МАТЕРИНСКИЙ ЛЕС (1802–1819)

МАТЕРИНСКИЙ ЛЕС

(1802–1819)

24 июля 1802 года в доме 46 на улице Лорме в Виллер-Котре родился Александр под двойным знаком — негритюда и ретроспективной незаконнорожденности.

Двумя месяцами раньше его мать вместе с соседкой, как и она сама беременной, ходила на представление Полишинеля. Дьявола в спектакле звали Берлик. «Появление Берлика в особенности поразило мою мать. Берлик был черен как дьявол. С ярко-красными языком и хвостом. И говорил, будто хрюкал». Мари-Луиза едва не лишилась чувств: теперь уж точно у нее родится Берлик. Соседка ее успокаивает, шутит. «Подружки возвратились домой посмеиваясь; однако смех моей матери не был искренним, и она продолжала пребывать в уверенности, что произведет на свет младенца с черным лицом, красным хвостом и огненным языком». И чем ближе к родам, тем больше крепла эта уверенность. Ребенок во чреве, она не сомневалась, что это мальчик, брыкался не хуже дьявола, и когда он бил ножкой, она ясно чувствовала когти.

Александр родился лиловым от удушья: пуповина обернулась вокруг горла. Акушерка вскрикнула.

«— Боже! — прошептала моя мать, — он черный, не так ли?»

Акушерка не осмелилась возразить, ибо разница между черным и лиловым не слишком велика. Александр попытался заорать, но получилось только хрюканье.

«— Берлик! — вскричала она в отчаянии. — Берлик!..»

Присутствующий при родах врач освободил шею, перерезал пуповину, и Александр смог горланить по-человечески. Прекрасный мальчик девяти фунтов веса, сорока девяти сантиметров роста, с голубыми, как у матери, глазами, блондин с локонами, каковым он и останется вплоть до половой зрелости, когда волосы потемнеют и станут курчавыми, «с безупречно белой кожей, которой, как считала моя мать, я был обязан водке, употребляемой ею по настоянию отца во время беременности, и которая превратится в смуглую, когда локоны завьются мелким бесом». И, кроме того, не от «дьявольских» ли своих предков получит он чуть толстоватые губы. Прозвище Берлик сохранится за ним несколько лет.

Забавно, что жена столь ярко выраженного мулата, дважды уже рожавшая, впала вдруг в подобную фантазию. Младшая из ее дочерей умерла, однако старшей было уже девять, и ее никак нельзя было сравнить с моделями Рубенса. В письме к будущему маршалу Брюну Генерал пишет, что она «посылает ему тысячи воздушных поцелуев, сдувая их со своих черненьких пальчиков». Черненьких, надо думать, не от грязи. И тогда откуда этот ужас перед тем, что новорожденный мальчик будет походить на Берлика, черного дьявола с огненным языком и красным хвостом? Не идет же речь, по крайней мере (я едва осмеливаюсь это предположить), о тех же атрибутах применительно к другому Черному дьяволу — Schwarz Teufel? Предположение слишком богохульное, чтобы анализировать его далее. Ибо это означало бы, что весь романтизм пущен побоку, что полубог, воспеваемый во время столь долгих своих отсутствий, но ныне превратившийся в полуинвалида, здоровье которого и характер продолжали ухудшаться, а жизнь попросту убывать, и он цеплялся за нее вовсе не когтями, а мыслями о том, как бы ему не наставили рога, что этот банальный муж в плавном течении будней вдруг обнаружил бы какую-то невероятную свою гнусность, вот уж что никак не вяжется с прекрасным образом неутешной вдовы, ткущей ради воспитания сына эпическое полотно «Песни о Генерале», пересказанное выше и полное любви. Поэтому лучше предположить, что Мари-Луиза просто опасалась неких постоянных затруднений, связанных с цветом кожи как знака некоего дьявольского или дикарского происхождения и плохо преодолеваемых матерью и сыном в маленьком городе, если к тому же сидишь без копейки.

Что касается незаконнорожденности, то точка зрения Александра на этот предмет еще более удивительна. Он родился почти десять лет спустя после вступления его родителей в брак и через пятнадцать месяцев после возвращения его отца из плена. Когда же начал он писать свои Мемуары в 1847 году, на вершине славы, ему исполнилось сорок пять лет, то есть на год больше того, что прожил его отец. Тоскливо стареть, когда родитель твой остается в памяти молодым, отсюда и потребность вернуться к своим корням. С первых же страниц Александр защищается от клеветы своих хулителей, которых он не называет, о его будто бы незаконном рождении. «Я один из тех людей нашего времени, у которых оспаривают множество вещей. Вплоть до имени моего — Дави де ля Пайетри, которым я не слишком дорожу, поскольку никогда его не носил, и которое рядом с моим именем Дюма можно найти лишь в официальных документах, хранящихся у нотариуса, или же в гражданских актах, где я фигурирую как главное лицо или как свидетель».

Отсюда и потребность полностью обнародовать свое свидетельство о рождении, которое он приказывает доставить из Виллер-Котре. Здесь требуется одно уточнение. Дитя своих трудов, Генерал гордился именем, которое сам себе выковал. Поэтому в 1802 году Александр был записан просто Дюма. И только в 1813 он становится Дюма-Дави де ля Пайетри по просьбе его матери[10]. Пустяк, но зато теперь он может с полным правом торжествовать победу:

«Если бы я был бастардом, я бы просто-напросто смирился с прочерком, как это сделали самые знаменитые из бастардов, к каковым я никогда не принадлежал, и, подобно им, достиг бы такого физического и духовного совершенства, что имя мое приобрело бы собственную значимость. Но что делать, господа! Я не бастард, и публике вслед за мной следует смириться с фактом моей законности».

Затем он попытается отринуть и отцовскую незаконнорожденность. С этой целью он полностью воспроизводит и свидетельство о браке своих родителей, подчеркнув имя Тома Александр Дави де ля Пайетри, сын покойного Александра Антуана Дави де ля Пайетри, а также слова: «принимая также во внимание извлечения из их метрик», которых, однако, он не обнародует. Была ли в его распоряжении метрика отца? Знал ли он правду о первых его годах в Сан-Доминго? Все это не имело бы ни малейшего значения, если бы тема незаконнорожденности — расовой, социальной или семейной — не присутствовала бы с такой настойчивой очевидностью в его жизни и творчестве.

Вполне вероятно, что Александр никогда не сомневался в том, что был сыном своего отца, но, возможно, как у каждого, в его детстве или отрочестве был момент сочинения некоего «семейного романа», в котором видишь себя найденышем, а настоящий отец твой — король. Или раб. Писателю же «семейный роман» может послужить основой для многих книг. И Александру к 1847 году уже послужил для двух, и каких! Для «Антони», одной из лучших его пьес, о герое которой, бастарде по рождению, он скажет: «Антони — это я». И для одного из первых его больших романов «Жорж» — о мулате, бастарде в том смысле, в котором и в наши дни говорит о полукровках язык обыкновенного расизма.

К концу своей жизни Александр признается, что сделал «пятьсот детей»[11]. Если предположить, что речь идет не о книгах его, то к 1847 году он должен был уже произвести на свет примерно двести пятьдесят бастардов. Из них он признает лишь двух. И не узаконит больше никого. Что касается сына его Александра, то и тот должен был дожидаться сознательного возраста, чтобы обрести отца. Не следовал ли он безотчетно модели своего дедушки? Разумеется, нет! Ведь маркизик дал свое имя Генералу, когда тому исполнилось четырнадцать, а Александр срок сократил вдвое и, кроме того, детьми своими никогда не торговал, благодаря чему сын его получил возможность самолично продаться Второй Империи и ее нравственному порядку. И еще одна пикантная подробность: автор слезливого «Побочного сына» не нашел ничего лучше, как поторопиться сделать такого же русской княгине, на которой, правда, он потом женится, когда она овдовеет. В числе других — существенное различие между отцом и сыном: единственная супруга Александра Великого была бесплодна.

В июле 1802 года Генерал в Виллер-Котре совершенно не беспокоился ни по поводу негритюда, ни по поводу незаконности рождения. Явление на свет долгожданного сына он воспринимает под знаком мужественности. В письме к Брюну, которого он просит быть крестным отцом, рядом с сестрой Александра — крестной матерью, он расхваливает сложение младенца, восхищается его размерами. «Знаешь, если он и теперь будет продолжать расти с такой же быстротой, как во чреве матери, он, пожалуй, достигнет неплохих результатов». И дальше в постскриптуме: «Возвращаюсь к моему письму, чтобы сообщить тебе, что парень только что выдал струю выше своей головы. Добрый знак, не так ли?!» Это проявление мощи не становится менее достоверным, оттого что им пользуются в качестве апокрифа[12]. Так же, как тот факт, что, отказавшись вначале быть крестным отцом под предлогом, что все его прежние крестники умирали, а на самом деле из опасения прогневить Первого Консула, у которого Генерал по-прежнему был в немилости, Брюн в конце концов соглашается крестить по доверенности. Возможно, факты не идеально точны[13], но отнюдь не лишены политической значимости для момента, когда Александр их излагает, выбирая себе в крестные отцы одного из тех, кто будет убит роялистами в 1815 году во время Белого Террора.

Вскорости после рождения Александра Генерал официально получает отставку как следствие своего отказа Бонапарту отправиться в Сан-Доминго, чтобы восстановить там рабовладельческий порядок. Напрасно будет требовать он недополученные двадцать восемь тысяч пятьсот франков жалования плюс пять тысяч франков компенсации за плен, пожизненный консул и в скором времени император злопамятен, мелочен и скуп. На содержание семьи у Генерала имеются отныне четыре тысячи франков в год, из которых следует вычесть тысячу двести — плату за шикарный пансион Эме в Париже. Конечно, это еще не нищета, да и кое-какие сбережения Генералу удалось сделать, судя по тому, что он переезжает из Виллер-Котре в расположенный неподалеку замок Фоссе, который он снимает у хозяев.

Отсюда начинаются воспоминания Александра. У него большая черная собака по имени Трюфель, которая служит ему для верховой езды. И первое в жизни горе он испытывает от смерти собаки. Генерал не отступает от прежнего образа жизни. Он держит четырех слуг: кухарку, садовника, который снабжает Александра лягушками и ужами, сторожа по имени Моке, которого «замучила» соседка: сначала сглазила, а теперь каждую ночь является и топчется у него на груди когда в галошах, а когда в сабо, что даст сюжет одной из самых смешных новелл, включенных в Мемуары[14]. Четвертый слуга в доме — «негр, лакей моего отца по имени Ипполит, черный дурень, глупости которого становились пословицами». Так однажды, когда Мари-Луиза попросила его внести в дом цветочные горшки из страха, что цветы могут замерзнуть, он выкинул цветы, а горшки сложил на кухне. Или упустил птичку, открыв дверцу, чтобы проветрить клетку. Итак, «Ипполит, превосходный пловец и бегун, неплохой наездник, был, как я уже сказал, далек от того, чтобы умственные его способности соответствовали физическим качествам». Но как бы черны и глупы они ни были, Александр по примеру отца всегда будет держать слуг, отвечающих потребностям малой негритянской доли своей натуры.

Однако и Ипполит не всегда делал одни лишь глупости. Однажды трое молодых людей попросили у Генерала разрешения искупаться в канале, который окружал замок. Плавать они не умели и, оказавшись на глубине, стали тонуть. Ипполит и Генерал бросились в воду. Глупейший выудил двоих, а умнейший довольствовался оставшимся. Мари-Луиза, мать-наседка, воспользовалась происшествием, чтобы предостеречь Александра от игр на берегу канала. Послушный сын урок запомнит. Но что более всего поразило его в этой сцене, так это «изумительные, особенно в сравнении с тщедушным и невыразительным Ипполитом, формы моего отца, формы, для создания которых, казалось, сплавили воедино статуи Геракла и Антиноя». Отныне Александр без устали будет моделировать собственное тело по образцу и подобию своего отца. И уже в юности в этом преуспеет, если верить свидетельству Виктора Пави: «Я восхищался этой гибкой и мощной мускулатурой, столь редко сочетающейся с преимуществами рассудка и духа»[15]. В июне 1805 года Генерал, «страдая и нигде не находя себе места, гонимый этой потребностью к перемене мест, которая преследует тех, кого торопит смерть», покидает замок Фоссе и поселяется в Антий, в загородном доме значительно более скромных размеров. Охота к перемене мест неотделима от финансовой ситуации, которая не перестает ухудшаться. Ухудшается и здоровье. Он посещает доктора в Санлисе, который рекомендует ему проконсультироваться у Корвисара в Париже. Он едет вместе с семьей.

Об этом первом приезде в Париж Александр сохранит самые живые воспоминания. Во-первых, о посещении сестры в пансионе. Это был час перемены, и, заметив хорошенького малыша, «весь пансионат обрушился на меня, как стая птиц». Привычное общество Ипполита и Моке, а также ужей и лягушек, не слишком хорошо подготовило Александра к полученной порции поцелуев и ласк. Он отбивался руками и ногами, пока барышни не отступили. За всю его жизнь это был единственный приступ женоненавистничества. Была мода на серьги, и ему прокололи уши — операция, почти столь же неприятная, как оказанный ему барышнями прием в пансионате. Родители ведут его в Комическую оперу на «Поля и Вирджинию». Кроме перемен декораций, более всего поразила его то, что «Вирджиния была глубоко беременна».

На следующий день Мюрат и Брюн пришли обедать. Оба стали маршалами Империи. Завидовал ли им Генерал, сожалел ли о своей непричастности к удаче Бонапарта? Ничто не позволяет это утверждать. Он чувствовал, что умирает, вопреки утешительным словам Корвисара, который его консультировал. Вскоре его жена и дети познают нужду, поскольку перестанут получать пенсию. И он отрекомендует их «Брюну, который ничуть не изменился, но и Мюрату, вовсе охладевшему». Оба обещали сделать все, что в их власти. Прежде чем они уйдут, и, как бы рассчитывая тронуть того и другого, Генерал сажает Александра верхом на саблю Брюна, и тот скачет вокруг стола со шляпой Мюрата на голове. Через десять лет обоих маршалов расстреляют.

В эти парижские дни Дюма нашли приют у Долезов. Жену звали Манет, и поскольку она в прошлом была красавица, Александр заподозрил, что его отец «был другом жены до того, как стал другом мужа». Когда же? Мишель Серафен Долез служил хирургом в Северной армии[16], которой командовал Генерал. Но не означает ли это тогда, что новоиспеченный супруг, так страстно влюбленный в Мари-Луизу, наставлял ей рога? И со сколькими же женщинами? Об этом эпос, как известно, умалчивает. За исключением того периода, когда «истинный сын семьи», перебесившись, предстанет героем чистым и целомудренным, верным Даме своей мечты. В действительности все было иначе, и последующие события засвидетельствуют, что полубог полностью обнаружит свою человеческую сущность.

Возвращение, но уже не в Антий, а снова в Виллер-Котре. Генерал снова в старой гостинице, где вынужденные расстаться с ней родители Мари-Луизы тоже живут в качестве постояльцев. Вопреки язве желудка, которая его терзает, Генерал выглядит совсем недурно и намерен извлечь максимальную пользу из последних дней своей жизни. Иногда без участия Мари-Луизы и, следовательно, за пределами эпоса. Однажды в октябре 1805 года за ним прислали кабриолет. Он сажает Александра с собой. Они едут через парк Виллер-Котре и останавливаются у шлагбаума, запертого на ключ. Генерал выходит из экипажа, хватает шлагбаум и в доказательство того, что он сохранил свою силу, одним движением отдирает его от каменной тумбы. Кабриолет едет дальше и прибывает в Монгобер. Их ведут к красивой молодой женщине лет двадцати пяти — Полине Бонапарт, принцессе Боргезе, уже расставшейся со своим мужем.

«Она не встала навстречу моему отцу. Протянула руку и чуть приподняла голову, вот и все. Отец хотел сесть на стул рядом с ней, но она усадила его у своих ног, положила ноги ему на колени и кончиком своей туфли играла пуговицами на его платье.

Эта нога, и рука, и вся эта очаровательная маленькая женщина, белокожая и пухленькая, рядом со смуглым Геркулесом, все еще красивым и мощным, несмотря на испытываемые им страдания, представляли собой самую восхитительную картину, которую когда-либо можно было увидеть».

Александр засмеялся от удовольствия. Полина Бонапарт подзывает его и дарит черепаховую бонбоньерку, инкрустированную золотом. Прежде она вынула из нее конфеты, и не без умысла. Генерал тоже заметил эту предосторожность Полины и «высказал ей свое замечание. Она склонилась к его уху, шепотом проговорила несколько слов, после чего оба принялись хохотать. В этот момент бело-розовая щечка принцессы коснулась темной щеки моего отца; он показался еще смуглее, она — еще белей. Оба были великолепны». Полина оказалась совершенно права, лишив Александра возбуждающего лакомства: ни в этом возрасте и ни в каком другом у него не будет никогда потребности в стимуляторах.

Трубят рога, псовая охота несется по парку. Принцесса просит Генерала поднести ее к окну, ей не хочется ходить. Он берет ее на руки. Мимо пробегает олень. Она делает охотникам знак платком. Они ее приветствуют. И Генерал относит ее на канапе. Концовка подана весьма деликатно: «Не знаю, что происходило за моей спиной. Всем моим существом я был вместе с оленем, который только что промчался по аллее, с собаками, с охотниками; все это было мне гораздо интересней, чем принцесса» и чем любимый папочка. Говорят, Наполеон питал к Полине более чем слабость, и Генерал мог утешить себя тем, что, вместо денег, которые был должен ему брат, смог добиться бесценных сокровищ сестры.

При всем при том последние месяцы печальны. Последняя стадия анемии не позволяет Генералу больше ездить верхом, характер его катастрофически портится, он не выносит ничего и никого. За одним лишь исключением. Нет, это не Мари-Луиза, это Александр, которого он по-прежнему любит брать на колени. Он умирает 26 февраля 1806 года. Но до смерти расизма еще далеко. Тьебо, генерал, получивший от Империи баронство, но не переставший быть пустомелей («Лично я, случись мне произвести на свет черномазого, предпочел бы вместо этого проделать операцию, прямо противоположную той, что связана со Святым Духом»), так вот, этот баронишка берется за написание надгробного слова для Генерала[17]. Перечислив с достаточной объективностью кое-какие из подвигов Генерала, он добавляет: «Но при всем рвении и отваге бедного Дюма, при всем том, что ему смело можно дать звание лучшего солдата в мире, он не был создан, чтобы быть генералом; со времен консулата его масть сослужила ему такую же дурную службу, как сослужила бы неспособность к военному делу, по возвращении из Египта он был освобожден от воинской повинности». К счастью, заключительная часть речи обнаруживает, что даже у самого ничтожного барона могут сохраниться человеческие чувства и в порыве благодарности он может вскричать с истинным благородством: «Я узнал о его смерти с глубокой печалью; я был привязан к нему по причине той доброты и изящества обращения, Которые он проявил ко мне во время нашей общей экспедиции в Тироль. Он единственный цветной, которому я готов простить его кожу».

В 1838 году Александр напишет «дорогим соотечественникам» на Гаити, предлагая им воздвигнуть памятник во славу своего отца. Ответ неизвестен, возможно, его и не было вовсе. И Александру не останется ничего другого, кроме как переписывать и выделывать эпос, созданный вместе с матерью, целый том, единственный мавзолей, который сохраняет свою ценность в веках.

После смерти отца смерть бабушки Лабуре спустя неделю проходит почти незамеченной, Александр не сохранит о ней ни малейшего воспоминания. Сестра возвращается из пансионата, за который Мари-Луиза не может больше платить. У нее нет никаких средств. Она обращается ко всем старым друзьям Генерала — Брюну, Мюрату, Ожеро, Ланну, Журдану с просьбами вступиться за нее, помочь добиться пенсии. Наполеон отказывает наотрез и грубо одергивает Брюна, когда тот позволяет себе настаивать. Мари-Луиза едет в Париж просить аудиенции у императора, тот отказывается ее принять. Она возвращается в Виллер-Котре и поселяется вместе с детьми в бывшем родительском отеле, рядом с отцом, в комнате, где жил Генерал. Поскольку она не работает ни по дому, ни вне дома, можно предположить, что дедушка Лабуре раскошелился.

Итак, Александр спит в одной комнате с двумя женщинами. И если и выходит из материнской спальни, то для того, чтобы идти либо к одной из кузин Фортье — Мари-Анне и Мари-Франсуазе (последнюю он называет «мама Зин»), либо к мадам Даркур, дочь которой Элеонора «почти вырастила» его. Вот, по крайней мере, три матери, признанные им в качестве законных. Любопытно то, что Мари-Луиза, столь одержимая во всем, что касалось ее обожаемого сына, делит таким образом свое материнство с другими женщинами. Наиболее вероятное объяснение заключается в свойственных ей, как и Генералу, состояниях депрессии, во время которых она не в силах им заниматься.

Фортье, как и Даркуры, принадлежали к местной мелкой буржуазии. Навещая время от времени Девиоленов, их бедные родственники Дюма оказывались в социальной среде, расположенной гораздо выше на иерархической лестнице. Прекрасный дом, большой сад, разбитый частично на французский, частично на английский манер. Здесь тоже нет недостатка в женском обществе: четыре дамы на две особи мужского пола. Глава семьи — Жан-Мишель Девиолен, вторым браком женатый на кузине Мари-Луизы. Это, как пишет Александр, «человек, которого я более всего боялся и тем не менее более всего любил после отца». Папаша Кнут как будто того же возраста и такого же роста, как Генерал, сложен, стало быть, «как Геракл, одет, как вепрь, и столь же общителен, как животное, с которым мы позволили себе его сравнить». Он исполняет функции лесничего Виллер-Котре и царствует на пространстве примерно в двадцать пять тысяч гектаров крупного строевого леса, «прекрасных буков в блестящей серебристой обертке, прекрасных дубов с темной шершавой корой!» Папаша Кнут, разумеется, домашний тиран, ни тени улыбки, всегда чертыхающийся, бранящийся, пугающий семью и слуг. Этот терроризм сочетается с черным юмором. Когда его супруга сделала его отцом в седьмой раз и снова принесла девочку, он спросил, указывая на младенца, не потому ли так вопила мадам Девиолен, что производила на свет этот «эмбрион». Получив от акушерки утвердительный ответ, он пожал плечами: «Когда у меня кончится запор, результаты моих стараний будут куда больше».

Рядом с достойной буржуазией — аристократия. Мягкий нрав, улыбающееся лицо, жена — прекрасная хозяйка, сын, три дочери, — все это принадлежит Жаку Коллару, персонажу менее живописному, чем Девиолен, его близкий друг. Близким другом был ему и Генерал. Отсюда его назначение официальным опекуном Александра, которого он охотно принимает у себя в замке Виллер-Элон. Это любимый дом Александра, у которого от рождения прекрасный вкус. Хотя Коллар и был опекуном, Александр никогда не считал его заменой отцу. По принадлежавшей ему великолепной Библии Александр досконально изучит Священную историю из чистого удовольствия.

С пяти лет мать учит его читать, а сестра — писать. Успехи в своем раннем обучении Александр приписывает своему желанию узнать, что написано в прекрасно изданном томе Бюффона с цветными гравюрами, который принадлежал мадам Даркур. Его воспитание дополнено «Робинзоном Крузо», «Письмами Эмилии о мифологии» Демустье (уроженца Виллер-Котре) и «Мифологией юношества». В результате на пороге отрочества Александр предстанет почти совсем непросвещенным. Конечно, это не совсем точное определение, поскольку его детство было вскормлено всевозможными мифами — еврейскими, греческими, латинскими и христианскими, питающими основные темы западной литературы. Он запомнит главное, благодаря удивительной памяти, а также постоянному и беспорядочному чтению всего, что под руку попадет, в частности, «Дневника Империи» («Journal de l’Empire») с его бесконечными сводками военных побед, и очень рано приобретет «странное самомнение». Он болтает и судит обо всем. Ему семь лет, он у Девиоленов.

За завтраком папаша Кнут звонит слуге:

«— Мас, — говорит он (слугу звали Мас), — раздобудьте газету и принесите нам.

— Ах, мой кузен, не стоит труда, — говорю я, скрещивая руки за спиной, — я читал газету, нет ничего интересного, кроме заседания в Законодательном корпусе».

Ответная реплика папаши Кнута была молниеносной — ногой под зад, единственное телесное наказание, которое получил Александр за всю свою жизнь. Правда, он быстро нашел утешение в безграничном восхищении женщин. Их глаза помогли ему научиться одновременно искусству рассказчика и искусству нравиться женщинам с помощью рассказываемых им историй. Тогда-то их и не оторвать от губ рассказчика, и они, хоть святые, хоть светские, будут требовать все новых историй. Среди его первых обожательниц оказалось несколько благочестивых дам третьего возраста, и среди них почтенная госпожа Пивер. Она не только с восторгом слушала рассказы вундеркинда, но захотела и почитать его книжки. Он решил ее разыграть. И принес ей «Волшебную лампу Аладдина». Через неделю она вернула книгу и потребовала другую. На следующий день он снова принес ей «Волшебную лампу», и так в течение года мадемуазель Пивер пятьдесят два раза кряду читала все ту же «Лампу». В конце концов Александр спросил, хочет ли она и дальше знакомиться со сказками «Тысячи и одной ночи». Нет, она была удовлетворена вполне, но только поинтересовалась, почему всех персонажей зовут одинаково — Аладдин.

Сыну Генерала положено было пройти полный курс аристократического воспитания, пусть хоть со скидкой. За десять франков в месяц Мари-Луиза добывает ему скрипача-учителя. «Папаша Гиро <…> был настоящий гофмановский музыкант, высокий и худой, в коричневом сюртуке и в парике, который имел обыкновение следовать за шляпой мэтра всякий раз, когда он снимал ее, здороваясь. Поэтому Гиро, дабы устранить эту незадачу, решил пользоваться париком лишь по воскресным и праздничным дням. В обычные дни парик заменялся на черный шелковый колпак, который Гиро яростно натягивал на уши, когда его ученики играли слишком уж фальшиво». Что постоянно происходило во время игры Александра, который по истечении трех лет не научился даже настраивать инструмент. И папаша Гиро отказывается продолжать уроки, у него совести не хватает тянуть деньги с бедняжки мадам Дюма.

Освободившись от скрипки, Александр раздобывает себе учителя фехтования в лице некоего обитателя дома призрения нищих. Папаша Мунье осел там по причине неумеренной любви к бутылке, а также потому, что некогда ему проткнули горло рапирой. Не имеет значения: в фехтовании натощак важен показ, а не речи.

«Среди всего этого, мечтая лишь о саблях, шпагах, пистолетах и ружьях, я оставался трусишкой». На самом деле он просто был подвержен головокружениям, что стоило ему насмешек и шуток со стороны сестры и кузин Девиолен, в особенности Сесили, настоящего сорванца, которая предсказывала ему, что «самое лучшее, что он может сделать, так это стать семинаристом».

Кроме этого недуга — страха перед пустым пространством — на самом деле, были у Александра страхи и пострашней, следствие его слишком богатого воображения. Странно то, что, если совсем маленьким он играл с лягушками и ужами (правда, при этом всегда присутствовал Генерал, чтобы защитить его в случае возникновения малейшей опасности), то теперь им овладел настоящий ужас перед змеями. Гигантский удав удирает с одной из гравюр Бюффона, чтобы сожрать его, если он один в комнате. В саду у Девиоленов два безобидных ужа в стойке на хвостах кажутся ему гидрами. И в панике он бежит от них. К счастью, папаша Кнут приходит на выручку и ударом трости сражает несчастных рептилий. С этого часа он представляется Александру «Гераклом, укротителем монстров», удачнейшей из реинкарнаций Генерала.

Кроме того, случаются долгие приступы слез, без причины, из чистого удовольствия. Когда у матери это вызывает беспокойство, он представляет ей единственный логический довод, говоря о себе в своем «странном самодовольстве» в третьем лице: «Дюма плачет, потому что у Дюма есть слезы». И между тем он не проронит и слезинки на похоронах матушки Зин в 1807 году, равно как и на похоронах деда своего Лабуре в 1809 году»[18]. Кроме смерти моего отца, ни одна из последующих смертей не произвела на меня ни малейшего реального эффекта. Все претворялось в обычную каждодневную прогулку на кладбище. И еще один холмик прибавлялся к уже имевшимся, которые моя мать называла своим садом», имея в виду, что сад, прилегавший к их новому жилищу на улице Лорме, неподалеку от родного дома, ей не принадлежал. Теперь они живут не так тесно, как в гостинице. У Александра могла бы быть отдельная комната, однако Мари-Луиза не соглашается оставлять спящего сына без присмотра и проводит ночи не просто в той же комнате, но «в том же алькове», то есть можно предположить — в двуспальной кровати. Эта физическая близость к матери продлится еще долго, и Александр получит право на отдельную комнату уже будучи молодым человеком, накануне вступления в первый свой любовный роман, ибо страсть его к матери мы в расчет не принимаем.

Недурно было бы спросить, на что живут Дюма. После смерти отца Мари-Луиза унаследовала пятнадцать гектаров земли, но «на доход от этих земель невозможно было существовать; они приносили не более двух процентов». Ей приходится заложить их очень быстро, что также было невыгодно. Сверх того, в надежде на дом и сад надо было платить пожизненную ренту некоему бессмертному старику, который умрет лишь в 1820 году в возрасте девяноста трех лет, получив за свой дом в четыре раза больше его стоимости. Неизвестно, оставил ли папаша Лабуре своей дочери какие-то сбережения, которые, будучи хорошо помещены хотя бы у нотариуса напротив по имени Арман Жюльен Максимильен Меннесон, могли бы при строгой экономии спасти положение. Но никакого другого варианта для вдовы Генерала не существовало, если не считать дружеского гостеприимства Девиоленов и Колларов и получаемой от них денежной милостыни. Еще меньше можно представить себе жизнь ее без материальной помощи (бескорыстной или нет — неизвестно) нотариуса Меннесона. Последний вовсе не был филантропом, а Мари-Луиза хранила безутешность, хотя и была очень мила в свои сорок лет. И потом при ней всегда «дуэнья» в лице Александра, живущего в том же алькове. И, следовательно, последняя гипотеза зла, глупа и безосновательна.

Как бы то ни было Александр не голодает, хотя он «высок и худ, как жердь». В 1812 году Наполеон предпринимает русскую кампанию, и Мари-Луиза мечтает дополнить моральное воспитание Александра. Все ее просьбы о стипендии в императорском лицее были отклонены. Тут как раз она получает от одного из своих кузенов, аббата Консей, наследство в сумме полутора тысяч франков. Покойный Консей оставил для любого из своих родственников, который этого пожелает, стипендию для обучения в семинарии Суассона[19]. Мать печется лишь о благе своего дитяти, и Мари-Луиза приносит себя в жертву: отныне она будет спать одна. Однако «надо было как-то уговорить меня поехать в эту семинарию, что было нелегко. Никаких доводов рассудка по отношению к кюре для меня не существовало». Мари-Луиза настаивала несколько недель подряд, просила, умоляла. В конце концов Александр уступил. Собрал вещи. Непосредственно при его отъезде мать не плачет. Он страшно удивлен и думает, что она счастлива от него освободиться. Замечает, что не взял чернильницу. Берет двенадцать су, заходит в магазин. И встречает там Сесиль Девиолен, зловещее предсказание которой (он кончит в семинарии) как раз и сбывается. «При виде меня она страшно обрадовалась. Наконец-то ей представился случай высказать мне прямо в лицо, что она желает всяческих успехов в избранной мною карьере и обещает, что, как только я буду посвящен, она устроит мне место директора этой семинарии».

Эти насмешки открывают ему глаза: стало быть, отныне он никогда не сможет нравиться женщинам вне мессы или исповеди; невыносимо. И, кроме того, надо ведь как-то наказать несносную мать, которая согнала его со своего ложа. На двенадцать су он покупает хлеба, колбасы и отправляется к Буду, хромому Геркулесу, безобразному Гаргантюа. Буду способен съесть дневной рацион сорока охотничьих собак, за которыми он присматривает, и бедные животные хиреют не солоно хлебавши, он может с жадностью проглотить подряд двадцать четыре цыпленка, теленка целиком за отсутствием быка, но беглых маленьких детей он пожирать не склонен. Он принимает Александра в своей лесной хижине, обучает его искусству ловить птиц на смолу, когда они приходят пить из лужи. В три дня глухой лес примиряет Александра с матерью, и он возвращается спать с нею рядом. Урок достиг цели, и Мари-Луиза горячо принимает блудного сына, «злой», — только и говорит она ему, нежно целуя.

Учиться он будет в Виллер-Котре, в коллеже аббата Грегуара, «порядочного человека», «достойного человека», «святого человека». И, разумеется, не его страшится Александр, а того приема, который окажут ему однокашники. «В том возрасте, в каком я тогда пребывал, другие дети города не слишком-то меня жаловали; я был тщеславен, нахален, спесив, безмерно самоуверен и полон восхищения своей маленькой персоной». Прием «на новенького» был суров. При его появлении во дворе коллежа «все ученики расположились на бочках, подражая позе и действию брюссельского Манекена-пис. То был день пуска всех фонтанов по случаю моего прибытия». Вымокший и благоухающий с ног до головы, он принялся плакать. Появляется аббат Грегуар и осведомляется, в чем дело. Александр доносит. Батюшка бьет виновных железной линейкой по пальцам, задает им переписать на завтра по триста стихов и оставляет без обеда. К Александру это не относится, и он удручен, предчувствуя репрессии. Они умеренны. Против него выставляют лишь одного борца — Блиньи, сына торговца сукном, двумя годами старше Александра, но Александр выглядит гораздо старше своих лет. Его первая дуэль длится недолго: Блиньи обращается в бегство. Воспитанные по-спортивному, школьники аплодируют победителю. Убегая, Блиньи уронил книгу.

«Я считал, что победитель имеет полное право на трофеи, добытые у побежденного; я подобрал книжку и унес ее с собой.

Но, унося, я ее открыл.

Это был «Онанизм» М. Тиссо.

Ничего не понимая в этом названии, я спокойно позволил маме забрать книгу и спрятать ее.

Двумя годами позже я ее нашел и прочитал.

Если бы прочтение это состоялось в день моей победы, оно было бы бесполезным, потому что не достигло бы моего понимания.

Но двумя годами позже оно послано было Провидением».

Дело в том, что, по Тиссо, мастурбация производит ужасающий эффект. Она влечет за собой импотенцию и бесплодие, глухоту и слепоту и кое-что еще похуже. Александр в результате прибегает к ней в умеренных дозах. Добрую службу сослужил ему некоторое время спустя сын оружейника, который «умер от изнурения. Меня привели к его смертному одру, и это видение продолжило мое излечение, начатое М. Тиссо». Что значит власть книг! Как достоин восхищения доктор Тиссо, чей «Сельский врач» спас в своей время Генерала от отравления мышьяком, а «Онанизм» предостерег Александра от смерти еще более ужасной.

Новый персонаж появляется в жизни Александра — Виктор Летелье, его будущий зять. Оказывается, можно быть налоговым инспектором и влюбиться в бесприданницу, да еще при этом стараться понравиться ее родственникам. С этой целью он дарит Александру карманный пистолет. Немедленная и вволю стрельба в городском парке под восхищенными взглядами сбежавшихся мальчишек, и Александр щедро отдает руку своей сестры Виктору. Что касается Мари-Луизы, то она становится еще осторожней: подарок глупый, и несчастный случай может произойти каждую минуту. «Всякий раз, как возникал вопрос о ружье, пистолете или каком-нибудь другом огнестрельном оружии, моя мать видела, как я возвращаюсь бледный и окровавленный, как господин Данре из Вути [который сам себя нечаянно ранил], и так пугалась, что мне самому становилось ее жаль». Александр отказывается расстаться с пистолетом, угрожает снова бегством в леса. Обычно Мари-Луиза выполняет все прихоти своего сына, но на этот раз — нет, ведь речь идет о его жизни. Она приказывает сельскому полицейскому Турнемолю разоружить запальщика. Александр защищает свою честь.

Испив чашу стыда до дна, Наполеон возвращается из России, оставив там замерзать Великую Армию. 1813 год, немецкая кампания, Наполеон отступает. В Виллер-Котре один из товарищей Александра Станислав Пико смертельно ранен на охоте, и этот несчастный случай, как никогда прежде, обострил мысль Мари-Луизы о том, что ее разъединственный сын может взять в руки огнестрельное оружие. 1814 год, французский поход, призывают шестнадцатилетних, матери начинают громко роптать на детоубивца, а Мари-Луиза в ужасе: через четыре года очередь Александра идти на смерть ради того, кто обрек их на нищету. Подходят пруссаки и русские со своими грозными казаками, грабителями и насильниками. Чтобы отвратить от себя несчастья, Мари-Луиза готовит им гигантский котел фасоли с бараниной, надеясь, что этого вкупе с бочкой суассонского вина будет достаточно для переключения их прежних намерений на гастрономические. Эти надежды не помешали ей зарыть в саду тридцать золотых луидоров и оставить за собой два места в подземной каменоломне, куда уже спряталась половина населения.

Но подошли вовсе не казаки, а маршал Мортье, и французские солдаты с полным пониманием дела ели фасоль с бараниной. Услышав ночью перестрелку и увидев, что утром Мортье снял лагерь, Мари-Луиза принимается за приготовление нового котла фасоли с бараниной. Но и пять дней спустя — ничего похожего на казаков. Но нельзя же дать пище испортиться! В результате у Александра расстройство пищеварения. Идут бои за Бар-сюр-Об, Ля Фер, Мо, враг совсем рядом, и снова потихоньку сбирается третья фасоль с бараниной. Отряд казаков ураганом проносится по Виллер-Котре, сразив по дороге соседа — чулочника Дюкудрея. Похоже, фасоль с бараниной не слишком надежная защита, и Мари-Луиза оставляет ее на служанку (можно быть очень бедным и нанимать того, кто еще беднее тебя), берет Александра за руку, и оба бегут укрываться в каменоломне.

Сутки спустя самый смелый из беглецов идет на разведку. Казаки улетучились. Но Мари-Луиза не торопится вернуться в Виллер-Котре и просится погостить к фермеру Пико, тому самому, сын которого погиб на охоте. Проходит несколько дней. Слышна канонада. Ночью 20 марта Александр видит сон, будто бы казаки спускаются в каменоломню, продолжение истории видится смутно, а может быть, он просто проснулся. Мари-Луиза верит в плохие сны и решает бежать в Париж. Едва успев отрыть в саду луидоры, мать с сыном Дюма отправляются в конном экипаже в компании с неким приказчиком по имени Крете и его дамой сердца мадемуазель Аделаидой, немолодой и горбатенькой, с «лицом в несколько тысяч ливров годового дохода», утверждающим, что истинная красота может быть лишь внутренней. 21-го они ночуют в Нантёйе, 22 марта приезжают в Мениль-Амело и там остаются. Недолгая прогулка в Париж, чтобы увидеть парад Национальной гвардии. Издалека Александр видит трехлетнего сына Бонапарта, в пользу которого Наполеон вскоре подпишет отречение от престола. Он замечает также на улицах проституток и никак не может понять, с какой целью они пристают к прохожим. Поскольку враг продолжает продвигаться в сторону Парижа, Мари-Луиза решает вернуться в Виллер-Котре. По дороге домой она узнаёт, что город захвачен неприятелем. Казаки обнаружили каменоломню и сотворили «в темноте гнусности, которые, будь они совершены при свете дня, заставили бы солнце опустить вуаль из облаков». Так сон Александра спас честь Мари-Луизы.

Они сворачивают в сторону Крепи-ан-Валуа и останавливаются у Милле, старший сын которого — врач. Появляются прусские кавалеристы. Но их атака отбита французскими гусарами. Александр наблюдает битву из первого ряда ложи — из мансарды. Он сохранит о ней такое сильное впечатление, что почти сорок лет спустя его рассказ похож на заметки военного корреспондента, отредактированные великим писателем:

«Первым в бою пал пруссак; он скакал, склонив голову к шее лошади и выгнув спину, когда удар клинком вскрыл ему спину от правого плеча к левому боку и на мгновение как бы опоясал его красной орденской лентой!

Рана была не меньше двенадцати — пятнадцати дюймов в длину.

Другие погибшие на моих глазах пали один от удара по голове, который рассек ему лоб, другие — от колющего оружия или от пистолетных выстрелов.

Затем пруссаки, наголову разбитые через десять минут от начала боя, снова доверились быстроте своих коней и ускакали во весь опор.

Началось преследование.

Вихрь закружился и умчался, оставив после себя на дороге троих-четверых поверженных».

Сейчас или никогда надо сказать о стиле изложения. Он весьма точно передает характер стычки и вместе с тем постоянно преобразует ее в хореографическое действие. Доктор Милле перевязывает раненых без различия национальной принадлежности. Александр держит тазик с водой — суровая школа для мальчика двенадцати лет. Мари-Луиза и другие женщины превращаются в сестер милосердия. Париж пал 31 марта. 20 апреля Наполеон отправляется на остров Эльбу, Людовик XVIII прибывает в Компьен в обозе неприятеля, а мать с сыном Дюма уже в дороге по направлению к Виллер-Котре.

Предсказывать будущее по снам — семейный обычай. В этом деле Мари-Луиза значительно превосходит Александра. За год до Реставрации она ее почуяла и поэтому в 1813 году официально прибавила к фамилии Дюма фамилию маркизика. Сыну республиканского генерала не на что было надеяться при новой власти, зато Александр Дави де ля Пайетри мог получить стипендию или стать пажем. Его опекун Коллар собирается в Париж для выражения своих верноподданнических чувств Людовику XVIII, у него такие знакомства — Талейран, герцог Орлеанский, уж он-то сможет добиться какого-нибудь местечка для своего питомца, да и для нее тоже. Однако с момента бегства Александра Мари-Луиза не намерена больше ничего решать, не посоветовавшись со своим маленьким мужчиной, который, кстати, растет, к какой фамилии желал бы он быть причисленным. И пусть хорошенько подумает, прежде чем дать ответ.

«Ах, матушка, тут нечего и думать! — воскликнул я. — Меня зовут Александр Дюма и никак иначе. Я знал моего отца и вовсе не знал деда; что бы подумал отец, который пришел проститься со мной в самый момент своей смерти, если бы я отрекся от него ради имени, которое носил мой дед?»

Разумом Мари-Луиза страшилась такого ответа, но сердце ее оценило эту абсолютную верность, подобную ее собственной. Коллар возвращается из Парижа с табачной лавкой в кармане. Александр скрипит: «Чистая античность: вдова Горация Коклеса Тирольского, торгующая табаком!» Всю оставшуюся жизнь табак вызывал у него отвращение. Реставрация имела не только счастливые последствия, ибо аббат Грегуар лишился своего диплома хозяина пансиона. Зато он мог давать частные уроки. И Александр учится дома латыни. Чтобы не носить с собой каждый день Вергилия и прочих Тацитов вместе с переводами оригинального текста, батюшка (таких только и дурачить!) запирал тома на ключ в сундучке. Александр снимает петли, а потом аккуратно возвращает их на место. В результате он великолепен в вариации и абсолютно беспомощен в теме.

Сын табачника должен уметь считать. Обле, школьный учитель, принимает к тому меры, но очень мало вдохновляет Александра. Из четырех правил арифметики он сумел одолеть лишь три и в мемуарах настаивает на этом: «Да и сегодня я не способен ни к какому делению», и даже если речь идет об авторских правах и пропорциональном или обратно пропорциональном распределении между его сотрудниками, Александр как-то ухитряется жонглировать процентами, дробями с помощью трех правил.

Однако Обле оказался превосходным преподавателем каллиграфии. Ученик не замедлил сравняться с учителем в пяти видах прописей: гусиным пером, с нажимом, тонким штрихом, с завитушками, с сердечками и розетками.

Александру тринадцать лет. Он мало прилежен в катехизисе, но поразительно современен в религии, прежде чем станет столь же современен в литературе: за полтора века до Второго Ватиканского собора он потребовал и добился от своей матери разрешения читать молитву по-французски. Несмотря на этот галликанский авангардизм, батюшка договаривается с местным кюре, чтобы именно Александр публично произносил обеты Крещения. Он заучивает их наизусть, а вслед за тем благоговейно погружается в «Письма Элоизы и Абеляра». Мари-Луиза прямо-таки вырывает у него из рук злополучный том, видя в нем странный способ подготовки к первому причастию. При всем том одевает его к причастию во все новое.

«На мне были нанкиновые кюлоты, жилет из белого пике и сюртук василькового цвета с металлическими пуговицами — всё в исполнении Дюлоруа, лучшего портного в Виллер-Котре.

Белый галстук, батистовая сорочка и восковая свеча за два ливра дополняли мой туалет».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.