Отдельная папка

Отдельная папка

Кому-то может показаться, что работа в отделе поэзии журнала – сплошное и непрерывное наслаждение: сиди себе, «почитывай в рифму», общайся с изящнейшей словесностью, млей и восторгайся. Да еще за всю эту красотищу получай зарплату. Не жизнь – лафа!

Так-то оно так, да, к великой досаде, не всегда так. Стихов действительно много – целые сугробы рифмованной продукции. Но вот настоящей поэзии несравненно меньше: ровно столько, сколько достается читателям в двенадцати номерах журнала. Иногда даже меньше, когда мы в «Неве» умудрялись напечатать «маловысокохудожественные» творения авторов, вступивших по выражению некой литературной дамы в «бескорыстные взаимоотношения с Музой». Основная масса так называемого самотека (около четырехсот рукописей в год) прочитывалась, переваривалась и благополучно оседала в редакционном архиве.

По-разному реагировали авторы на решение не обнародовать их стихотворные опыты. Однажды по почте получили всего лишь четыре строки от Павла В-са из Минска:

Не Шекспир я, не Толстой, не Гёте

И не Байрон, сами понимаете…

Что ж вы, дьяволы, меня не признаете?

Что ж вы мне отписки сочиняете?

Очень даже славные строчки. Улыбчивые, незлобные. Автор – человек скромный, далекий от мысли поставить себя в одну шеренгу с классиками и при этом почти ласково пеняет нам, дьяволам, за невнимание к его творчеству. Слабые стихи его мы действительно неоднократно возвращали, а вот письмо-четверостишие сходу запомнилось и легло в «Отдельную папку».

Существовали когда-то отдельные воинские соединения, кто-то еще помнит на вкус советскую колбасу «Отдельная». Вот и у нас в отделе поэзии «Невы» поселилась «Отдельная папка». В ней то, особенно впечатлившее нас, на что не поднялась рука отправить в архивную бездну, избранное из неизданного. Чего только в этой папке нет! Строки, строфы, стихотворения, басни, частушки, фотографии авторов и их сердитые письма. Гневно-угрожающие эпистолы мы получали не так уж редко в теперь уже далекие советские времена. Ну как не процитировать такого рода послания:

«Неуважаемые! Я не льщу себя надеждой, что вы напечатаете мои стихи, но рецензию по всем правилам Марксистко-Ленинской эстетики вы обязаны мне дать. Предупреждаю на счет ваших бюрократических уверток типа: «не подошло», «нам не надо», «не наш профиль» и так далее, если мне сие явите, то ваша цидуля пойдет по всем инстанциям, вплоть до партийного контроля при ЦК КПСС. Итак, жду вашего «Мартышкиного суда».

P. S. Если же свершится чудо, и у вас проснется совесть, в чем я лично сомневаюсь, и скрепя сердце решите напечатать мои басни, то необходимо позвонить по телефону…

Д-сов А. И.»

«Пишет Вам член Союза писателей СССР. Посылаю на Ваше усмотрение стихи… Считаю, что они переведены грамотно и можно их опубликовать в журнале «Нева»… Мною в течение десяти лет были посланы в редакцию «Невы» стихи. Все они были отклонены, были забракованы хорошие, грамотные стихи. Такие факты понижают авторитет редакции перед писателями, поэтами…

При будущем отказе напечатать высокохудожественные произведения, вынужден буду обратиться в Ленинградский обком КПСС и в партком Ленинградской писательской организации.

Амир М».

«После Вашего ответа, на который мне нечем возразить, я предложил новые стихи. Стихи были возвращены мне… В случае подобных действий со стороны отдела поэзии в дальнейшем, я обращусь в Отдел Культуры ЦК КПСС и к Г. М. Маркову.

И. Х-ский»

Ну, чем не ультиматумы?! Сейчас это вызывает улыбку. Но в те идеологически смурные годы было не до улыбок. Угрозы не были пустыми. Мне приходилось по запросам из партийных органов сочинять «болванки» – длинные, аргументированные, вежливые ответы отвергнутым редакцией авторам. Затем главный редактор вносил свои поправки и отвозил в Обком партии, где какой-то высокий чин уже за своей подписью отправлял ответы жалобщикам.

Некоторые стихотворцы пытались – и порой небезуспешно! – пробиться к читателям при помощи революционно-ленинской тематики.

Наверно, тут и впрямь бессильно слово,

Но память и свежа и горяча,

И обнимает Ленин Шелгунова,

И Шелгунов целует Ильича.

Автор этой партийно-эротической зарисовки В.Х-ич – член профессионального союза писателей.

В багаже другого стихотворца В. Ш-на солиднейший стаж членства в союзе писателей и множество изданных книг. Он был до крайности раздражен нашей несговорчивостью. Мы воспротивились обнародовать его прямолинейные, не имеющие никакого отношения к поэзии, но безупречные в идейном плане произведения. Там наличествовали такие строки:

Жизнь Ленина – жизнь тысяч и миллионов.

Живым его гореньем нам близки

Решимость пролетарских батальонов

И Первой конной быстрые клинки.

–

К Ленину люди со всей шли России,

Он не с районом беседовал – с ней…

–

Каким должен быть партийный руководитель?

Наверное, чтобы решал он вопросы – сам…

–

Месяцу поможем – ты и мы!

Не дадим одеть нас властью тьмы!

Пусть придет в тайгу победный Май!

Разгорайся, битва за Алтай!

–

Посмотри, товарищ Ленин, как туристы рубят сосны,

Губят мачтовые сосны, истребляют на щепу…

Тут как нельзя к месту вспоминаются слова героя рассказа А. П. Чехова «О, женщины, женщины!..»: «Посвяти он мне эти стихи, я бы на него мировому подал!»

Вот еще один скромный труженик невечного пера из Кемерова сочинил строгую инвективу:

Пусть я соображаю медленно,

И пусть вождям я не чета,

Но я за порчу книжек Ленина

Сурово б очень отчитал.

И невдомек бедолаге, что жаждет он сурово отчитать – страшно сказать – самого Ленина!

Пройдет немного времени, и на смену бодрым, оптимистичным стихам-прославлениям явятся элегически-грустные признания:

Только все мое богачество —

Из сырой осины крест.

Жизнь прошла – то план, то качество,

Мать твою КПСС!

Сотворил эти печальные и бесстрашные строки Виктор Т-го. А чего ему в самом деле было страшиться, ведь он житель и без того дале-е-кого города Усинска Республики Коми…

Персональная Муза Николая К-ва из поселка Бугры нашептала ему бесшабашные стихи, достойные «Отдельной папки»:

Но тебе ли нам понять,

Псовая ракалия,

В секс твою, халява, мать,

В бога… И так далее!

Это тебе не безмускульная размягченность нынешней так называемой «филологической» поэзии. Смысла здесь тоже, конечно, не густо, зато сколько экспрессии, энергии, напора!

Солидное место в нашей папке занимает многолетняя переписка с В. Д. К-вым. Он никак не мог взять в толк, почему ему, заслуженному человеку, ветерану, мы не захотели сделать скидку при оценке сочиненных им более чем посредственных произведений. Впрочем, иногда попадались в его рукописях и отличные стихи. Беда лишь в том, что автор то втискивал в свои стихи строки из знаменитых «Соловьев» Михаила Дудина, а потом письменно утверждал, что не знает никакого Дудина, то переписывал только что опубликованное в «Литературной газете» стихотворение Юрия Воронова «Позаросли травой окопы…». Пришлось ему и его авторитетным ходатаям разъяснить, что такое плагиат и к каким печальным последствиям он может привести. Только после этого переписка наша прекратилась.

Хорошо помню нахрапистого человека, принесшего для публикации поэму «Медный всадник». Оказалось, его далеко не все устраивало в ней, и он твердой рукой исправил Пушкина. Ни отдел поэзии, ни отдел критики, ни главный редактор так и не смогли убедить сочинителя в непродуктивности его творческой методы. Он ушел, хлопнув дверью, а мы облегченно вздохнули.

Другой отважный стихотворец из города Иваново Ф. Дж-лов прислал нам вот такие строки от имени А. С. Пушкина:

Писал, боролся и любил.

Скитался по родному краю.

Потом Дантес меня убил.

Теперь лежу и отдыхаю.

Горбачевская перестройка полностью раскрепостила наших корреспондентов. Папка пополнялась все новыми впечатляющими творениями. Вот херсонец В. К-ов никак не мог сдержать жгучего желания зарифмовать свои мысли:

С кого перестройку

Начать мы должны?

Бросаюсь на койку,

Не снявши штаны!

Кто ликвидировал толкучки?

Да тот, кому народ – труха!

Кто делает нам только взбучки,

Не производит ни фига!

Эти серьезнейшие остросовременные размышления соседствуют с весьма романтическими строками:

Мне сказала девушка:

Как приятно осенью!

В ней мы видим, кажется,

Отзвуки весны…

Мне сказала девушка:

Пробежимся босыми

И потом уляжемся

В ложе из травы…

В сопроводительной записке автор без тени скромности утверждал:

«По сравнению с прошлым годом ваш журнал потерял 37 тысяч подписчиков. Отчасти это потому, что редакция вашего журнала не публиковала мои стихи… Подписка на журнал возрастет, если вы решитесь время от времени публиковать мои стихи».

Получив отказ, стихотворец адресовал нам все худые слова, которые знал, и притих: в Обком жаловаться уже не было смысла.

В отличие от херсонца, житель Петрозаводска Л-ин заставил нас долго держать оборону. Он многократно пытался «впарить» нам свой текст (стихотворением назвать его невозможно) под названием «Песнь Савицкой». Вот лишь две строфы из этой эпохальной нетленки:

О!.. Люди Земли и Вселенной!

В открытом пространстве лечу!

Из космоса, люди… Вам, люди,

За мир песню мира пою!

Новое политическое мышление

Генеральным секретарем дано!

И критерий мирного сосуществования

Человечеству осознать… дано.

В завершение автор уведомлял:

«Песнь Савицкой» выслана в редакцию журнала «Нева», но ни в коем случае антиперестройщику Друяну, который своими действиями помогает в наше время разным жуликам и расхитителям общественно-государственных средств».

Не менее решителен в желании увидеть свои стихи в печатном исполнении был И. Е. М-ин из города Камышина Волгоградской области. Эпистолярный стиль автора предуведомления индивидуален и неповторим:

«Высылаю магнитофонную кассету с записями своих произведений. Прежде всего я опираюсь не на клюку конечно, а на то, что на вкус и на цвет товарищей нет. Взбадривая свои стихи эпиграфами, но не реквиями известных писателей и поэтов, из произведений авторов, я хочу подчеркнуть и важность в совокупности, ведь я не цитирую тех, кто бюрократ и подхалим, судя по его произведениям. Вот в чем суть. Прослушать мои произведения в кругу товарищей по перу и мысли я считаю долгом каждого товарища, кто критически и с чувством юмора относится к нашей жизни, даже в наши времена перестройки, гласности, демократии. А переписать ленту магнитофонную кем-то из вас, товарищи, это уже другое дело. В ином случае, прошу вернуть мою магнитофонную ленту адресату. И пишу и редактору и редакции, ибо коллектив везде превыше всего. Извините за спешку и прочее».

Кассету мы вернули, а процитированное послание и не менее выразительный фотопортрет автора нашли свое законное место в «Отдельной папке».

В редакционной почте всегда было множество стихов о нашем городе. Написаны они как будто одним человеком под копирку – настолько банальны, безлики, перечислительны. Но кое-что из этой массы все-таки попадало в нашу папку.

Вот лишь два поэта: один родился на Смоленщине, другой – в Баку. Их легко различить по почерку:

* * *

Петербургские гордые шпили,

Вас мои кривичи возводили,

Золотили, над бездной вися,

А меня в хромосомах тряся.

* * *

Ленинград – опять ты стал убогий,

Что вертает на круги своя.

Даже восточный мудрец без риска свихнуть мозги вряд ли сможет отгадать, что хотел сказать бакинец. Если первая строка недвусмысленна, то со второй на трезвую голову лучше не иметь дела.

Переведем дух и обратимся на минутку к фольклору. Настоящему, злободневному. По установившейся традиции, редакция не баловала читателей произведениями устного народного творчества. Не без сожаления мы бережно уложили в «Отдельную папку» частушки, которые прислал житель Гатчины В. И. Р. Живо представляю автора, играющего на гармошке, и его друзей, лихо, с переплясом распевающих частушки о нашей такой развеселой жизни:

Не зазря жил старый хрыч, —

Будет выпить на вечер:

От Чубайса магарыч

Под названьем ваучер.

Не видать бы горя мне

На базаре ль, в баре ли,

Да Миша Г. и Боря Е.

По карману вдарили.

Больше всего приходило произведений на любовно-эротическую тематику. Некоторые из них заслуживают особого внимания. Невозможно, например, не восхититься творческим своеобразием матерой поэтессы:

Напрасно пуговицу ищешь —

Она оторвана давно.

Или:

Есть у меня излюбленная поза…

Столь же целомудренны и поэты-мужчины:

Не могу я горевать,

Когда стелешь ты кровать.

–

Мы лежим в траве плечистой,

Смотрим прямо в ночь.

Светит месяц золотистый,

Обещает дочь.

–

Осень. Ветер. На окнах чутко

Занавески. От рамы тень.

Ночь – валютная проститутка

Отдается кому не лень.

Снова и снова возвращаешься к строке, восторженно повторяешь: «Ночь – валютная проститутка». До смерти хочется хотя бы одним глазком заглянуть в творческую лабораторию автора, чтобы понять, как это ему удалось адекватно выразить словами свое фамильное мироощущение, преподнести читателю потрясающее поэтическое открытие.

Ладно, оставим в покое рискованные откровения, тем более что под рукою – стихотворение другого поэта. Некто К-ин изловчился всего лишь в четырех строках определить, что же такое любовь:

Любовь узнают не по ласкам

И не по обхождению.

Она светится в глазках,

Обнаруживается в движениях.

Вот такая получилась красивая формула от противного. Ласки, глазки, обхождение – какие старорежимные полузабытые, нежные слова! Так и хочется их по прочтении погладить! А какой душевный отклик, нечеловеческий восторг вызывает заключительный аккорд: «Обнаруживается в движениях»!

У коллеги К-ина все иначе. Он пресыщенный привереда. О женщинах рассуждает только на утреннюю голову – трезво и просто:

Встречал я женщин много, мало,

Но что-то в них всегда недоставало.

Одна красива и мила,

А ночь прошла —

И уж не та,

Кто был мне нужен навсегда.

Следующее четверостишие затруднительно приспособить к какому-либо жанру:

Не один из сверстников дерзнувший

За обиду цапал с пылу прямо в нос.

Ну а взрослый батьку матюгнувший

На ответ мой лаялся как пес.

Раньше мы советовали подобным стихотворцам больше читать классиков, учиться у них. В ответ получали стихи такого рода:

Чернеет туча грозовая

В небесном море голубом.

–

Сверкают молнии оскалы

И дождь и хлещет и блестит.

–

Ничто в поле не колышется

Только песня моя слышится.

–

Дуб ты мой ровестник, дуб ты молодой,

Что меня чаруешь шалою листвой?

Канула в Лету эпоха, когда сочинитель так обращался к враждебной Америке:

Зловещие ты планы

В тьме сейфов не держи,

А лучше их изъяны

Рассудку покажи.

Что ж, настали другие времена, а значит, зазвучали другие песни. Выбирать из них для нашей папки становилось все труднее по причине их серой невыразительности. Может, в этом виноваты не столько сочинители, сколько время, их породившее?

На обложке «Отдельной папки» начертан эпиграф – конгениальное двустишие безымянного автора:

Там, где сгорело сердце Данко,

Не смеет прорасти поганка![3]

Кто теперь знает, так это или нет…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.