Глава 11 «Снег» против «Тайфуна»

Глава 11

«Снег» против «Тайфуна»

Японское руководство занервничало, получив информацию об объявлении войны США. Оценивая обстановку тех дней, военный министр США Г. Стимсон говорил:

– Проблема заключается в том, каким образом мы можем заставить японцев сделать первый выстрел, но не причинив слишком много ущерба нам самим. Это был трудный вопрос.

Как известно, ультиматум Хэлла требовал:

– вывода всех войск из Китая и Индокитая;

– признания только чунцинского правительства Чан Кайши; – выхода также из тройственного пакта с Германией и Италией, заключенного в сентябре 1940 года;

– подписания многостороннего пакта о ненападении с США, Англией, Китаем, Голландской Индией и СССР.

Только после этого американо-японские экономические отношения будут восстановлены. Иными словами, США настаивали, чтобы Япония по собственной воле отказалась от всех захватов, сделанных за десятилетие с 1931 года.

Чувствуя свою мощь и достоверные данные разведки, японцы ударили по беспечности американского Тихоокеанского флота. Один из пилотов японских ВВС, участвовавших в налете на Перл-Харбор, после бомбежки писал:

«Внизу я увидел весь Тихоокеанский флот США, и расположение кораблей превзошло все мои ожидания. Я видел весь немецкий флот в Киле, я видел французские линкоры в Бресте. Наконец, я часто видел наши корабли, собранные для показа их императору. Но я никогда не видел кораблей, которые даже в мирное время находились бы на расстоянии 500-1000 метров друг от друга. Военноморской флот всегда должен быть настороже, так как никогда не исключена возможность внезапного нападения. Но то, что я увидел внизу, – это непостижимо. Разве американцы никогда не слышали о Порт-Артуре?»

Советское руководство хорошо знало о коварстве японцев против русского воинства в Порт-Артуре и частей Красной Армии на озере Хасан и реке Халхин-Гол, поэтому и держало солидный кулак наших войск на Дальнем Востоке. На европейской части страна истекала кровью после вероломства гитлеровских полчищ, стремительно приближающихся к Белокаменной.

В Смоленске в штабе группы армий «Центр» 24 сентября состоялось заключительное совещание по вопросу о проведении наступательной операции на Москву. На совещании присутствовали главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич и начальник их генерального штаба Гальдер. Было решено, что вся группа армий – эта огромная махина огня и брони, принадлежащая фельдмаршалу Федору фон Боку, начнет победоносное движение 2 октября. А 2-я армия Вейхса и 2-я танковая армия Гудериана, которая должна будет действовать на правом фланге, перейдут в наступление двумя днями раньше – 30 сентября. Генерал Гудериан вспоминал:

«Эта разница во времени начала наступления была установлена по моей просьбе, ибо 2-я танковая группа не имела в районе своего предстоящего наступления ни одной дороги с твердым покрытием.

Мне хотелось воспользоваться оставшимся коротким периодом хорошей погоды, для того чтобы до наступления дождливого времени по крайней мере достигнуть хорошей дороги у Орла. А дальше закрепить за собою дорогу Орел – Брянск, обеспечив тем самым себе надежный путь для снабжения.

Кроме того, я полагал, что только в том случае, если я начну наступление на два дня раньше остальных армий, входящих в состав группы армий «Центр», мне будет обеспечена сильная авиационная поддержка».

Итак, «Тайфун» разразился 30 сентября ударом танковой группы Гудериана и 2-й немецкой армии по войскам Брянского фронта.

А через два дня, 2 октября 1941 года на советско-германском фронте командующий группы армий «Центр» фельдмаршал фон Бок начал наступление на Москву. Он торопился со своим «центральным блицкригом», – планировал быстрее проскочить «распутицу и морозы» и войти победителем в советскую столицу.

Войска Гудериана, используя методы танковых клиньев и широких охватов, рвались к Орлу. Все три наших фронта: Брянский (Еременко), Западный (Конев) и Резервный (Буденный) ощутили на себе всю мощь неприятельской брони. Вскоре 3-я и 13-я армии Брянского фронта оказались под угрозой окружения.

Под Вязьмой попали в окружение 19, 20, 24, 32 и почти вся 16-я армии Западного фронта. Войска Резервного фронта проворонили Юхнов.

Сталин мерил шагами кабинет и катал желваки. Чувствовалось, что растущее раздражение ему быстро не успокоить. Он становился громовержцем, и, для того чтобы хоть как-то успокоиться, он должен был обязательно метнуть молнией свою энергию на кого-то в трубку. Объектов для спуска недовольства в тот опаснейший час для Москвы было более чем достаточно.

– Где Конев? – Он бросил гневный взгляд на своего секретаря Поскребышева, находившегося в его кабинете.

– Ищут, товарищ Сталин…

– Долго ищете…Что, он иголка в сене? Найдите и доложите.

– Есть, товарищ Сталин, – ответил Поскребышев и с разрешения вождя выскочил из кабинета, чтобы обзвонить войска.

Видно было, вспоминал вызванный к нему Я. Е. Чадаев – управляющий делами Совнаркома СССР, как Сталин ходил поспешно по кабинету с растущим раздражением. По его походке и движению чувствовалось, что он находится в сильном волнении. Сразу было видно, что он тяжело переживает прорыв фронта и окружение значительного числа наших дивизий. Это событие просто ошеломило его.

– Ну и болван, – тихо произнес Сталин. – Надо с ума сойти, чтобы проворонить… Шляпа!

Пока я молча стоял, зашел Поскребышев и доложил:

– Командующий Конев у телефона.

Сталин подошел к столу и с яростью снял телефонную трубку.

В командующего летели острые стрелы сталинского гнева. Таким образом, он выдавал не только порцию «проработки», но и строгого предупреждал за последствия. В конце телефонного разговора он потребовал беспощадно драться с неприятелем и добиться вывода войск из окружения.

– Информируйте меня через каждые два часа, а если нужно, то и еще чаще. Время, время дорого! – грозно указал Сталин.

Обстановка с каждым днем обострялась, Красная Армия находилась в невыгодном положении. Из прифронтовой полосы заместитель командующего Московского военного округа генерал-майор Никольский сообщал телефонограммой народному комиссару внутренних дел СССР, генеральному комиссару государственной безопасности Л. Берии о массовом отходе частей РККА в районе Юхнова.

В частности, он докладывал, что из района Юхнова, что в 40 км западнее Медыни, через Медынь в Малоярославец направляются отходящие части 43-й армии, 64-й артиллерийский полк 53-й дивизии, части 5-й стрелковой дивизии и отдельные мелкие группы других частей. Все отходящие движутся в беспорядке.

О фактах панического отхода частей 43-й и 33-й армий в Юхновском направлении 12 октября 1941 года докладывал специальным сообщением Берии и заместитель начальника управления особых отделов НКВД СССР, комиссар госбезопасности 3-го ранга Мильштейн. В нем он писал о недостаточной оснащенности личного состава вооружением, средствами связи, укомплектованности, нарушениях при строительстве укрепрайонов, а также отсутствии руководства со стороны представителей, прибывающих из штаба армии и фронта.

«Произведенной проверкой выполнения указаний товарища Сталина о вывозе или уничтожении материальных ценностей и угоне скота из прифронтовой полосы в районах Юхново, Мятлево, Медынь, Малоярославец установлено, что военные ведомства и местные партийно-советские органы имели возможность вывезти или уничтожить материальные ценности и перегнать скот из фронтовой полосы.

В действительности имели место следующие факты:

а) при отходе частей Красной Армии в гор. Юхнове и его районе оставлено в хранилищах несколько тысяч тонн зерна и колхозный скот;

б) личной разведкой опергруппы установлено, что гор. Медынь, пос. Мятлево и все прилегавшие к ним районы до 10 октября с.г. прикрывались войсками Красной Армии, что давало возможность местным партийным и советским органам, а также военному ведомству принять меры к угону скота и вывозу материальных ценностей.

Это сделано не было, и в результате скот был оставлен. Были также брошены машинно-тракторные станции, дорожные мастерские, большое количество скирдованного сена, соломы, колхозный хлеб и промтоварные и продовольственные склады торговых организаций.

Военным ведомством в поселке Мятлево не вывезено до 150 вагонов авиабомб и разного авиационного имущества. Головная продовольственная база Наркомата обороны также не вывезена;

в) в прифронтовой полосе района гор. Малоярославец на 12 октября оставили склады с имуществом: леспромхоз, лесхоз, артель «Красный металлист» и другие организации, в которых были валяная и кожаная обувь, сахар, войлок, кожтовары и пр.

Руководители этих организаций эвакуировались…»

* * *

То, что немец осмелел и нацелился на Москву серьезно, было видно по тому, как смело действовала авиация Геринга, бомбя Москву и даже… Кремль. Первая бомбежка, как известно, прошла двумя волновыми налетами 22 июля 1941 года.

В статье «Неприступное небо столицы» известный писатель-баталист Михаил Григорьевич Брагин вспоминал, что в 22 часа 07 минут 21 июля 1941 года в Москве была объявлена воздушная тревога. Самолеты со свастикой и крестами летели широким фронтом.

Посты ВНОС насчитали 200 бомбардировщиков. Впереди и на флангах летели разведчики. Шли они на разных высотах с интервалами 20–30 минут, чтобы, наращивая удары впереди идущих эшелонов, всей массой протаранить противовоздушную оборону советской столицы.

По сигналу «Луч» вспыхивали световые прожекторные поля. Сигнал «Зенит» – и перед вражескими самолетами сразу вставали стены огня. Разрывы снарядов заставляли прорвавшиеся одиночные машины менять боевые курсы, падая в пике, ускользать от зоны огня, бросать бомбы не прицельно, куда попало.

В эту ночь в небо улетело, ушло 29 тыс. снарядов – целые вагоны раскаленного, разящего металла.

Командующий немецким 2-м воздушным флотом Кес-сельринг (генерал-фельдмаршал люфтваффе. – Авт.), эшелонируя боевые порядки самолетов в глубину, полагал, что первая налетная волна проломит оборону в воздухе, подавит зенитную оборону на земле, осветит Москву пожарами и осветительными бомбами, а последующие, ориентируясь по ним, будут наращивать удары, развивать успехи первых.

Кстати, Кессельринг обещал Герингу разрушить Москву, а Геринг обещал Гитлеру силами люфтваффе выиграть войну, а сам фюрер, видевший невооруженным глазом пожар Варшавы, считал, что его бомбардировщики действительно сожгут Москву. Не получилось – воздушные налеты были отбиты.

В ночь с 22 на 23 июля противник вновь организовал второй массированный ночной налет на столицу. Но и он провалился. Ночная мгла Москвы и Подмосковья проглотила не один десяток стервятников.

Думается, интересно будет привести здесь специальное донесение коменданта Московского Кремля в НКВД СССР о результатах воздушного налета немецкой авиации только за один день.

7 августа 1941 г. Сов. секретно

№ 47/14111 с

НАРОДНОМУ КОМИССАРУ

ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР

товарищу БЕРИЯ

6.8.41 г. в 22.40 по сигналу воздушной тревоги весь личный состав гарнизона Московского Кремля был приведен в боевую готовность.

Вражескими самолетами на здания и территорию Кремля было сброшено 67 термитных, зажигательных бомб, весом по 1 кг.

Бомбы своевременно были затушены личным составом гарнизона Кремля, и ни один объект не пострадал.

На территорию и здания, принадлежащие УКМК, вне Кремля:

а) склады в Кутузово – 25 шт.;

б) на общежитие в Дорогомилове – 4 шт.;

в) в Заречье – 20 шт.

В Кутузово возникал пожар. Было загорание сарая со старыми отходами; склада лесоотходов; деревообделочной мастерской; сушилки; котельной.

Загорание было ликвидировано в течение 7 минут. Ориентировочный убыток от загорания 5–6 тысяч.

На территорию теплостанции во время налета вражеской авиации упал сбитый аэростат. Было загорание этого аэростата от зажигательных бомб, которое в течение 5 минут ликвидировано.

Кроме того, были сброшены две осветительные бомбы весом по 50 кг., одна из них обнаружена в Тайницком саду, в районе тира, вторая против Тайницкой башни на косогоре. Обе осветительные бомбы не воспламенились. Бомбы обезврежены специалистами и вывезены из Кремля.

За время воздушной тревоги несчастных случаев и жертв среди личного состава гарнизона Кремля не было, за исключением командира охраны Скоролетова, получившего легкий ожог первой степени на правом предплечье.

Комендант московского Кремля генерал-майор СПИРИДОНОВ.

По воспоминаниям сотрудницы Управления особых отделов НКВД СССР Валентины Андреевны Воробьевой, она была свидетельницей одного прицельного бомбометания фашистов и по Лубянке. Правда, немецкий ас промахнулся, и бомба улетела на Мясницкую (улица Кирова). В беседе с автором она заявила, что это случилось в конце июля 1941 года.

– Раздался взрыв такой силы, – повествовала она, – что даже наше массивное здание вздрогнуло. Выбежали мы и смотрим: от здания, стоящего напротив настоящего магазина «Фарфор», – дымящиеся развалины. За какие-то сутки завалы были расчищены практически голыми руками москвичей. Я видела это своими глазами, так как жила в районе Чистых прудов.

Итак, «Тайфун» несся на Москву, несмотря на яростное сопротивление воинов и техники Красной Армии и ополченцев. В сентябрьские дни дым костров стоял над столицей – чиновники жгли архивы и другие бумаги, которые не должны были попасть врагу. Многие считали, что Москву все же придется сдать. В подвалах Лубянки и Лефортовской тюрьме торопливо расстреливали оставшихся в живых «врагов народа», паникеров, дезертиров и прочих преступников – как реальных, так и мнимых.

В середине октября ощущался пик хаоса в Москве. Шоссе были забиты уходящими из города людьми. В специальных поездах уезжали в тыл старики, женщины и дети. А в оставленных квартирах уже орудовали мародеры.

В 12:00 12 октября 1941 года открылось заседание московского партактива. Первым выступил руководитель МГК ВКП(б) А.С. Щербаков. Он заявил:

– Мы вступаем в полосу наиболее тяжелых испытаний. Москва находится в непосредственной опасности. Идет жестокий бой под Можайском и Малоярославцем. Враг занял Калугу, подходит к Боровску и Верее…

Присутствовавший на этом совещании член Военного Совета Московского военного округа генерал-лейтенант К.Ф. Телегин открыл блокнот, положил его на колени и стал торопливо записывать мысли-предложения:

«– поднять Москву на строительство оборонительных сооружений на ближних подступах, превратив город в неприступную крепость;

– считать всех коммунистов и комсомольцев мобилизованными, призвать трудящихся к оружию, приступить к формированию в каждом районе рабочих рот и батальонов;

– организовать на предприятиях, в учреждениях, в жилых домах отряды и дружины истребителей танков, пулеметчиков, гранатометчиков, снайперов, минеров;

– каждое предприятие, мастерская должны наладить производство продукции для оборонительного строительства и защиты города, для помощи фронту;

– установить трудовую повинность для всего трудоспособного населения;

– каждый коммунист должен проявлять железную дисциплину, вести решительную борьбу с малейшими проявлениями паники, малодушия, трусостью, с дезертирами и шептунами.

Он на минуту задумался, а потом дописал последний пункт:

– всем трудящимся проявлять высокую бдительность, максимум твердости духа и организованности…»

Стали выступать и другие представители московской власти. Выступления сводились к одному – отстоять Москву, остановить немца, а потом и погнать его туда, откуда он пришел…

Берия 16 октября собрал совещание партийного аппарата столицы и приказал эвакуировать всех, кто не способен защищать Москву.

Родственница автора книги, Анна Ефимовна Котова, которая в то время находилась в Москве, поведала:

– Возвращаюсь с работы в свою коммуналку, а в соседних комнатах, покинутых хозяевами, – два незнакомых мужика роются в барахле и набивают разными шмотками чемоданы. Спрашиваю: «Кто вы?» – «Родственники…» – «Кого родственники?»

Немая сцена.

Тут-то я поняла, что это элементарные мародеры. Ухитрилась отлучиться, сославшись сходить в магазин, и тут же позвонила в органы от соседки. Патруль прибыл очень быстро и забрал ворюг.

По радио часто читались лермонтовские строки:

…И вождь сказал перед полками:

«Ребята, не Москва ль за нами?

Умрем же под Москвой,

Как наши братья умирали».

И мы погибнуть обещали,

И клятву верности сдержали…

Конечно, такие строчки являлись чисто психологической поддержкой защитникам Москвы, но они были нужны.

* * *

Сталин оставался в Москве, хотя и ходили разные слухи и сплетни, что «он смотался уже в Куйбышев». Нет, вождь твердо заявил своим некоторым растерявшимся коллегам: – Из Москвы я никуда не уеду. Вы тоже останетесь со мной. Москву не сдадим!

Он уже планировал провести ноябрьский парад.

Вместе с тем он понимал, что вина за то, что враг дошел до Москвы, лежит не только на военных, но в первую очередь на нем как руководителе государства. Поэтому часто переживания его принимали за растерянность. А переживать было от чего – в конце октября враг уже разглядывал столицу в цейссовские стекла биноклей. А тут еще колючее письмо дочери Светланы из запасной столицы СССР Куйбышева. Она в нем писала:

«Милый мой папочка, дорогая моя радость, здравствуй, как ты живешь, дорогая моя секретаришка?

Я тут устроилась хорошо. Ах, папуля, как хочется хотя бы на один день в Москву! Папа, что же немцы опять лезут и лезут? Нельзя же, в конце концов, сдавать им промышленные города…

Дорогой папочка, как же я хочу тебя видеть. Жду твоего разрешения на вылет в Москву хотя бы на два дня.

19.9.41 года».

Боязнь за судьбу страны, армии, граждан, которых враг считал «нелюдями», и, конечно, страх за свою жизнь и жизнь своих детей превратились в противное, саднящее ощущение воткнутой и не вынимаемой из души занозы. Чувство постоянной тревоги – это проценты, которые мы авансом платим нашим неприятностям, к сожалению возникающим и по нашей вине. И тогда появляется то состояние, когда нам нечего бояться, кроме страха.

Но страх – это не всегда негатив, в нем есть и позитив реальной оценки обстоятельств, заставляющий действовать в нужном направлении.

На стол Сталина 14 сентября 1941 года лег текст расшифрованной телеграммы от резидента советской военной разведки в Токио Рихарда Зорге с таким содержанием:

«По данным источника «Инвеста», японское правительство решило в текущем году не выступать против СССР, однако вооруженные силы будут оставлены в МЧГ (Маньчжоу-Го. – Авт.) на случай выступления весной будущего года в случае поражения СССР к тому времени».

Но Сталин не очень доверял этой информации и не раз со своим паладином Берией подвергал сомнению, а то и критике работу этой разведывательной точки. Понятно, для Берии Разведывательное управление Генштаба было соперничающим ведомством.

– Нужно срочно собрать под Москвой всех, кто способен не только обороняться, но и наступать, – рассуждал Сталин. – Нужен мощный отпор. Но где взять эти силы? Трех фронтов явно не хватает. В армиях полнокровных дивизий нет, появились проблемы с оружием и личным составом. Надежда на Сибирь и Дальний Восток. Как докладывает мне Лаврентий, операция «Снег» начинает действовать. Да и второй источник – Зорге нас успокаивает. Правда, веры у меня к нему нет. У Берии тоже она отсутствует. Япония в замешательстве.

Западный фронт 10 октября был усилен за счет слияния войск Западного и Резервного фронтов. Командующим Западным фронтом был назначен Г. К. Жуков. В связи с приближением боевых действий к Москве решением ГКО от 12 октября на непосредственных подступах к столице создавалась еще одна линия обороны. Ответственность за оборону Москвы на ее подступах была возложена на командующего войсками Московского военного округа генерал-лейтенанта П. А. Артемьева. Он же одновременно руководил Московской зоной обороны и являлся начальником гарнизона г. Москвы.

Горожане и жители Подмосковья возводили оборонительные укрепления на подступах к столице. Еще до выхода постановления ГКО от 4 июля 1941 года «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения» в городе начали формировать дивизии народного ополчения. Всего было сформировано 17 дивизий, в том числе уже в ходе Московской битвы.

Писатель Константин Федин в 1941 году в статье «Великая столица» отмечал:

«Враг хотел разрушить стройную жизнь Москвы, потрясти весь ее организм, разорвать и спутать нити, соединяющие миллионы москвичей в единую дружную семью советской столицы.

Удался ли этот чертовский замысел врагу?

– Нет.

Удастся ли он в будущем?

– Нет!»

Под командованием генерал-полковника И.С. Конева 17 октября был образован Калининский фронт.

В Москве и прилегающих к ней районах 20 октября было введено осадное положение. Оборона рубежей, отстоящих на 100–120 км от Москвы, возлагалась на командующего войсками Западного фронта генерала армии Г. К. Жукова.

Общественное настроение тех «черных дней» в других странах мира поэт Н. М. Коржавин отразил следующими словами:

Казалось, что лавина злая

Сметет Москву и мир затем,

И заграница, замирая,

Молилась на Московский Кремль.

И все же, несмотря на всю сложность обстановки, Ставкой ВГК и Генеральным штабом было организовано твердое и разумное управление войсками. Да, поначалу отмечалась растерянность среди мирного населения и в частях четыре месяца отступающей Красной Армии, но благодаря воле, собранной в кулак руководством страны, ее полководцами и традиционного единения народа перед лицом внешнего врага, напавшего на родную землю, удалось выстоять под Москвой.

В этой борьбе с сильным неприятелем большую, а может, даже решающую роль сыграли называемые в народе «сибирские дивизии». Да, были соединения из Сибири, но основная масса войск шла из Дальнего Востока, где они стояли для отпора милитаристской Японии, готовой в любую минуту по приказу из Берлина перейти рубежи Советского Союза.

Наша разведка через своих резидентов – и военная через Рихарда Зорге и его агентуру в Японии и Китае, и госбезопасности через Исхака Ахмерова и Виталия Павлова – в ходе проведенной в США операции «Снег» смогли повлиять на решение ГКО быстро снять с дальневосточных рубежей десятки хорошо обученных и экипированных под зимнее ведение боевых действий дивизий и бросить их на помощь истекающей кровью Москве.

* * *

А Гитлер торопился отпраздновать победу и З октября 1941 года собрал в берлинском Дворце спорта свой партактив и там оповестил о падении Москвы такими словами: «Этот противник уже сломлен и никогда больше не поднимется».

Военная пропагандистская машина Геббельса тиражировала миллионы листовок и брошюр о победе под Москвой. Гигантские заголовки на первых страницах газет кричали: «Исход похода на Восток решен!», «Последние боеспособные дивизии Советов принесены в жертву!», «Военный конец большевизма!», «Приговор Советскому Союзу вынесен!», «Сталин в растерянности!», «Конец Москве!»

Большая победа в битве за Киев, принесшая немцам около 665 тыс. пленных советских солдат и офицеров и огромное количество трофеев, казалось, вновь подтвердила военный гений Гитлера, тем более что этот успех устранил одновременно и фланговую угрозу для центрального участка фронта, да и вообще только сейчас, благодаря этой победе, открывалась свободная дорога на Москву.

Гитлер был ослеплен чередой своих триумфов и избалован воинским счастьем. Страны Европы за недели боевых столкновений падали к его ногам, как карточные домики или как кегли после удачного попадания шара. Однако в России он почувствовал тугую пружину сопротивления. Четыре месяца войны с Советским Союзом превратили его «блицкриг» в фикцию.

А тут еще недовольство и «взбрыкивание» некоторых генералов, усомнившихся в правильности его решений. Но главнокомандующие групп армий «Юг» и «Север» соответственно фельдмаршалы Рундштедт и Лееб его поддержали и настаивали на приостановлении, а на отдельных участках фронта и вовсе отмене наступления на Москву, не разделяя планов фон Бока. Последний при поддержке фон Браухича и Гальдера был вынужден отдать приказ о финальном наступлении только на 15 ноября.

Когда второе наступление возобновилось (первое, застопорившееся из-за распутицы и капризов Гитлера, погнавшегося за нефтью на Юг, как известно, началось 2 октября 1941 года), уже установились морозы.

Как вспоминал потом фельдмаршал фон Бок, артиллерия оказалась совершенно бесполезной, поскольку немецкая армия не располагала необходимыми смазочными материалами, чтобы защитить движущиеся части орудий. Лишь 30 % техники находилось в рабочем состоянии. Танки также застыли в бездействии, потому что их оптические прицелы оказались совершенно непригодными для столь низких температур.

Пехота, не имевшая зимнего обмундирования (ведь руководство вермахта вместе с фюрером надеялись на четырехнедельный «блицкриг»), в условиях резко ухудшившегося снабжения с трудом продвигалась вперед. Многие подразделения питались исключительно падшей и замершей кониной, срезая тесаками темно-красные мясные пластинки. Полученную строганину длительно варили и запекали на кострах. Однако, несмотря на тысячи обмороженных, им удалось пробиться сквозь упорное сопротивление противника к пригородам Москвы.

Свидетельница кратковременного пребывания немецких войск в поселке Крюково Лидия Андреевна Ванюшкина рассказывала, что фашисты вошли в поселок в ночь с 30 ноября на 1 декабря 1941 года.

– Сначала мы услышали рокот танков, – взволнованно вещала она, – а потом появилась лающая немецкая речь. Это расползалась серо-грязным пятном германская пехота. Первое, что сделали гитлеровцы, выгнали местных жителей из домов. Им пришлось массово переселиться в заранее выкопанные ямы, прикрытые сверху всякими подручными средствами: досками, стволами и ветками спиленных деревьев, картоном, фанерой, кусками брошенной жести и прочим хламьем. В ямах было сыро и холодно. Отмечались случаи, когда на такой временный семейный очаг наезжал танк…

Немцы находились в Крюково неделю, устроившись на постой в натопленных избах. Топили зачастую разбитой мебелью местных жителей. Они по утрам выходили на промысел – мародерничали. У моей родственницы – пятнадцатилетней Ани сняли с ног валенки. А пожрать они ох как любили. Над поселком в такие дни висела звуковая завеса, своеобразная какофония, сотканная из российско-немецкой ругани, одиноких расстрельных выстрелов, крика домашней птицы и визга поросят.

Через неделю, опять же ночью, наши уши неожиданно были заложены сильным свистом, дружным гулом, а потом серией страшных взрывов. Приоткрыв полог у входа нашего «бункера», я увидела на черном полотне неба быстро проносящиеся ядовито-желтые стрелы. Они улетали за поселок и там подрывались. Немцев как ветром сдуло, а наутро мы услышали нашу родную русскую речь.

Как сейчас помню – в Крюково вошли красивые молодые парни в валенках и белых полушубках. Некоторые ехали верхом на лошадях. Один паренек, наверное, лет восемнадцати от рода, остановился у нашего забора, и вдруг – взрыв. Погиб солдатик и лошадка под ним. Немцы много улиц и изб заминировали.

А потом, после Московской битвы, я увидела на стене магазина плакат. На плакате был нарисован Гитлер с растопыренными ногами. Штаны галифе у него лопнули как раз между ягодиц. Внизу плаката красовался стишок:

Гитлер выдумал задачу

Взять Москву с Баку в придачу.

«Вот я ноги раскорячу,

Уж тогда не быть греху!»

У вояки – раскоряки

Разорвались швы в паху.

Несмотря на то что была морозная зима, на душе с приходом наших солдат было тепло и спокойно. Стали обустраиваться. В дом зашли, а там – пусто. Все деревянное пожгли фрицы. Материнские три пальто утащили с собой. Отцовскую шинель тоже забрали. Из кладовки сделали отхожее место…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.