ИОСИФЛЯНЕ И НЕСТЯЖАТЕЛИ

ИОСИФЛЯНЕ И НЕСТЯЖАТЕЛИ

Знал бы я, ведал, человече,

Про свое житье вековечно,

Не имел бы я большого богатства,

Я бы роздал все свое именье…

Духовный стих

Начало работы Сильвестровой типографии совпало с очередным обострением борьбы между двумя течениями русской религиозной и общественно-политической мысли — иосифлянством и нестяжательством, причем книгопечатанием интересовались представители обоих направлений. Так, митрополит Макарий принадлежал к числу иосифлян, а Сильвестр — нестяжателей. Правда, оба они избегали крайностей, присущих и тем и другим, и, несмотря на расхождение во взглядах, относились друг к другу с уважением.

Борьба иосифлян и нестяжателей началась еще до рождения Ивана Федорова и растянулась более чем на полстолетия, захватив самые широкие круги русского общества на протяжении двух поколений. Одни принимали решительное участие в борьбе, другие — лишь сочувствовали тому или иному лагерю, но в стороне не оставался никто. Большинство исследователей предполагают, что симпатии Ивана Федорова, скорее всего, были на стороне нестяжателей.

Иосифляне и нестяжатели появились в самом начале XVI века. Причиной конфликта между ними стали два чрезвычайно в то время актуальных, хотя и не связанных друг с другом вопроса — отношение к монастырскому землевладению и отношение к еретикам. Эти вопросы выявили два противоположных мировоззрения, включавших в себя религиозные представления, моральные принципы, политические убеждения.

Идейный вождь иосифлян — Иосиф Волоцкий, в миру — Иван Санин, родился в 1440 году в селе Язвище близ города Волока Ламского. Отец его был служилым человеком князя Бориса Васильевича Волоцкого — брата великого московского князя Ивана III. В двадцатилетием возрасте Иосиф принял постриг в Боровском монастыре. Игумен монастыря — Пафнутий Боровский заметил незаурядный практический ум молодого монаха, его деловую хватку и стал давать ему различные ответственные поручения, касающиеся монастырского хозяйства. Однако способности Иосифа не ограничивались хозяйственной областью. Он усердно читал книги, обладая блестящей памятью, знал наизусть чуть ли не все Священное Писание и всегда мог привести нужную цитату, что снискало ему славу человека благочестивого и ученого.

Иосиф обратил на себя внимание Ивана III, неоднократно посещавшего Боровский монастырь, и когда прежний игумен скончался, великий князь назначил на его место Иосифа. Однако вскоре между новым игуменом и братией обнаружились расхождения во взглядах по поводу монастырского устава. Иосиф с семерыми поддержавшими его монахами покинул обитель и отправился к себе на родину, во владения князя Волоцкого. Там, в тринадцати верстах от города Волока Дамского, у слияния рек Сестры и Струги он основал новый монастырь, впоследствии известный под названием Иосифо-Волоколамского.

В те времена многие монастыри владели обширными земельными угодьями. Иосифо-Волоколамский монастырь тоже стал обрастать землями. Князь Волоцкий, с самого начала покровительствовавший новому монастырю, подарил ему несколько десятков сел и деревень с пашнями, лугами и крепостными крестьянами. Монастырь превратился в богатейшее вотчинное хозяйство и продолжал богатеть. Иосиф, пользовавшийся большим авторитетом в округе, убеждал многих богатых бояр и купцов жертвовать монастырю земли, деньги, скот, ценные вещи. Значительные богатства приносило монастырю и то, что среди его братии было немало родовитых людей, имущество которых тоже переходило в монастырское владение. Первая монастырская деревянная церковь во имя Успения Божьей Матери была заложена 6 июля 1479 года, но уже несколько лет спустя благодаря щедрым пожертвованиям была заменена каменной и украшена росписями прославленного иконописца Дионисия с учениками.

Иосиф Волоцкий, как рачительный хозяин, не пренебрегал никакой возможностью увеличить богатства монастыря и расширить его владения. Он ввел в монастыре строгий устав, и сам, по свидетельству современников, вел жизнь аскетическую, но, дорожа знатными и богатыми монахами, допустил неравенство между иноками, которых разделил на три категории — «узаконения»: к первому принадлежали монахи из простых «черных» людей, они должны были питаться хлебом и водой, носить ветхое рубище, обуваться в березовые лапти; монахи второго узаконения получали горячее варево, носили лучшую одежду и кожаную обувь; и, наконец, монахи третьего узаконения могли есть рыбное кушанье и калачи, иметь по две одежды всякого рода и зимнюю шубу.

Слава богатого и многолюдного Иосифо-Волоколамского монастыря распространилась далеко за пределы Волоцкого княжества. Иосиф Волоцкий пользовался расположением самого великого князя, имел большой вес в среде духовенства, его сочинения, посвященные монастырскому уставу и различным вопросам веры, воспринимались как образцы благочестия. Очень большое значение Иосиф Волоцкий придавал внешнему благообразию и благочинию. В одном из своих сочинений он писал: «Ступание имей кроткое, глас умерен, слово благочинно <…>, будь в ответах сладок, не излишествуй беседою, да будет беседование твое в светлое лице, да даст веселие беседующим тебе».

Вероятно, уже тогда многочисленные почитатели и подражатели Иосифа Волоцкого стали называть себя «иосифлянами» или «осифлянами».

В 1503 году в Москве проходил очередной церковный Собор, на котором присутствовал и Иосиф Волоцкий. Собор был посвящен достаточно узкой житейской проблеме: церковных иерархов волновало, что многие священнослужители, овдовев и не имея права по церковным законам жениться вторично, заводят себе наложниц, подавая дурной пример пастве. Собор принял радикальное решение — во избежание соблазна запретить вдовым попам и дьяконам отправлять церковную службу.

Но когда основной вопрос был решен и некоторые участники Собора, в том числе и Иосиф Волоцкий, уехали из Москвы, неожиданно попросил слова монах из далекого Белозерского монастыря Нил Сорский. Его горячая речь не имела никакого отношения к распутству попов, а обличала стремление монастырей к накоплению материальных богатств. «И нача старец Нил глаголити, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием». Выступлением старца Нила заинтересовался Иван III. Великий князь и сам уже давно задумывался о том, что монастыри владеют огромными земельными угодьями, уменьшая тем самым государственный земельный фонд. Но открыто выступить против монастырского землевладения означало вступить в конфликт с такой могущественной силой, как церковь, а на это великий князь не решался. Теперь же интересующий его вопрос поднимался внутри самой церкви. Иван III приказал продолжить заседание Собора, чтобы обсудить предложение Нила Сорского. Всполошившиеся иосифляне, которых на Соборе было большинство, немедленно послали за Иосифом Волоцким. Тот вернулся и вступил в диспут с Нилом Сорским. Так произошли первое открытое столкновение направлений и первая встреча их идейных вождей.

Нил Сорский к тому времени был не менее известен, чем Иосиф Волоцкий, но во многом являлся его прямой противоположностью — и как человек, и как мыслитель, и как церковный деятель. Нил Сорский родился в Москве около 1433 года и в миру носил имя Николай Федорович Майков. В молодости он служил в каком-то приказе (учреждении, соответствующем современному министерству), был, по его собственным словам, «скорописцем», но карьера государственного чиновника его не прельщала, и он принял постриг в Кирилло-Белозерском монастыре.

Нил был прекрасно образованным человеком, очень много читал и называл книги «величайшим наслаждением своей жизни». Однако, обладая пытливым и беспокойным умом, он, в отличие от Иосифа Волоцкого, запоминавшего прочитанное наизусть, много размышлял и делал на основе прочитанного собственные выводы. «Писания бо много, но не все Божественная суть, — говорил он. — Ты же истинное известие испытав от чтения, сих держися, и бесед разумных и духовных мужей — понеже не вси, но разумнии разумевают сих». Обуреваемый жаждой новых познаний Нил на время покинул монастырь и отправился в Грецию, в паломничество по святым местам. Он побывал на Афоне и в Константинополе, проведя там несколько лет, изучил греческий язык, прочел в подлиннике сочинения раннехристианских мыслителей — Отцов Церкви и стал горячим приверженцем исихазма[5] — религиозно-мистического течения, распространенного среди византийских монахов.

Вернувшись на родину, Нил не пожелал оставаться в монастыре, а построил себе келью в пятнадцати верстах от Кирилло-Белозерской обители, в глухом лесу на берегу речки Соры и основал там скит, в котором вместе с ним поселилось еще несколько иноков, «которые были его нрава» — его учеников и последователей. Для них Нил Сорский написал «Устав о жительстве скитском», в котором изложил свои взгляды. Он призывал удалиться от мира с его «злосмрадием» и посвятить свою жизнь внутреннему нравственному усовершенствованию. Нил Сорский проповедовал отречение от суетных помыслов: «не люби хвалы от человека, ни почести, ни добрые одежды»; полное невмешательство в окружающую действительность — он советовал не осуждать грешников и не пытаться их исправить: «не мни себя свята и спасена, и не укори человека ни о каком грехе»; идеал человеческой жизни Нил Сорский видел в том, чтобы «душою и телом, словом и делом и помышлением в деле Божием пребывати, елико по силе».

Слава о благочестивом старце разошлась по всей Русской земле, его Устав распространялся в огромном количестве списков, обеспечивая ему новых сторонников. Современник писал, что Нил Сорский «сияше тогда яко светило в пустыни на Бело озеро».

Главным пороком Нил Сорский считал «стяжание» — присвоение плодов чужого труда. «Стяжания <…>, иже по насилию от чужих трудов собираема, вносити несть на пользу нам». Конечно же Нил Сорский не мог одобрить стяжательскую политику монастырей. Накопление материальных благ, подменяющее стремление к богатству духа среди иноков, то есть людей, более всех других долженствующих следовать евангельским заветам бедности и смирения, настолько возмущало и огорчало благочестивого старца, что он нарушил свою собственную заповедь ни во что не вмешиваться и выступил на Соборе.

Возможно, он сделал это под влиянием своего нового ученика Вассиана Косого.

Вассиан Косой происходил из знатного рода князей Патрикеевых, был в родстве с самим Иваном III. Человек способный и энергичный, он занимал видные государственные посты, был талантливым дипломатом и храбрым военачальником, возглавлял посольство в Великое княжество Литовское и ходил походом на шведов. Но, втянутый в придворную борьбу, развернувшуюся в последние годы правления Ивана III, оказался в проигравшей партии, впал в немилость, был насильно пострижен в монахи и попал в скит к Нилу Сорскому. Учение праведного старца произвело на Вассиана сильнейшее впечатление. Ему оказалась близкой мысль о равенстве всех людей перед Богом, в том числе и о «дружбе народов». Вассиан Косой писал: «Вси люди едино суть у Бога, и татарове, и немцы, и прочие языци; глаголет бо апостол Петр: “во всяком языце бойся Бога и делай правду прият ему есть”. Однако позиция невмешательства была совершенно чужда его деятельной натуре. С присущей ему энергией он смог превратить учение Нила Сорского в орудие политической борьбы.

На Соборе 1503 года разгорелась бурная дискуссия между иосифлянами и сторонниками Нила Сорского, которых стали называть нестяжателями. В ответ на призыв Нила Сорского к монастырям отказаться от владений землями и крестьянами Иосиф Волоцкий возразил, что монастырские богатства необходимы для украшения храмов, содержания священнослужителей, благотворительности и никак не связаны с личным обогащением иноков, которые и в богатом монастыре ведут аскетический образ жизни. Но тут же привел еще один довод в пользу монастырских богатств, противоречащий только что сказанному. «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричься?» — вопрошал Иосиф Волоцкий, тем самым признавая, что только в богатых монастырях соглашаются принимать постриг знатные и привыкшие к достатку люди. А поскольку, продолжал Иосиф Волоцкий свою мысль, на высшие церковные должности назначаются знатные и богатые люди, то если таковых не будет среди монахов, «отколе взятии на митрополию, или архиепископа, или епископа?», и утверждал, что тогда «ино вере будет поколебанием».

На Соборе присутствовали в основном сторонники Иосифа Волоцкого, и предложение Нила Сорского было отвергнуто. Великий князь, хотя и заинтересованный в уничтожении монастырского землевладения, был вынужден согласиться с решением большинства. В окончательном решении Собора по этому вопросу говорилось: «Стяжатели церковные — Божии суть стяжатели».

Однако столкновение на Соборе стало лишь началом борьбы. Между иосифлянами и нестяжателями завязалась оживленная полемика, и те и другие писали обличительные сочинения и послания, которые распространялись во множестве списков.

Хотя в вопросе о монастырском землевладении великий князь был на стороне нестяжателей, Иосиф Волоцкий сумел сохранить его благосклонность. В своих сочинениях он начинает активно выступать с теорией божественного происхождения великокняжеской власти и в конце концов становится одним из создателей государственной идеологии, иосифляне приобретают большое влияние в государстве.

Кроме вопроса о монастырском землевладении иосифляне и нестяжатели разошлись и по вопросу о еретиках. В конце XV века широкое распространение получает ересь, зародившаяся в Новгороде, а затем проникшая в Москву. Новгородские еретики выступали против церковной иерархии и некоторых обрядов, отрицали святость икон, подвергли критике догмат о троичности божества. В Москве новгородская ересь приобрела более светский характер, включив в себя и гуманистические идеи, в частности мысль о свободе воли — «самовластии души», достигаемой путем просвещения ума. Среди приверженцев ереси оказалось много образованных людей, видных церковных и государственных деятелей. Поскольку новгородско-московские еретики поддерживали идею великокняжеской власти, они пользовались сочувствием Ивана III.

Ортодоксальная церковь решительно выступила против любой критики основных догматов православия. В 1490 году на церковном Соборе новгородско-московская ересь была осуждена, однако ее сторонники не были подвергнуты каким-либо репрессиям. Но некоторое время спустя воинствующие церковники, в том числе Иосиф Волоцкий, потребовали не просто осуждения, а физического уничтожения еретиков, даже тех, кто уже отошел от ереси. Нестяжатели, также отрицательно относившиеся к еретическим взглядам, выступили с призывом к милостивому отношению к заблуждающимся. В 1504 году был созван новый церковный Собор, решением которого многие еретики были сожжены. Жестокая расправа вызвала возмущение нестяжателей. Иосиф Волоцкий в ответ на их возмущение пишет «Слово об осуждении еретиков», где оправдывает свою позицию ссылками на Священное Писание, а кроме того, высказывает мысль, что попустительство вольнодумству, к которому призывают нестяжатели, подрывает государственную власть.

Таким образом, иосифляне снова одержали верх над нестяжателями.

Нил Сорский скончался в 1508 году, Иосиф Волоцкий — в 1515-м. Но противостояние между их сторонниками продолжалось еще не один десяток лет и во времена Ивана Федорова было по-прежнему актуальным.

Спор иосифлян и нестяжателей коснулся и вопроса о книгах. Нестяжатели были сторонниками книгопечатания, они критиковали рукописный способ создания книг, считали многочисленные ошибки, допущенные переписчиками, одним из видов «нестроения» современной церковной и светской жизни. Иосифляне же относились к книгопечатанию настороженно, опасаясь широкого распространения книги в народе, утверждая: «Грех простым чести Апостол и Евангелие!»

Первой книгой, вышедшей из Анонимной типографии, стало Евангелие, возможно, выбор именно этой книги для печати был своего рода полемическим ходом. «Нестяжатели проповедовали евангельские идеи, противопоставляя их ветхозаветным устремлениям иосифлян», — пишет по этому поводу E. JI. Немировский.

Таким образом, противостояние иосифлян и нестяжателей непосредственно затрагивало деятельность Ивана Федорова и его сподвижников. Вопрос о еретиках также должен был сильно занимать первопечатников, поскольку возникновение ересей многие считали одним из последствий «неисправности» книг.

В 1553 году был осужден еретик Матвей Башкин. Этот процесс особенно близко коснулся Ивана Федорова. Скорее всего, Матвей Башкин и Иван Федоров были знакомы, Матвей Башкин, «сын боярский», был прихожанином Благовещенского собора, то есть должен был жить по соседству с первопечатником.

Однажды в Великий пост Матвей Башкин явился в Благовещенский собор к попу Семену, служившему под началом Сильвестра, и «с великим молением» стал просить, чтобы тот исповедовал его. Молодого боярского сына мучили сомнения по поводу несоответствия реальной жизни евангельским заповедям. В частности, его беспокоил вопрос об отношении господ к холопам, «как нам самим житии и людей у себя держать нетомительно». «В “Апостоле” сказано, — говорил Башкин, — “возлюби ближнего как самого себя”, а мы у себя христиан рабами держим. Христос называл всех братьями, а мы закабаляем ближних своих». Башкин рассказал Семену, что сам он отпустил на волю своих холопов: «а я, де, благодарю Бога моего, у меня, де, что было кабал и полных, то, де, есми все изодрал, да держу, де, государь, своих добровольно; добро, де, ему, и он живет, а не добро, и он куды хочет».

Вероятно, поведав на исповеди о своих сомнениях, он получил какой-то совет, облегчивший его душу. Прощаясь с Семеном, Матвей Башкин сказал: «Великое ваше дело, сказано ведь в Писании: нет больше любви, как положить душу за други своя, и вы души свои за нас полагаете и бдите о душах наших». Но беспокойный разум и деятельное нравственное чувство порождали все новые и новые вопросы. Матвей Башкин еще не раз беседовал с попом Семеном, то приезжая к нему «на подворье», то приглашая к себе домой. Читая и перечитывая духовные книги, Матвей Башкин задавался все новыми и новыми вопросами. Растерявшийся поп Семен не находил ответа. «Пришел на меня сын духовний необычен <…> и многие вопросы мне простирает, все ж недоуменны, — простодушно рассказывает Семен в своей «жалобнице», — у меня де поучения требует, а иное и меня сам поучает; и яз тому удивился и недоумеюся и вельми усумнехся в сем». Матвей Башкин принес Семену «Апостол» с многочисленными пометками, сделанными воском — «на треть извощенный», и стал задавать вопросы по тексту — «А сам толкует, толкует, только не по существу, превратно».

Поняв, что Семен не может разрешить его сомнения, Башкин попросил его передать свои вопросы Сильвестру. Сильвестр уже слышал о Башкине и его сомнениях, которые официальная церковь не могла воспринять иначе как ересь. «Каков тот сын духовный будет, — сказал Сильвестр, — слово про него недоброе носится». Скоро «недоброе слово» дошло до самого царя, кто-то услужливо доставил Ивану Грозному «Апостол» с пометками Башкина. Башкин был арестован и посажен в царскую «подклеть». В заточении он сначала «стал бесноваться», а затем признал «злую свою ересь» и сообщил, что перенял ее у «латынников» — литвина Матюшки аптекаря и некоего Андрюшки Хотеева. Вскоре по царскому повелению был созван церковный Собор для изобличения ереси Матвея Башкина.

Основные положения этой ереси очень четко изложил сам Иван Грозный в письме Максиму Греку: «Единочадного Сына Божия раболепна, а неравна отцу поведают; <…> святое тело Господа нашего Иисуса Христа и честную Его кровь ни во что же полагают, но токмо прост хлеб и просто вино сиа вменяют; тако же и церковь отрицают, глаголющее, яко верных собор сий есть, токмо церковь, а сиа зданаа (то есть постройка. — Т. М.) ничто же есть; та же и божественныа плоти Христовы воображение, и пречистыя его Богоматери, и всех святых его воображения, идолы окаянные наричют; та же и покаяние ни во что же полагают, глаголющее: как престанет грех творити, аще у священника и не покаялся, то несть ему греха; отеческая предания и их житиа баснословие вменяют, и на седьмь вселенских соборов гордость возлагают, глаголющее, яко все себя для писали, чтоб им всем владети, и царским, и святительским, а спроста рещи: вси божественные писания баснословием наричут, Апостол же и Евангелие неистинно излагают».

Царь вытребовал в Москву игумена Троице-Сергиева монастыря старца Артемия, чтобы тот, как знаток богословия, вступил с еретиком в диспут о вопросах веры и доказал несостоятельность еретических взглядов.

Старец Артемий — видный церковный деятель и публицист, один из идеологов нестяжателей, с которым Иван Федоров также, скорее всего, был знаком. В молодости Артемий стал монахом Псково-Печерского монастыря близ Пскова на границе с Ливонией. Человек образованный и мыслящий, он стремился составить собственное мнение обо всем. Так, однажды он отправился в ливонский город Нейгауз, чтобы побеседовать там с ученым мужем и уяснить разницу между католической и православной верой. Около 1536 года Артемий обосновался в Порфирьевой пустыни, где сошелся с последователями Нила Сорского, и стал горячим почитателем его учения, чем нажил себе много врагов среди иосифлян.

Иван Грозный был наслышан об Артемии, как образованном человеке, несколько раз вызывал его в Москву для бесед на богословские темы и в конце концов предложил ему стать игуменом Троице-Сергиева монастыря.

Во время следствия по делу Башкина свидетели из числа троице-сергиевских монахов-иосифлян показали, что слышали от самого Артемия еретические высказывания, непочтительные речи о сочинениях Иосифа Волоцкого, и, что узнав про арест Башкина, Артемий сказал: «Не ведают того, что ересь: сожгли Курицына да Рукавого (имеются в виду еретики, сожженные по приговору церковного Собора 1504 года) и нынче сами не знают, за что их сожгли».

Артемий, поняв, что ему угрожает опасность, бежал из Москвы в Белозерскую пустынь, но там по царскому приказу был арестован и в оковах снова доставлен в Москву. Его судили, лишили сана и сослали в Соловецкий монастырь «на вечное заточение, аж до смерти».

Матвей Башкин был также осужден и сослан в Волоколамский монастырь.

Во время заседания Собора, посвященного ереси Башкина, в храме Николы Гостунского произошло чудо. Боярский сын из Тулы Григорий Сухотин, «расслабленный руками и ногами», оказавшись в храме у чудотворной иконы, «в един час здрав стал, якоже ничем вредим». Протопоп храма Николы Гостунского Амос, сменивший в середине 1550-х годов прежнего протопопа Михаила, тут же привел исцеленного на Собор и «богохульных еретиков посрамиша». Иван Федоров наверняка при этом присутствовал и, вероятно, знал — действительно ли произошло чудо, или исцеление было инсценировкой, призванной наглядно продемонстрировать чудотворную силу икон, отрицаемую Башкиным и другими еретиками.

О дальнейшей судьбе Матвея Башкина ничего не известно, а вот со старцем Артемием Ивану Федорову еще довелось встретиться. Правда, произошло это много лет спустя и далеко от Москвы…

Видным идеологом нестяжательства был греческий монах Максим, который прибыл в Москву с Афона в год смерти Иосифа Волоцкого. Впоследствии он оказался причастным к созданию русского книгопечатания и лично знал Ивана Федорова.

Ученый монах Максим, получивший на Руси прозвание Грек, родился около 1470 года в знатной и богатой семье в городе Арте в Албании. Мирское его имя — Михаил Триволис. Образование он получил в Париже и во Флоренции, где изучал древние языки, богословие и философию. Ему довелось познакомиться со многими видными деятелями эпохи Возрождения в Западной Европе, в том числе со знаменитым венецианским типографом Альдом Мануцием. В Италии он услышал проповеди знаменитого монаха-проповедника Джироламо Савонаролы, которые произвели на него сильнейшее впечатление, сформировав в его душе строгий религиозно-аскетический идеал. Вернувшись из Италии около 1507 года, Михаил Триволис принял постриг в афонском Ватопедском монастыре, приняв монашеское имя Максим.

В 1515 году московский великий князь Василий Иванович задумал перевести на русский язык греческие книги, бывшие в великокняжеской библиотеке. Великий князь был наслышан, что на Афоне есть ученый монах и искусный переводчик — старец Савва, и обратился к настоятелю Афонского монастыря с просьбой отпустить Савву на Русь. Однако Савва был уже очень стар и, убоявшись дальнего пути, отказался. Тогда братия решила отправить на Русь Максима, обладавшего обширными познаниями и блестящими способностями. Хотя Максим не знал русского языка, монахи в послании к великому князю выражали полную уверенность, что он «русскому языку борзо навыкнет».

Максим Грек прибыл в Москву в марте 1518 года. Великий князь и митрополит приняли его с большим почетом, приезжего поселили в кремлевском Чудове монастыре близ царского дворца и назначили хорошее содержание от казны. Приезд ученого грека, которому предстояла большая и серьезная работа, стал важным событием в культурной жизни Москвы. Иван Федоров был в то время ребенком, но и он мог услышать от кого-нибудь и запомнить имя Максима Грека.

Когда Максим познакомился с книжным собранием великого князя, то был поражен обилием редких греческих книг, которых он не видел даже в самой Греции. Максим составил список книг, не переведенных на русский язык, и приступил к переводу первой из них — Псалтыри. Но поскольку русского языка он еще не знал, в помощь ему были даны двое толмачей из Посольского приказа — Дмитрий Герасимов и Влас Игнатов. Максим Грек переводил с греческого языка на латынь, толмачи — с латыни на славянский. Переписывали перевод набело писцы Михаил Медоварцев и монах Троице-Сергиева монастыря Силуан. Дмитрий Герасимов в письме приятелю так описывает их совместную работу: «Максим Грек переводит Псалтырь с греческого <…>, а мы с Власом у него сидим переменяясь: он сказывает по латыни, а мы сказываем по-русски писарям».

Псалтырь была переведена за год и пять месяцев и представлена великому князю и митрополиту, которые торжественно одобрили перевод. Максим Грек, получивший за работу «сугубую мзду» от князя, продолжал трудиться над переводами.

К тому времени он уже в совершенстве освоил русский язык, великий князь поручил ему сверить с греческими оригиналами существующие переводы целого ряда богослужебных книг — Триоди, Часослова, праздничной Минеи, «Апостола». Ученому монаху сразу бросились в глаза многочисленные ошибки, допущенные прежними переводчиками и переписчиками, и он рьяно принялся за их исправление. «Ины богодуховные книги овых убо переведох, овых же исправив много перепорченных бывших от переписующих», — рассказывал он впоследствии. Однако сама мысль об исправлении текстов, долгое время считавшихся каноническими, у многих вызывала недоумение и неодобрение. Даже помощник Максима Грека, Михаил Медоварцев, признавался, что, когда он вносил в книги поправки, его «дрожь великая объяла, и ужас напал». Многие представители церкви обвиняли Максима Грека в том, что он «портит» древние книги, по которым «спаслись Святые Отцы Российские». Началась жаркая полемика между книжными людьми. Максима Грека поддержали нестяжатели. Вассиан Косой писал: «а до Максима мы по тем книгам Бога хулили, а не славили, не молили, а ныне мы Бога познали Максимом и его учением».

Не только по вопросу о богослужебных книгах разошелся Максим Грек со значительной частью русского духовенства. Человек строгих нравственных правил, Максим Грек открыто осуждал образ жизни многих духовных лиц и монахов. Невежество, лихоимство, распутство, суеверия вызывали у него искреннее негодование. В полемике между нестяжателями и иосифлянами Максим Грек безоговорочно принял сторону нестяжателей. Единомышленники Максима Грека стали видеть в нем учителя, преклоняясь перед его нравственным и научным авторитетом, иосифляне же видели в нем опасного противника.

Однако покровительство митрополита и великого князя служило Максиму надежной защитой, и до поры до времени он продолжал спокойно жить и работать.

Но тучи уже сгущались над его головой. Доверие и уважение, с которыми относились к ученому монаху великий князь и митрополит, у многих вызывали зависть и озлобление. На четвертом году пребывания Максима Грека в Москве на митрополичьем престоле сочувствовавшего нестяжателям Варлаама сменил убежденный иосифлянин — Даниил. Максим Грек и новый митрополит разошлись во взглядах по ряду религиозных вопросов, и Даниил обвинил его в ереси.

В это же время Максим Грек навлек на себя гнев и великого князя. Василий III искал у церкви поддержки своего решения развестись с бесплодной первой женой Соломонией Сабуровой и жениться на молодой Елене Глинской, чтобы иметь наследника. Большинство церковников одобрили намерение великого князя, и лишь немногие, в том числе и Максим Грек, объявили такое решение противным законам Божеским и человеческим.

В 1525 году состоялся Собор, на котором Максим Грек был осужден как еретик. В вину ему ставились и исправление текстов богослужебных книг, и сочинения, обличающие нравы духовенства. Максим Грек настаивал на своей правоте, приводя убедительные доводы, но предвзятые судьи осудили его. Он был сослан в Иосифо-Волоколамский монастырь — главный оплот иосифлян и заключен в темницу, «обращения ради и покаяния и исправления». Ему было запрещено заниматься литературным трудом и с кем-либо переписываться. Однако Максим Грек продолжал сочинять. Известен созданный им «Канон Молебен к Божественному и поклоняемому Параклиту (Св. Духу) воспеваемый», который он записал углем на стене своей темницы.

Такое поведение узника раздражало митрополита, и в 1531 году Максим Грек был вызван на новый соборный суд. На сей раз он признал, что в его переводах могли быть «некии малые описи», однако настаивал, что произошли они не от ереси или злого умысла, а случайно, из-за спешки, или даже «по излишнему винопитию». Но эти объяснения не смягчили митрополита Даниила, ненавидевшего ученого монаха и открыто сводившего с ним на Соборе личные счеты. Собор отлучил Максима от причащения Святых Тайн и в оковах отправил его в заточение в Тверской Отроч монастырь. После смерти митрополита Даниила условия, в которых находился узник, были несколько смягчены. Ему разрешили ходить в церковь и причащаться Святых Тайн. Кроме того, тверской епископ Акакий, сочувствовавший Максиму Греку, дал ему возможность заниматься литературным трудом.

Максим Грек провел в заточении более двадцати лет. О его освобождении и отпущении на родину просил сам Константинопольский патриарх, но его просьба оказалась тщетной.

Шло время. На российский престол взошел Иван Грозный, митрополитом стал Макарий. Максим Грек жаловался на свою участь и тому и другому, но царь оставил жалобу без ответа, а Макарий написал в письме: «узы твоя целуем, яко единого от святых, пособити же тебе не можем». Но в 1553 году он неожиданно был переведен из тверского заточения в подмосковный Троице-Сергиев монастырь по ходатайству тамошнего игумена — старца Артемия, который согласился принять игуменство только при условии, что в монастырь «на покой» переведут Максима Грека.

Артемия и Максима объединяли любовь к книгам и вера в великую пользу просвещения. Артемий ратовал за распространение книжного учения среди всех сословий и утверждал, что «от учения бо разум прилагается, якоже в святых людях глаголется, еже и до смерти учитися подобает». И Артемий, и Максим Грек живо интересовались развитием печатного дела в России.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.