Приложение № 1 Законы для офицерства

Приложение № 1

Законы для офицерства

Вехи боевого пути

Во всех регулярных армиях мира офицер, в отличие от солдата, является как бы величиной постоянной. Меняются призывные возрасты солдат. Рядовой, а отчасти и унтер-офицерский состав, обновляется, в роты и батальоны приходят новые люди, призванные под знамена, но офицеры остаются те же. Их профессия является пожизненной. Только для офицера военная служба остается поприщем постоянной деятельности. От его умения, как командира и воспитателя, зависит степень воинской и моральной подготовки рядовых солдат.

Офицерский корпус — костяк армии. Качества офицеров распространяются по всей воинской среде. Каковы офицеры, таковы и войска, — эта истина не раз подтверждалась военной историей.

Традиции офицерства имеют огромное значение для духа армии. Чем благороднее они, чем крепче связаны с национальным характером народа, чем больше в них запечатлелось боевого опыта армии, тем они жизненнее и плодотворнее.

Лучшие традиции русского офицерства образовались не сразу. Они не проникли в армию случайно, по мановению волшебной палочки, они не скопированы с готовых образцов. Нет, традиции эти рождались в течение многих десятилетий. Они выковывались в тяжелом военном труде, на полях сражений. Они коренятся в особенностях характера нашего народа.

Возникновение лучших традиций русского офицерства протекало не в оранжерейной обстановке придворных парадов, не в великосветских салонах. Эти традиции росли под кровавым солнцем Полтавы, Измаила, Бородина… Они пробивали себе дорогу, встречая противодействие косности, невежества, ложных военных теорий, социального самоослепления. Можно сказать одно: лучшие традиции русского офицерства неразрывно связаны с боевой и победной деятельностью войск. Поэтому нельзя говорить о традициях русского офицерства, не очертив предварительно хотя бы бегло основные этапы развития русской армии, наиболее важные этапы для формирования качества ее передового корпуса.

На каждой странице военной истории мы видим неблекнущие картины доблести русской армии и ее передового офицерства.

Перевернем страницы истории русской армии…

Во времена Петра I были образованы Преображенский и Семеновский полки — родоначальники нашей гвардейской силы. Первого русского солдата регулярной армии и в то же время гвардейца звали Сергей Бухвостов. 30 января 1683 года к царю Петру явился ладный парень — косая сажень в плечах. Был он конюхом, а мечтал о воинских подвигах и пришел добровольно служить. С него Петр и повел список регулярной армии и приказал впоследствии отлить в честь первого гвардейца его бронзовый бюст. С течением лет С. Бухвостов стал одним из деятельных петровских офицеров.

Туманной осенью 1700 года Преображенский и Семеновский полки спасли русские войска от разгрома под Нарвой. Прославленные драбанты Карла XII, создавшего сильнейшую регулярную армию в Европе, вынуждены были уступить мужеству первых русских гвардейцев.

Это было боевое крещение птенцов Петра, они показали себя орлами. Когда обрушился мост через реку Нарву, по которому должна была пройти русская армия, семеновцы и преображенцы встали у переправы стеной и не сдвинулись ни на шаг назад до тех пор, пока остальные войска не успели починить мост и перейти на противоположный берег. Карл ХII бросил большие силы на эти два полка. Он понимал, что именно в этот момент получает возможность разбить всю русскую армию, и потому сам примчался к месту переправы. Как ни силен был натиск неприятеля, как ни превосходил он гвардейцев численностью и военным опытом, они выдержали все атаки. Битва была отчаянной, кровь лилась рекой, но гвардейцы, «возлюбленные чада Петра», не дрогнули, сделали свое дело — прикрыли отступление русской армии. С той поры Петр повелел носить гвардейцам вместо зеленых красные чулки в знак того, что они дрались по колено в крови. Так русская регулярная армия выступила на поля сражений. Дело под Полтавой… Бои на берегах Прута… Штурм города Фридрихштадта — так начался победоносный путь гвардейцев — красы и гордости нашей армии.

Новые страницы военной истории Pyccкогo государства украшены подвигами знаменитых лейб-гренадеров в прусских походах Семилетней войны. Бой у деревни Гросс-Егерсдорф сбил спесь с чванливого Фридриха II. В сиянии гренадерских штыков померкла раздутая слава прусской кавалерии Зейдлина, считавшаяся в Европе непобедимой. Именно тогда начался закат «косой атаки» Фридриха, пугавшей современные ему армии своей неотвратимостью. Удар по одному из флангов неприятеля — «косая атака» в линейном боевом порядке — неизменно приносил пруссакам победу. Но в сражениях с русскими этот прием потерпел крах. У Гросс-Егерсдорфа на фланг, который был под угрозой, встали русские лейб-гренадеры, и об их стойкость разбилось вражеское наступление. Кавалерия Зейдлица — эскадрон, несущиеся полным ходом драгуны — поворачивала обратно под сосредоточенным огнем саженных гренадеров. Кони поднимались на дыбы и сбрасывали всадников. Только что сбитая в правильные ряды кавалерия противника рассыпалась и, опустошенная, в беспорядке мчалась назад. А ей вслед неумолимо двигались Российские гренадеры-исполины — усачи в голубых епанчах и черных кожаных шапках. Они шли, чтобы схватиться с прусской пехотой и подмять ее под себя.

Во главе испытанных полков гренадеры вступают в Кенигсберг. Стоит суровая зима, и население города восторженно встречает запорошенных снегом великанов — пехотинцев с оледеневшими усами. Русское командование доносило тогда в Петербург: «Прусские жители, видится, рады приближению гвардии, ибо ежедневно из всех мест и городов приходят магистраты и старшины просить, дабы предварительно были приняты в покровительство державы российской. Оное им не отказывается: да, конечно, и они к раскаянию о том причины иметь не будут».

Русская армия совершает свой победоносный поход в глубь Пруссии. Возле деревни Цорндорф происходит сражение, после которого сами офицеры Фридриха, скрепя сердце, признали непревзойденные достоинства и качества противника. Снова пруссаки идут в «косую атаку», снова, не желающая расставься с тенями былых побед, скачет кавалерия Зейллица на фланг русского боевого порядка. И опять гвардейцы вместе с гренадерами-кексгольцами, названными так по имени взятой ими финской крепости Кексгольм, ощетиниваются штыками. И опять сомкнутые каре гвардейцев извергают смертоносный огонь на врага. Не меньше половины русских гвардейцев полегло на поле битвы, грудью встретив около 50 эскадронов тяжело вооруженных неприятельских всадников. Фридрих мечется в отчаянии. Сквозь дым сражения он уже видит свою судьбу. Еще одна неудача окончательно подорвет его престиж в Европе и низвергнет в бездну. Он делает последнюю попытку спасти положение и переносит очаг боя на другой фланг. Но русская армия упреждает движения фридриховских батальонов. На этот раз удар наносит кавалерия.

Вихрем несутся вперед русские лейб-кирасиры. Они скрываются среди пламени разрывов прусских ядер, и, когда дымовые тучи, стелющиеся по земле, рассеиваются, король Фридрих уже не видит своей первой линии пехоты. Она как бы исчезла с поля боя, потоптанная и изрубленная русской гвардией. Прусское знамя волочит рослый кирасир, скачущий к палатке русского командующего. Бегом в наступление ринулась гвардейская пехота. Раздавленные пруссаки беспорядочно отступают.

Через год и сражении под Кунерсдорфом русская армия пробивает тяжелым молотом боевой порядок пруссаков… Проходит еще год, и гренадеры, казаки, кирасиры дефилируют по улицам Берлина.

Офицер Прозоровский, едва стерев с лица пыль похода, скакал уже обратно в столицу России — далекий Петербург, чтобы к дням торжества по случаю победы привезти ключи Берлина. Участники Кунерсдорфской битвы получили медали с выбитыми на них словами: «Победителям над пруссаками». А серебряные трубы, поднесенные гвардейским полкам, долгие годы пели славу героям прусских походов.

Подвиги русских войск, проводимых гениальным Суворовым, широко известны. Солдаты его ученика Багратиона, стоявшие на гребне синих льдов Сен-Готарда, были отцами и старшими братьями тех русских воинов, которые защищали свою родину в 1812 году.

Войны с Наполеоном 1805–1812 гг. открывают в истории русской армии новую, блистающую славой страницу. Именно к этому времени относятся подвиги Павловского полка, удостоенного особого приказа, который был прочитан во всех русских гвардейских частях. Приказ гласил: «За отличное мужество, храбрость и неустрашимость в сражениях с французами состоящие в лейб-гвардии Павловском полку шапки оставить в том же виде, в каком полк сошел с места сражения, хотя бы некоторые из них были повреждены. Да будут эти шапки всегдашним памятником отменной храбрости полка». Это было неслыханным отличием, которому на долгие годы было суждено стать символом, воспитавшим в традициях героизма не одно поколение гвардейцев-павловцев. Медные пластинки, укрепленные на продырявленных пулями, обожженных порохом шапках, сохранили для новобранцев имена тех солдат, которые их носили в памятных битвах с французами. Приходя в полк, молодой воин, показавший свою удаль в боях, получал такую гренадерку и с величайшим благоговением покрывал ею свою голову, узнавая имя того, кто своими подвигами превратил этот простой убор гвардейца в воинскую святыню.

И вот в черед годов, обагренных кровью и осененных славой русской гвардии, наступает грозный 1812 год. Обезумевшая Европа, в страхе и покорности склонившаяся перед Наполеоном, хлынула с потоками своих войск на территорию России. Границу перешли французы, итальянцы, пруссаки, баварцы, саксонцы, австрийцы, поляки. И в этом году русская армия поднялась к вершинам героизма, победно поспорив своей силой с самыми отборными батальонами Наполеона.

Солнце Бородинской битвы уже более столетия освещает славу русских гвардейцев. Их роль в Великой Отечественной войне была исключительно велика. Наполеоновский генерал Фриан был потрясен одной из тех непостижимых уму иностранца русских контратак, когда, казалось бы в безнадежном положении, теснимые со всех сторон неприятелем, усатые гвардейцы выбрасывают штыки наперевес и идут вперед, сметая впереди себя все живое. Из распоряжений, отданных накануне Бородинской битвы, заслуживает особого внимания краткое наставление для боя, разосланное начальником артиллерии Кутайсовым, командирам всех артиллерийских частей: «Подтвердите от меня во всех ротах, чтобы они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем г. офицерам, что только отважно держась на самом близкой расстоянии, можно достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции; артиллерия должна жертвовать собою. Пусть возьмут Вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор. Если бы всем этим батарея и была бы взята, хотя можно почти поручиться в противном, то она вполне искупила потерю орудий».

Когда нужно было, русские воины шли в неудержимую атаку, и не было силы, которая смогла остановить движение этих великолепных батальонов, сражавшихся за Отчизну. Когда нужно было, русские воины, выполняя приказ Кутузова: «Стоять насмерть! Ни шагу назад!», — упорно обороняли свои позиции, ни на мгновение не помышляя об отходе. Их сдавливало огненное кольцо, ядра французов образовывали зияющие бреши, но гвардейцы хладнокровно смыкали ряды, и снова перед неприятелем стояли непобедимые каре прославленной русской пехоты.

Так три полка — Измайловский, Литовский, Финляндский — стояли у Семеновского оврага, защищая исторические Багратионовские флеши. Стойкость этих полков склонила чашу победы в сторону русских войск.

Сила обороны русской армии была всегда, во все времена беспредельной. Можно сказать, что даже в тяжелые периоды, когда нашим войскам приходилось отступать, русские воины, а особенно гвардейцы, продолжали беспрерывно атаковать противника и никогда не запятнали знамен беспорядочным отходом.

Если русская армия и покидала по приказу поле боя, то это напоминало уход раненого льва, грозного и несломленного. Те, кого миновала смерть, оставались на своих постах и дрались до последнего. «Всегда атаковать!» — вот старый девиз русской гвардии, прекрасно выражающий принцип активной обороны.

В русской армии высоко стоял культ боевого знамени. Оно сохранялось за полком на все время его существования и всегда находилось на поле боя, в районе активных действий. Утрата знамени считалась несмываемым позором, влекла за собой расформирование части и строгое наказание офицеров. Полк предпочитал умереть вместе со знаменем, нежели лишиться его. Русская армия и внешним своим видом показывала образцы воинской чести. Все установленные знаки отличия были в ее рядах священными.

Русская армия дралась не только в пределах своей страны, отражая вражеские нашествия. Она появлялась в знойной Италии, на высотах Монмартра в Париже, вельдах Ботнического залива, за Балканами, в Берлине… Когда накануне труднейшего похода на Аландские острова жесточайшей зимой 1808–1809 гг. у молчаливого Багратиона спросили, возможна ли подобная кампания, хватит ли человеческих сил, чтобы ее вынести, этот генерал, солдат, сподвижник гениального Суворова, лаконично ответил: «Прикажите — пойдем». «Прикажите — пойдем» и «Всегда атаковать» — эти две фразы всегда были боевым паролем русских воинов. В Первую мировую войну русская армия снова показала свои великолепные боевые качества.

Вместе с русской армией рос и креп ее офицерский корпус. И мы видим, как на всем протяжении ее истории, освещенные заревом боев, складывались лучшие традиции русского офицерства, которому год от года суждено было укреплять военную силу нашей страны.

От Петра до Суворова

Допетровская Россия не знала постоянного корпуса офицеров. Воеводы, тысяцкие головы, сотенные, десятские — все эти частные начальники, существовавшие в дружинах удельной России, находились на службе только в военное время. Когда наступал мир, они разъезжались по вотчинам, поместьям и никаких военных обязанностей не несли. Подобие офицерского корпуса возникло только в стрелецких войсках Московского государства и в первых двух регулярных единицах русской армии — Бутырском и Лефортовском (выборных) полках солдатского строя, созданных еще при царе Алексее Михайловиче. В этих воинских частях постепенно вырабатывалась иерархия офицерских чинов. Но содержание деятельности частных начальников почти не менялось. Они были лишены личной инициативы, механически передавали команды и приказания. Русский офицер еще не появлялся на исторической сцене. Он рос тогда в подмосковном селе Преображенском среди «потешных» полков, в обстановке маневров или, как говорили тогда, военных забав, где оперялись птенцы Петра, взлетевшие вскоре над дымным полем Полтавской битвы.

Образование русского офицерства неразрывно связано с петровской регулярной армией. Первым ее офицером следует считать Ивана Бутурлина. В самом раннем официальном списке Преображенского полка, относящемся к 1687 году — дата перехода «потешных» к чисто строевой службе и войсковой организации. — Иван Бутурлин числится майором. До этого года в петровских воинских формированиях чинопроизводство не было упорядочено, и Бутурлин сразу получил свое высокое звание, как человек, «более ретивый и более принимавший к сердцу занятия Петра». Что же касается дальнейшей практики производства в офицеры, то Петр, в отличие от иностранных армий, где патенты на офицерские чины продавались за деньги, считал единственно правильной систему, при которой будущий офицер начинал службу рядовым. Строгое соблюдение этого правила можно проследить на многих примерах.

Твердый порядок чинопроизводства, установленный в то время, стал составной частью общих принципов жизни и деятельности офицерского корпуса. Именно тогда в русской армии стали складываться взгляды на роль и значение офицеров как командиров и воспитателей. Тогда же рождались и понятия об истинной офицерской чести, которым было суждено сыграть такую большую роль в укреплении русской военной силы. «Какой тот великий герой, который воюет только ради собственной славы, а не для обороны Отечества?!» — восклицал Петр, определяя таким образом основы офицерской чести. «Всякий офицер, — говорил он, указывая место командира в армии, — как душа в теле человека».

Петр требовал от офицеров твердого соблюдения законов дисциплины. В его «Уставе воинском» сказано: «Ничего людей ко злу не приводит, как слабая команда, которой пример суть дети в воле без наказания и страха, которые обыкновенно в беды впадают и родителям пагубу приносят. Так и в войске командующий суть отцом оных, которых надлежит полюбить, а за прегрешения наказывать. А когда послабит, то тем по времени вне послушания оных приведет и из добрых злых сочинит и нерадетельных и в своем звании оплошных. И такое себе гроб ископает и государству бедство приключит».

С такой же ясностью и лаконизмом Петр очертил и круг обязанностей офицера как воспитателя: «Ему надлежит к подчиненным быть как отцу, пещийся о их довольстве, и в оных правый суд иметь; также дела их крепко смотреть, добрые похвалить и награждать, а злые наказывать». Гвардейские полки стали рассадниками офицерских традиций и школами, где наряду с военными дисциплинами изучались и общие образовательные предметы.

Русская армия росла, укреплялась, а ее офицерство, воспитанное Петром в спартанском духе и любви к своему делу, не раз доказывало свое превосходство над командным составом иностранных армий, который в силу своих сословных привилегий пользовался всевозможными льготами и очень часто с пренебрежением относился к службе.

В последующие годы идеи, на которых росло Петровское офицерство, подверглись значительным изменениям. В русской армии появлялись слепые подражатели губительной прусской системы воспитания войск, шедшей вразрез с характером нашего народа. Расцвели протекция и фаворитизм. В обход петровского закона, по которому для производства в офицеры «звание с фундамента солдатской службы», люди с придворными связями стали записывать детей рядовыми в армию еще в младенческом возрасте. Нахватав чинов с колыбели, безусые юноши, не знавшие службы, сразу получали полки. Петр III и вереница временщиков, поклонников прусского педантизма, извратили петровскую идею об офицере — отце солдата — и стремились сделать его тюремным надсмотрщиком, вооруженным пресловутой капральской палкой Фридриха II.

Военный историк Мославский, характеризуя эпоху временщиков, писал: «Во времена Миниха и других иноземцев-начальников на первом плане были бессмысленные муштровки. Мелочи «ружистики», детально-педантичное исполнение уставных пунктов, копировавших положение немецкой школы, — все это заглушало корни военно-воспитательных вопросов, установленных Петром, которые в своей своеобразной форме могли быть вполне понятны только природным русским людям, воспитанным в национальной, а не в иноземной школе».

Но уже занимался расцвет дивного века суворовских побед. Восходила звезда талантливого устроителя русской армии — Румянцева. Под его влиянием росло целое поколение офицеров, проникнутых здравыми взглядами на свое призвание. В то время как на западе военное искусство вылилось в проповедь хитроумных маршей и контрмаршей, призванных якобы решать исход всякой кампании, Румянцев первым в России учил офицеров искать неприятеля в поле и атаковать его с целью полного разгрома.

Именно тогда выходил на боевое крещение Суворов, а несколько позже начинал свою военную карьеру Кутузов. Вслед за этими гигантами русского военного искусства расправляла крылья славная стая суворовских орлов. И уже тогда в среде русского офицерства противоборствовали два враждебных друг другу устремления, различие которых с такой силой обозначилось в павловскую эпоху и оставалось в старой русской армии до ее последних дней. Объяснение существа этих непримиримых разногласий лучше, нежели что-либо другое, покажет нам истинные традиции русского офицерства и отметет все то дурное, что отбрасывает тень на офицерский корпус прошлого. В XVIII в. корпус русских офицеров комплектовался производством из унтер-офицеров как дворян, так и низших чинов, взятых по набору. В конце этого века офицеров стали выпускать и кадетские корпуса. Если не считать революционной французской армии, русские войска были тогда единственными, в которых солдату и унтер-офицеру открывался доступ к офицерским чинам. То был золотой век русского офицерства. Всеобщим кумиром становился Суворов. Его понятия о чести офицеров быстро проникали в толщу армии и будили воспоминания о славных петровских временах. После штурма Измаила Суворов как-то заметил: «Мы с Кутузовым хорошо понимаем друг друга, если бы Измаил не был взят, ни меня, ни его не было бы в живых». Так просто и выразительно сказал Суворов о долге военачальника. Жизнь и доблесть офицера — в победе!

Когда во время Альпийского похода 1799 года русская армия, преданная австрийцами, оказалась запертой в горах перед лицом превосходящих сил противника, Суворов выступил непреклонным хранителем русской воинской чести. Он не хотел и думать об отступлении. Суворовские войска в результате многодневного пути через заснеженные отвесные скалы были истощены. У солдат и офицеров развалились сапоги. Не хватало сухарей, боеприпасов. На созванном Суворовым военном совете он сказал: «Нам предстоят труды величайшие, небывалые в мире. Мы на краю пропасти. Но мы русские! Мы все одолеем!..» Все офицеры, присутствовавшие на совете, дали клятву верности Суворову. «Мы вышли от Александра Васильевича, — вспоминал Багратион, — с восторженным чувством… победить или умереть со славой, закрыть знамена наших полков телами своими».

Совет в горах решил продолжать поход. Русский штык прорвался сквозь Альпы. Суворовские войска, выйдя в Муггенскую долину, неожиданно ударили по французам. Это появление русских, которых уже считали погибшими во льдах, было ошеломляющим для неприятеля — французы отступили. Со славой закончил фельдмаршал свой швейцарский поход.

И на долгие годы волнующие слова Суворова, сказанные им 1 октября 1799 года в момент тягчайшего Муттенского кризиса: «Мы — русские. Мы все одолеем!», — служили первой заповедью воинской чести русского офицера.

Еще в чине подполковника, участвуя в семилетней войне, будущий генералиссимус российской армии твердо определял место офицера в сражении. Не ведая страха, Суворов с одной лишь тонкой офицерской шпагой бросался в самые опасные места штыкового боя, приговаривая: «Где тревога, туда и дорога. Где ура, туда и пора». Эти короткие и блестящие по своей краткости и ясности изречения точно указывали офицеру того времени правила его воинской чести.

Кто хочет командовать, тот должен уметь и повиноваться — таково незыблемое правило воинской дисциплины. Чем выше чин имел офицер, тем строже взыскивал с него Суворов. Когда в дни итальянской кампании генерал Розенберг позволил себе не выполнить боевого приказа, Суворов категорически предупредил его: «Не теряя ни минуты, немедленно сие исполнить, или под военный суд».

Вместе с тем Суворов, как и Петр, был горячим поборником братского товарищества в офицерской среде и отеческого отношения к солдату.

Суворов и его сподвижники понимали, что русские войска требуют для себя особенных генералов и офицеров, не похожих на тех, какие существовали в прусской и иных армиях. Сердца наших солдат открывались навстречу таким начальникам, которые жили с ними одной жизнью в трудах и походах и на поле брани. Личные боевые качества офицеров развивались всеми мерами, в том числе и резко отрицательным отношением самого Суворова к «немогузнайкам», к тем, кто был убежден в том, что офицерским званием можно покрывать невежество. Суворов, считавший для себя честью «есть кашу с фанагорийцами», показывал пример братских чувств к солдатам. И офицеры его времени учились строго отделять требования службы от своих личных капризов, симпатий или антипатий.

Четырехлетнее царствование Павла разрушительным ураганом пронеслось над русской румянцевско-суворовской армией, многое переломав и испортив. Сейчас же после вступления на престол этого тупого приверженца прусского вахт-парада сто тридцать два гатчинских офицера были переведены в ряды гвардии. Все то, что пытался изжить в русских войсках Петр I, расцвело теперь пышным цветом. В полках получило все права так называемое «экзерциргаузное направление». Суть гатчинской системы состояла во взгляде на солдата, как на «механизм, артикулом предусмотренный». Отсюда и шло все остальное. Прежние принципы долга и чести, личного примера заменились одним — устрашением.

Грубость и унижение в армии стали обычным явлением. Характеризуя пагубное влияние гатчинской системы на армию, журнал «Русская старина» писал: «Разрушение нравственной силы состоит в потере уважения нижних чинов к своим начальникам; без этого же уважения войска не существуют. Эта потеря произошла от предосудительного обращения главных начальников к подчиненным им офицерам перед фронтом или младших: их оскорбительно бранят, стыдят и поносят; те только офицеры служат и терпят такое обращение, которые не знакомы с чувством чести».

Суворовский офицер глубоко уважал личность подчиненного, не стеснялся дружбы с ним, чувствовал в самом юном офицере своего товарища по призванию и высокой профессии, и его обращение к нему на «ты» звучало сердечно. Совершенно иначе трактовались «взаимоотношения старших и младших офицеров по гатчинской системе». Новый тип начальника, если он был даже старше на один чин, рассматривал младшего офицера как существо низшее. В этих условиях понятие офицерской чести все чаще и полностью заменялось правилами так называемого «светского поведения». Армия перестала вырабатывать твердые боевые характеры, ибо унизительное положение офицера, не говоря уже об солдате, лишало его тех устоев рыцарского благородства и сознания своей высокой роли, которые прививались ему раньше. Тип полковника Скалозуба из комедии Грибоедова «Горе от ума» навсегда увековечил печальное воспоминание о гатчинских офицерах и их воспитанниках.

Смерть Павла положила конец официальному владычеству гатчинской системы, но не разрушила ее окончательно. Рецидивы гатчиновщины не раз вспыхивали в старой русской армии вплоть до последних дней ее существования. Бальные шаркуны в эполетах, презиравшие службу и солдат, начальники, не считавшие своим долгом заниматься своим военным образованием, генералы, оскорблявшие офицеров и офицеры, раздававшие зуботычины направо и налево, люди, не имевшие боевой чести или утратившие ее, — во всех поступках так или иначе звучали отголоски гатчинской системы, глубоко ненавистной русской армии, противоречившей самому существу народной души. И надо твердо знать, что когда мы говорим об истинных традициях русского офицерства, то речь идет именно о том замечательном наследии офицеров — сподвижников Петра, Суворова, Кутузова, Ермолова, Брусилова, которое заслуживает самого внимательного изучения.

Наставления господам офицерам в день сражения

В годы войны с Наполеоном все лучшие традиции русского офицерства упрочились и нашли свое ярчайшее воплощение. Слава Румянцева и Суворова главенствовала в войсках.

Офицеры, начинавшие службу под их отеческими взорами, стали уже крупными начальниками. В этих людях не было ни напыщенности, ни красивой позы, ни внешнего трескучего эффекта. Они олицетворяли собой суровую и трезвую действительность военной жизни. Они и составили ту плеяду генералов, которые во главе с Кутузовым привели наши войска к победе над Наполеоном.

Влияние их традиций на формирование офицерского корпуса было огромно, первый из них — это суровый лев Багратион. «Никто не напоминал мне о том, что он начальник, и никто не умел лучше понимать… своих подчиненных», — писал генерал Ермолов о Багратионе. Таким же был и Ермолов.

Это умение лучших генералов той эпохи сохранять свое достоинство, быть строгими начальниками и вместе с тем чувствовать глубокое уважение к офицерской среде оказывало большое воздействие на выработку норм поведения офицеров в войсках.

Офицеры получали урок того, как нужно владеть сердцами своих подчиненных, добиваться нравственного влияния на них и чувствовать себя начальниками не только в силу своего чина, но и по праву военного опыта, образования, знания психологии людей. Такие офицеры уже одним своим примером воспитывали подчиненных в нужном направлении.

Понятно, что в это время русские офицеры горячо тянулись к военным наукам.

Когда в начале 1801 году юный Денис Давыдов приехал в Петербург, желая стать кавалергардом, его двоюродный брат Каховский язвительно заметил: «Что за солдат, который не надеется быть фельдмаршалом! А как тебе снести звание это, когда ты не знаешь ничего того, что необходимо знать штабс-офицеру?»

«Самолюбие Давыдова, — как пишет он в своих записках, — было скорбно тронуто, и с того времени, гонимый словами брата, я не только обратился к военным книгам, но и пристрастился к ним».

Понятие об офицерской чести стало единым для всего офицерского корпуса и генералитета. Что было недостойно младшего начальника, то же возбранялось и старшему. И основой этого принципа была идея бескорыстного принципа служения Родине. Холодным презрением окатывали суворовские генералы и офицеры гатчинских последователей, гонявшихся за внеочередным чином, добивающихся ордена в штабах, при дворе и пугавшихся поля боя. Истинный дух тогдашнего офицерства проявлялся в другом.

Герой финской кампании генерал Кульнев, говоривший о себе: «Я не сплю и не отдыхаю, чтобы армия спала и отдыхала», — однажды в беседе со своим офицером прекрасно раскрыл, в чем состоит доблесть начальников. Он сказал: «Если б у вас осталось только два человека, то честь ваша состоит в том, чтобы иметь неприятеля всегда на глазах и всегда уведомлять меня. Старайтесь отстаивать пункт, который Вы защищаете, до самого нельзя; к ретираде всегда есть время, к победе — редко».

Когда в швейцарском походе отряд русских войск па виду у противника в нерешительности начал топтаться возле крутого обрыва у селения Урзерн, Милорадович крикнул: «Посмотрите, как возьмут в плен Вашего генерала. Неужели Вы его не защитите?»

С этими возгласами он под картечью противника, не оглядываясь, бросился вниз. Наэлектризованные солдаты, забыв об опасности, ринулись вслед за своим любимым начальником и построились на равнине, не обращая внимания на неприятельский огонь и не сводя глаз с Милорадовича.

Скромный Дохтуров, прикованный болезнью к койке, находит в себе силы помчаться на защиту Смоленска, говоря: «Лучше умирать под ядрами, чем на постели».

На предложение французского парламентера капитулировать, Каменский, несмотря на безнадежное положение его отряда, с гневом отвечает: «Вы видите на мне мундир русского офицера и осмеливаетесь предлагать сдачу? Вон!»

В 1809 году молодой полковник Воронцов получил в командование Нарвский мушкетерский полк. Одаренный офицер, с ясным военным мышлением, воспитанный на культе Суворова, он превратил свой полк в прекрасный боевой инструмент. Вступая в новую должность и прощаясь с однополчанами, Воронцов оставил им как боевое завещание «Наставление господам офицерам Нарвского пехотного полка в день сражения».

Остановимся на этом наставлении. В его первой части трактуются тактические правила, которым необходимо следовать офицеру, а во второй речь идет главным образом о моральных принципах командного состава.

«Наш полк всегда славился отличными и храбрыми офицерами, не говоря еще в прежние до войны в последней Турецкой во все время под Измаилом, потом под Базарджиком, под Варною, под Шумлою, во все разы под Батином 16 и 26 чисел — словом, везде, где полк не видал неприятеля, офицеры всегда вели всех нижних чинов по пути славы. Теперь, более чем когда-нибудь, нужно, чтобы они доказали, сколь репутация их справедлива и что ежели дух храбрости есть отличительный знак всего русского народа, то в офицерстве оный соединен с святейшим долгом показать прочим всегда первый пример как неустрашимости, в трудах и повиновения начальству. Запрещать наистрожайше, чтобы никто из офицеров или солдат никогда не осмелился сказать что-нибудь такое, которое могло бы устрашить или удивить своих товарищей. Надобно стараться видеть неприятеля, какой есть, хотя он и силен, хотя он был проворен и смел, но русские люди всегда были и будут гораздо храбрее, новозаведенная наша картечь в близкой дистанции тысячу раз лучше его пуль; про штыки же и не говорю, еще никогда против русских штыков никто не удержался.

В прошедшую войну во многих полках была пагубная и престыдная привычка кричать, что отрезаны. Часто никто и не думал заходить вправо и влево, а фронт от сего проклятого крика приходил в смятение. За такой проступок нет довольно сильного наказания.

Храбрые люди никогда отрезаны быть не могут; куда бы ни зашел неприятель, туда и поворотятся грудью. Иди на него и разбей. Ежели неприятель был силен, то ежели он частью заходит к нам во фланг, он разделяет свои силы и тем становится слабее; ежели же он и прежде был слаб и хочет только испугать захождением, то он пропал, как скоро него пойдут в штыки.

Теперь по уложению тот, кто причинит смятение во фронте, наказан будет как изменник.

Офицера, который громко скажет «нас отрезывают», в тот же день, по крайней мере, надобно выгнать из полка. Вообще, духу смелости и отваги надобно непременно прибавить ту твердость в продолжительных опасностях и непоколебимость, которая есть печать человека, рожденного для воина. Сия — то твердость, сие упрямство всюду заслужат и приобретут победу!»

«В некоторых полках есть постыдное заведение, что офицеры и ротные командиры в спокойное время строги и взыскательны, а в войне слабы и в команде своих подчиненных нерешительны. Ничего нет хуже таковых офицеров; они могут казаться хорошими на парадах, на учениях, но не для настоящей службы их в полку; в деле против неприятеля солдат должен в той же пропорции больше бояться провиниться перед своим начальником, сколько вина его в таковом случае важнее тех, которые случаются на учении, а чем офицер был в спокойное время справедлив и ласков, тем больше в войне подчиненные будут стараться оправдать сии поступки и в глазах его один перед другим отличается».

«Господам офицерам, особливо ротным командирам, в сражении крепко и прилежно замечать, кто из нижних чинов больше отличается храбростью, духом твердости и порядка, таковых до и есть высшего начальника скорее производить в чины, ибо корпус офицеров всегда выигрывает получением настоящего храброго офицера, из какого бы он рода не был.

Всякий унтер-офицер и всякий солдат да будет уверен, что за действительное перед прочими отличие и заслугу в трудном положении, как-то: за удержание бегущих и обращения их на неприятеля, за умение сохранить в команде своей настоящий дух твердости и бодрости в самой большой опасности, он будет произведен и тем самым откроет себе дорогу к чинам и почестям».

«Офицера дурного и распутного поведения в полку терпеть не должно… Офицер должен чувствовать в полной мере важность звания своего и что от него зависят поступки и поведение ею подчиненных во время сражения. Когда офицер сумел приобрести доверенность своих солдат, то в деле каждое слово его будет свято исполнено и от него никогда люди не отстанут; тех из нижних чинов, которые оказались бы боязливыми и непослушными, должны тут же удержать строгостью. Между же самих офицеров смею напомнить об неустрашимых качествах, ибо у нас, слава Богу, такой дух всегда был, что тех, коих только подозревали, что меньше прочих имеют охоты драться с неприятелем, в полку уже не терпели».

В 20-х годах XIX в. в Гвардейском Семеновском полку произошло знаменательное событие. Оно стало известно всему русскому офицерству и еще резче провело грань между командирами-воспитателями, воодушевленными честью своего звания, и ограниченными тупицами, бездушными карьеристами, видевшими в службе источник личных выгод, а не святое патриотическое призвание.

Осенью 1820 года командиром Семеновского полка был назначен полковник Шварц. Питомец гатчинской системы, он отличался бессмысленной жестокостью в обращении не только с солдатами, но и с офицерами. Абсурдность его приказаний явно шла в ущерб службе и сбивала с толку подчиненных. Боевую учебу Шварц заменял никчемными перестроениями. Он оскорблял офицеров и нещадно избивал солдат. Однажды, заметив несущественное упущение рядового Бойченко, полковник Шварц плюнул ему в лицо, потом взял его за руку и, проведя по фронту первой шеренги, приказал рядовым плевать на Бойченко.

В тот же день он избил несколько рядовых, имевших знаки отличия военного ордена — Георгиевский кавалер. Вечером первая рота полка, так называемая «государева рота», построившись на вечернюю перекличку, просила у своего командира капитана Кашкарева заступничества. Это стало известно Шварцу, высшему начальству, и вся рота в составе 167 человек была ночью отправлена в Петропавловскую крепость. Остальные роты полка, выйдя утром на плац, стояли толпой. На приказ командующего гвардейским корпусом Васильчикова построиться солдаты, снимая фуражки, отвечали, они готовы перенести всяческие наказания, какие будет угодно начальству, но терпеть притеснения полковника Шварца не в состоянии, ровно не могут построиться, так как «государева рота» под арестом и пристроиться не к кому. И полк при всех офицерах находится вместе со своею первой ротой.

Спустя некоторое время, военно-судная комиссия, состоявшая из командиров гвардейских полков, признав ряд нижних чинов виновными в ослушании, вместе с тем и нашла вину полковника Шварца. И приговорила его: лишить живота. Это был приговор судей суворовской школы, и он вызвал ярость гатчинцев во главе с Аракчеевым. Началась борьба, которая привела к тому, что Шварца сняли с должности, а нижних чинов оного полка сурово наказали.

В этом эпизоде, как и во всех других, мы видим столкновение боевых традиций русского офицерства с плац-парадным направлением, с мишурным блеском, за которыми скрывалось равнодушие к истинному назначению войск и нежелание понять, что же является главным в облике офицера.

Закон дисциплины и обаяния офицера

Резкое разграничение суворовцев и гатчинцев среди командных кадров старой русской армии установлено не только в наши дни, когда многолетний плодотворный путь формирования советского командира позволяет критическим взором окинуть дореволюционную эпоху строительства русских войск. И в прошлом, как мы видим, достойные русские офицеры понимали не только благородный смысл своей работы в армии, но и огромный вред гатчинских влияний, какие бы формы они ни принимали. Лучшая и неизменно прогрессивная часть русского офицерства на всех этапах своего развития непримиримо относилась к последователям плац-парадных идей, бездумным щеголям, затянутым в корсеты, искавшим славы не в бою, не среди солдат, а на паркете модных салонов.

Особенное и даже решающее значение эти принципы приобрели в новейшее время, когда в 1874 году в России была введена всеобщая воинская повинность. И тот факт, что возникновение массовой армии при сокращении сроков службы настоятельно потребовало внедрения в войска петровских и суворовских взглядов на роль офицерского корпуса, лишний раз показал, насколько эти взгляды органичны для нашего народа.

«Братья и дружина» — так обращались полководцы древней Руси к своему войску. «Братцы, ребята, други», — восклицали кутузовские генералы, выйдя перед строем солдат. «Благодетели, за мной!» — поднимал и атаку севастопольских богатырей знаменитый генерал Хрулов. Усатые канониры называли приезжавшего на бастион адмирала Нахимова по имени и отчеству: Павел Степанович. И сам Суворов для своих фанагорийцев был всегда «батюшка». Но в то же время умный офицер никогда не забывал, что тот же Суворов говорил: «Я строг».

Братство и панибратство — разные вещи. И если чувство товарищества между офицерами и в отношении к солдатам было всегда одной из благородных традиций лучшей части русского офицерства, то панибратство изгонялось нещадно.

Честь офицерского мундира

Военные звания, присвоенные офицерам, — это знаки их незыблемого полновластия. Ордена и медали, украшающие грудь командиров, свидетельствуют об их личной храбрости и воинских талантах. Форма одежды, которую носят командиры, знаки различия, награды — все это в совокупности является внешним выражением чести и достоинства офицера. Лучшая часть русского офицерства правильно понимала роль чести военного мундира. Содержание и значение формы обмундирования войск и связанных с этим правил дисциплины и порядка было всегда очень велико.

Военная форма издавна служит средством выделения вооруженных защитников страны. В глубокой древности, до возникновения наемных армий, каждый мужчина, способный носить оружие, был воином и выходил на поле боя в том платье, которое носил постоянно. Однако необходимость отличать издали свои войска от противника уже тогда привела к стремлению носить одноцветную форму или, по крайней мере, отличительные знаки.

В русской армии еще до Петровских времен одеяние русского воина считалось признаком его чести. Едва ли не первой степенью среди наград была выдача одежды. В 1469 году, например, устюжане за мужество, показанное в сечах, получили от Ивана III по триста сермяг и бараньих шуб, удобных для ратных походов. До конца XVII века в России постоянных войск почти не было. Затем появились стрельцы, составляя нечто вроде регулярной армии, имели и однообразную одежду — красную с белыми берендейками. Позже стрельцы оделись в длинные кафтаны из сукна. В мирное время они носили мягкие отстроченные мехом шапки, в военное — круглые железные. Уже тогда в деталях одежды строго подчеркивалось должностное различие. С этой целью начальствующие лица имели кожаные рукавицы и посохи, служившие в то время вообще знаком власти.

Петр I, образовавший регулярную армию, дал ей единообразное обмундирование. В характере одежды петровских войск очень ясно сказывается желание поставить ее на службу целям укрепления дисциплины, подчинения младших старшим. Отличием унтер-офицера был золотой галун, на обшлагах камзола и полях шляпы. Таким же галуном обшивались борты и карманы камзолов у офицеров. Сверх того, офицерам полагались золоченые пуговицы, белый галстук, а при парадной форме — красный плюмаж на шляпе. В строю офицеры одевали на шею еще и металлический значок. Шарфы с золотыми и серебряными кистями служили отличием штаб-и обер-офицеров.

Форма петровских войск, довольно удобная для солдат и офицеров той эпохи, существовала до «гатчинского капрала» Павла. Этот тупой поклонник палочной системы стремился превратить русскую армию из грозной боевой силы, какой она была, в строгие квадраты оловянных солдатиков. Форма одежды была бессмысленной. Традиции, связанные с деталями внешнего вида, забывались, знаменитые бляхи, пожалованные офицерам Преображенского и Семеновского полков за Нарву, были отменены вовсе. Сама ж идея мундира, как символа боевой чести, была утрачена, ибо армия готовилась не к войне, а к балетным перестроениям. «Награда потеряла свою прелесть, — писал Карамзин, — наказание — сопряженный с ним стыд». Тонкости одежды составили целую науку, которая с трудом давалась солдатам и офицерам. Больше всего хлопот причиняла нижним чинам уборка шевелюры. Каждое утро приходилось связывать волоса в косу, заплетать и мазать салом, а при парадной форме и пудрить. Косы у всех солдат должны были быть совершенно одинаковыми. Причесанному с вечера к вахтпараду солдату не разрешалось спать, потому что можно было помять букли, а кроме того, бывало немало случаев, когда крысы в казармах отгрызали кончики кос у солдат. Армия задыхалась под гнетом павловского режима.

Суворов старался вернуть мундиру российских войск его истинное значение. Он постоянно напоминал своим офицерам о славе, с которой связаны их знаки различия.

Особое значение приобрел мундир в период войн с Наполеоном. Военная пословица говорит: «Для блеска эполет нужны обнаженные мечи».

Впервые погоны были введены в русской армии в 1801 году.

Символика погон и эполет уходит в старину. Они были как бы данью памяти о тех далеких временах, когда древние русские витязи носили продольные наплечники, или оплечья, защищавшие от ударов мечей неприятеля, происхождение эполет относится к 30-летней войне. В то время в кавалерийских эскадронах, особенно среди кирасиров Густава-Адольфа, получил распространение лихой прием рубки, так называемый «удар смерти». Клинок со страшной силой опускался на плечо неприятеля и наискось рассекал его туловище. Тогда из арсенала оборонительных доспехов были заимствованы плотные металлические пластинки, прикрепленные на плечи, они ослабляли «удар смерти» и нередко спасали кавалеристов от гибели. С мундиром, со всем внешним видом солдат и офицеров каждый полк связывал представление о своей былой славе, будущих победах. Один кавалерийский начальник говорил: «Военным нужны красивые мундиры для того, чтобы каждый офицер питал любовь к ним. И если мы не дорожим и не гордимся мундиром, который мы носим и носили наши доблестные предки, то были бы дрянью лишенные чести».

В 1813 году шапки заменили киверами. И вот однажды русский генерал вместе с союзниками гулял по Елиссейским полям, прошел мимо павловца — часового Лаврентия Тропина, который в виде образца уже был в кивере. Генерал обратился к нему с вопросом: «Покойнее ли кивера шапок? — Точно так, покойнее, — отвечал Тропин, — нас неприятель знал и боялся, а к этой форме еще придется приучать его». Этот искренний и смелый ответ солдата, почитавшего свою форму, стал широко известен, и Павловскому полку оставили шапки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.