Георгий Джибладзе1 Дни, проведенные с Шолоховым

Георгий Джибладзе¹

Дни, проведенные с Шолоховым

Произведения Михаила Шолохова, в течение последних сорока лет издающиеся массовым тиражом на всех континентах земного шара, каждый раз с нетерпением ожидает бесчисленная армия читателей. Трудно найти другого современного романиста, который был бы столь популярным у огромной читательской массы, как М. Шолохов. В чем же причина этого?

В мастерстве, народности, творческой специфике? Безусловно, но не в меньшей степени и в той поразительной жизненной правде, которую писатель передает с потрясающей непосредственностью, абсолютно не прикрашенной.

Задолго до присуждения автору «Тихого Дона» Нобелевской премии его возвели в ранг гигантов художественного мышления. Он был совсем молодым, когда благодаря содержательности, совершенству формы и психологической глубине первых же книг имя его связали с именами классиков русской литературы XIX века. Подобная судьба – удел не многих.

Шолохов, как известно, пишет на современную тему, однако тема эта в то же время и история и современность, и прошлое и настоящее, и философское предвидение и лирический пассаж в эпосе. Все, о чем пишет Шолохов в «Тихом Доне», хотим мы того или нет, – это история нашей страны, картины жизни, правдивые, нарисованные с большим художественным мастерством. Пожалуй, никем в художественном творчестве не было сказано столько правды о том периоде жизни нашей страны, сколько сказал Шолохов. Он дал нам возможность заглянуть во все бездны, которые породила тогдашняя жесточайшая действительность, он показал нам жизнь того времени, какой она была и как она развивалась. Никто нам не рассказывал и не показывал столько. Нравится нам это или нет, но таков был ход истории, и «Тихий Дон» – это не только творческий подвиг его автора, но и пример гражданского мужества. И по прошествии веков не померкнут картины, нарисованные Шолоховым, и даже самый строгий, самый дотошный историк не сможет возразить против той истины, которая проявилась в «Илиаде» нового времени. В ней все бурлит, все борется, умирает и рождается, висит на волоске, перед глазами предстает жизнь в своей неповторимой красоте, с тысячами испытаний… Одни воспринимают ее органически, иные – скептически. Первые относятся к категории типов трагических, вторые – трагикомических. Целая галерея таких типов представлена Шолоховым в «Тихом Доне».

Поэтому так трудно и в то же время так легко писать о нем. Трудно потому, что нужно быть точным, как Шолохов, и легко потому, что его мастерство воодушевляет и вдохновляет. А лучшего духовного настроя для критика, чем воодушевление и вдохновение, и быть не может. В это время пишется легко, непринужденно, и в глубине души ощущаешь благодарность к человеку, давшему возможность испытать подобное ощущение.

Неудивительно, что дни, проведенные рядом с писателем такого масштаба, незабываемы. В лице Шолохова грузинская писательская общественность давно обрела истинного друга, с которым ее связывают самые тесные дружеские отношения.

Симптоматично, что автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины» со своими друзьями трижды побывал в Грузии. Впервые он приехал к нам в 1961 году. Его пригласили по инициативе известного журналиста и общественного деятеля Давида Мчедлишвили, который сделал многое для укрепления дружбы русского писателя с грузинскими деятелями. Эта дружба длится по сей день, бескорыстная и деловая.

Достопримечательности Грузии, в том числе могила А. Грибоедова, памятники культуры, собранные в Государственном музее республики, окрестности Цинандали – все это произвело на М. Шолохова глубокое впечатление.

Повсюду он говорил о героическом прошлом Грузии, ее прекрасном настоящем и еще более прекрасном будущем. В его словах, мыслях, ощущениях явственно чувствовалось наряду с глубокой любовью искреннее восхищение мужеством, энергией грузинского народа, его достижениями в области культуры. Все, кто был тогда рядом с ним – Георгий Леонидзе, Давид Мчедлишвили, Михаил Давиташвили, Григол Абашидзе, Ираклий Абашидзе, – были покорены его простотой, теплым, почти братским отношением.

Мне с моими друзьями посчастливилось поближе познакомиться с Михаилом Александровичем. И те несколько дней, что мы провели рядом с ним, беседы и споры по различным вопросам искусства навсегда останутся в моей памяти. Несмотря на бурную, полную тяжелых испытаний жизнь, Шолохов – человек тихий и спокойный, исполненный теплых, человеческих чувств. Всемирно известный художник, он отличается удивительной простотой и скромностью. Вот он стоит рядом с вами, слушает, отвечает вам, но вас не покидает мысль, что он – на вершине Олимпа. Порою кажется, не ты его гость, а он сам пришел к тебе, как добрый нежный старший товарищ. Есть в этом мгновенное приближение великого к обыденному и наоборот.

Еще раз напомню, Михаил Шолохов – человек спокойный, скромный, обаятельный. С первой же встречи он очарует вас, и вы уже навеки его друг. Но в нем бушует разинский гладиаторский дух, бесстрашный и непреклонный. Он всегда готов к борьбе. Ведь всю свою молодость Михаил Александрович провел в борьбе – на фронтах гражданской и Второй мировой войн. Его классические произведения – романы, повести, рассказы, выступления, как итог титанического труда, пронизаны боевым творческим духом и глубочайшей принципиальностью. Он никогда не отступит, как простой донской казак, не уступит в главном, принципиальном, как его герой Григорий Мелехов.

Кроме этих личных достоинств, Шолохов обладает удивительным умением правильно понимать новое и старое, большое и малое. Осматривая Светицховели, он задал мне ряд вопросов, отметив дисгармонию в архитектуре западного фасада. В ответ на мои слова о существующем в теории искусства тезисе – достижение гармонии путем дисгармонии – с улыбкой ответил: «Древние умели строить, и вкус у них был высокий и тайны эстетики им были хорошо знакомы. Светицховели – великий монумент, подтверждающий эту истину».

Впоследствии в Дарьяльском ущелье он долго разглядывал взметнувшиеся в небо скалы-великаны, приведшие его в изумление, слушал грозный рев разъяренного Терека. Я почувствовал, что мысленно он перенесся в эпоху Грибоедова, Пушкина, Лермонтова. Внимательно осматривал вековые развалины форта, сооруженные на отвесных скалах башни, и мне показалось, прошлое повторилось в новой вариации – гениев девятнадцатого столетия здесь, у древнейших врат Грузии, встречал гений века двадцатого. Приехавший сюда из донских степей Шолохов видел в гордых горах Грузии живые картины прошлого и настоящего. Он как вольный сын природы любовался странной палитрой Дарьяла. У творчества его та же полная гнева палитра, но пронизанная такой нежностью и красочностью, какая свойственна самой природе. Естественность – альфа и омега его творчества. Можно смело утверждать, что Шолохов вжился в природу, растворился в ней.

Никогда не забуду первого знакомства с Шолоховым. В 30-х годах мы, начинающие критики, спорили о вопросах его художественного метода, говорили о близости «Тихого Дона» к романам Л. Толстого, критиковали «теорию непосредственного впечатления», бывшую тогда в моде, утверждали, что Шолохов – писатель огромного дарования, что первая же книга его романа «Тихий Дон» представляет собой несравненную эпопею. К сожалению, «Донских рассказов» ни я, ни мои товарищи еще не знали.

Но уже тогда Шолохов рисовался нам литературным колоссом, который сразу проявил все измерения своего художественного вдохновения. И мы, неопытные юнги литературы, не ошибались тогда, давая столь высокую оценку адмиралу литературы. Одного только мы не знали. В этом сравнительно небольшого роста человеке было нечто богатырское не только в духовном, но и в физическом отношении. Это мы почувствовали во время его пребывания в Грузии. В ветреную погоду он одолел крутые тропинки к пещерам Вардзии с той же удалью, с какою мчится на своем иноходце казак по донским степям. Мы не заметили его усталости. Мы, его чичероне, нуждались в отдыхе, а он без устали все шел и шел вперед.

Удивительной воли человек! В Цинандали он полушутя говорил о своей выдержке и воле, призывая меня в свидетели того, что он, Михаил Шолохов, находясь в райских погребах и марани Цинандали, даже не прикоснулся к дарам Бахуса. И тут же выражал сомнение – вряд ли кто в это поверит. Он обладает исключительным чувством юмора, и дед Щукарь – это не просто фольклорный образ, как думают некоторые критики, это непосредственное отражение шолоховской души.

Истину, правду он говорит прямо, не стесняясь. Человека ценит не по занимаемой им должности, а по богатству внутреннего мира. Однажды он беседовал с нами до самой зари. В ту ночь по нашей просьбе Михаил Александрович написал прекрасные слова о Важа Пшавела, да так, что не понадобилось менять ни буквы: свободно, легко, непринужденно, каллиграфическим почерком. Эти слова известны сейчас каждому грузинскому литератору.

Передавая мне рукопись, Шолохов сказал: до юбилея Важа Пшавела прошу не публиковать. Это было 23 июня в 3 часа ночи. Юбилей должен был состояться 27 июля. Я поступил так, как просил меня Михаил Александрович: слово о Важа Пшавела было передано в прессу 26 июля и опубликовано в день юбилея великого грузинского поэта.

Шолохов притягивает к себе людей как магнит. В обществе друзей он необыкновенно обаятелен. Что только не расскажет, не вспомнит! Рассказывает живо, увлекательно, остроумно. Его можно слушать без конца и не соскучиться. Когда он рассказывает, перед вами – Шолохов-романист.

В июле 1961 года мы гостили в Вешенской. Шолохов покорил нас своей непосредственностью, заботой и вниманием. Очарованный грузинскими лирическими песнями, Шолохов с увлечением (в который раз!) слушал Цицино Цицкишвили и Нателу Кирвалидзе, виртуозному исполнению которых аккомпанировал автор, талантливый композитор Сандро Мирианашвили. Во второй наш приезд в Вешенскую хозяев очаровало пение Венеры Майсурадзе и музыкальное сопровождение Медеи Гонглиашвили. Шолохов с удовольствием погружался в море чарующих грузинских мелодий.

Нас принимали в Вешенской так сердечно, что восхищенный Георгий Леонидзе сказал: «Только истинно великий человек, который и в гостеприимстве гений, мог оказать столь ласковый и сердечный прием…» Я осмелился тогда по аналогии с Горьким назвать Шолохова Гомером в прозе XX века. Георгию Леонидзе это сравнение очень понравилось, он даже несколько раз так и обратился к Шолохову.

Оригинальность – самая сильная внутренняя стихия его творческого духа, заложенная в его же естественности и простоте.

В июне 1961 года Шолохов вместе с Георгием Леонидзе и Давидом Мчедлишвили был моим гостем. Среди приглашенных было немало журналистов и фоторепортеров, которые не давали покоя автору «Тихого Дона». Его фотографировали во всех ракурсах – то в профиль, то в фас, а он, казалось, не обращал на это никакого внимания. Но спустя некоторое время я убедился, что Шолохов – не любитель подобных церемоний и мирится с ними по мере необходимости. Когда, собираясь в Вардзию, мы вышли в боржомский парк, большая группа отдыхающих окружила писателя и попросила его сфотографироваться вместе с ними. Оказывается, они подкарауливали Шолохова, расставив повсюду «пикеты». Но он в очень вежливой форме отказался фотографироваться, сославшись на трудный день, который ему предстоял..

В тот вечер в моем доме разговор шел о прозе, затем перекинулся на общие литературные проблемы. Шолохов проявил при этом фундаментальные знания по грузинской литературе и искусству, что привело всех нас в восторг. Георгий Леонидзе не мог скрыть своей радости по поводу того, что такой большой писатель прекрасно знает не только Шота Руставели, Важа Пшавела, Илью Чавчавадзе, Акакия Церетели, но и разбирается в грузинском фольклоре. Этот вечер никогда не забудется…

Во время пребывания Шолохова в Грузии мы строго соблюдали традиции грузинского гостеприимства, но, когда приехали к автору «Тихого Дона» в Вешенскую, перед нами наполовину в шутку, наполовину всерьез встала «проблема»: кто же лучший хозяин?

В 20–30 километрах от Вешенской в просторной палатке на берегу реки Хопер, после рыбалки Шолохов устроил нам пир. Это было 21 июля 1961 года. Среди гостей находились крупный норвежский издатель с супругой, которые полностью разделяли наш восторг перед гостеприимством Шолохова. В тот день волшебные звуки грузинских мелодий в исполнении наших замечательных певцов разнеслись над донскими степями, где некогда жили бессмертные герои «Тихого Дона» и «Поднятой целины», где еще раньше мчали своих иноходцев правдивые сердцем люди, самоотверженные, бесстрашные казаки Разин и Пугачев. Было нечто прекрасное, патетически возвышенное и героически романтическое в этих встречах на берегу Хопра.

Не скрою, все это время меня не покидала мысль о том, что 27 июля должен состояться юбилей Важа Пшавела, что масса дел осталась незавершенной и доклад еще не написан. Шолохов все это знал. На следующий день, вечером, когда закончилась встреча с норвежским издателем, гостившим с супругой у писателя, Михаил Александрович неожиданно ввел меня в свой рабочий кабинет и сказал: здесь можно успеть написать несколько страниц. Я был покорен его чуткостью. Поблагодарив, сел за шолоховский стол и действительно стал писать. Однако больше двух страниц написать не смог. Но и это было немало. Во всяком случае, с помощью самого Шолохова главное оказалось сделанным: целина доклада была поднята – он был начат!

Во второй наш приезд в Вешенскую Шолохов организовал многочасовую прогулку по Дону. Он показал нашей делегации, куда, в отличие от первой, входили известный композитор Реваз Лагидзе и поэт Ираклий Абашидзе, деревню, где «жили» герои «Тихого Дона», – вот мой хутор Татарский, – сказал он. В течение всей этой прогулки Шолохов проявлял присущие ему чуткость и заботу.

На другой день мы осматривали хутор Кружилин, где он родился. К сожалению, дома, где Шолохов впервые открыл глаза, теперь уже нет. Другой же дом, где он провел свое детство, существует и поныне. Кружилинцы оказали нам большое гостеприимство, да и мы не остались у них в долгу, одарив их своей любовью, чувством братства и дружбы. Кружилинцы очень гордятся тем, что Шолохов был их односельчанином, мы же – тем, что он – наш личный друг.

А такие личности, как Шолохов, – люди особой судьбы; их талант рождает зависть у бездарных и посредственных писателей, за всю свою жизнь так и не создавших ничего значительного, а в искусстве клеветы превзошедших самих инквизиторов. Они существовали и тогда, когда понятия инквизиции еще не было, и прошло более десяти веков, прежде чем родился первый инквизитор. Именно они создали абсурдную легенду, будто Платон украл свои мудрые мысли у Моисея-пророка, что «Органон» Аристотеля не что иное, как индийское сочинение, которое завещал великому философу его дядя, а он выдал его за свое. И Шекспир тоже вор; ни одна трагедия не написана им, бездарным актером, неучем, выходцем из низов; все принадлежит перу графа P.M. Ретленда. И. Гегель – плагиатор, но от других литературных воров отличается тем, что является самым «мощным плагиатором». Инквизиторы заставили бегать по судам Ренэ Декарта, гениального Островского… Разве всех назовешь…

Подобную судьбу разделил и Шолохов. Как только вышла в свет первая книга «Тихого Дона», разочарованные завистники оклеветали его автора. Но тогда он не знал об этом, и только когда клевета умерла, ему стало о ней известно. А сегодня средней руки писака, нашедший прибежище в буржуазной Европе, повторяет покрытую полувековой пылью клевету на сей раз с целью чисто политического шантажа. Здесь простой расчет: апологетам буржуазного мира отнюдь не по душе автор «социалистических романов» Михаил Шолохов, которого отличает удивительная духовная застенчивость, очаровывающая друзей, бескорыстно его любящих. В свою очередь и он дарит им свою любовь.

Никогда не забыть мне той неизмеримой радости, которую испытал я в день моего шестидесятилетия, когда мне передали поздравительную телеграмму от Михаила Шолохова, присланную из Вешенской: «Поздравляю с днем рождения, обнимаю, целую моего стареющего друга. Мужайся и не унывай. Твой Михаил Шолохов».

Не забуду еще одной телеграммы от него. 26 декабря 1964 года я поздравил его с наступающим Новым годом и закончил телеграмму известными словами Пушкина: «Прошу разрешения крепко обнять Вас с надеждой увидеть на холмах Грузии…»

В ответ я получил телеграмму: «Надеюсь обнять дорогого академика на холмах Грузии беспечальной летом этого года. Сердечный привет. Шолохов». Однако летом 1965 года он не смог приехать в Грузию. Приехал лишь в августе 1968 года. Поездил по Западной Грузии, несколько дней провел с чаеводами. Его избрали почетным членом натанебского колхоза. Вместе с колхозником Константинэ Гуджабидзе, четверо сыновей которого погибли в борьбе с фашистами, посадил мандариновые деревья. Шолохов принял близко к сердцу горе колхозника. Будучи военным корреспондентом на Южном, Юго-Западном и Западном фронтах, он собственными глазами видел ужасы войны, с таким мастерством описанные в «Науке ненависти» (приключение Виктора Герасимова), «Судьбе человека» (трагедия Андрея Соколова), романе «Они сражались за Родину». Да и сам он во время войны пережил много горя. Вражеская бомба у него на глазах убила семидесятилетнюю мать, фашистские мины взорвали дом, в котором он жил, сгорела вся его библиотека… Понятно, что человек, перенесший столько бед, к тому же еще большой писатель, не мог остаться глухим к горю отца, потерявшего сыновей.

И была в этом какая-то шолоховская символика, когда в натанебском колхозном саду он сажал мандариновые деревья в память четырех не вернувшихся домой братьев!

Но самое драгоценное, что сеет Шолохов своим творчеством на мировых меридианах, – это человечность, человеколюбие, гуманизм, правда, идея нового мира, высочайшая слава советской литературы. Если бы не было Горького и Маяковского, для мирового величия советской литературы достаточно было бы имени одного Шолохова. Его можно поставить только в один ряд с гигантами художественного мышления. Он так далеко раздвинул границы нашего искусства, что стал первым среди современных писателей. Его проза своим мастерством доставляет нам такую же радость, как прекрасная музыка.

Эпос Шолохова, как Бетховен, затронет неизведанные чувства, как Моцарт, изумит, как Верди, взволнует и вызовет восторг, как Шопен, превратит в колосса, будь ты самый немощный человек, как Бизе, выведет на людную площадь, чтоб опьянить любовью, как Чайковский, обласкает и согреет лиризмом, как Палиашвили, очарует и внушит мысль, что прозе, как и музыке, доступно все.

Таков эпос Шолохова! Некоторые сравнивали его прозу с полифоничной музыкой, усматривая между ними родственные связи… Я не знаю, как будет доказано это сходство, но в этом сравнении интуитивно чувствую истину. Однако оставим параллели. Справедливее будет считать шолоховскую прозу полифонической по ее естественным течениям, внутреннему звучанию и многоголосию фраз. Подобно полифонической музыке шолоховская проза чарует читателя многообразием тонов. Это своего рода музыка, песня, только тот, кто поет, служит музе Аполлона как поэт и как музыкант. Шолохов в своем творчестве глубоко музыкален и потому он поэт, нарушивший обычные границы между прозой и поэзией, передавший формы прозы поэзии, оставив при этом в неприкосновенности ее внутреннюю суть. Полифоничная проза – внутренняя стихия поэтического таланта Шолохова, сила которого так оригинально раскрылась в «Илиаде» донского края. Раскрылась как новый эпос, как первенец современности.

Шолохов настолько своеобразен, оригинален и исключителен, что я не вижу, с кем бы его можно было сравнить. Он – несравненный писатель! Единственное возможное сравнение выражается следующей формулой: Шолохов – Гомер XX века. Его эпос – эпос XX столетия!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.