Новелла двенадцатая. Парткомиссия

Новелла двенадцатая. Парткомиссия

Из нас любой, пока не умер он,

себя слагает по частям

из интеллекта, секса, юмора,

и отношения к властям.

И.Губерман

Как-то в один прекрасный полдень, едва я пришел на работу, меня к себе вызвала директор общепита Наина Васильевна. К моему приходу в ее кабинете уже находились следующие лица: высокий, представительного вида черноволосый мужчина лет сорока, назвавшийся Владиславом – он оказался подполковником КГБ, приехавшим из Кишинева, и его помощник – молоденький щуплый белобрысый капитан; присутствовал также и муж Наины Васильевны, работник той же Конторы и в том же звании, что и Владислав, только он, в отличие от гостей, был местным, начальником районного КГБ; в уголке кабинета скромно и почти незаметно для остальных сидела директор ресторана Александра Семеновна.

На меня Владислав, когда я вошел, поглядел строгим, холодным взглядом, и в моей голове в течение нескольких мгновений, пока я усаживался на стул по правую руку от директорского стола, пронеслись все неблаговидные поступки, совершенные мною начиная с 5-летнего возраста, когда я, играя, камнем выбил в соседском доме стекло, – и вплоть до сегодняшнего дня.

Наина Васильевна прервала обвал моих панических мыслей, сказав громким, властным голосом:

– Савва, завтра вечером в наш город приезжает парткомиссия ЦК КПСС из Москвы, – она подняла указательный палец, – с проверкой, всего девять человек. Могу тебя успокоить, проверять будут не нас. Наша обязанность – кормить этих людей: организовать завтраки – на те десять дней, что они здесь пробудут, и ужины, когда в этом будет необходимость, и, кроме того, тебе надо быть готовым к приему их в любое время дня и ночи, твой бар на этот период превращается в банкетный зал. Пока понятно? – прервала она сама себя. Я кивнул, после чего она продолжила: – Итак, по первому же звонку из райкома партии ты выпроваживаешь посетителей или посторонних, если они в это время в баре находятся, вешаешь табличку «Спецобслуживание», и тут же связываешься с завпроизводством, чтобы в паре с ней решить все вопросы, связанные с обслуживанием. Ну, там сервис, культура, музыка – за тобой, этому тебя, надеюсь, учить не надо.

– Но у меня в репертуаре нет советских патриотических песен, в основном вся музыка танцевальная… и западная, – решил я ввернуть на всякий случай.

Наина Васильевна от моих слов сморщилась как от головной боли и сказала:

– Запиши в звукозаписи все, что тебе требуется, любое количество кассет – мы оплатим. Ну и медленная зарубежная музыка подойдет, будут слушать что есть. – И она неожиданно улыбнулась: – Главное, чтобы музыка способствовала аппетиту.

Затем слово взял Владислав:

– Обеспечивать охрану важных столичных гостей будут два наших работника, одетые в гражданское, по одному у каждой двери. Мы вас познакомим, и они все время будут с тобой на связи.

Работник «невидимого фронта» внес еще несколько деталей по теме, все время прощупывая меня своим проницательным взглядом, затем, как бы вскользь, заметил, слегка расслабив до этого твердокаменное выражение лица:

– Мы на тебя надеемся, Савва, твое досье проверялось во всех инстанциях вплоть до Москвы, и твоя кандидатура получила одобрение.

– Одобрение на что? – спросил я, прикинувшись непонятливым, а сам подумал удивленно: «Вот надо же, даже на такую мелкую рыбешку как я, у них имеется досье».

– На то высокое доверие, что тебе оказано, – сказал Владислав с пафосом, чуть ли не торжественно. Я едва не рассмеялся ему в лицо: это «доверие» не несет за собой для нас, работников торговли, ничего, кроме головной боли: принимай этих начальничков, учитывай и удовлетворяй все их желания и капризы, а в итоге – бар за эти 10 дней потеряет в плане, а моя семья – в доходе, так как, кроме того, что я все это время не смогу обслуживать «нормальных» клиентов, мне придется иметь дело с людьми, которые не привыкли платить даже за собственный обед. Теперь их расходы пойдут за счет заведующей производством и бармена, а в особо «тяжелых» случаях – за счет общепита и горторга. Сомнительное это удовольствие, скажу я вам, но вслух я произнес, конечно, совсем другое:

– Спасибо за доверие.

На этом мы и расстались. Надо сказать, что обслуживание всевозможных делегаций и комиссий уже стали для нас, работников ресторана, делом привычным, – кто только не ездил к нам: республиканские министры, а изредка и союзные, работники ЦК МССР, управляющие различными звеньями народного хозяйства, проверяющие всех рангов, профилей и мастей, начиная с партийных и заканчивая инспекторами спортивными и республиканского рыбнадзора, все они бывали в наших местах достаточно часто, только вот из Москвы такие крупные фигуры еще не приезжали.

На следующий день с утра я с водителем общепита дядей Мишей Броверманом на грузовике-будке отправился на базу смешторга и, проведя на продовольственных складах тщательную «ревизию», отложил для своего бара товаров эдак на восемь тысяч рублей. Заведующие 1-м и 10-м складами мои добрые друзья Валентин и Екатерина Илларионовна встали, естественно, на дыбы и возмутились моим поведением. Не то чтобы они меня не любили, нет, любили, конечно, и не без взаимности, только на этот раз я, отобрав лучшие из дефицитов, почти ничего им от себя лично не отдарил, не оставил – эти товары предназначались в пользование партийных боссов по распоряжению свыше, на черта мне еще за них «золотить» кому-то ручку, я с этого, может быть, для себя лично ничего и не поимею.

Валентин – кладовщик склада № 1, не удовлетворенный моим объяснением, позвонил директору торга, и я, увидев, как у него во время телефонного разговора изменилось лицо, понял, что Владимир Викторович, директор торга, попросту послал его на три буквы.

– Говорил я тебе, – сказал я Валентину мягко, когда он, глядя сквозь меня, застыл с трубкой в руке, из которой слышались короткие гудки, – не звони ты начальству, не напрашивайся на комплимент. – Я взял из его рук трубку, положил на место и продолжил: – Потерпи несколько дней, уедут столичные проверяющие, будем дружить, как и прежде – полюбовно и взаимовыгодно.

– Хрен с ним, забирай все что хочешь, – только и выговорил возмущенный до глубины души Валентин и стал подписывать пачку накладных, чуть не прорывая их шариковой ручкой.

Загрузив все выбранные мною товары в объемистую будку грузовика, я сунул в «бардачок» водителя подарок – две бутылки водки «Столичная», так как дядя Миша был страстным любителем выпить. Он заметно повеселел, тепло поблагодарил меня, после чего мы отбыли прямиком в ресторан.

Пока я раскладывал все полученное с базы по полкам склада и холодильникам, уборщицы по указанию директора вычистили мой бар до блеска, а вскоре позвонил дежурный по райкому партии и сказал, чтобы я был готов к встрече «гостей» к десяти вечера. Я поднялся в кухню ресторана и заказал всевозможные салаты, закуски и пятнадцать порций горячих блюд: уже имея опыт подобных встреч, я предполагал, что вместе с гостями приедут и «отцы» города и района – первый секретарь, председатели гор, – и райисполкома и иже с ними; а также понимая что среди гостей обязательно найдутся «старперы» – пожилые диетчики-диабетчики возрастом под, а может и за 70, но «несгибаемые» ни временем, ни многолетней службой народу коммунисты, заказал сверх этого блинчики, творог со сметаной и омлет по особому рецепту – на пару. Среди всей этой суеты я и про себя не забыл – заказал на свою долю кусок мяса с гарниром, – кого волнует, что, работая в ресторане, ты можешь помереть с голоду, если чрезмерно стеснителен или же недостаточно расторопен.

Когда приехало начальство, все оказалось примерно так, как я и предполагал: вместе с московскими гостями в количестве девять человек, – все они, включая двух дам, были одеты в строгие, темных тонов костюмы и чувствовали себя несколько напряженно, – были также и «свои» – «знакомые все лица» – завотделом ЦК МССР по партийной работе, нередкий гость в нашем городе и, естественно, в ресторане – его я сразу узнал по туповатой и самодовольно надутой роже; наш «папа» – первый секретарь райкома Юрий Никитович – высокий представительный мужчина; и еще один секретарь райкома – соседнего, Вулканештского района, – друг и собутыльник нашего «папы». Был, как я и ожидал, среди московских и «старпер» – всего один, правда, но его я сразу определил за главного: это был сухой и подтянутый, среднего роста старичок на вид чуть за 70, с хитроватой крестьянской улыбкой выцветших голубых глаз, в которых светился недюжинный ум – он был, несомненно, интеллигентом, правда, скорее всего, в первом поколении. Когда вся эта компания вошли в бар, я, поздоровавшись из-за стойки, широким жестом пригласил всех за стол, а официантка Нина, пододвигая стулья, стала всех рассаживать; старичок тем временем что-то сказал негромко нашим, местным руководителям, сгрудившимся у входа, и все они, во главе с завотделом ЦК Молдавии, пятясь задом вышли из бара, подобострастно вполголоса прощаясь и желая оставшимся приятного аппетита.

Я с интересом разглядывал старичка, который, не повышая голоса, так легко выпроводил высокое республиканское, а заодно и местное начальство. Не только я, но и Нина, официантка, стояла удивленная и даже несколько растерянная, привыкшая, что подобные встречи заканчиваются обычно грандиозными попойками, ну а этот случай, похоже, был из ряда вон – какой-то особенный. Да, теперь смело можно было предположить, что проверка по нашему району предстоит серьезная.

Позже, в ходе общения с членами комиссии, я узнал, что старичок этот работает заместителем заведующего отделом ЦК КПСС – и что он, конечно, был для местных, молдавских руководителей очень крупной фигурой, тем более, что он приехал проверять партийную работу нашего района за какой-то там отчетный период, а знающие люди говорили еще, что в основном из-за жалоб на райком партии, которые дошли аж до Москвы. С ним были еще восемь специалистов различных профилей, среди которых, как я уже говорил, две молодые высокие, энергичные – обе на вид моложе тридцати симпатичные женщины, чем-то даже между собой похожие – строгого вида и одной масти темные шатенки; они даже одеты были в практически одинаковые, строгого покроя костюмы, хотя и прекрасно на них смотревшиеся.

У одной из них, у той что помоложе, на отвороте пиджака был комсомольский значок, а я, признаться, питаю слабость к женщинам – комсомольским работникам, считаю, что этот значок каким-то образом прибавляет им сексуальности, а может это, как знать, у меня небольшое такое извращеньице.

Женщине было лет 25–26, красивое и холеное, несколько официальное в данный момент лицо ее оттеняла строгая прическа.

Вторая, та что постарше, внешне была не столь интересна и глядела на окружающих еще более надменно, а может, официальная обстановка или должность не позволяли ей быть другой, и у нее также имелся значок, только покруче чем у первой – депутатский, верховного совета России, как мне кажется, впрочем, я в них не очень разбираюсь.

Я представил нашим гостям список деликатесов на выбор – кто что предпочитает, и, сказав, что все необходимые продукты находятся здесь, в баре, предложил в соответствии с личными вкусами каждого внести сразу после ужина дополнения и замечания в меню на весь период их пребывания, добавив, что официант запишет все, а я и повара «возьмем на вооружение».

Легкая итальянская музыка сопровождала ужин, а ближе к его окончанию Матвей Остапович – так звали главного московского гостя – сказал во всеуслышание:

– Ничего такого особенного, Савва, я думаю, не потребуется, надо жить по средствам и быть скромнее. – И обернувшись к коллегам, сказал: – Правильно я говорю, товарищи?

«Товарищи», активно пережевывавшие в этот момент пищу, согласно закивали, но мне показалось, что никто из них толком его слов не расслышал.

Несколько позже, когда все отужинали, я запустил кофеварку и она вдруг засвистела, запела на разные голоса, сбрасывая через клапан лишний пар (интересное все-таки дело: все приборы, кипятящие воду – будь то обыкновенный чайник, подвешенный над огнем костра или стоящий на газовой плите, электрические чайники и самовары, и даже, как в нашем случае, фирменная кофеварка «Уголини» – поют, хотя и разными голосами, но на один и тот же мотив, радую душу предчувствием скорого вкушения чая. Или кофе). Матвей Остапович настороженно поднял голову и спросил с легким беспокойством:

– А что это ваша кофеварка так свистит, не взорвется ли?

– Не должна, – сказал я, – хотя ее и сделали проклятые капиталисты – итальянцы, до сих пор эта машинка нареканий не вызывала. – И добавил: – Боюсь только, чтобы она не попыталась взлететь и отправиться в родные края, а то, судя по звукам, похоже на то.

Присутствующие рассмеялись, принимая шутку, напряжение первых минут знакомства спало, после еды все немного расслабились; кофеварка перестала, наконец, свистеть, и вся компания, возглавляемая шефом, выйдя из-за стола, стала рассаживаться у стойки. Я сделал несколько чашек кофе и чая – каждому по его вкусу; официантка тем временем убрала со стола, а Матвей Остапович присел напротив меня и стал задавать самые разные вопросы о жизни в нашем районе, о том, чем могут быть недовольны люди – жители района, простые труженики, колхозники, рабочие и мелкие служащие. Затем он стал забирать по темам глубже, коснулся даже философии, и тогда я, сдаваясь, шутливо поднял руки вверх, после чего он перевел разговор на литературу и поэзию, стал перечислять советских и зарубежных писателей и поэтов, при этом он иногда называл имена запрещенных у нас литераторов, спрашивая знакомы ли они мне.

То, что запрещенных литераторов оказалось такое множество, было для меня открытием, и я честно ему в этом признался. Познания мои по сравнению с его собственными оказались, мягко говоря, скудными, но, тем не менее, Матвей Остапович под конец похвалил меня и сказав «спасибо за ужин и за беседу», встал неожиданно легко для своего возраста и пошел на выход, все остальные поднялись со своих мест и направились следом; я вышел на улицу вместе с ними. Уже садясь в машину первого секретаря райкома (Первый по случаю уступил высокой комиссии свою «волгу», пересев в менее комфортабельный «уаз»), Матвей Остапович, задержавшись на секунду, сказал мне:

– Все было сегодня хорошо, замечаний и нареканий нет, только официантку эту в следующий раз видеть не хочу, прошу заменить на другую.

– Будет сделано, – ответил я как солдат. Не спросишь же его, в самом деле, чем эта ему не понравилась, не угодила.

Три машины отъехали одновременно: машина первого секретаря райкома, а также председателей райисполкома и горисполкома, и вереницей направились к гостинице райкома партии, – их хозяевам теперь, в течение десяти ближайших дней, предстояло мотаться по городу и району в обычных «уазиках».

Итак, каждое утро, примерно в районе восьми часов, группа проверяющих приезжала в бар, только уже в усеченном составе – всего пять человек – завтракала, затем отправлялась на работу в райком; другие четверо, как я понял, находились на местах – в совхозах и колхозах практически безвыездно, эти люди даже на ночь не возвращались в райкомовскую гостиницу – то есть, были приняты местными властями на полное довольствие. Примерно через день пятерка в том же составе и ужинала в баре, обедали же всего два раза за весь срок. Никаких гостей эти работники с собой не приводили, вольностей и пьянства не допускали, а Матвей Остапович как-то даже пожурил меня за то, что я дамам вместе с кофе по своему вкусу подал малюсенькие рюмочки, размером с наперстки, с рижским бальзамом. На деликатесы москвичи тоже не налегали, насытились, наверное, этим у себя в столице, поэтому мне приходилось с каждой их трапезой списывать то баночку икры, то балык, то еще что-либо из продуктов, для того чтобы обозначить хоть какое-то движение дефицитного товара, а то по отъезду комиссии директор общепита могла скомандовать сдать остатки на склад, что было бы мне весьма обидно и досадно.

В один из вечеров, в то время когда высокая комиссия ужинала, дверь, ведущая из фойе в бар открылась, и вошел Кондрат. С высоты своего немаленького роста он оглядел присутствующих долгим изучающим взглядом и спросил меня:

– Надолго сие мероприятие, коллега?

– Как ты сюда вошел? – от удивления округлив глаза спросил я его шепотом, зная, что никто из посторонних не может попасть внутрь.

– Сказал охраннику, что я твой напарник, – ответил Кондрат беспечно. Эти же слова слышал Матвей Остапович, который как раз в это время встал, заинтересованный, и подошел к нам.

– Вы не возражаете, если мой напарник войдет и побудет в подсобке? – спросил я его.

– Если он тебе нужен, – ответил Матвей Остапович, – то пусть его, конечно.

Кондрат прошел в подсобку, я скользнул за ним, и мы, закурив, разговорились. Теперь, в связи с приездом парткомиссии, у меня нарушился обычный рабочий и даже жизненный ритм: отсюда, из ресторана, я теперь вообще домой не уходил – ужин заканчивался порой около 23 часов, а в 7 утра мне уже необходимо было быть на месте – при п…де и шпаге, как говорится, то есть, пардон, гладко выбритым и при бабочке. Из – за этого спать приходилось в баре, купаться в душевой ресторана, а Кондрат каждый день-два приносил свежие сорочки, которые ему передавала для меня моя мама. Иногда он приходил не один, приводил с собой пару девушек, и тогда мы накрывали перед ними небольшой, но богатый стол с лучшими советскими закусками и импортными напитками. Девушки, ошарашенные таким щедрым угощением, безропотно отдавались нам тут же, в баре, на матрасах, а утром еще и не хотели уходить, требуя продолжения банкета.

Покурив и наметив планы на ближайшие несколько дней, мы вышли из подсобки, но Матвей Остапович, уже поджидавший нас, отозвал Кондрата в сторону, решив завести с ним разговор о поэзии, в частности о творчестве Сергея Есенина. Через пару минут, выяснив, что Кондрат и понятия не имеет о предмете разговора, Матвей Остапович потерял к нему всякий интерес и подсел за дальний столик к одному из своих коллег, а Кондрат подошел к младшей из женщин, Веронике, – обе теперь, стоя у стойки, попивали кофе, – и как бы невзначай опустил ей руку на бедро. При виде этого меня чуть кондрат не хватил, – не Кондрат – мой друг, а тот самый – настоящий, – но Вероника, спокойно полуобернувшись к нему, сказала:

– Юноша, я, может быть, и кажусь вам сверстницей, но по занимаемой должности я выше вашего первого секретаря райкома, так что уберите, пожалуйста, руку.

Кондрат, исполнив требуемое, обыденным голосом спросил:

– Так что же теперь, вас и любить нельзя, если вы стоите над нами, простыми смертными, так высоко?

Вторая женщина, Раиса, повернулась к Кондрату и сказала снисходительно улыбнувшись:

– Ты должен любить нас платонически, как любишь… ну, родной комсомол, например.

На этом разговор был закончен, Кондрат отошел от женщин, а я выдохнул воздух из легких, впервые, наверное, с начала этого разговора.

– А кто эта, молодая? – наклонившись к моему уху спросил Кондрат.

– Инструктор ЦК ВЛКСМ, то есть твой непосредственный начальник, – пошутил я, имея в виду, что Кондрат везде и всегда, когда это было необходимо для наших амурных дел, представлялся работником райкома комсомола.

Следующим вечером, последним накануне отъезда комиссии, Матвей Остапович по моей подсказке и «наводке» посетил винсовхоззавод Чумайский, который, кстати, является поставщиком вин к столу ее величества, королевы Англии. Днем ранее Матвей Остапович сообщил мне, что его старый друг, живущий в Кишиневе, должен сегодня приехать навестить его, и я решился посоветовать ему запастись для этой цели приличным вином, а вечером Валерий – постоянный спутник Матвея Остаповича, хмурый необщительный человек, уже принес в бар огромный коричневой кожи потертый портфель и взгромоздил его на стойку. Он и прежде изо дня в день таскал его с собой и только сегодня, в последний день, я смог оценить разрешающие возможности этого портфеля – когда я заглянул внутрь его, в нем размещалось не менее 20 бутылок с вином. Я помог Валерию извлечь их наружу, – это были покрытые пылью и паутиной стеклянные бутылки незнакомой мне формы и с неизвестным содержимым. Горлышки бутылок были запечатаны сургучом, из которого торчали нитки с клочками бумаги, на которых значилось что вино в данной бутылке под названием таким-то, урожая такого-то года, изготовлено в таком-то месте. Я обратил внимание, что все эти бутылки по датам розлива являются примерно моими «сверстниками» – 1954–1958 годов, а некоторые были даже постарше. Те из них, что оказались в одном экземпляре, я с сожалением упаковал в картонный ящик из-под пива – сам же предложил Матвею забрать их с собой в Москву, а «двойники», которых набралось штук семь, осторожно выставил на стол – для пробы.

Около восьми вечера в баре появился друг Матвея Остаповича – невысокий, худощавый мужчина лет пятидесяти, внешности малоприметной, только глаза его смотрели проницательно – будто лазером ощупывал, а движения были быстры и порывисты. Он прибыл не один, вначале у входа возникло какое-то движение, потом вошли двое гражданских с пытливыми глазами ищеек: они оглядели весь бар, один даже заглянул ко мне в подсобку, но прежде дежурный у дверей сделал мне знак рукой, что эти люди – свои. Затем они вышли, заняв места снаружи у дверей, таким образом, у нас сегодня была двойная охрана.

Этот прощальный вечер, на котором по-прежнему не было ни одного из представителей местных властей, начался как настоящая дегустация: десять человек расселись вокруг стола, я, заняв место у торца, поочередно доставая бутылки, объявлял марку вина, год урожая и закладки, затем осторожно, с некоторым даже благоговением, стирая с бутылки пыль времен, откупоривал ее, отливая первые 50 граммов в отдельный бокал, затем разливал по бокалам гостей, стараясь не взбалтывать содержимое и оставляя осадок почти в целости; после чего поднимал свой и делал крутящее движение, чтобы вино мазнулось по стенке бокала и затем словно пленкой опустилось вниз (видел как эту процедуру во время дегустаций, на которых мне пару раз доводилось присутствовать, исполняют профессионалы, поэтому и запомнилось), потом вдыхал аромат, окунал в вино язык, после чего делал первый глоток, и тут уж все присутствующие брали свои бокалы, пробовали, и лишь после этого медленно выпивали.

Впервые, пожалуй, в моем баре вино пилось так торжественно и грамотно, да и то сказать: данное вино более чем соответствовало тому. Конечно, и я, и гости были, в лучшем случае, обыкновенными любителями и ценителями вина, но на мое предложение Матвею пригласить от винзавода технолога, который мог бы провести дегустацию более грамотно чем я, он сказал:

– Итак, когда мы только выбирали вино, директор завода чуть не плакал, а ты еще хочешь, чтобы мы пригласили технолога, тогда его вообще откачивать придется.

– Скажите, – спросил я, – а кто этот ваш знакомый, который прибыл сюда с охраной?

– А ты разве не знаком с ним? – удивился Матвей. – Это ваш молдавский министр КГБ генерал-лейтенант Н – ко. – И наклонившись к моему уху, добавил: – Его сослали сюда из Москвы, но не думаю, что он тут у вас надолго задержится – не тот уровень.

Действительно, подумал я, когда Матвей отошел и присел к своему другу за столик, в нашей маленькой плодово-ягодной республике и полковник вполне мог бы быть министром, не то что генерал-лейтенант.

Смакуя тягучее, сладкое, непривычное для вкуса вино – а все сорта были с добавлением сахара, иначе они бы не сохранились так долго, – после каждого бокала споласкивая по моему совету рот минеральной почти нейтрального вкуса водой «Нарзан», присутствующие через полчаса возлияний находились уже в довольно приличной стадии подпития и даже я почувствовал, что, употребив пять-шесть бокалов, захмелел.

Матвей Остапович пребывал сегодня в добром расположении духа, все время тонко шутил и смеялся, затем оставив своего друга, который несколькими минутами позднее незаметно покинул бар, сел напротив меня и мы стали по очереди вспоминать и декламировать стихи; я – Блока, Есенина и Пушкина; он – Маяковского, Мандельштама и Пастернака. Время шло, Матвей Остапович пригласил Веронику и Раису принять участие в поэтическом марафоне, так как я уже выдохся, а оставшиеся представители комиссии, отозвав меня в сторону, краснея и стесняясь выпросили у меня четыре 750-граммовые бутылки водки «Сибирской» крепостью 45 %, после чего тихо и незаметно покинули бар.

Часам к десяти я уже с трудом шевелил губами, голова моя работала замедленно и, кроме как рубаи Омар Хайяма, я уже ничего не мог воспроизводить, и это говорило тем, кто меня хорошо знал, что я нахожусь в предпоследней стадии опьянения.

(Последняя – стандартная и известная практически всем: лицом в салат).

Кондрат, появившийся на вечеринке незаметно – охрана, казалось, уже запросто пропускала его везде как своего, сидел теперь у стойки рядом с Вероникой и что-то с улыбкой нашептывал женщине на ушко, а она смеялась, на мой взгляд, игриво и чересчур громко, а может, я попросту ревновал ее к Кондрату. Матвей Остапович тоже, вероятно, почувствовал в какой-то момент, что «нагружен» сверх меры; я, подойдя к нему, завуалировано предложил свою помощь, и он не отказался. Поблагодарив меня взглядом, он оперся на мою руку и мы вместе, словно два товарища, чуть ли не в обнимку выбрались на свежий воздух. Три исполкомовские машины стояли у дверей бара; невозмутимые водители, немало повидавшие на своем веку и умеющие молчать при любых обстоятельствах, сидели внутри своих «волг» и подремывали. В одну из машин погрузился Матвей Остапович с кем-то из коллег; во вторую протиснулась Вероника, сопровождаемая Кондратом – она по пути к машине громко объясняла ему, что истинный джентльмен должен повсюду сопровождать свою даму и находиться с ней рядом. Следом за ними я отправил охранников, после чего машины тронули с места, увозя всех вышеперечисленных товарищей. Вернувшись в бар, я обнаружил на месте одну лишь Раису, которая сидела за стойкой и, казалось, дремала, опустив голову на сложенные руки. При моем появлении она приподняла голову и спросила слабым голосом:

– Все уже ушли, Савва?

– Все ушли, – подтвердил я, присаживаясь рядом и осторожно обнимая женщину за плечи – даже теперь, когда мы остались вдвоем, я не был уверен в том, что, пытаясь с ней сблизиться, поступаю правильно – ведь нельзя же с такой высокопоставленной мадам вести себя как с простой провинциалкой.

Раиса на секунду оторвала руки от своего лица, и я, заглянув в ее глаза, внутренне содрогнулся – они показались мне абсолютно холодными и трезвыми.

– Признайся, бессовестный, – сказала тем временем она, – ведь ты хотел этого, хотел остаться со мной наедине?

– Да, конечно хотел, – сознался я, улавливая в своем голосе фальшивые нотки, которые, надеюсь, Раиса отнесет на счет моего опьянения. – Я хотел, чтобы мы хотя бы один вечер посвятили друг другу.

– И где ты предполагаешь меня соблазнить? – вновь спросила она, загадочно посмотрев мне в глаза, затем обвела взглядом помещение бара. – Прямо здесь?

Я хотел было сказать, что в пяти минутах ходьбы от ресторана у меня есть квартира с удобствами, но, подумав, произнес твердо:

– Да, прямо здесь и прямо сейчас.

– И как это ты себе представляешь? – задала Рая очередной вопрос. – Как ты меня собираешься любить?

– Я буду тебя любить как родную партию, – ответил я, слегка раздосадованный ее вопросами, и, обняв за талию, одним движением стянул женщину с пуфика поставив на пол, – сильно и самозабвенно. Потому, что твои объятия, Рая, обещают мне рай.

Женщина, качнувшись, прижалась ко мне всем телом, я крепко обнял ее и поцеловал в шею. Затем мне пришлось выпустить ее из своих объятий, для того чтобы вытащить и мгновенно постелить матрас, стыдливо накрыв его не совсем свежей простыней. Моя же партийная пассия – кандидат философских наук, между прочим, и жена широко известного в узких кругах писателя, в это время грациозно, но, все же слегка покачиваясь, ступая по коврам бара последовательно снимала с себя по одному предмету туалета бросая их на стулья, в результате чего все стулья теперь оказались завешены ее вещами, а их хозяйка вернулась в мои объятия совершенно обнаженной.

Неплохо, подумал я, укладывая свою высокопоставленную гостью на матрас и взгромождаясь на нее, посмотрим теперь, чего нам можно ожидать от Раисы в постели. Однако в постели она – ответственная работница, заведующая сектором ЦК КПСС по работе с молодежными организациями, – оказалась совсем не нимфоманкой: она лежала подо мной несколько скованная, на ласки мои почти не отвечала и мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем Раиса немного расшевелилась и стала мне неуклюже помогать, подмахивая бедрами, причем делала она это как-то порывисто и не в такт. Но я, признаться, уважаю и таких дам – независимо от возраста и социального статуса – не похотливых и не разболтанных в постели; пожалуй, я был даже рад, что Рая именно такая, а не какая-нибудь развращенная фурия – а вдруг я не смог бы удовлетворить ее начальственное тело так, как ей бы того заблагорассудилось – что тогда? А так я уже почти наверняка знал, что ночь любви у нас будет долгой, и что Раиса, отдавая мне всю себя, имеет еще шанс получить полное удовлетворение.

Именно так все и случилось: моя пассия со второго захода стала заметно раскованней и активней, и я услышал, к своему удовольствию, и ахи, и охи, и вздохи, и даже обращенные ко мне слова любви. На этот раз, после более продолжительной любовной схватки, мы обнялись и тотчас уснули, а часам к пяти утра проснулись от прохлады, проникающей с улицы в бар, и Раиса, размягченная после любви и, по всей видимости, вполне удовлетворенная, потянулась сладко на матрасе и сказала:

– И чего я, дура, с первого дня тебе не отдалась? А ведь хотела. К черту эту дурацкую партийную, а заодно и семейную мораль, столько времени зря потеряли, – и она уткнулась лицом мне в плечо, в стеснении пряча глаза. Я не ответил, только крепко обнял ее и она, затихая в моих объятиях, вскоре почувствовала как что-то твердое уткнулось ей в живот и я ее опять «захачиваю», поэтому сказала, чуть ли не просительным тоном:

– Мне кажется, милый Савва, нам пора в гостиницу, пойдем, пожалуйста.

– Да, пора, – отозвался я, неохотно поднимаясь, надо было позаботиться о дискретности нашей встречи.

Через несколько минут, выпив по стакану холодного бутылочного апельсинового сока – Раиса старалась даже не смотреть на бутылки с вином, – мы вышли в предрассветную темноту и бодрым шагом направились к центру города, где располагалась гостиница райкома партии.

Сонная администратор, в течение минуты разглядывавшая нас сквозь стеклянные двери, без слов открыла, а когда мы вошли, тайком, исподволь оглядела нас с головы до ног, после чего равнодушно отвернулась – работницы гостиничного хозяйства были вышколены не хуже райкомовских водителей. Когда я осторожно поцарапался в нужный нам номер, за дверью, казалось, нас уже ждали, и я услышал нахальный голос моего напарника:

– Кто там и что надо?

– Открывай скорее, мудилка, это мы пришли, – радостно зашептал я, склонившись к замочной скважине. Через минуту дверь открылась, выпуская одного и впуская другого человека.

Раиса, стесняясь Кондрата, протянула мне на прощание руку, и я пожал ее прохладную ладошку.

– Зря ты не пошел с Вероникой, – сказал Кондрат, когда мы вышли на улицу, и я, оглядевшись по сторонам и никого не заметив, наконец-то с облегчением вздохнул. – Это целый фонтан любви.

– Ага, в следующий раз я буду иметь это в виду, – язвительно сказал я. – Она, между прочим, сама тебя выбрала, тут мое мнение не учитывалось.

– Я об этом почему-то не подумал, братишка, – сказал извиняющимся тоном Кондрат. И добавил, не преминув кольнуть: – Раньше, насколько я помню, мнение женщины в таких случаях тебя не очень-то и интересовало.

Но я не отвечал, с наслаждением вдыхая по-утреннему прохладный воздух, пока мы энергично шагали к ресторану.

Часы показывали половину седьмого, когда мы вошли внутрь, захлопнув за собой дверь, а еще через десять минут в нее постучали, я открыл – и мы увидели перед собой «всю сборную» общепита: директора Наину Васильевну, замдиректора Марью Ивановну, завпроизводством Дору Марковну, за их спинами маячило еще несколько работников рангом пониже, следом за ними выстроились повара и официанты – впереди всех стояли две уборщицы с орудиями труда наперевес.

Я настежь открыл двери бара, включил весь свет и он словно ожил: уборщицы зашуршали, убирая в баре и протирая столы; затем столы были расставлены по центру, после чего повара и официантка засервировали их по самому высокому разряду – хрусталем и импортной посудой; я выставил фирменные цветные бокалы чешского стекла. Когда все было готово, придирчивая Мамочка, сопровождаемая мной, сделала обход: в вазочках блестящими в искусственном свете горками лежала черная и красная икра; рыба была нескольких видов – в основном лососевые: заливные, копченые, соленые, в масле, в собственном соку и еще черт знает в чем. Печень трески, приготовленная салатом; чуть суховатые, как мне кажется, на любителя севрюга и белуга; паштеты – печеночный ресторанного приготовления и из банок – гусиный и куриный; салат «оливье» – как же без него; салат плебейский – с капустой, закуска «по-молдавски» – лук, редис, брынза и огурцы; на краю стола вина, шампанское, коньяк и отдельно было выставлено охлажденное пиво шести сортов – чешское, немецкое и польское, каждого по два вида.

– И все это предназначается слугам народа на завтрак, – задумчиво, словно про себя сказал я.

– Да уж, на завтрак, – усмехнулась наша Мама-директор общепита. – А ведь блинчиков и творожку со сметанкой и медом под горячий кофе с молоком вполне хватило бы нормальным людям для завтрака.

Телефон в подсобке зазвонил неожиданно, прерывая наш разговор, и я, извинившись, подошел и поднял трубку.

– Алло! – послышался далекий голос. – Ресторан?

– Да, – ответил я, – бармен Савва слушает.

– Это дежурный по райкому говорит. Тут Матвей Остапович хочет вам пару слов сказать.

– Я весь внимание.

– Савва, – послышался в трубке знакомый низковатый голос, – это я, Матвей Остапович.

– Я весь внимание, – повторил я.

– Ну, как, вчерашний вечер хорошо завершился?

– Да… – ответил я неуверенно. «Знает, – понял я. – Знает все за вечер, и за ночь, старый лис, уверен, знает, уж слишком интонации его голоса игривы – для него необычны, я ведь с ним каждый из последних десяти дней по пару часов общался, немного изучил». И в трубку: – для меня, собственно говоря, вечер еще не завершился, я ведь вас тут с завтраком жду.

– Я хочу тебе сказать спасибо за все, – прогудел в трубку Матвей Остапович, – мы через пять минут выезжаем, от всего коллектива тебе привет. Особенно от женской его части.

«Знает» – теперь я уже был уверен в этом.

– Ивам спасибо, за науку, за стихи, за то время, что вы уделили нам. А что же, Матвей Остапович, насчет завтрака?

– Завтракать мы будем в Кишиневе, а то в такое раннее время, да еще в дорогу вредно наедаться, – засмеялся он и положил трубку.

Несколько секунд я простоял с трубкой в руке, затем осторожно положил ее на рычажок и вышел из подсобки. На лице моем, видимо, было написано безмерное удивление, так как директор тут же вопросительно уставилась на меня, а через секунду и все остальные застыли, глядя на меня словно в немой сцене «Не ждали». Я прошел к столу, поклонился всему коллективу и сказал:

– А теперь, господа-товарищи, я приглашаю вас всех за стол.

– Не приедут! – ахнула Наина Васильевна, следом за ней всплеснула руками ее зам, Марья Ивановна – высокая, красивая, импозантная женщина, остальные по-разному выразили свои чувства – кто-то вздохнул, кто-то, по-моему шеф-повар, даже всхлипнула.

Первой, как и следовало ожидать, взяла себя в руки Наина Васильевна. Шагнув к столу, она оглядела-охватила его одним взглядом, села в кресло во главе стола и только тогда, решившись, выдохнула:

– Садитесь все. Ведь это все мы с вами действительно заслужили. Только Савва, – обратилась она ко мне, – убери со стола крепкие напитки и налей всем по стакану вина. По одному на человека, не больше – впереди у всех нас долгий трудовой день.

«Ассорти».

Водка 10 мл.

Виски 10 мл.

Коньяк 10 мл.

Джин 10 мл.

Сладкий вермут 20 мл.

Мартини 10 мл.

Малиновый ликер 10 мл.

Земляничная наливка 20 мл.

Колотый лед.

Шейкер, высокий стакан.

«гарнир» – дольки фруктов на шпажке.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.