Глава восьмая Конец зубатовщины

Глава восьмая

Конец зубатовщины

Я вернулся в Петербург уже более опытным и тотчас же написал доклад Зубатову, в котором доказывал, что его политика плохо обоснована и может только деморализовать участников рабочего движения и что единственный путь, который может действительно улучшить условия рабочего класса, есть тот, который усвоен в Англии, т. е. создание организации совершенно независимых и свободных союзов. Доклад этот я послал также Клейгельсу и митрополиту Антонию, причем в последнем высказал свое мнение, что участие духовенства в этом движении только дискредитирует церковь. Клейгельс и митрополит Антоний — оба высказались против политики Зубатова; последний, очевидно, узнал об этом, так как стал еще более стараться заручиться моим сотрудничеством. Его агент Соколов часто приходил ко мне, все стараясь убедить меня.

Как-то Зубатов пригласил меня к себе, и я согласился пойти, отчасти потому, что хотел узнать все, что мог, об его планах, а отчасти потому, что все яснее и яснее видел необходимость организовать народные массы.

В то время Россия находилась под управлением покойного Плеве, и бедствия народа были прямо пропорциональны репрессивным мерам правительства. Я недавно читал брошюру Степняка[44] и был поражен его суждением, что Россию может заставить сделать шаг вперед только организация рабочих. Я еще не видел ясно своего пути. Мой доклад на тему о возрождении босяков переходил из комитета в комитет, и я не ожидал благополучного исхода. Я жаждал поработать для народа, но в то же время отлично сознавал, что встречу непреодолимые препятствия со стороны полиции, если буду действовать независимо; мое решение свелось к тому, что будет умнее не объявлять, что я собираюсь делать в будущем, в то же время не оказывать никакой помощи Зубатову и его помощникам.

Однажды Зубатов устроил свидание со мною в доме одного из своих друзей, где я познакомился со многими лицами, игравшими видную роль в политическом движении последних двух лет. Мария Вильбушевич[45] и доктор Шаевич,[46] очевидно, находившиеся под покровительством Зубатова, были основателями так называемой «Еврейской независимой рабочей партии» на юге России, на тех же основаниях, как и в Москве.

Должен сказать о них, что, несмотря на связь с полицейскими агентами, они, действительно, симпатизировали революции и по собственным причинам присоединились к Зубатову. Был там также и Михаил Гурович,[47] высокий брюнет, который, как я потом узнал, был в близких отношениях с многими либералами и революционерами; благодаря ему многие из них попали в Сибирь и в тюрьму. «Это наш большой друг и помощник», — сказал Зубатов, представляя мне Гуровича. Были там также некоторые учителя и профессора, которые должны были читать лекции в будущем союзе рабочих в С.-Петербурге. Они все уверяли, что честные люди есть даже в рядах полиции и что лучше всего можно влиять на рабочих при ее помощи. «Рабочие в будущем оценят Зубатова, — сказал мне один из них, — и придет время, когда они ему поставят памятник». Я молчал и поражался тою искренностью, с которою они говорили, и думал, как легко можно обмануть простого человека таким образом. Должен, однако, сказать, что некоторые профессора сомневались, допустимо ли честным людям читать лекции в собраниях, находящихся под покровительством полиции. Был там и доктор Шапиро[48] — лидер сионистского движения. Зубатов, несомненно, помогал им материально, и его политика была основана на принципе «раздели и царствуй» (divide et impera). Очевидно, он хотел организовать еврейских рабочих под знаменем сионизма и тем отвлечь их от революционных партий, тогда как рабочих-христиан он вербовал якобы для борьбы за улучшение их экономических условий, но также с целью парализовать политическое движение. Все это доказывало ум Зубатова, и я, веря, что организация рабочих была необходимым условием для будущего рабочего класса, не мог не удивляться изобретательности и мужеству, с каким он вел это дело.

Тут мне впервые пришла мысль, возможно ли, сделав вид, что я примкнул к зубатовской политике, достигнуть собственной цели в деле организации подлинного союза рабочих, но я очень боялся запятнать себя этим, и потому на вновь предложенный вопрос о моем сотрудничестве я снова ответил, что должен подумать.

Чем больше я знакомился с вожаками зубатовского движения, тем я все яснее видел связь между духовенством и охранным отделением. Я познакомился со Скворцовым,[49] известным своей враждой к старообрядцам, редактором «Миссионерского обозрения» и близким другом Победоносцева и митрополита Антония. Это был человек совершенно беспринципный, и я скоро узнал, что как он, так и Победоносцев делятся своими сведениями о рабочем движении с Зубатовым и тайной полицией. Подобная же связь существовала между Орнатским и Лопухиным,[50] товарищем м-ра внутр. дел Плеве. Я понял тогда, что русские попы просто чиновники охранного отделения; пожалуй, даже хуже — ведь полиция ловит только тела своих жертв, тогда как священники улавливают их души; они-то и есть настоящие враги трудящихся и страдающих классов.

Наконец, петербургский союз рабочих был формально утвержден, и я присутствовал на собрании при открытии, но не в ризе священника, так как я не мог участвовать в богослужении, которое меня просили совершить.

Здание было полно, и ректор академии произнес речь, в которой, напомнив о коммуне первых христиан, добавил, «что современная жизнь изменилась и что основою общества должна быть частная собственность». Дальше он увещевал рабочих не завидовать чужому богатству, а стараться честным трудом, трезвостью и взаимной помощью улучшить условия своей жизни. Когда аудитория разошлась, я думал, что все были разочарованы, так как ожидали чего-то совершенно иного.

Вскоре за тем начались собрания и чтения на Выборгской стороне в рабочем квартале.[51] Активного участия я в них не принимал, но дважды ходил туда, чтобы посмотреть, что там делается. На лекциях фабриканты, и в особенности правительство, выставлялись в лучшем свете, и прилагались все усилия, чтобы убедить рабочих примириться с современным положением вещей. Я просил своих друзей, рабочих из Галерной Гавани, ходить на эти лекции и сообщать мне обо всем.

Наступила весна 1903 года, и я стал усиленно заниматься к экзаменам в академии. Я работал много и усидчиво, чтобы написать богословскую диссертацию, что и выполнил успешно.[52] Затем явился вопрос: что же дальше? Ректор убеждал меня, что я хорошо сделал бы, если б перешел в черное духовенство, которое является сильным и руководящим элементом во всем духовенстве и занимает все высшие посты. Но я решительно отказался по причинам, о которых уже говорил выше. Среди монахов, с которыми я сталкивался в академии, был только один, нравившийся мне. Это был инспектор,[53] которого любили все студенты, но и он мне казался сухим и ограниченным человеком. Меня тогда тревожили религиозные сомнения, но, когда я ему о них сказал, он пришел в ужас и, заявив, что меня искушает сатана, посоветовал читать жития святых. В другой раз, когда мне очень нужны были деньги, я попросил инспектора дать мне в долг, так как я знал, что он может это сделать; он мне ответил, что должен сначала посоветоваться со своим духовником, который запретил ему давать в долг деньги. Я был сильно возмущен, так как этот духовник был священник, стоявший на более низкой ступени развития, чем инспектор. Я подумал, что могло бы случиться, если бы человеческая жизнь зависела бы от такой помощи? И отказался ли бы Христос помочь своему ближнему под таким предлогом? Я написал инспектору письмо в таком смысле, и он, прочтя его, сейчас же за мной послал, пал к моим ногам, просил прощения и дал мне денег.

Я часто посещал собрания религиозно-философского общества,[54] основанного митрополитом Антонием. Главная цель этого общества было соединение образованных классов с церковью. Сам митрополит казался мне либеральным человеком; что же касается духовенства вообще, я был более чем когда-либо убежден, что оно так поглощено обрядностью и догматами, что не может понять настоящую сущность религии. Лучшие их представители были постоянно озадачены вопросами Розанова,[55] Минского[56] и других ораторов. В это же время митрополит Антоний предложил мне место в провинциальной семинарии, но так как я решил посвятить себя деятельности среди рабочих, то я отказался и остался в С.-Петербурге.

На лето я нанял маленькую комнатку на Васильевском острове, на 19-й линии, за 9 рублей, и ограничил свой ежедневный расход несколькими копейками. Мне очень хотелось совсем выйти из духовенства, но священническая ряса давала мне свободный доступ к рабочим, и потому я решил не делать этого и стал хлопотать о приходе в Петербурге.

Одновременно в моем мозгу зрела мысль оказать такое влияние на рабочие союзы, устроенные Зубатовым, которое совершенно парализовало бы усилия тайной полиции использовать их как опору самодержавия, и самому направить их на другой путь. Если у меня до сих пор и была малейшая вера в искренность зубатовских начинаний, то теперь она окончательно исчезла. Однажды он пригласил меня к себе, и во время нашего разговора пришла телеграмма, в которой сообщалось об общей, только что состоявшейся стачке на юге России, организованной в ее источнике агентом Зубатова Шаевичем. Добродушное лицо Зубатова при чтении телеграммы внезапно изменилось, зловещее пламя сверкнуло в его глазах, и он прошипел: «Убить их всех, мерзавцев». Змея показала свое жало, подумал я.

Мои друзья-рабочие сообщили мне одновременно, что они слышали, что три лица, говорившие на митинге, были арестованы. Все же я решился воспользоваться Зубатовым для своих целей. Однажды он призвал меня и снова спросил, буду ли я ему помогать. В частности, он хотел, чтобы я написал доклад министру финансов Витте о собраниях рабочего союза, чтобы повлиять на него серьезностью рабочего движения. «Доклад, — сказал Зубатов, — должен быть написан так, как будто сами рабочие его составляли. Витте может быть нам очень полезен, и вы должны доказать ему, что профессиональная организация рабочих будет соответствовать его общей политике в государстве».

Я согласился написать такого рода записку, но не как член союза, а как частный наблюдатель, оправдываясь краткостью данного мне для этого времени. В течение долгого разговора Зубатов совершенно выяснил свои намерения. Витте, как автор протекционной системы и связанных с нею распоряжений, давших громадный искусственный прирост промышленности и торговли в текущем году, был всецело на стороне фабрикантов, и Зубатову необходимо было обеспечить себе его сочувствие, убедив его, что и фабрикантам будут выгодны умственное развитие рабочих и их организация в рабочие союзы, что и можно видеть на примере Англии, так как легче иметь дело с союзом, чем с отдельными личностями. Конечно, настоящая цель Зубатова была вовсе не умственное развитие рабочих и не их организация; ему нужно было отвлечь рабочих от политической деятельности таким образом, чтобы они остались послушными правительству. Уверяя их, что полиция их друг, Зубатов должен был доказать им, что он может добиться некоторых уступок со стороны нанимателей. В Москве вмешательство Зубатова между капиталом и трудом вызвало возмущение со стороны фабрикантов, и Витте принял сторону последних. Зубатов был поэтому теперь озабочен, как бы удалить возможность трений с могущественным министром финансов. У него был план, по которому фабричные инспектора, находящиеся в ведении министерства финансов, должны были перейти в его департамент, в министерство внутренних дел, для того, чтобы сделаться его агентами. Соревнование между Плеве и Витте было в самом разгаре, и хотя Зубатов принадлежал к той партии, которая была в силе, но все же считал нужным, насколько возможно, примириться с Витте.

Когда наш разговор окончился, Зубатов достал из стола двести рублей и с дружественной улыбкой предложил мне их как плату за доклад. Я не смел отказаться от денег, чтобы не возбудить подозрения, но сказал, что мне слишком много, и взял только сто рублей. Уходя от Зубатова, я сказал: «Это все хорошо, но зачем вы арестовали некоторых рабочих, которые были членами союза?». Зубатов отрицал это и продолжал отрицать, когда я упомянул о случае предательства молодой учительницы; у меня же, однако, было доказательство в противном.

Читатель, если он мирный и честный гражданин свободной страны, должен, несомненно, удивляться, как мог я, даже в таких ничтожных размерах, приобщиться к такому сомнительному делу, если я видел его в его настоящем свете. Но хотя я и был полон отвращения, чем ближе я знакомился с зубатовским движением, тем сильнее меня угнетала мысль об отчаянном положении моих бедных соотечественников. Но само существование подобной организации доказывает, насколько условия русской жизни не похожи на условия жизни западных государств. Думаю, что ни в одном цивилизованном государстве не было бы возможно представителям полиции под покровительством и при содействии министров замыслить и свободно создать организацию рабочего движения, включительно до больших стачек, только в целях устранения настоящих руководителей рабочего класса и сохранения за собой контроля над этим движением.

Мне было ясно, что лучшие условия жизни наступят для рабочего класса только тогда, когда он организуется. Мне казалось, и мое предположение впоследствии подтвердилось, что, кто бы ни начал эту организацию, в конце концов она станет самостоятельной, потому что наиболее передовые члены рабочего класса несомненно возьмут верх. Вот почему, после долгих колебаний, я решил, несмотря на испытываемое мною отвращение, принять участие в начальной организации и попытаться, пользуясь Зубатовым как орудием, постепенно забрать контроль в свои руки. Сделав вид, что я согласен помогать этим слугам самодержавия, я получу свободу сношения с рабочими и избавлюсь от необходимости постоянно прятаться от полицейских сыщиков. Мне было очевидно, что настоящие революционеры имели мало влияния на народные массы потому, что могли действовать только тайно и в ограниченных кругах рабочих, так как остальная масса была им недоступна. Как священник, я имел еще и то преимущество, что мог входить в тесное общение с народом. Я полагал, что, начав организацию рабочих для взаимной помощи под покровительством властей, я могу одновременно организовать и тайные общества из лучших рабочих, избранных для этой цели, которых я воспитаю и которыми я буду пользоваться как миссионерами, и таким образом, мало-помалу, направлю всю организацию к желаемой цели. Когда мои собственные люди заменят назначенных по указанию полиции лиц и заслужат уважение и доверие всех рабочих, у меня будет группа помощников, готовых руководить народом в нужный момент. Я знал, что в настоящее время от меня отшатнется партия политических реформаторов и меня заподозрят в измене, но моя любовь к рабочим осилила мои колебания.[57]

Я написал обещанный доклад,[58] описав мирные собрания рабочих, которые собираются только для обсуждения своих нужд, и указал на ту пользу, которую могли бы принести подобные организации в экономике государства. Несколько представителей рабочего союза, согласно желанию Зубатова, доставили мой доклад Витте. Министр, почитав его, равнодушно спросил:

— Это вы писали, братцы?

— Да, — отвечали они.

— В таком случае, вам бы сделаться журналистами, — сказал Витте и откланялся депутации.

Таким образом, рушилась попытка Зубатова завербовать Витте. Но, недолго спустя, Плеве посредством целого ряда интриг подорвал доверие государя к Витте и сам сделался всемогущим. Тем временем, весною 1903 г., зубатовская организация в Петербурге шла малоуспешно, частью потому, что московские рабочие доказали своим товарищам, что это была только полицейская ловушка, частью потому, что некоторые из профессоров, обещавших читать лекции рабочим, отказались как из боязни общественного осуждения, так и потому, что члены революционных партий, приходя на эти лекции, предлагали докучливые вопросы лекторам. Все это очень не нравилось Зубатову; к тому же у него было много врагов.

8 мая 1903 г. пять плотников, умных и честных, пришли ко мне в академию. Один из них, Васильев,[59] шедший в знаменательный день 9 января рядом со мною, убит, остальные живы, и я не могу их назвать. Они доказывали мне необходимость примкнуть к зубатовской организации для того, чтобы использовать ее в своих целях. Затем мы снова встретились в квартире одного из этих рабочих, и после долгих убеждений я уступил.[60] Тогда мы и организовали тайный комитет.

Затем я ходил к Зубатову, чтобы сказать ему, что я согласен помогать ему на условии, чтобы никто из членов союза не был арестован, так как иначе все дело погибнет, в особенности ввиду слухов об арестах рабочих в Москве. Зубатов обещал это мне, и я спешу сказать, что все время, пока он был у власти, он держал свое слово. Тогда я стал организовывать группу будущих вожаков, частью из зубатовцев, частью из своих людей, и подготовлять их, путем частых собеседований, к их будущей деятельности.

Не знаю, долго ли бы мне удавалось морочить Зубатова, так как, несмотря на все свои способности сыщика и смелость, он был недальновиден, но сама судьба пришла мне на помощь, положив конец царствованию Зубатова.

Однажды он пригласил меня обедать в дом своего личного и ближайшего помощника в деле преследования революционера, Мельникова.[61] Там меня представили генералу Скандракову;[62] в числе гостей были и другие агенты Зубатова: доктор Шаевич и Гурович. Шаевич доказывал мне необходимость местных стачек как средства держать рабочих в руках. Зубатов не разделял этого мнения, но я понял, что он давал свободу действий своим агентам в некоторых местностях, и вскоре после того некоторые из них применили свои теории на практике и тем погубили себя и Зубатова. Одна из подобных стачек была устроена в Минске, причем полицейские агенты Зубатова потеряли над рабочими власть и, по требованию местных властей и работодателей, были удалены министром внутренних дел. В Одессе пошло еще дальше. Доктор Шаевич, действуя через представителей рабочих союзов, создал небольшую стачку, но она распространилась подобно пламени и охватила порт; забастовали тысячи рабочих, и город был близок к анархии. Шаевич окончательно потерял голову, отказался руководить стачкой и спрятался. Местные власти и работодатели, крайне встревоженные и подстрекаемые врагами Зубатова, сделали обыск в доме Шаевича и арестовали его. Зубатов старался сложить с себя всякую ответственность в этом деле, но, к несчастью, у Шаевича было найдено письмо, подтверждавшее его участие в этом деле, и это вызвало его падение. Шаевич был сослан в Вологду. Зубатова лишили места и отправили в один из городов центральной России. Что с ним теперь, я не знаю, но знаю, что благодаря генералу Трепову, теперешнему диктатору, и великому князю Сергею Александровичу он получил большую пенсию.

С исчезновением Зубатова, петербургская организация рабочих осталась в неопределенном положении, так что, когда в августе 1903 г. ко мне пришла депутация из пяти рабочих, членов тайного комитета, с просьбой взять все дело в свои руки, я согласился; и в конце августа я приступил к такой организации рабочих обществ, в которой воплотились бы мои собственные мысли относительно тех основ, на которых только и возможно прогрессивное улучшение условий рабочего класса и достижение гражданской свободы.[63]

У нас уже была группа, приблизительно в 17 человек, интеллигентных рабочих, частью из членов моего тайного комитета, частью из выбранных мною во время моих собеседований людей, с которыми можно было начать действовать. Мы наняли помещение на Выборгской стороне и устроили там чайную. Заведующий был избран самими рабочими на три месяца. Днем он работал на фабрике, так как чайная открывалась только от 7 часов вечера до 12 ночи и в субботу от 2 часов дня. Платы за это он не получал никакой. В чайной продавались только чай и минеральные воды; все крепкие напитки были запрещены. Квартира состояла из нескольких маленьких комнат и большого зала для собраний, в котором собирались три раза в неделю. По средам и субботам мы собирались и обсуждали книги и статьи по рабочему вопросу, причем я иногда касался политических и экономических вопросов. Каждый митинг начинался и кончался молитвой. Рабочие со стороны принимались очень дружелюбно, и из них был выбран контролер над чайной. Точность, с какою велось дело отчетности, быстро завоевала доверие населения рабочих.[64]

Спустя некоторое время я решил поставить дело на более твердом основании. До сих пор оно не было санкционировано правительством и подвергалось опасности быть уничтоженным в любой момент. Поэтому я написал доклад министру внутренних дел о необходимости выработать устав для рабочих организаций и представил его через градоначальника Клейгельса, как того требовали установленные правила.[65] Во время свидания с Клейгельсом мы пространно обсуждали этот вопрос. Затем мне предложили отправиться к директору департамента полиции Лопухину по этому же делу. Тот принял меня весьма любезно, и, когда я сказал, что у нас нет библиотеки и мы нуждаемся в книгах и газетах, он удивил меня вопросом, сколько мне надо денег для этой цели. Вскоре, к моему отвращению, я получил из министерства внутренних дел около 60 руб. со строгим предписанием подписываться только на консервативные газеты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.