживайтесь…

И Феликс Эдмундович рассказал Благонравову о беседе с Лениным.

— Я очень надеюсь на помощь транспортного отдела ВЧК, — сказал Дзержинский. — Ведь у вас много железнодорожников-коммунистов. Посылая их в командировку, связывайтесь со мной. Одновременно дадим им поручение от НКПС.

— Хорошо, — ответил Благонравов. ? Мне кажется, не только наш отдел, но и весь аппарат ВЧК может прийти на помощь транспорту. Разве, скажем, не могут чекисты выявить, где на бездействующих заводах и складах лежат инструменты и материалы, столь нужные железнодорожным мастерским и депо?

— Дельная мысль, — подтвердил Дзержинский. — Подготовьте свои предложения… Создадим из чекистов специальное бюро, назовем его «Трансбюро». Первое заседание я проведу сам… И хотел бы вас еще вот о чем предупредить. Мое предстоящее назначение ничего не должно изменить во взаимоотношениях ВЧК и НКПС.

— В каком смысле? — спросил Благонравов.

— Я опасаюсь, что сотрудники транспортного отдела и транспортных ЧК на местах могут сделать неправильный вывод: теперь, мол, наш председатель ВЧК стал наркомом путей сообщения, и начнут вмешиваться в административно-техническую деятельность транспорта. Этого ни в коем случае нельзя допустить…

— Конечно, Феликс Эдмундович. Могу дать на места соответствующее разъяснение.

— Не надо. Я лучше подчеркну это в своем приказе по ВЧК…

Когда Благонравов ушел, Дзержинский задумался. Оправдает ли он надежды, которые возлагает на него Ленин? Созданный им аппарат ВЧК стал грозой для врагов Советской власти. А вот сумеет ли он, председатель ВЧК, успешно руководить огромным и сложным хозяйством транспорта? Вспомнилась зима 1920 года, когда из-за небывалых снежных заносов почти на всех главных магистралях остановилось движение. Прекратился подвоз топлива и продовольствия в города. В ударном порядке правительство поручило ему возглавить Чрезкомснегпуть — Чрезвычайную комиссию по очистке путей от снега. Вот тогда впервые он со своим секретарем пришел в Наркомат путей сообщения на Ново-Басманной улице, занял отведенный ему кабинет и оттуда командовал организованным наступлением на разбушевавшуюся стихию. К борьбе с заносами он привлек все местные партийные и советские органы, части Красной Армии, аппарат ВЧК. И вскоре движение поездов полностью возобновилось.

Но одно дело — очистить пути от снега, и совсем другое, ни с чем не сравнимое, — вывести транспорт из тупика, восстановить этот разрушенный сложнейший механизм и пустить его полным ходом. И всем этим предстоит заняться в условиях топливного голода, в условиях острой нехватки металла для ремонта паровозов и вагонов, в условиях тяжелого продовольственного положения железнодорожников…

Дзержинский был уверен, что с помощью коммунистов ему удастся навести революционный порядок на транспорте, укрепить расшатавшуюся трудовую дисциплину. «Это, конечно, очень, очень важно, — рассуждал Феликс Эдмундович, — но совершенно недостаточно, бесконечно мало для того, чтобы поставить на ноги тяжело больной транспорт». Феликс Эдмундович хорошо знал — если, несмотря ни на что, железные дороги продолжали жить, то это было чудом, творимым пролетарским ядром железнодорожников во главе с коммунистами. С другой стороны, разве можно все планы и расчеты строить, уповая лишь на энтузиазм и самоотверженность терпящих всяческие лишения масс? Необходимо создать материальную заинтересованность рабочих в повышении производительности труда. Ну, а какая сейчас материальная заинтересованность в условиях обесцененных, ежедневно падающих денежных знаков и полуголодного пайка, который зачастую вовсе не выдается?

«Для транспорта выход один, — думал Дзержинский, — перестать быть полным иждивенцем у государства. Главное — создавать собственные материальные ресурсы, накапливать их и распоряжаться ими по своему усмотрению. Новая экономическая политика открыла такие возможности… Ленин советовал ему подумать над тем, как скорее ввести платность услуг на транспорте, перейти на хозрасчет, добиться бездефицитности, а затем и прибыльности дорог и пароходств. Значит наркому полагается глубоко разбираться не только в организации и технике транспорта, но и в его экономике, финансах… Какое множество специальных знаний нужно будет усвоить. Да, трудно, очень трудно мне придется на посту наркома».

И когда Феликс Эдмундович представил себе, что через несколько дней на него ляжет вся тяжесть ответственности за состояние транспорта, его охватило душевное волнение. Ведь на стальных рельсах решается не только будущее железных дорог, от их судьбы зависит и судьба революции. Так прямо и говорилось в обращении IX съезда партии к местным организациям. Эта же мысль подчеркивалась и в резолюции съезда, где предлагалось принять исключительные и чрезвычайные меры для того, чтобы предотвратить полный паралич транспорта и «связанную с этим гибель Советской республики». Какие страшные слова — «гибель Советской республики!». Но съезд открыто и прямо, во весь голос сказал партии и народу эту горькую правду.

«Может быть, и назначение меня наркомом пути, — размышлял Дзержинский, — тоже одна из исключительных и чрезвычайных мер, принятая по предложению Владимира Ильича? Значит, гнать от себя всякие сомнения. Речь идет о судьбе Великой революции, за победу которой отдали жизнь десятки тысяч лучших сынов народа… Любой ценой я научусь железнодорожному делу… Я смогу, я должен суметь стать настоящим руководителем транспорта…».

Неожиданно дверь кабинета открылась, и секретарь сказал, что звонит жена. Феликс Эдмундович взял телефонную трубку. Софья Сигизмундовна спрашивала, когда он придет.

— Приду не скоро… Но я хочу тебе сообщить… — И он поделился со своим близким другом чрезвычайной новостью, а затем добавил: — Ты понимаешь, Зося, я должен справиться с поручением Ленина. Во что бы то ни стало и чего бы мне это ни стоило! Я не поддамся ложному представлению, будто наркому путей сообщения не к лицу учиться железнодорожному делу. Можешь не сомневаться, что смелости для этого у меня хватит…

* * *

Заместитель наркома путей сообщения Фомин приехал в Ростов для организации Кавказского округа путей сообщения. Он сидел в кабинете начальника Владикавказской дороги Маркова, с которым был давно знаком по совместной работе в наркомате. Марков с воодушевлением излагал свои планы развития коммерческой деятельности.

— Василий Васильевич! Вот увидишь, через полгода Владикавказская дорога первой в республике станет рентабельной, и я откажусь от государственной дотации. Только чур, ставлю условие — прибыли у меня не отбирать.

— Не рано ли ставишь такое условие? — усмехнулся Фомин. — Цыплят по осени считают.

В это время зазвонил телефон. Марков взял трубку.

— Вам нужен Фомин? Да, он у меня. Одну минуточку…

— Я у телефона, — сказал заместитель наркома. — Для меня срочная телеграмма? Шифрованная? Прошу вас распорядиться расшифровать ее и прислать мне нарочным. Не можете? Почему? Ах так… Тогда еду к вам.

— Куда это? — спросил Марков.

— Я еду к представителю ВЧК Русанову. Он получил телеграмму для срочной передачи лично мне… От кого она может быть? Если от Емшанова, то прибыла бы по железнодорожному телеграфу… Ну, я пошел. После обеда продолжим разговор. Твои предложения представляют интерес…

* * *

Получив депешу, Фомин направился не в управление дороги, а в свой служебный вагон, стоявший в тупике Ростовского вокзала. Телеграмма от Ленина взволновала его, надо было побыть одному, подумать над ответом Владимиру Ильичу. В вагоне он снова перечитал ее текст:

«В Цека решили назначить наркомом путей т. Дзержинского, первым замом Емшанова, вторым Вас. В коллегию ввести Колегаева и еще кого-нибудь из центра. Прошу Вас прислать мне шифром Ваш отзыв, Ваши соображения, в частности, о том, какой спец мог бы подойти на случай заместительства.

10/IV. 1921. Ленин»

Фомин был тронут тем, что Владимир Ильич посчитал нужным сообщить ему о предстоящем назначении нового наркома, просил прислать отзыв о составе коллегии, свои соображения… Конечно, назначение Дзержинского наркомом можно только приветствовать. Фомин хорошо знал Феликса Эдмундовича еще с 1918 года по совместной работе в коллегии ВЧК. Здесь особенно ярко проявились личные качества Дзержинского — железная воля, настойчивость, деловитость, выдающиеся организаторские способности.

Правда, Феликсу Эдмундовичу очень трудно придется на посту наркома путей сообщения… Сумеет ли его рука, искусно разящая мечом революции врагов Советской власти, так же искусно оперировать рычагами огромного, к тому же до предела изношенного механизма, управляющего движением поездов на бескрайних просторах страны? Бесспорно, как партийный и государственный деятель Дзержинский стоит намного выше прежних наркомов путей сообщения. Всех их лично знал и со всеми встречался Фомин… И вот, наконец, назначен близкий соратник Ленина — Феликс Эдмундович Дзержинский. Можно только приветствовать это назначение!

Фомин обмакнул перо в чернила и написал Ленину, что намеченный состав коллегии считает удачным и от себя предложил еще одну кандидатуру.

Когда вечером Фомин пришел к Маркову, тот, не скрывая своего любопытства, спросил:

— Василий Васильевич, от кого телеграмма?

— От Ленина.

— От Ленина? — удивился Марков. — По какому вопросу?

— Единственное, что могу тебе по секрету сообщить, это то, что у нас будет новый нарком.

— Новый нарком? Кто же?

— Извини, но пока еще нет постановления…

— Василий Васильевич! Ты только намекни, я сам догадаюсь.

— Нет, эта кандидатура тебе в голову не придет… Скажу лишь, очень авторитетный руководитель и пользуется всеобщим уважением…

— Спасибо Владимиру Ильичу! Давно мы ждем такого наркома. Теперь нам будет легче работать.

— Как тебе сказать? — задумчиво произнес Фомин. — И легче и тяжелее. Легче, потому что во главе транспорта станет большой государственный и партийный деятель, человек очень волевой, с большим кругозором и смелой инициативой. А тяжелее, потому, что сам он огнем горит на работе, беспощаден к себе и очень требователен к другим. Значит, всем нам надо будет равняться на него и работать с еще большим напряжением сил, чем теперь…

2

15 апреля 1921 года огромное здание Наркомата путей сообщения напоминало растревоженный улей. Сотрудники оживленно комментировали вывешенный за подписью Ф. Дзержинского приказ о том, что он «сего числа вступил в исполнение обязанностей народного комиссара путей сообщения». Все уже знали, что постановлением Президиума ВЦИК Феликс Эдмундович оставлен «во всех занимаемых им должностях». Шутка ли сказать — сам председатель ВЧК будет отныне руководить их наркоматом.

В кабинете Борисова, начальника Главного управления путей сообщения, собралось несколько руководящих «спецов», как тогда сокращенно называли специалистов. В свое время все они состояли высокопоставленными чиновниками старого министерства, имели чины тайных и статских советников и были связаны между собой давним знакомством. Они больше других опасались, что приход Дзержинского на транспорт может отразиться на их личной судьбе.

Резче других высказывался старичок маленького роста с седой бородкой и злыми глазками, сверкавшими из-под стекол очков в золоченой оправе. Это был Чеховский, начальник Управления связи и электротехники.

— Пока не поздно, подавайте в отставку, господа, — говорил он. — Лучше ваксой торговать на Сухаревском рынке, чем томиться за решеткой ЧК. Нам все равно житья не будет. Вот у меня, скажем, оборвет буря провода на каком-нибудь направлении или откажут изношенные телеграфные аппараты — связь прекратится и… пожалуйте в кутузку!

— Я думаю, что вы несколько сгущаете краски, — заметил начальник Управления железных дорог, — хотя, с другой стороны, имеются основания и для беспокойства. Назначение Дзержинского я рассматриваю, как усиление административного нажима на специалистов.

Молчавший до сих пор Борисов медленно отпил несколько глотков из стоявшего перед ним стакана чаю и задумчиво произнес:

— Лично я не настроен пессимистически. Конечно, вас пугает имя Дзержинского, но должен сказать, что у меня осталось совсем другое впечатление от разговора с ним…

— Как? Разве вы уже были под арестом? — воскликнул Чеховский.

— Я не был арестован, хотя думал, что арестован… Непонятно? Могу объяснить, но это довольно длинная история.

— К сожалению, она представляет для нас животрепещущий интерес, — с горькой иронией заметил Чеховский. — Расскажите, пожалуйста, Иван Николаевич…

— Вы все знаете, — начал Борисов, — что в старом министерстве я долго служил начальником Управления железных дорог, а затем занимал должность товарища министра.[3] После Февральской революции, как вы помните, началась ожесточенная грызня за высокие должности. Положением железных дорог, которые уже тогда находились в тяжелейшем состоянии, по существу никто не интересовался… Кругом интриги, подсиживания… Противно мне стало и я подал прошение об отставке. Ее охотно приняли, а меня «сдали в архив» — назначили почетным председателем Комиссии по новым дорогам. Потом в 1918 году весьма тихо и незаметно служил я в Комитете государственных сооружений. И тут черт меня попутал… Впрочем, извините, не хочется дальше рассказывать…

— Договаривайте, Иван Николаевич. Как же вы все-таки в ЧК попали?

— Дело обстояло так. Помнится, было это после покушения на Ленина. Моя жена как-то вечером приходит с Сухаревского рынка, она там меняла вещи на продукты, и взволнованно говорит: «Слышала я от одного профессора, что не сегодня, так завтра всех бывших генералов, князей, графов, крупных чиновников арестуют, а потом сортировать будут — кого под расстрел, кого на каторгу… А ты путейский генерал, имел чин тайного советника, был заместителем министра…». Я ей возражаю, тут, говорю, что-то не так, не могут же всех под одну гребенку стричь — и виновных, и невиновных… А она свое твердит: «Поезжай к своей сестре в Киев. Там тебя никто не знает. Пересидишь смутное время…».

Борисов замолчал.

— Ну и вы уехали? — спросил начальник Управления железных дорог.

— Неловко признаться, но жена уговорила меня. Уехал я в Киев, жил у сестры на Жилянской улице. Чувствовал себя прескверно — без дела, без хлебной карточки в такое голодное время. Подолгу не было писем от жены, волновался, очень сожалел, что уехал. Однако вернуться боялся…

— И правильно, — подтвердил Чеховский.

— Не знаю, как долго бы это тянулось, — продолжал Борисов, — но в один из мартовских дней 1920 года слышу кто-то звонит с парадного хода квартиры, а мы все пользовались черным ходом. Сестры дома не было. Открываю дверь и вижу, стоит комиссар в кожаной куртке. — «Здравствуйте, — говорит он, — вы будете Борисов Иван Николаевич?». Я обомлел. «Финита ла комедиа![4] — мелькнула мысль. — Ах, будь, что будет. Надоела мне эта жалкая жизнь в бегах, нахлебником у сестры». Отвечаю твердо: «Да, это я…». «Вас срочно вызывают в Москву на работу в НКПС. Прошу собрать вещи, поедем на вокзал, у меня отдельный вагон». Загорелся лучик надежды, и я спросил: «А кто меня вызывает?». «Дзержинский». И лучик сразу погас. Все ясно… У комиссара, действительно, был отдельный вагон. В дороге он всячески успокаивал меня. Между прочим, вы его знаете. Это Тесля-Тесленко, теперь работает комиссаром отдела пути у нас в наркомате. В Москве он куда-то позвонил. Прислали на вокзал разбитый драндулет. И повезли меня на Лубянку. Входим к секретарю Дзержинского. Через минут двадцать приглашает. Открываю дверь в кабинет. Дзержинский встает из-за стола, подтянутый, стройный. Лицо интеллигентное. Глаза серо-зеленые, красивые, но усталые: видимо, спит очень мало. Взгляд открытый…

— Прямо образ великомученика нарисовали, — желчно заметил Чеховский.

Борисов, не обращая внимания на реплику, продолжал:

— Дзержинский подал мне руку и предложил сесть. У меня от сердца немного отлегло: арестованным, как будто, руки не подают. Он попросил коротко рассказать о моей прошлой служебной деятельности. Когда я закончил, спрашивает:

— Вы из дворян? Помещик?

— Нет, — отвечаю. — Из мещан. Имения никогда не было…

— А почему вы умолчали, что в 1906 году были уволены в отставку за сочувствие к всеобщей железнодорожной стачке? Правда ли, что находились под следствием в качестве обвиняемого по делу забастовки на Полесских железных дорогах и только благодаря амнистии избежали судебной ответственности?

— Правда. А не упомянул об этом потому, что революционером никогда не был, а сочувствовали железнодорожным рабочим многие честные инженеры, — ответил я.

Чеховский не утерпел и прервал Борисова:

— Вот не думал, что вы, хоть и в молодости, вес же сочувствовали бунтовщикам…

— Да успокойтесь же! Не мешайте рассказывать! — накинулись на Чеховского остальные слушатели, недовольные тем, что тот прервал Борисова на самом интересном месте.

— Мне ваши политические взгляды известны, милостивый государь, — повысив голос, сказал Борисов, обращаясь к Чеховскому, и с достоинством добавил: — Я не намерен дальше терпеть вашу иронию и ваши колкости по моему адресу… Тем более, что я не приглашал вас к себе и не смею задерживать…

Чеховский понял, что хватил через край:

— Прошу простить, Иван Николаевич, нервы не выдерживают. Как узнал я сегодня новость, так прямо сам не свой. Извините…

— Так на чем я остановился? — спросил успокоившись Борисов. — Да, Дзержинский помолчал и говорит:

— Никак не могу понять, почему вы сбежали в Киев и скрывались? Насколько нам известно, после Октября вы, как будто, ничего плохого Советской власти не сделали. Или, может быть, мы не все знаем?

— Тут он пристально посмотрел на меня, как бы насквозь пронизывая взглядом. Я ответил, что ничего плохого не сделал. Сбежал, потому что боялся попасть в тюрьму как бывший заместитель министра…

— Да, — протяжно произнес Дзержинский и неодобрительно покачал головой… — Давайте лучше поговорим о предстоящей работе. Мы надеемся, что с вашим возвращением на транспорт вернутся и другие крупные специалисты, которых вы пригласите…

— Расчет был правильный, — подтвердил кто-то из присутствующих. — Благодаря вам мы и вернулись…

— В общем, — заключил Борисов, — впечатление о Дзержинском у меня осталось хорошее. Вдумчивый и, я бы даже сказал, чуткий человек…

— Конечно, хорошо, что вас не посадили, но причем тут чуткость? — не удержался Чеховский.

— Если хотите, могу досказать, — сухо заметил Борисов. — …После беседы с Дзержинским меня отвезли домой на машине в сопровождении матроса из комендатуры. По поручению председателя ВЧК секретарь приказал матросу принять меры к освобождению двух комнат, которые были реквизированы в моей квартире… Приехали мы на Большой Путинкозский переулок. Вот и дом № 7. С волнением стучу в дверь. Открывает нам какой-то незнакомый человек. В коридоре стоят ящики, сундуки.

Захожу в спальню и вижу жену, лежащую на кровати под двумя одеялами и шубой. Глаза ее полузакрыты, и она не узнает меня. Возле кровати сидит наша родственница. Оказывается, Мария Платоновна уже около месяца тяжело больна. Сраженный неожиданно свалившейся на меня бедой я опустился на стул у постели жены. Сижу какой-то опустошенный, не знаю, что делать…

Матрос тем временем по-хозяйски осмотрел квартиру и тихонько вошел в спальню. Глянул на Марию Платоновну, которая, как мне казалось, умирала, бросил взгляд на термометр, висевший на стене, и покачал головой. Не сказав ни слова, он козырнул и вышел… Я хорошо запомнил название корабля на его бескозырке — «Диана». Вернулся матрос часа через два с врачом, двумя медицинскими сестрами, уборщицей и тремя красноармейцами, которые привезли дрова.

Доктор осмотрел и выслушал жену, сделал ей какой-то укол и сказал мне:

— Сыпной тиф. Кризис миновал, но сердце очень ослабело. Теперь главное — остерегаться осложнений. Нужны тепло, питание и тщательный уход. Лекарства и паек для больной мы привезли. Сестры милосердия будут дежурить посменно, пока минует опасность…

Уборщица затопила печь, помыла давно не чищенный паркет и окна. В комнате стало тепло и как будто светлее. Сестры милосердия тем временем сменили грязное белье, остригли, умыли и переодели жену во все чистое… Тут Мария Платоновна пришла в себя, удивленными глазами осмотрелась вокруг, увидела меня и радостно улыбнулась. По ее лицу катились слезы…

Борисов замолчал, вновь переживая те волнующие минуты. Молчали и его собеседники, на которых рассказ Ивана Николаевича произвел большое впечатление.

Затем начальник Главного управления путей сообщения добавил:

— Логика вещей говорит, что честным специалистам нечего бояться прихода Дзержинского. Наоборот, я думаю, он не даст их в обиду. Ведь Дзержинский взял на себя ответственность за судьбу транспорта, а без специалистов его не возродить…

В этот момент кто-то распахнул дверь кабинета. С видом человека, знающего себе цену, вошел плотный мужчина лет под пятьдесят, в отлично сшитом костюме заграничного покроя. Его начавшая лысеть голова была коротко острижена. Бородка-эспаньолка и тщательно закрученные усы придавали полному розовощекому лицу выражение самодовольства. Он снисходительно кивнул головой собравшимся, подал руку одному Борисову. Не дожидаясь приглашения, сел около него в кресло и, усмехаясь, громко сказал:

— Бьюсь об заклад, что тут перемывали косточки новому наркому… Конечно, железнодорожным спецам есть о чем беспокоиться — теперь с саботажниками разговор будет короткий…

— Без издевки вы не можете, Юрий Владимирович, — укоризненно заметил Борисов. — Можно подумать, что сами вы не железнодорожник и не специалист…

— «Федот, да не тот!» — ответил профессор Ломоносов.[5] Ну, да ладно, не об этом речь. Я зашел, Иван Николаевич, узнать, когда соберется новая коллегия? Это интересует меня как уполномоченного Совнаркома по железнодорожным заказам за границей. Хочу на заседании коллегии поставить вопрос о постройке в Германии двух опытных тепловозов в счет суммы, ассигнованной на паровозы.

— Я еще не представлялся новому наркому, — ответил Борисов. — Не знаю, когда он посчитает нужным созвать коллегию. Что касается тепловозов, то желательно получить от вас докладную записку с технической характеристикой этих локомотивов.

— Ладно, подготовлю вам записку…

Пожав Борисову руку, Ломоносов кивнул остальным:

— До свидания, господа-товарищи!

Когда дверь за ним закрылась, Чеховский со злостью сказал:

— Терпеть не могу этого выскочку, не поймешь, кто он — свой или большевик, в общем, темная лошадка…

— Хотя, по правде сказать, мы давно друг другу не симпатизируем, — заметил Борисов, — но назвать Ломоносова «выскочкой» все же не могу. Посудите сами, с 1901 года он — профессор, у него серьезные научные труды…

— По его книге «Тяговые расчеты» все студенты учатся, да и для инженеров нет лучшего руководства, — подал реплику начальник отдела тяги.

? Это верно, — подтвердил Борисов. — Равного ему тяговика нет в России. — Затем повернулся к Чеховскому: — Так что назвать профессора Ломоносова «выскочкой» никак нельзя. А насчет «темной лошадки», пожалуй, верно. Загадочный человек. Профессор, ученый… и в то же время любитель приключений, авантюр, любит порисоваться, как мальчишка. У него какая-то страсть удивлять собою окружающих. Перед революцией, кажется, в 1916 году, он, неожиданно для сослуживцев, объявил себя социалистом. И вы думаете, почему? Только из желания удивить всех своим поведением оригинала… Никто не может заранее предвидеть зигзагов его поведения…

В кабинет вошла возбужденная секретарша: — Иван Николаевич! Приехал новый нарком. У него Емшанов и Фомин. Секретарь наркома звонил — Дзержинский просит вас зайти.

3

На исходе первых двух недель работы в НКПС Дзержинский получил от Ленина записку, с которой решил ознакомить своих заместителей — Емшанова и Фомина.

— Вот что в ней говорится, — сказал нарком и прочитал:

«29/IV.

т. Дзержинский!

Приехал (с объезда мест) Ив. Ив. Скворцов-Степанов. Рассказывает: великая угроза транспорту, и железнодорожному и водному.

Во-первых, мешочники засилье берут.

Во-вторых, совбуры на железных дорогах посылают всюду десятки вагонов „комиссий“. Предлог: служебное поручение. На деле: мешочничают. Совбуров кормят.

Железнодорожные служащие сплошь-де мешочники. Спекулянты. Надо принять меры сугубые. Черкните два слова.

Ваш Ленин»

Положив записку в папку, Дзержинский коротко изложил содержание своего ответа Владимиру Ильичу:

— Я написал, что подробно расспрошу Скворцова-Степа-нова, подтвердил, что мешочничество, особенно на Юге, приняло прямо-таки чудовищные размеры. В связи с этим украинский Совнарком вообще запретил въезд на Украину. Кроме того, сообщил, что мы ставим на узловых станциях заградительные отряды, совбурские вагоны сокращаем. Закончил письмо так: в общем меры принимаются, но нажим слишком велик. А каково ваше мнение по затронутым в записке вопросам?

— Владимир Ильич обращает наше внимание, — сказал Емшанов, — на злоупотребления служебными, так называемыми протекционными вагонами, которые используются советскими бюрократами, этими «совбурами», для мешочничества и спекуляции. Таких протекционных вагонов, арендованных разными учреждениями, насчитывается на сети дорог свыше 900. Их прицепка к поездам и отцепка на станциях тормозят и без того слабое пассажирское движение. Наши попытки отобрать эти вагоны наталкиваются на упорное сопротивление наркоматов и ведомств.

Лицо Дзержинского нахмурилось и он предложил Емшанову подготовить докладную записку и проект постановления Совнаркома о дальнейшем ограничении пользования протекционными вагонами.

— Можете не сомневаться, что Владимир Ильич решительно поддержит нас, — заверил нарком. — Ну, а что вы думаете относительно обвинений Скворцова-Степанова в адрес железнодорожников?

— Конечно, — ответил Фомин, — среди транспортников немало спекулянтов. Социальный состав служащих весьма разнороден. Но если говорить о пролетарском ядре — о рабочих депо и мастерских, то тут надо разобраться. Мне досконально известно, как обстоит дело со снабжением железнодорожников. Состояние катастрофическое. На большинстве дорог паек выдается в размере 15–20 процентов от положенного. А положено, как вам известно, очень мало…

— Как быть рабочему? — продолжал Фомин. — Чтобы кое-как прокормить себя и семью, он берет на неделю отпуск, получает бесплатный билет, который так и называется «провизионка», и едет в хлебные места выменивать вещи на продукты. Можно ли такого железнодорожника называть спекулянтом? Ни в коем случае! Но все же мешочником он является и помимо своей воли наносит ущерб и транспорту, и государственным продовольственным заготовкам…

— Да, — задумчиво произнес Феликс Эдмундович, — положение чрезвычайно трудное. В настоящее время нельзя ожидать от Наркомата продовольствия регулярного снабжения железнодорожников и водников. Надо самим искать какой-то выход из положения… Может быть, есть смысл добиться, чтобы НКПС получил от ВСНХ ряд мелких бездействующих ремонтных заводов, столярных и гончарных мастерских? В них нетрудно будет своими силами наладить производство плугов, борон, лопат, вил, бочек, глиняной посуды и других предметов, очень нужных крестьянам. Эти товары мы передавали бы транспортной кооперации для обмена на продукты. Прошу вас, Василий Васильевич, подумайте над этим, посоветуйтесь с ЦК профсоюза…

Затем нарком обратился к своим заместителям:

— Я ознакомился с проектом новой структуры НКПС. Прошу учесть следующее — Главное управление путей сообщения надо сохранить. Его руководителя впредь именовать «Главный начальник путей сообщения». Когда Владимир Ильич беседовал со мной, он подчеркнул, что при наркоме в качестве технического и хозяйственного руководителя должен быть «путейский главком».

— Феликс Эдмундович, — сказал Емшанов, — я хотел бы вас предупредить, что Цектран[6] настроен против сохранения Главного управления и против назначения «путейского главкома».

— Ну что ж… — произнес Дзержинский. — Утверждать проект структуры НКПС будет правительство… — Затем добавил:

— Мне бы хотелось поглубже разобраться, какие задачи первостепенной важности стоят перед нами. Предлагаю в первых числах мая созвать совещание руководящих работников наркомата, на котором Борисов сделает доклад.

* * *

В понедельник 9 мая такое совещание состоялось. Свой доклад «О ближайших ударных задачах НКПС» Борисов начал так:

— Транспорт можно сравнить с живым организмом, который перенес тяжелую болезнь и теперь начинает выздоравливать. Транспортному организму часто приходится перенапрягаться и не удивительно, что он периодами ослабевает, хиреет, и кое-кому кажется, что транспорту приходит конец. Но это вовсе не так…

«Борисов настроен оптимистически, — подумал Дзержинский. — Это хорошо!»

— Болезнь транспорта не органическая — продолжал докладчик, — и может быть излечена. Больному нужно прежде всего усиленное питание — снабжение рабочей силой, топливом, металлом, лесом, продовольствием.

«Это прописная истина, — размышляет нарком. — А если страна не может сейчас дать транспорту всего необходимого? Какой тогда выход?»

— Для всех нас ясно, — говорил дальше докладчик, — что республика находится пока в тяжелейших условиях. Государство пережило большое потрясение и нужен известный период времени, чтобы оно встало на ноги. Мы не хотим предъявлять правительству невыполнимых требований.

Подробно рассказав о том, как плохо снабжается транспорт, Борисов подчеркнул:

— Хуже всего обстоит дело со шпалами. В текущем году требуется минимум 20 миллионов шпал, а нам обещают только 5 миллионов, и я не уверен, что мы получим даже это количество. До конца года еще кое-как протянем, а к будущей весне положение может стать катастрофическим. Как бы не пришлось закрыть часть дорог.

«Шпалы!» — записал у себя Дзержинский.

— Если бы заготовку леса, изготовление и пропитку шпал полностью передали НКПС, — утверждал Борисов, — то мы сумели бы выправить положение. Однако все наши попытки в этом направлении терпели крах.

«Почему? — недоумевал Феликс Эдмундович. — Неужели ВСНХ так заинтересован в изготовлении шпал? Надо будет выяснить, почему так упорно отказывают НКПС в разрешении на заготовку и пропитку шпал».

В конце доклада Борисов в осторожных выражениях высказал несколько критических замечаний в адрес производственного отдела Цектрана за то, что тот самостоятельно занимается разработкой технических приемов и методов эксплуатации железных дорог. Не рискуя прямо говорить об этом, как о явной подмене специалистов, докладчик заявил, что «технические руководители крайне заинтересованы в том, чтобы подобные вопросы разбирались при их участии».

Слушая докладчика, Дзержинский подумал: «Борисов не так робок, как поначалу казалось…».

Прения по докладу были менее содержательными, чем ожидал Феликс Эдмундович, но все же давали пищу для размышлений. Его поразил тот факт, что наркомат не имеет годовой программы работы транспорта, а руководствуется только месячными планами.

Емшанов внес предложение сформировать восемь временных комиссий, которые бы по разным отраслям деятельности наметили планы на летний и зимний периоды.

Дзержинский, лишь начинавший знакомиться с транспортом, не счел для себя возможным выступить на совещании и дать какие-либо указания. Но для него было ясно, что предложение Емшанова — это вынужденный выход из положения, кустарничание, а не серьезное решение вопроса. Что можно ожидать от временных комиссий, которые между делом будут заниматься планированием на квартал? Почему бы не создать в наркомате плановый орган с участием ученых, экономистов, техников и не возложить на него составление годовых планов и программу развития транспорта на несколько лет вперед? Такой «Трансплан» был бы тесно связан с Госпланом и стал бы мозгом НКПС. Надо будет посоветоваться с Кржижановским…

Совещание закончилось и нарком остался один. Перед ним лежали исписанные мелким почерком листки. Некоторые мысли были подчеркнуты. Вопросительными знаками Дзержинский отметил то, что ему было неясно. Какая разница между технической и коммерческой скоростями? Чем отличается капитальный ремонт паровозов от среднего? Еще целый ряд вопросов он решил выяснить у своего заместителя Емшанова, кадрового железнодорожника. Феликс Эдмундович понимал, что элементарные вопросы он усвоит с ходу, а вот чтобы глубоко овладеть техникой и экономикой транспорта, нужно изучить специальную литературу. Надо бы составить план своей учебы…

Феликс Эдмундович задумался, а затем начал писать:

«План моей работы

(общий и по дням на всю неделю):

Собственная подготовка — теоретическая и практическая.

Взять под личное наблюдение:

дорогу

реку

море…

Обязательное изучение серьезной ж. д. литературы».

Телефонный звонок прервал ход его мыслей. Уншлихт, заместитель Дзержинского по ВЧК, спрашивал, сможет ли Феликс Эдмундович приехать сегодня на Лубянку. Нужно посоветоваться по очень важному делу…

— Минут через двадцать приеду, — ответил народный комиссар.

Феликс Эдмундович устало потянулся и стал собирать бумаги со стола. Перед тем, как спрятать их в ящик, он еще раз просмотрел записи, сделанные на совещании. Многое прояснилось для него сегодня. И все же руководителю нельзя смотреть на вещи глазами своего аппарата. Надо будет самому выехать на линию, самому почувствовать биение пульса железных дорог… Однако печальная картина, нарисованная на совещании, видимо, отражает действительность. Транспорт тяжело болен, а материальных ресурсов для его лечения очень и очень мало.

«На чем же в первую очередь сосредоточить внимание? — мучительно думал нарком. Шпалы или паровозы? Металл или топливо? Вагоны или стрелочные переводы? Все нужно, все важно, но за что взяться в первую очередь? Где то главное звено, за которое следует ухватиться, чтобы вытащить всю цепь?..»

4

24 мая на одном из станционных путей Курского вокзала в Москве стоял готовый к отправлению служебный поезд. В голове его, за двумя паровозами, были прицеплены цистерна с нефтью и вагон для локомотивных бригад. В составе была теплушка с установленным около дверей пулеметом. По платформе расхаживали вооруженные винтовками курсанты школы ВЧК. Этим поездом нарком путей сообщения с группой сотрудников уезжал в служебную командировку на Украину, где еще рыскали многочисленные банды недобитых петлюровцев и махновцев.

Комиссар ЧК Абрам Беленький, назначенный комендантом поезда, неделю тому назад прочитал докладную записку начальника и комиссара Южного округа путей сообщения. В ней указывалось, что с начала текущего года бандиты организовали на дорогах округа 11 крушений поездов, подорвали 78 мостов, повредили 25 паровозов, вывели из строя вагонов. В стычках с бандами погибло 54 человека, из них 30 железнодорожников.

Получив такие сведения, Беленький принял особые меры предосторожности на случай встречи с бандой. Широкоплечий, крепкого сложения, он медленно шагал вдоль состава проверяя, все ли готово к отправлению.

Вскоре приехал Дзержинский и вместе с Беленьким обошел состав. Увидев два паровоза, нарком нахмурился:

— Что за роскошь при нашей бедности? Вы не знаете, какое положение с паровозами?

— Мало ли что может случиться в дороге, Феликс Эдмундович, — оправдывался Беленький.

Дзержинский с досадой махнул рукой и направился в свой вагон. Поезд тронулся в дальний путь…

Около трех недель продолжалась поездка наркома по железным дорогам, речным и морским портам Юга. Эго было его первое длительное знакомство с положением на местах. Дзержинский проводил совещания с руководящими работниками округа, дорог, пароходств, выступал на собраниях партийного актива, посещал станции, депо, мастерские, порты, беседовал с рабочими и специалистами.

Острое чувство горечи охватывало Феликса Эдмундовича, когда он видел рухнувшие в воду пролеты железнодорожных мостов, огромные «кладбища» мертвых паровозов, вереницы сброшенных под откос вагонов, остовы полузатопленных судов… В то же время сквозь мрак разрухи он различал дальний свет — рассеивающие темноту лучи возрождения. Полуголодные, терпящие всяческие лишения люди самоотверженно трудились на своих рабочих местах. Они отапливали паровозы сырыми, шипевшими в топках дровами, водили поезда по изношенным рельсам, еле державшимся на гнилых шпалах, ухитрялись ремонтировать локомотивы и вагоны, не имея запасных частей, при отсутствии металла и других материалов. И только благодаря их сверхчеловеческим усилиям транспорт продолжал жить.

«Нет, наши труды не пропадут даром, — все более и более убеждался народный комиссар. — Живые силы транспорта победят!»

По возвращении в Москву Дзержинский прямо с вокзала направился в НКПС. Узнав о приезде наркома, к нему в кабинет вошел Фомин. В это время Феликс Эдмундович разговаривал по телефону и жестом пригласил его сесть.

? Еще одно возмутительное дело, — возбужденно говорил трубку Дзержинский. — На складах завода, принадлежавшего Фрумкину, хранилось шесть тысяч пудов телеграфной проволоки. И вот, представьте себе, кто-то распорядился передать ее на изготовление гвоздей… А наша железнодорожная связь задыхается от нехватки проводов.

В голосе Дзержинского зазвучали суровые нотки:

? Прошу немедленно дать телеграмму в губчека о срочном расследовании, кем отдано такое дикое распоряжение. Кроме того, если еще не успели всю проволоку израсходовать на гвозди, немедленно наложите на нее запрет…

Положив трубку, Феликс Эдмундович пояснил Фомину:

— Это я Благонравову звонил… Судить надо за такое головотяпство.

Успокоившись, нарком спросил:

— Что в наркомате нового?

— Вы получили телеграмму Ленина о борьбе с мешочничеством? — ответил Фомин вопросом на вопрос.

— Получил. А откуда вы знаете об этой телеграмме?

— 27 мая я присутствовал на заседании Совета Труда и Обороны. Вдруг получаю записку от Ленина:

«Насчет мешочников я завален жалобами с Украины. Как быть? Послать суровый приказ Благонравову и НКПС?»

— Прочитал и подумал, лучше всего будет, если Владимир Ильич сообщит об этом непосредственно вам в Южный округ, и вы на месте сумеете принять меры. Так я ему и написал. А он шлет мне вторую записку и спрашивает ваш адрес. Я ответил, что телеграмму следует направить в Южный округ путей сообщения для передачи вам по месту нахождения… На этом же заседании Владимир Ильич интересовался, как продвигаются продовольственные грузы с Украины в Россию и каково примерно число мешочников на южных дорогах.

— Больше указаний от Владимира Ильича не поступало?

— Были, Феликс Эдмундович! Помните, мы говорили о тяжелом продовольственном положении железнодорожников? Вы еще тогда советовали подумать, как организовать на мелких приятиях производство товаров, нужных крестьянству, для обмена через транспортную кооперацию на продовольствие…

— Помню, помню, — живо откликнулся нарком. — Ну и что же?

Ф. Э. Дзержинский на пароходе «Нестор-летописец». 1921 г.

В мае-июне 1921 года Ф. Э. Дзержинский совершил поездку по железным дорогам, речным и морским портам юга. В Николаеве он пересел с поезда на старенький пароходик «Нестор-летописеи». Оттуда направился в Херсон, а затем в Одессу.

— В начале июня я направил в ЦК РКП (б) и Ленину письмо, в котором просил от имени НКПС и Цектрана о передаче нам из ВСНХ небольших бездействующих предприятий.

— Как к этому отнесся Владимир Ильич?

— Я просил, чтобы Политбюро обсудило этот вопрос, но Владимир Ильич решил по-другому. Мне позвонили из управления делами СТО и сообщили резолюцию Ленина на моем письме. Я записал ее, вот она:

«Тов. Смольянинов! Это надо сделать созывом экстренного совещания наркомов: НКПС + BCHX+(?РКИ?). Фомин мог бы и должен бы сам это сделать. Созвонитесь и устройте.

Ленин»

— Вы созвали это совещание? Договорились? — с нетерпением спросил нарком.

— Нет еще. Я условился завтра встретиться. Да, чуть не забыл вам рассказать. Тогда же мне по телефону Смольянинов прочитал записку Ленина о протекционных служебных вагонах. Владимир Ильич возмущен их огромным количеством и пишет: «Верх безобразия!» Он просил управляющего делами навести справку, когда вопрос о протекционных вагонах будет обсуждаться в Совнаркоме и напомнить ему об этом.

— Я уверен, поддержка Ленина обеспечена, — сказал Дзержинский.

— Феликс Эдмундович, каковы ваши впечатления от поездки на Юг?

— Сейчас расскажу. Пригласите, пожалуйста, Борисова. Я хочу, чтобы он немедленно принял меры к исправлению замеченных нами недостатков.

Когда Борисов пришел, Дзержинский раскрыл записную книжку и сказал: