Похороны Александра Блока
Похороны Александра Блока
Но вот, что помню. Хотя это было лето (еще настоящее, «прежнее» лето, по старому стилю) — но день казался осенью, он был какой-то холодный, хотя и солнечный.
Я бегала в этот день так много, как мало тогда. Мне хотелось купить цветов (магазин на дороге — на Литейном, магазин этот еще существует) — я жила на Суворовском — панихида была на Пряжке.
Добежала я, вероятно, рано — народу было еще немного. Блок был непохож на себя; он как-то окостенел, как Дон-Кихот. — Ваша его фотография в гробу очень похожа. Черты у него в жизни были скорее крупные, и как он ни худел, округлость лица — мягкость — не пропадала, — а тут было нечто на него не похожее. И светлость волос пропала — будто всё стало графическим, металлическим.
Я почему-то помню подошедшую и вставшую рядом со мной Берберову — я ее не знала, — мы были одного роста и в одинакового цвета пальто — бордо — то, что заставляет думать, что действительно было холодно — в драповом пальто?
Я не помню — в квартире — похоронной службы, но, думаю, что она была! В дневнике Кузмина (читала когда-то) меня удивила фраза: «красиво плакала Дельмас»{178}.
Кто-то еще — злоязычно — судил: «Ахматова держалась третьей вдовой»{179}.
Я не помню никого из писателей; было очень печально и даже страшно, что умер Блок.
Когда стали становиться в процессию, народу оказалось очень много и много цветов.
О. Форш вспоминает, что ее — Форш — вел А. Белый. Мне кажется, Белый вел Любовь Дм<итриевну>. Запах флокса несся всю дорогу. Цветы были разные, но вся дорога пропахла флоксом.
Говорили, что Блок велел хоронить себя близко от его друга юности — Гуна{180}, — что и исполнили; и непременно под кленом (любимое дерево), и это сделали. Я после бывала и на кладбище, и в соборе, но почему-то в моей памяти собор был как-то ближе к могиле, — а этого быть не могло. Народу в соборе было так много, что не войти; а было впечатление, что толпа разбрелась на какой-то площади, почти лужайке; разные люди подходили и исчезали, — помню, Юркун сказал: «вот и началась легенда»; мать Блока подходила к Ане Гумилёвой и поцеловала ее; Г<умилёв> в это время уже сидел{181}, а он как-то говорил, что если б надо было спасти Блока от смерти, он бы его заслонил!{182}
Надгробную речь говорил Белый.
Потом толпа разбредалась, вероятно, шли (изредка) трамваи, но я побежала той дорогой, по которой когда <-то> хоронили моего отца — т. е., того с Крестовского о-ва на Охту — а этого с Васильевского, — и мне надо было быть на спектакле (халтурном) на Лиговке, где я играла в последнем акте, — и я побежала через все мосты по той стороне города, через Охтенский мост. Есть я не могла и зашла домой только помыться, и снова в дорогу.
Вероятно, я все подробности со временем забыла. Только помню холодноватый осенний солнечный день (на кладбище одно время было жарко), — а запах флоксов для <меня> стал запахом похорон Блока.
Из письма к М. В. Толмачеву от 13 июня 1977 г.