20 АПРЕЛЯ — 3 МАЯ 1944 ГОДА. МОСКВА
20 АПРЕЛЯ — 3 МАЯ 1944 ГОДА. МОСКВА
Вот уже почти три недели Алексей Силыч Новиков-Прибой лежал в кремлёвской больнице. Ему была сделана операция, но надежды на выздоровление не было: подтвердился неутешительный диагноз.
Силы покидали Силыча. А когда-то ему самому и всем, кто его хорошо знал, казалось, что они беспредельны, что запас здоровья и выносливости бывалого моряка и заядлого охотника, о чём буквально ходили легенды, никогда не иссякнет. Теперь же он ясно и спокойно понимал, что скоро причалит, как сам говорил, к своей последней пристани. Но держался мужественно. Сознание было ещё ясным, за исключением тех моментов, когда накатывала невыносимая боль, но её снимали уколами, и через недолгое время тумана и забытья можно было снова вернуться мыслями к сегодняшнему дню или к воспоминаниям.
Был Саша Перегудов с Ниной… Саша похлопотал, чтобы пропустили, а то ведь только Марию пускают. А позавчера Нина привела под окна Олечку. До окна потихоньку доковылял. Они махали ему, радовались, что разглядели. А Иришка корью захворала, в больнице лежит, доченька его любимая, умница. Но ничего, к 1 мая все дома соберутся.
Доктор обещал, что скоро будет легче. А вот не легче… Пока не легче. Но он никому об этом не скажет. Только доктору можно.
Алексей Силыч захотел вспомнить поподробнее, что говорил Перегудов, что — Нина. Подбадривали. Нина, правда, мало говорила. Смотрела и плакала. А он хорохорился: моряки так просто не сдаются, мы ещё повоюем! Вон наши немцев как погнали — так и он болезнь прогонит. Потом смеялись. Сейчас уж и не вспомнить, над чем же они так смеялись, да мало ли забавных случаев у них на охоте бывало… Хотя нет, это они с Перегудовым Севастополь вспоминали, как он, сухопутная душа, первый раз на корабль попал. Даже Нина сквозь слёзы смеялась. Потом сестричка заглянула, строгая, брови нахмурила: не положено, мол.
Сырая апрельская ночь за окном тянулась бесконечно долго. Казалось, никогда не рассветёт. Темнота, перемешанная с нудным, редким, но не прекращающимся дождём, мрачнела в верхней части окон, над белыми как снег занавесками, прикрывающими большую часть стёкол, и не давала никакой надежды, что когда-нибудь в палату проникнет желанный животворящий свет.
Под утро Алексей Силыч забылся недолгим тяжёлым сном, как будто плитой придавило. Бороться было бессмысленно — легче смириться.
Когда Алексей Силыч очнулся, за окном было уже светло. Ну вот, а он уж и не чаял… Хотелось встать, подойти к окну, отдёрнуть белые занавески: впустить в палату утро. Он попробовал подняться, но не получилось. Но ничего, сейчас он силёнок-то поднакопит да и встанет. Не дело это — залёживаться. Главное, организму приказать не сдаваться. Ни шагу назад! Алексей Силыч попробовал поднять голову, но не смог оторвать её от подушки. Сознание затуманилось. Кажется, доктор склонился над ним, зовёт: «Алексей Силыч! Алексей Силыч!» Он старается ответить бодро, как на флоте: «Я!» Но, нет, пусть его лучше не трогают. Он ещё, пожалуй, поспит.
Перед глазами поплыли очертания Кронштадта — как тогда, когда он его покидал в девятьсот четвёртом. Лицо матери и голос её — явно, явно… И снова Кронштадт — любимый флотский город, хоть и хлебнул он там лиха. А ещё Севастополь…
Как хорошо, когда никто не трогает, как хорошо… И только эта проклятая боль — кажется, уже везде доползла, всюду проникла…
Делают укол. Сейчас будет легче. И он будет думать только о хорошем. Как немцев одолеют, как Иришка вырастет, как внучка в школу пойдёт.
Внучка. Олечка. А вот внука нет… Родился восьмимесячным, и через несколько дней не стало его. Под самый Новый год это было, в сорок первом. Нина бежала с Олечкой на руках во время налёта прятаться в траншею, упала, вот и…
Алексей Силыч очень ждал внука. Ещё бы один моряк в семье подрастал…
Борис, Нинин брат, забрал тельце мальчика из больницы, принёс в квартиру к Новиковым. Отопления не было, там гробик в холоде и простоял несколько дней, до похорон. Похоронили в могилу отца Нины и Бориса — Саши Неверова. Хороший был писатель, мало успел, но успел-таки… «Ташкент — город хлебный» — пронзительная книжка получилась. Вот как бывает… Друзей успел созвать, они праздновать пришли, а его уже нет… И не довелось ему узнать, что дети их с Силычем, Нина и Анатолий, через полтора десятилетия соединят свои судьбы.
Александр Неверов, писатель, лучший друг Алексея Силыча, умер в 1923 году, накануне своего дня рождения. Умирая, наказал сыну Борису дружить с «Силычем»: «…он всегда тебе поможет». Борис Неверов стал одним из самых близких людей для всей семьи Новиковых и оставил интересные и тёплые воспоминания «Двадцать лет рядом с автором „Цусимы“».
Алексей Силыч всегда обладал великолепной памятью на людей, события, детали разного рода и на собственные произведения. Пожалуй, ему и соперников в этом не было, чтобы так, как он, страницу за страницей, слово в слово цитировать огромные фрагменты из написанного. И сейчас, лёжа в больнице, он периодически приказывал себе: а ну-ка, давай из «Подводников», или из «Солёной купели», или… И заказывал сам себе эпизод, и про себя проговаривал текст. И вспоминалось, где и когда он с этим выступал, как встречали. И какие-то детали, казалось, давно забытые, всплывали в памяти и качались на её поверхности, как чайки на волнах.
Больше, конечно, вспоминал «Цусиму». Иногда «Цусима»-книга и Цусима-бой смешивались, и ему трудно было отделить одно от другого, и он страшно волновался, что что-то упустил, недописал…
Часто виделась родина, Матвеевское… Как там в «Цусиме»: «…я никогда не забуду свою милую, говорливо-журчащую речонку, где ловил гольцов и пескарей и где прозвучало моё детство, как песня жаворонка».
Много лет спустя замечательный поэт Владимир Хомяков, земляк Новикова-Прибоя, напишет:
Ты сердца выполнил наказ.
Но боль — сильней смыкает веки.
Тебе б на родину сейчас, сюда,
где ждут тебя вовеки
весны оттаявшая даль
и чуть пробившаяся травка,
Твоё село, твоя печаль
и речка тихая Журавка.
Вспоминая Матвеевское, Алексей Силыч думал и о том, скольких односельчан недосчитаются там теперь, после этой войны. И сколько пролито на её полях крови советских людей, и сколько отдано жизней…
Конечно, сейчас уже исход ясен, победа не за горами. Может, даже и он, Силыч, до неё дотянет. Вот это было бы славно! Тогда и помереть не жалко. Нет, стоп, а «Капитан 1-го ранга»? Это война не дала его закончить, надо было и на все события откликаться, и с народом встречаться: вносить свою лепту, так сказать, раз уж по возрасту воевать не подходил.
Уж если он до победы доживёт, то надо и главную морскую книжку дописать.
А если суждено уже теперь… и не даст ему Господь Бог отсрочки… Что ж, стыдно не будет за все его прожитые годы… Как там про сокола-то у Лексея Максимыча: «..я славно пожил!» Грех жаловаться, славно…
Сердце писателя перестало биться в 16.00 29 апреля 1944 года. И последней фразой его последнего романа «Капитан 1-го ранга», который закончить ему так и не довелось, остались слова — понятные и дорогие всем, кто связал с морем свою жизнь и судьбу:
«Вокруг расстилалось море, играющее золотыми всплесками под лучами солнца, море, которое так же близко мне, как и земля родины, которое всегда волнует меня и пробуждает во мне самые лучшие чувства, — море, которое я никогда не перестану любить…»
Похороны были назначены на 3 мая, а 1-го тело Алексея Силыча привезли домой. Вот и собрались все… Место на Новодевичьем кладбище выбирали друзья-писатели: Перегудов и Яковлев, оба Александры.
И понеслась по стране скорбная весть — некрологами в газетах. И искренне печалились все, кто любил писателя и человека Новикова-Прибоя. А было их немало — тех, чью душу разбередил он своей «Цусимой» да морскими сказами. И тех, кто, может, и книжек никогда не читал, но кому довелось услышать его простое мудрое слово (наверное, никто из писателей не ездил столько по стране и не встречался так много с людьми, как Алексей Силыч Новиков-Прибой). Кому довелось увидеть его лучистые глаза, добрую лукавую улыбку в моржовые усы и сразу понять: свой, от пяток до макушки свой! Тех, кому помог он словом и делом, заметил, поддержал, ободрил.
Газета «Правда» писала официально, в духе времени, но сквозь казённые, положенные слова пробивались нежность и прощальное тепло всех подписавшихся членов президиума Союза писателей:
«Книги Алексея Силыча, пронизанные романтикой морской жизни и ещё более насыщенные романтикой и героикой русского народа, навсегда останутся в памяти советских читателей. А для нас, общавшихся с Алексеем Силычем, на всю жизнь сохранится и его личное обаяние, замечательный облик этого большого писателя-патриота, скромного человека, энергичного общественника, чуткого товарища, отзывчивого друга советской литературной молодёжи, все свои силы и весь свой незаурядный талант отдавшего делу служения родному народу».
Утром 3 мая начали прощаться с Алексеем Силычем. Уже в 8 часов утра в его квартире и рядом с домом 5 в Большом Кисловском переулке начали собираться люди. У гроба — безутешная Мария Людвиговна, сыновья, девятилетняя дочка, родственники, вся семья Перегудовых, Костенко, пятеро сыновей боцмана Воеводина, Никандров, Яковлев… В 9 часов — вынос гроба. Скорбная процессия отправляется на улицу Воровского, в Дом Союза писателей. С 11 часов — у гроба почётный караул из советских писателей, которые сменяют друг друга. Среди прощающихся — множество моряков, от матросов до адмиралов. В 14 часов — гражданская панихида. Множество прочувствованных речей и много слёз. Прощались с человеком, которого искренне любили и о котором хотелось говорить бесконечно, так много тёплых и светлых чувств вызывало его имя.
На аллее Новодевичьего кладбища похоронную процессию встретил почётный караул моряков. И снова — речи, последние и такие необходимые, словно сейчас Силыч должен успеть услышать о себе всё, что не успели сказать ему при жизни. Всем запомнились слова Константина Федина:
«…Он обладал жизнью, которая запоминается сразу и навсегда… Он писал расчётливо-метко, как крестьянин, поэтично, как моряк, целеустремлённо, как революционер… В работе над самой большой из книг — над „Цусимой“ — он видел свою миссию. „Цусима“ была одновременно плодом жизни и целью жизни… Возвращаясь к написанному, переделывая его, дополняя, автор стремился… к отысканию той правды, которая могла быть названа былью…
Новиков-Прибой писал о народе тем языком, которым владеет редкий писатель, — языком народным… Он был непревзойдённым рассказчиком и свои написанные произведения никогда не читал по книге, а сказывал наизусть…
Народность дара Новикова-Прибоя — вот что сделало его рассказчиком, писателем неповторимым, и вот почему в нашей памяти не может заглохнуть песня, которую спел этот необыкновенный человек своей необыкновенной жизнью».
Троекратным ружейным залпом закончилось прощание с Алексеем Силычем Новиковым-Прибоем.
И пока ещё, заслонённая болью потери и погребальными хлопотами, никем не осознавалась необходимость воссоздать на бумаге жизнь этого человека, не пропустить в ней — от рождения до смерти — ничего и рассказать о главном — истовой преданности писательскому делу и морю, которое осталось плескаться на страницах его книг — вечно.
Но спустя годы появится несколько очень хороших книг об Алексее Силыче Новикове-Прибое: «Повесть о писателе и друге» А. Перегудова, «А. С. Новиков-Прибой» В. А. Красильникова, «Новиков-Прибой в воспоминаниях современников», «Отец, друзья, время» И. А. Новикова, сборник «Нам дорог Новиков-Прибой». Вместе с его собственными произведениями, воспоминаниями, письмами они дают яркое и полное представление о жизни знаменитого советского писателя-мариниста. Истинно народного писателя.