Взрыв в Роттердаме

Взрыв в Роттердаме

…С раннего утра 23 мая 1938 года в портовом городе зарядил дождь, с моря налетал сырой ветер. Только ближе к полудню погода наладилась, небо прояснилось и на улицах появились пешеходы.

Прилично одетый господин, расположившись у окна ресторана «Атланта», заказал бокал хереса и, отхлебывая вино мелкими глотками, меланхолично разглядывал публику, чинно прогуливающуюся по центральному проспекту Колсингел. На появившегося в ресторанном зале мужчину он сначала не обратил внимания. Однако, заметив приветственно поднятую руку посетителя, благосклонно кивнул и пригласил за свой столик.

— Это был представительный мужчина лет тридцати— тридцати пяти, среднего роста, — позже вспоминал приметы нового гостя официант «Атланты». — Знаете, с такой уверенной осанкой, гладко бритым лицом, в строгой одежде. Да, ещё у него были густые сросшиеся брови, а тёмные волосы зачёсаны наверх. Глаза?.. Кажется, тёмно-карие. Он подсел за столик к господину. Из предложенных напитков выбрал, если не ошибаюсь, пиво. Мне запомнился его странный акцент, кажется славянский…

Выполнив заказ, официант удалился, из глубины зала посматривая на посетителей: вдруг господа ещё что-либо пожелают?.. Мужчины дружелюбно разговаривали между собой. Потом любитель пива протянул своему собеседнику небольшую плоскую коробку (конфеты, понял кельнер), откланялся и быстро удалился.

Покинув «Атланту», этот человек заглянул в ближайший магазин, в котором торговали мужской одеждой, купил светлый плащ и шляпу в тон, а потом направился куда-то в центр, видимо по своим делам. Вскоре, минут через десять — пятнадцать, из ресторана вышел и давешний посетитель, придерживая под мышкой подаренную коробку. Он свернул в переулок и ненадолго остановился перед кинотеатром «Люмьер», привлечённый яркой афишей. В этот момент раздался сильный короткий хлопок, напоминающий звук лопнувшей шины, и над тротуаром взметнулся огромный клуб дыма, мгновенно покрывший всё вокруг.

— Справа и слева я видел летящие руки и ноги, — рассказывал случайный свидетель происшедшего господин де Йонг. — Чьё-то окровавленное человеческое тело шмякнулось передо мной на тротуар. Тут же раздается звон разбитого стекла. Спасаясь от осколков, я выбежал на проезжую часть дороги…

На место взрыва примчались полицейские, пожарные машины и кареты скорой помощи. Двое изувеченных прохожих и тело убитого сразу были отправлены в госпиталь. Позже среди вещей пострадавшего полицейские обнаружили залитую кровью визитку гостя отеля «Централь» и чехословацкий паспорт на имя Йозефа Новака, директора какой-то торговой фирмы.

Но уже на следующий день удалось выяснить подлинное имя погибшего — Евген Коновалец. Как оказалось, к коммерции этот господин не имел ни малейшего отношения, зато был хорошо известен в политических кругах как лидер тайной организации украинских националистов.

Провод ОУН откликнулся воззванием к землякам, в котором Коновалец именовался не иначе, как Вождём. Руководство призвало всех украинцев «быть готовыми к новым сражениям»: «Пусть бой ваш завершится победой, а победа будет честью!»

Взрыв в Роттердаме для Организации имел далекоидущие последствия. Взрывчатка, заложенная в коробку шоколадных конфет, стала детонатором бомбы, расколовшей оуновское движение изнутри на два враждующих лагеря. Пока одни терялись в догадках, кто именно убил Коновальца, другие (более прагматичные) вели торги у гроба: кому же теперь руководить обезглавленной Организацией.

Поначалу доморощенные оуновские дознаватели цепко взяли «польский след», будучи уверены, что мстительные ляхи так и не простили украинцам гибель генерала Перацкого. Однако спустя некоторое время дотошные следователи голландской полиции выяснили, что последним из тех, с кем перед своей гибелью общался Евген Коновалец, был странный пассажир советского судна «Шилка», который и вручил вождю конфеты, начинённые взрывчатым веществом. Нашлись и свидетели, и улики. Теперь ОУН во весь голос уже трубила о злодеях большевиках, обвинив в гибели Вождя «кровавую руку Кремля»[10].

Распри, разгоревшиеся внутри ОУН в борьбе за «престол», пытались закамуфлировать под естественный, неизбежный процесс смены кадров. Пробный камень в пока ещё тихое, но мутное «болото», в котором в ожидании грядущих перемен барахтались лидеры Организации, бросил ближайший соратник Коновальца, его референт, интриган Ярослав Барановский. Узкому кругу лиц, который с каждым днём становился всё шире, он доверительно сообщал о том, что незадолго до своей кончины Проводник якобы передал ему «устное завещание», назвав своим наследником в случае непредвиденных обстоятельств полковника Андрея Мельника.

Андрей Мельник

Авторитета Мельника и его вклада в националистическое движение никто не оспаривал. Однако многих смущало, что после четырёхлетней «отсидки» в польской тюрьме свояк и кровный побратим Коновальца демонстративно отошёл от активной политической деятельности, словно приняв схиму. В последние годы Мельник, уединившись в поместье духовника ОУН Андрея Шептицкого, тихо-спокойно работал лесником.

Тем не менее именно Андрею Мельнику было поручено исполнять обязанности головы Провода. Именно так: исполнять обязанности, ибо все нити руководства Организацией фактически удерживал в своих руках «серый кардинал» Ярослав Барановский. Хотя Бандера, конечно, тоже рассматривался как возможная кандидатура на должность Проводника. Но… Он по-прежнему сидит в Бересте.

…Утром 13 сентября 1939 года привычный, десятилетиями сложившийся распорядок дня в Берестской тюрьме был нарушен… тишиной. Ни грозного бряцания ключников, ни чавканья замков в открывающихся-закрывающихся металлических дверях камер, ни отрывистых команд охранников: «На выход! Руки за спину! Лицом к стене!..» — мёртвая тишина. Зэкам стало страшно.

Но потом даже сюда, в подземные каменные клетки, стали доноситься мощные раскаты далёкой канонады. Немцы, — догадаться было несложно. Тюремщики в панике разбежались, и хозяевами положения стали заключённые. Да здравствует свобода!..

Выбравшись из тюрьмы, Бандера вместе с несколькими товарищами окольными путями, пешком несколько дней добирался до Львова. Новая внешнеполитическая обстановка требовала срочно скорректировать все многажды продуманные, выношенные в одиночной камере планы действий и соотнести их с тем, что происходит сегодня на украинских землях. «Инкогнито в храме Св. Юра побывал Проводник КЭ ОУН на ЗУЗ Степан Бандера, — записывал в своих дневниках боевик Роман Малащук. — Он вызывал нас на беседы и совещания относительно текущей ситуации и — что делать дальше?..»

Только во Львове Бандере довелось побыть совсем недолго, лишь две недели. В городе уже вовсю хозяйничали «советцкие найманцы», и от них Степан Андреевич ничего хорошего, естественно, не ждал. Соратники, позже рассказывал он, настояли, чтобы Проводник немедленно отбыл за границу. Во второй половине октября Бандера вместе с братом Василем и ещё четырьмя членами Организации нелегально пересёк демаркационную линию и железной дорогой, а потом и пешком добрался до Кракова.

Обострившийся в тюрьме ревматизм не давал покоя. И опять-таки товарищи настояли на срочном лечении, отправив Бандеру в словацкое курортное местечко Пищаны. Вскоре туда же прибыли для поправки здоровья три десятка вчерашних политзаключенных. Но время поджимало, и медицинские процедуры пришлось перемежать с многочасовыми совещаниями, консультациями, выработкой стратегии. Единомышленники жарко спорили, обсуждая ситуацию в Европе, которая менялась с каждым днём. Никто не сомневался, что, поставив на колени Польшу, Гитлер пойдёт войной дальше, на восток. Хлебом-солью или винтовками со штыками должна встречать его ОУН?

Впоследствии на Нюрнбергском процессе один из высших чинов абвера, генерал Эрвин Штольц показывал: «После окончания войны с Польшей Германия усиленно готовилась к агрессии против Советского Союза. С этой целью по линии абвера предпринимались шаги по активизации подрывной деятельности, так как меры, которые осуществлялись с участием Андрея Мельника (Консул-1) и другой агентуры, представлялись недостаточными. Для этого был завербован известный… националист Степан Бандера (Серый). Кто вербовал Бандеру, я не помню, но на связи он находился со мной. Выполняя приказ относительно разворачивания диверсионно-подрывной работы на территории СССР, я лично связался с украинскими националистами… Были даны указания их руководителям, нашим агентам Мельнику и Бандере по подрыву прифронтового тыла советских войск путём организации провокационных выступлений, чтобы убедить международное сообщество в так называемой деморализации советского тыла в целом…»

Более года понадобилось руководителям Организации, чтобы подготовить и окончательно отшлифовать Манифест ОУН, обнародованный в декабре 1940 года.

«Мы, украинцы, поднимаем знамя борьбы за свободу народов и человека. Боремся за освобождение украинского народа и всех угнетённых Москвой народов. Призываем революционеров всех угнетённых Москвой народов к общей борьбе и сотрудничеству с украинскими революционерами-националистами. И только посредством полного развала московской империи и путём Украинской Национальной Революции и вооружённых восстаний всех порабощённых народов построим Украинское государство и освободим угнетённые Москвой народы. Восстанет Украина и развеет тьму неволи!»

Одновременно принимается текст торжественной присяги членов ОУН:

«Присягаю и обязуюсь перед Богом, перед украинским народом — перед собственным сознанием как член Революционной ОУН — всегда и везде работать и бороться за Украинскую Самостоятельную Соборную Державу, за осуществление идей и программ ОУН для добра и величия Украины, украинского народа, человека, а через это — для добра всего человечества.

Присягаю в этом труде и борьбе отдать все свои силы во имя этого, а при необходимости и свою жизнь. Обязуюсь точно и по совести исполнять все обязанности члена ОУН и выполнять все её приказы и поручения. Так помоги мне, Господи!»

Наивно рассчитывая на бескорыстную помощь Гитлера в обретении Украиной независимости, вожаки ОУН без устали твердили о будущем государственном обустройстве ещё не существующей державы: «Формой государственной власти должна быть политико-милитаристская диктатура ОУН. Наша власть должна быть страшной… Ни один приговор не обжалуется, а исполняется сразу же. Кодексом является собственная националистическая совесть…»

В Кракове Степан Андреевич параллельно с «делами державными» устраивает и свою собственную судьбу, близко сойдясь с Ярославой Опаривской. Вполне возможно, что поводом для сближения стали общие впечатления от учёбы во Львовской политехнике, где Ярослава в своё время также постигала агротехнические науки. Правда, чуть позже Бандеры.

Несмотря на то что Ярослава была дочерью полкового священника (погибшего во время мировой войны), она слыла девушкой вольнолюбивой и отчаянной. Весной 1939 года она даже была задержана полицией с группой студентов за организацию уличных шествий и волнений.

После капитуляции Польши Ярослава из Львова перебралась в Краков, где и произошла встреча с Бандерой.

Свадьбу молодые отметили скромно и тихо. Об изменениях в семейном положении Бандеры узнали лишь близкие. О медовом месяце и речи, конечно, не было. «Не до того сейчас, Слава, розумиешь?..» («…понимаешь?..») — «Авжеж!» («Разумеется!») — может быть, именно таким был семейный диалог на эту тему. Выбирая невесту, Бандера не мог игнорировать «Правила жизни украинского националиста», а именно пункт 39, который гласил: «Почитай женщин, которые должны стать Тебе товарищами по духу, идеям и действиям…» Следующее правило наставляло: «Цени высоко материнство, как источник продолжения жизни. Из Твоей семьи создай ковчег чистоты Твоей Расы и Нации».

«Наступал новый 1940 год, — вспоминал член Провода ОУН Василь Кук. — Приближались рождественские праздники. Девчата и женщины организовали товарищеско-семейный Святвечер, на который были приглашены присутствовавшие тогда в Кракове руководящие члены ОУН, бывшие политзаключенные и прибывшие с Украины — Бандера, Лебедь, Климишин с жёнами, Стецько, Мирон, Тасин, Грицай, Старух, Турковский, Ломницкий… Всего — около пятидесяти человек…»

«Мы старались тот наш первый святой вечер в Кракове отпраздновать как можно лучше, — продолжил рассказ Мыкола Климишин. — Наши подруги позаботились о том, чтобы и борщ был, и вареники, и кутья… Ждали полковника Сушко, который должен был открыть вечер, но он запаздывал».

Обошлись без полковника. На правах хозяина дома коротким тостом открыл праздник Климишин. «После этого я предложил дать слово Бандере… Вечер был очень приятный и прошёл так, что оставил самые добрые воспоминания…»

Таковы были малые семейные радости там, за кордоном.

А на родной земле, провозгласив создание самостоятельного государства — Закарпатской Украины, земляки уже собирали народное ополчение в Карпатскую Сечь и мечтательно распевали:

Нам поможе вуйко Гитлер

I батько Волошин

Чехів воювати…

(Нам поможет дядька Гитлер

И отец Волошин

Чехов победить…)

С дерзким своеволием смутьянов с упомянутыми всуе чехами вместе с мадьярами при молчаливом согласии советской стороны покончили безжалостно и быстро.

Советам и без того хлопот хватало на присоединённых землях в рамках единой государственности Украины (пусть даже с декоративной самостоятельностью).

Надо отдать должное новой власти: в 1939–1940 годах количество школ с украинским языком преподавания здесь увеличилось со 139 до 6 тысяч. На родном языке преподаватели стали читать лекции и вести семинары во Львовском университете. Открывались педагогические техникумы и институты, новые медицинские учреждения. С востока Украины сюда командировались квалифицированные учителя, врачи, библиотекари, клубные работники.

Политбюро ЦК ВКП(б) 1 октября 1939 года приняло постановление «Вопросы развития Западной Украины и Западной Белоруссии» — детально проработанную программу действий. В нём особое внимание уделялось политическим вопросам. Ставилась задача: «Приступить к созданию коммунистических организаций в Западной Украине и Западной Белоруссии». Не доверяя местным кадрам, в Галичину направлялись проверенные, опытные работники из восточных регионов. Секретарями райкомов партии туда прибыло около 500 человек. Тех, кто отказывался подчиниться «оргнабору», ожидало исключение из партии (в лучшем случае). Даже спустя пять лет после войны лишь каждый десятый из львовских коммунистов был уроженцем здешних мест.

«Варяги», разумеется, неважно ориентировались не только на местности, но и в психологии, старинных традициях, обрядах, особенностях образа жизни, с трудом понимали язык галичан, да и не хотели понимать, тем более что направлялись сюда далеко не лучшие из лучших.

Честный и простодушный помощник прокурора Ровенской области Сергеев, наблюдая происходящее, после долгих раздумий и сомнений рискнул даже обратиться по этому поводу к самому товарищу Сталину с письмом: «Казалось бы, что с освобождением Западной Украины сюда должны были быть направлены… кристально честные и непоколебимые большевики, а получилось наоборот. В большинстве сюда попали большие и мелкие проходимцы, от которых постарались избавиться на родине».

Только погорячился любитель эпистолярного жанра товарищ Сергеев. «Большие и мелкие» — члены бюро Ровенского обкома партии — тут же обратили внимание на «политическую слепоту» прокурорского работника и приняли 21 мая 1940 года соответствующее постановление: «…Сергеев, работая специально по вопросу жалоб в областной прокуратуре, использовав своё служебное положение, подобрал ряд фактов, имевших, действительно, место нарушений рев. законности, по которым партийные и советские органы реагировали и приняли меры, стал на путь явной злобной антисоветской клеветы на партийные, советские органы, прокуратуру, НКВД и в целом на всю партийную организацию, называя всех проходимцами — ворами…»

Новая власть боролась за чистоту своих рядов, правда с переменным успехом. То один из органов попадётся на самовольном захвате жилья, то другой — на наглой «экспроприации», «грубом понуждении к сожительству» или пьянке…

На «оказание помощи органам народной власти в переходный период» в западные регионы выехало 726 опытных оперативников НКВД, позже к ним прибавилось ещё 600 кадровых «внудельцев» и выпускников спецшкол.

«По нашим данным, ОУН действовала весьма активно и располагала значительными силами, — отмечали чекисты. — Кроме того, она обладала богатым опытом подпольной деятельности… Служба контрразведки украинских националистов сумела довольно быстро выследить некоторые явочные квартиры НКВД во Львове. Метод их слежки был крайне прост: они начинали её возле здания горотдела НКВД и сопровождали каждого, кто выходил оттуда в штатском и… в сапогах, что выдавало в нём военного: украинские чекисты, скрывая под пальто форму, забывали такой „пустяк”, как обувь. Они, видимо, не учли, что на Западной Украине сапоги носили только военные. Впрочем, откуда им было об этом знать, когда в советской части Украины сапоги носили все, поскольку другой обуви просто нельзя было достать…»

Раскручивался маховик репрессий, в жернова которого попадали прежде всего «социально вредные элементы» — зажиточные селяне, активисты политических партий, священники, бывшие полицейские, судейские, прокурорские чины и прочие. Излюбленным средством искоренения «элемента» была массовая депортация. За четыре месяца — с сентября 1939 по январь 1940 года — население Галичины искусственным образом сократилось на 400 тысяч человек.

Впрочем, депортированные должны были ещё благодарить Бога, ведь они всё-таки оставались лишь ссыльными. Многим их землякам повезло меньше. Летом 1940 года по обвинению в подготовке восстания под руководством ОУН было арестовано около 35 тысяч человек.

Преобразования в Западной Украины, даже позитивные, велись уже испытанными ранее на просторах Советского Союза жёсткими средствами. Ударными темпами национализировалась немощная мелкая промышленность, банки, ремесленные мастерские, транспортные средства, конфисковывались помещичьи и церковные земли, раскулачивались крепкие селянские хозяйства, в том числе польских переселенцев, которых эшелонами (более 137 тысяч человек) вывозили в Сибирь, Казахстан и Коми.

Замерла торговая жизнь, закрылись частные лавочки, а государственные магазины оставались пусты. На корню зачахли местные промыслы, исчезли корчмы, генделыки и кофейни, и появились очереди.

Ликвидировались зачаточные признаки многопартийности, запрещалась деятельность общества «Просвита», национально-культурных, кооперативных, страховых, спортивных товариществ. В очередном постановлении политбюро ЦК партии «О выплате пенсий пенсионерам б[ывшей] Западной Украины» чётко прописывались категории «социально вредных пенсионеров»: «Прекратить выплату пенсий следующим лицам: б. воеводам, ксендзам, попам, генералам, офицерам, жандармам, помещикам, прокурорам, председателям и членам окружных судов, крупным чиновникам министерств и иных ведомств, б. директорам и разным комиссарам, которые назначались польским правительством».

Кадровым чисткам подверглись торговые и хозяйственные учреждения. В Тернополе, например, к апрелю 1940 года было выявлено «из 103 заведующих магазинами — 39 классово чуждых, из 31 руководителя промартелей — 14 классово чуждых». Секретарь Станиславского обкома партии Мищенко прямо говорил: «Конечно, мы не можем выбросить совсем польское население и не привлекать его к работе… Но если уж на работу принимается по национальности поляк, то надо внимательно изучить его…»

Затеянная паспортизация населения также несла в себе скрытую угрозу для каждого. Не имея возможности предъявить тому или иному жителю, скажем, Стрыя прямых обвинений в антисоветской деятельности, злорадные правоохранители могли легко отказать ему в выдаче паспорта — и будьте любезны в путь-дорогу, на высылку.

Иногда, правда, случались и проколы. Коллеге Мищенко по тому же Станиславскому обкому Груленко запомнилась одна поучительная история. «На весовом заводе бывший собственник Меер работал до последнего времени. Когда ему органы милиции отказали в выдаче паспорта и предложили (!) выехать из города, заводской комитет собрал рабочих, которые на собрании единогласно решили просить власти оставить Меера в городе, выдать ему паспорт, мотивируя это тем, что он очень хороший человек. Аналогичный случай имел место на машиностроительном заводе города Станислава…»

Происходящие «перемены» смущали даже галичанских коммунистов. Выступая на первой Волынской областной партконференции, испытанный ленинец тов. Шаповал с недоумением вопрошал: «Почему при поляках ежедневно поливали улицы, подметали их мётлами, а сейчас ничего нет?..»

В фарс превратились выборы депутатов в западноукраинских землях. Московская «Правда» сообщала, что их проведение «вылилось в настоящий праздник». Но была и другая правда. Зоркие наблюдатели информировали компетентные органы: член ВКП(б) с 1931 года, член Тучинского райкома партии Ровенской области, секретарь избирательного участка села Сенное И.Н. Трофименко «к моменту подсчёта голосов избирателей, объявив голосование законченным, открыл урну, выложил на стол бюллетени и заявил членам комиссии, что из присутствующих 10 членов комиссии может остаться 3 человека, а остальные могут идти спать… Трофименко, напившись пьяным, оставил без присмотра все избирательные документы, направился следом за 18-летней местной девушкой Мазур Г., членом той же избирательной комиссии, задержал её и стал приставать к ней с целью использования как женщины, валял её в снегу… Потом напомнил ей, что имеет оружие… Избирательные документы предоставил в райисполком с большим опозданием…»

Грубые экспроприации, репрессии, кадровые перетряски, запрет деятельности национально-культурных обществ, насильственная коллективизация вызвали протест народа, толкая его под знамёна Организации. Люди, надеявшиеся на избавление от польского режима, были разочарованы новой властью, навалившейся на них с востока.

Неопределённость своего положения в Организации удручала Бандеру. Он писал: «После смерти основоположника и Проводника ОУН полк. Е. Коновальца создались ненормальные отношения напряжения и расхождения между Краевым Проводом и активом Организации… Причиной этого было, с одной стороны, недоверие к некоторым лицам, самым близким сотрудникам полк. А. Мельника… С другой — возрастало недоверие краевого актива к политике зарубежного провода…»

Сторонники Степана Бандеры утверждали, что главной причиной раскола ОУН являлся несносный характер Андрея Мельника, его диктаторские замашки. Хотя и сам Бандера был к ним склонен и не отличался стремлением к уступкам и компромиссам. Тем не менее в ноябре 1939 года он, смирив гордыню, отправился в Рим для переговоров с Мельником. «Мы надеялись сообща переубедить полковника Мельника, — рассказывал Степан Бандера, — и ликвидировать нарастающие расхождения».

Камнем преткновения явилось определение стратегии и тактики во Второй мировой войне. Бандера и его сторонники считали необходимым поддерживать контакты как со странами германской коалиции, так и с иными западными державами, не допуская тесного сближения ни с одной из сторон. Мельниковцы же делали ставку исключительно на Германию.

Жаркие споры возникли и по кадровым вопросам. Взаимных претензий накопилось предостаточно. Бандера выдвинул убийственные обвинения: Ярославу Барановскому — в сотрудничестве с польской полицией, Мыколе Сциборскому — в пособничестве советским спецслужбам, Емельяну Сеныку — и вовсе в соучастии в убийстве Коновальца. Со своей стороны коварный Барановский всеми способами пытался внушить Мельнику, что «своим темпераментом Бандера никак не способен к плодотворному сотрудничеству».

Разъехались ни с чем. Сразу после «исторической» встречи сторонники Бандеры издали брошюру с символическим названием «Почему необходима чистка в ОУН?». Мельниковцы тут же ответили им своим манифестом «Белая книга ОУН. О диверсии-бунте Яра-Бандеры».

Каждая из соперничающих группировок, не жалея сил, трудилась над созданием светлого образа своего вождя. Вот как Мыкола Климишин описывал роль Бандеры в проведении II чрезвычайного сбора ОУН в Кракове весной 1941 года: «Все проекты различных комиссий сходились в одних руках — Ст. Бандеры, который демонстрировал, чего он стоит и что может сделать… Я видел, как он с полным знанием подходил к делу и сколько раз он вникал во все вопросы, решительно изменяя проекты, над которыми комиссии проводили долгие дни в дискуссиях. Нередко он снимал с плана совещаний какой-то вопрос, откладывая его на следующий день, и, хотя совещания затягивались до поздней ночи и утром начинались вновь, он уже приносил свой проект решения проблемы, широко и всесторонне переработанный… На этих совещаниях я укрепился в вере, что он единственный может в то время и взять Провод ОУН в руки и повести дело наилучшим образом».

Краковский сбор подтвердил акт о создании Революционного провода ОУН и признал неправомерность решения избрания Проводником Андрея Мельника. Одновременно Бандера провозгласил создание Революционного провода ОУН — ОУН(р) или ОУН(б) — Бандера.

«Создали 34 ОУН и должны были выбирать Провод, — рассказывал Евгений Стахив. — Кипели острые дискуссии, случались драматические сцены. Мыкола Климишин пал на колени и твердил, что Бандера — полубог; сам Бандера уверял, что обладает чрезвычайной силой, провидением, которое неизвестно откуда снисходит. На что, правда, Ярослав Рак решительно и смело возразил: „Стефка, мы ходили вместе в школу, и никогда не было видно, что ты обладаешь необычными силами. Что ты нынче тут плетёшь какие-то байки?!”»

Мельниковцы не отставали в раболепии и канонизации своего лидера. В официальном протоколе Римского собрания членов ОУН(м) значилось: «Вождь провозласил перед образом Павшего Вождя о присутствии 22 участников II ВЗУН[11] и свою, и ОУН готовность следовать героическому примеру Евгена Коновальца. Речь Вождя, которую присутствующие выслушали стоя, взволновала до глубины души всех и сосредоточила их мысли о Роттердамской Могиле к Личности, которая приняла от Евгена Коновальца руль борьбы за освобождение… Когда, обращённый к облику покойного, Вождь произносил свой глубоко продуманный и рвущий душу доклад, присутствующие переживали одну из наиболее волнующих минут своей жизни…»

Членство в ОУН документально не фиксировалось. Невозможно было с точностью до последнего «штыка» определить, сколько националистов поддержало Бандеру, а сколько осталось под Андреем Мельником. Одно можно сказать: экстремистски настроенные оуновцы поддержали Степана Бандеру, а более-менее умеренные, не склонные к радикализму остались при полковнике.

В августе того же года Бандера бросил вызов Мельнику:

«…Получили от Вас два ответа. Первый — на словах: всё хорошо, в порядке, если имеются какие-то недоразумения, они могут быть постепенно устранены… Изменения могут быть произведены, но разве что потом, на очередном съезде. А потому не о чем говорить, ибо это относится исключительно к компетенции Головы Провода, который сам должен оценивать, что хорошо, а что плохо для ОУН.

Второй ответ красноречивее, яснее и конкретнее. Это конкретные организационные решения и распоряжения… Ими Вы, как Голова Провода Украинских Националистов, закрепляете существующее нездоровое положение… Ваши решения неоднозначны: так должно быть, так будет!.. Вы не хотите уже даже слышать никаких замечаний…»

Отныне и навсегда Бандера отказался даже упоминать расхожий призыв «Вождю слава!», ибо вождя, по его мнению, нет.

По инициативе Бандеры ускорилось формирование военных отрядов ОУН. Ещё в 1939 году был образован Украинский легион полковника Романа Сушко, насчитывающий около 600 бойцов. Будущих «вояков» подвергали спецпроверке, проводимой особой комиссией ОУН. Кроме того, каждый боец проходил медицинский осмотр. Только после этого они допускались на основную учебную базу в Нойгаммере, любезно предоставленную командованием вермахта. При командирах куреней постоянно находились германские наблюдатели. Кстати, своим наименованием — «Нахтигаль» («Соловей») — батальон Шухевича был обязан сентиментальным немецким офицерам, очарованным мелодичными песнями «воякив», маршировавших по плацу. Под этим легкомысленным птичьим именем «соловьи» Шухевича и вошли в историю Второй мировой войны.

«Перед отправкой на фронт, — вспоминал Лопатинский, — курень[12] присягал на верность общей борьбе с большевизмом и за освобождение украинского народа. На присяге присутствовали делегаты Провода ОУН подполковник Мыкола Лебедь и сотник Олекса Гасин. Присягу куреня откладывали со дня на день, потому что, как мы потом выяснили, в первом тексте присяги шла речь о борьбе в рамках немецкой армии за немецкий Рейх. Из-за протеста пана Лебедя… вопрос был передан в Берлин, и сразу после того, как изменился текст… курень принял присягу…»

Полностью оккупировав Польшу, гитлеровцы предложили легионерам продолжить службу в созданной ими «украинской полиции». Тем самым командование вермахта убивало двух зайцев: проверяло боевые качества оуновцев на «теренах» (территории) Польши, рассчитывая на их память о «полонизации», а заодно обкатывало ядро будущей полиции на оккупированной Украине. Для их обучения в Хелме и Перемышле создавались специальные школы. Одновременно абвер занимался подготовкой «национальных кадров» для шпионско-диверсионной работы на советской территории. В особой школе у озера Химзее украинские националисты становились квалифицированными диверсантами, а в военно-тренировочном центре — шпионами-разведчиками.

Руководитель Службы безопасности ОУН Мыкола Лебедь, вовремя подсуетившись, выхлопотал у немцев для своих надобностей горный пансионат «Стамари» в Закопане, в котором организовал курсы для подготовки потенциальных сотрудников службы. По документам курсанты числились спортсменами, готовящимися к ответственным состязаниям.

Лебедя особо ценили немцы. Ещё бы, ведь, даже по словам сотрудников школы в Закопане, он «самим своим видом нагонял страх». Не менее высоко отзывались коллеги и о другом руководителе курсов Мыколе Арсениче (известном под псевдонимами Михайло, Григор, Демьян): «Он не считается ни с какими смягчающими обстоятельствами и не знает других способов влияния или наказания, кроме физического устранения». Курсантам Арсенич преподавал основы разведки и контрразведки, Мирон-Орлик отвечал за идейную подготовку, Маевский-Косар делился секретами конспирации.

Качественный состав курсантов некоторым преподавателям не внушал особого доверия. «В школе было 56 молодых красивых здоровых хлопцев, — рассказывал Данила Шумук. — Все они были хорошо одеты и довольны собой. Я имел возможность приглядеться, кому Организация поручала решать — жить или не жить тем или иным людям. Это были словно нарочно подобранные самые тупые люди. Среди 56 лишь пятеро усваивали материал и понимали, о чём идёт речь, а остальные… Они просто не способны были мыслить».

Кроме постоянно действующих школ и курсов, руководство Службы безопасности регулярно проводило сборы референтов СБ областного и районного уровней с ускоренным изучением курса истории Украины, Польши, Румынии, России, Германии, истории дипломатии (?), общей психологии и психологии масс, логики, основ ораторского искусства. Изучался также опыт спецслужб — от царской охранки до МГБ СССР, их методы работы, проводились практические занятия по работе с информаторами, двойными агентами, инструктажи по ведению агентурных дел, следствия и допросов, составлению отчётов.

Руководители СБ внимательно анализировали опыт партийного строительства, в частности структуру ВКП(б), основы коммунистической идеологии, внутреннюю и внешнюю политику СССР, отношения с другими компартиями и странами-сателлитами, методы дезинформации.

Германский опыт тоже не забывали. Бывали случаи, когда Лебедь намеренно «подставлял» вербовщикам школ абвера своих агентов в качестве потенциальных курсантов. «Засланные казачки», став прилежными слушателями, бесплатно постигали методы работы абвера, изучали оперативную технику, а после выпускных испытаний бесследно исчезали, возвращаясь к выполнению заданий Службы безопасности ОУН.

Первоочередными задачами СБ Бандера определил борьбу за здоровый моральный дух в ОУН, противодействие разведывательно-подрывной деятельности вражеских агентов, исполнение определённых функций судебной власти в борьбе с вредителями, вражескими для украинского народа и Организации элементами, заботу о личной безопасности членов ОУН и охрану их имущества, а также создание собственных постов в чужой и враждебной среде с целью разведки, диверсии и провокации.

Структура Службы безопасности повторяла строение самой Организации. 3–5 членов ОУН составляли звено, несколько звеньев — станицу. Далее следовали подрайоны, районы, повиты (надрайоны-уезды), округа, области, края. Начиная с подрайона сетью ОУН руководил соответствующий Провод, имевший в своём составе референтуру СБ. Руководителю подчинялись боевое подразделение и независимая сеть агентов. Высшие структуры службы состояли из разведывательного и контрразведывательного отделов. Первый, опираясь на агентуру, собирал разнообразную информацию об обстановке в населённых пунктах, дислокации воинских и полицейских частей, их намерениях. Контрразведка внедряла агентов в карательные органы (советские, немецкие, польские), работавшие против ОУН, боролась с вражескими лазутчиками в своих рядах. Боевые подразделения СБ также исполняли функции военной полиции.

После сентября 1939 года националистические организации решили выждать и уйти в глубокое подполье. Нужно было присмотреться к новым, советским порядкам. Руководство Краковского провода приказало активистам не проявлять открытой враждебности к красноармейцам, беречь своих людей, больше заниматься подготовкой боевиков к будущим боевым действиям. Используя разложение польской армии, оуновцы пополняли собственные арсеналы. Любыми путями пытались внедряться в местные органы власти, партийные комитеты. Только в Станиславском районе чекистам удалось выявить 156 членов ОУН, работавших в сельских советах. Хотя, несомненно, под прикрытием борьбы с замаскированными оуновцами можно было расправляться с кем угодно.

Германское руководство требовало от лидеров ОУН большей активности по подготовке вооружённого восстания на западноукраинских землях, которое бы могло стать поводом для вторжения на территорию СССР. Отвечавший за его организацию полковник абвера Эрвин Штольце утверждал, что связь с Бандерой он поддерживал через своего агента Рихарда Ярого.

10 марта 1940 года в Кракове на заседании Провода ОУН был принят следующий план действий: 1) подготовить и в кратчайшие сроки перебросить на территорию УССР руководящие кадры ОУН для создания на Волыни и во Львове штабов по организации вооружённого восстания; 2) в двухмесячный срок изучить территорию, иметь чёткое представление о наличии повстанческих сил, вооружении, снабжении, настроениях населения, наличии и расположении советских войск.

На финансирование подполья Бандера получил от абвера солидную сумму. Но, по сетованию всё того же полковника Штольце, «он попытался её присвоить и перевёл деньги в один из швейцарских банков, откуда они нами были изъяты… Подобный факт имел место и с Андреем Мельником…».

В апреле 1941 года Степан Бандера издаёт формуляр, одобренный Великим сбором ОУН:

«Только полноценная Украинская Самостоятельная Соборная Держава может обеспечить украинскому народу свободную жизнь и полное, всестороннее развитие всех его сил. Только путём революционной борьбы с захватчиками обретёт украинский народ своё государство. ОУН призывает к единению в одном освободительном фронте Украинской Национальной Революции, организует и создает политико-милитаристскую и освободительную силу, способную провести вооружённое восстание, обрести Украинскую Державу и возглавить её.

ОУН считает союзниками Украины все государства, политические группы и силы, которые заинтересованы в разгроме СССР и в создании независимой Украинской Суверенной Соборной Державы».

Ещё через месяц Бандера утвердил программу «Борьба и деятельность ОУН во время войны». Особое внимание он уделил работе с некоренным населением:

«Национальные меньшинства подразделяются на: а) дружественные нам, то есть члены всех порабощённых народов; б) враждебные нам москали, поляки, жиды.

а) имеют одинковые права с украинцами, они могут возвратиться на свою родину; б) уничтожаются в борьбе, кроме тех, кто защищает наш режим…

Следует помнить, что активисты, как главная опора сил НКВД и советской власти на Украине, должны быть при создании нового революционного порядка на Украине обезврежены. Таковыми являются:

москали, посланные на украинские земли для закрепления власти Москвы на Украине;

жиды, индивидуально и как национальная группа;

чужинцы, преимущественно разные азиаты, которыми Москва колонизирует Украину с намерением создания на Украине национальной чересполосицы;

поляки на западноукраинских землях, которые не отказались от мечты о Великой Польше…»

Советские карательные органы избирали иные объекты повышенного внимания. Тотальные репрессии коснулись и семьи Бандеры. Отца арестовали под утро 23 мая 1941 года. На допросах Андрей Михайлович был стоек: «По своим убеждениям я украинский националист, но не шовинист. Единственно правильным государственным устройством для украинцев считаю единую соборную и независимую Украину». Военный трибунал в Киеве вынес ему смертный приговор. 10 июля Бандеру-старшего расстреляли (в приговоре значилось: «…Без конфискации имущества ввиду отсутствия такового»).

Сестёр Степана Марту Марию и Оксану тогда же отправили по этапу в Красноярский край на поселение. В Сибири с места на место их переводили каждые 2–3 месяца вплоть до амнистии, объявленной только в 1953 году. Тогда же им, доставленным в Москву, пообещали свободу в обмен на публичное отречение от своего брата и осуждение его деятельности. Сёстры отказались от «индульгенции» и получили «обратный билет» — в бессрочную ссылку. Через семь лет им выдали паспорта и разрешили уезжать, предупредив: на Украине им места нет, не пропишут. Остались сёстры в Сибири. После смерти Марты Оксана, отбыв почти полувековую ссылку, в 1989 году вернулась в родные края.

Младшую сестру Степана Владимиру, мать пятерых детей, арестовали уже после войны, в 1946 году, отправили в красноярские, затем в казахстанские лагеря, а через десять лет определили на поселение в Караганду…

Ой, Караганда ты, Караганда! Ты уголёк даёшь на-гора года! Дала двадцать лет, дала тридцать лет, А что с чужим живу, так своего-то нет! Кара-ган-да…[13]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.