Командиры рождаются в боях

Командиры рождаются в боях

Пленные, взятые на разных участках фронта, заявили на допросах, что в действующей под Одессой 4-й армии с 22 августа находится сам Антонеску.

Вскоре в распоряжении майора Потапова, начальника разведотдела штарма, оказались и несколько приказов неприятельского командования, содержащих прямые ссылки на личные указания и требования фашистского диктатора. Суть требований сводилась к одному — любой ценой добиться решающего успеха. При этом бросалось в глаза, что упор делался на угрозы и карательные меры.

Один из добытых документов гласил: "Господин маршал Ион Антонеску приказывает: командиров, части которых не наступают со всей решительностью, снимать с постов, предавать суду, лишать права на пенсию… Солдат, не идущих, в атаку с должным порывом или оставляющих оборонительную линию, лишать земли и пособий семьям…" Другой приказ — по 3-му румынскому армейскому корпусу (он действовал на центральном участке фронта против нашей 95-й дивизии) — предписывал расстреливать перед строем "подлецов и трусов, уклоняющихся от светлого долга перед страной".

Так командование противника поднимало наступательный дух. у своих солдат. Вспомнились и отчаянные "психические" атаки, и румынские артиллеристы, работавшие под дулами немецких автоматов. Враг, обеспечивший себе под Одессой уже по меньшей мере четырехкратный численный перевес, этими приказами расписывался в своем бессилии, в невозможности выполнить ставившуюся 4-й румынской армии задачу.

Задним числом — майор Потапов в таких случаях всегда бывал немного сконфужен — мы узнали еще несколько дат, к которым противник планировал овладеть городом: 23, 25, 27 августа… На 23-е, оказывается, назначался даже парад на Соборной площади (такого названия давно уже не существовало). Не потому ли Антонеску явился в 4-ю армию 22-го?

А от пленных, сдавшихся 2 сентября, стало известно, что накануне Антонеску выступал на совещании командного состава в Выгоде, где требовал любыми средствами взять Одессу 3 сентября.

Таким образом, этот срок дошел до нас уже не задним числом. Поневоле "приходилось задуматься: на что рассчитывает противник теперь, что и где затевает?

Севастополь только что предупредил нас о замеченном воздушной разведкой сосредоточении плавсредств в болгарских портах. По мнению флотских товарищей, это могло быть подготовкой к высадке под Одессой морского десанта. Такое предупреждение мы имели и две недели назад. Но десант с моря представлялся все-таки маловероятным. Хотя бы потому, что у нас оставались еще мощные береговые батареи, о чем враг знал.

2 сентября командарм и штаб армии особенно внимательно следили за положением в Южном секторе. На рассвете там возобновились начатые с вечера контратаки чапаевцев. Им ставилась задача — это стало возможным после получения подкреплений — вернуть утраченные в последние дни позиции в районе Ленинталя (ныне совхоз "Авангард") и хутора Красный Переселенец.

Инициатива на этом участке оставалась в наших руках до середины дня. Преодолевая упорное сопротивление противника, чапаевцы продвигались вперед. В числе захваченных утром трофеев были два 85-миллиметровых орудия. Но продвижение становилось все медленнее. Генерала Петрова беспокоили образовавшиеся разрывы. Через них по высокой кукурузе пробирались в наши тылы группы вражеских автоматчиков, ликвидация которых отвлекала силы.

А около 14 часов обстановка резко изменилась: на всем фронте Южного сектора начались атаки крупных сил противника. Вскоре наш 7-й кавполк оказался оттесненным к хутору Дальницкому. К вечеру отошли с боем на новые рубежи и некоторые подразделения чапаевцев.

Ухудшилось также положение в Западном секторе. На левом его фланге враг ворвался в Вакаржаны, а около железной дороги на Тирасполь овладел несколькими высотками. Под вечер разразился грозовой ливень. Но бои продолжались и всю ночь на 3 сентября.

Сутки назад генерал Воробьев сообщал:

— У нас подозрительно тихо. Пока ведем оборонительные работы.

Теперь Василий Фролович передавал:

— Таких яростных ночных атак в полосе дивизии еще не было. Прямо осатанели! Подпускаем на сто метров, расстреливаем в упор, а они опять лезут. На некоторых участках удается отбиваться только штыковыми контратаками…

Все же этот ночной натиск почти везде был отбит. Лишь в самом центре Западного сектора противник еще немного продвинулся. Это стоило ему больших потерь. По словам неприятельских солдат, сдавшихся тут в плен, в их ротах осталось по 15–20 человек.

Существовала, однако, и другая "арифметика", менее утешительная для нас. Пленные, взятые за последние два-три дня в полосе одной нашей 95-й дивизии, принадлежали к шести вражеским: 3, 5, 6, 7 и 11-й пехотным, 1-й гвардейской… И хотя среди этих дивизий были и весьма потрепанные, а некоторые действовали здесь лишь частью своих полков, общее численное превосходство противника на фронте Западного сектора выглядело достаточно внушительно.

По-видимому, неприятельское командование, после того как сорвалась попытка прорваться к Одессе между северными лиманами, опять переносило главный натиск на центральный участок нашей обороны.

Однако это было уже в сентябре, а необходимо еще вернуться к тому, что происходило в Южном и Западном секторах в конце августа, когда развертывались известные читателю события в Восточном секторе.

В боевом донесении, переданном утром 28 августа в штаб Черноморского флота, мы отметили, что, по имеющимся данным, 14-я румынская пехотная дивизия (она была в числе войск, действовавших против нашего Южного сектора) потеряла более половины личного состава. Это донесение пошло также в штаб военно-воздушных сил флота: нанести 14-й дивизии такой урон помогли бомбовые удары морских летчиков.

В тот же день против левого фланга Приморской армии обнаружилась новая для нас 8-я пехотная дивизия, а немного позже еще и 21-я пехотная. Появление их означало, очевидно, не только замену соединений, понесших большие потери, но и наращивание неприятельских сил на южном направлении.

Как впоследствии стало известно из трофейных документов, как раз в то время Антонеску, требуя от своей 4-й армии как можно быстрее захватить дамбу Куяльницкого лимана, наряду с этим поставил ей задачу — выйти на другом фланге к Дальнику и Сухому лиману. Ближайшая цель, которая этим преследовалась, состояла в том, чтобы получить позиции для артиллерийского обстрела тылов нашего Южного сектора и западной части Одессы.

Наш левый фланг отстоял от города пока значительно дальше правого. Однако условия для обороны здесь были сложнее. Местность очень открытая, почти нет даже тех небольших лесопосадок, которые пересекают степной массив на центральном участке. Весьма уязвимы для вражеских ударов и ведущие к фронту дороги. Но главная беда — мало войск.

Довольно долго фронт Южного сектора держали всего два стрелковых полка чапаевцев. Теперь к ним прибавились два полка кавдивизии. Кавалеристы — мы продолжали их так называть, хотя оба эти полка уже окончательно расстались с конями и сняли пулеметы с тачанок, — внесли свой вклад в разгром 14-й дивизии противника. В ночном бою 27 августа они основательно потрепали ее 13-й полк, захватив немало разного оружия. Это был один из тех боев, общий исход которых сорвал попытку врага наступать на наш левый фланг широким фронтом.

В последующие дни атаки противника сосредоточились яа сравнительно узком около двух километров — участке, примыкающем к дороге, что идет от Беляевки к Одессе через Фрейденталь, Красный Переселенец и Дальник.

Здесь, прикрывая самый прямой и короткий путь на Одессу с этого направления, оборонялся 287-й полк Чапаевской дивизии. 29 августа он совершил подвиг, о котором, мне кажется, нельзя сказать сильнее, чем было сказано в лаконичном боевом донесении штаба дивизии:

"287-й стрелковый полк до наступления темноты отбивал ожесточенные атаки противника. К исходу дня в полку осталось 740 штыков. Подразделения полка прочно удерживают занимаемые позиции".

В Чапаевской дивизии этот полк был новым. Он вошел в ее состав при перегруппировке войск на рубеже Днестра. Но уже одним таким боевым днем он доказал, что достоин принявшей его легендарной дивизии. 740 штыков — это всего лишь батальон, если рассматривать голые цифры. Однако полк остается полком, если он и в таком составе удерживает свои позиции.

287-м стрелковым временно командовал А. И. Ковтун-Станкевич, числившийся по штату начальником дивизионной разведки. По званию он был всего-навсего капитаном, но комбатом воевал еще в гражданскую. Я немного знал его по предвоенным месяцам, когда штаб чапаевцев и наш помещались по соседству у Дуная (знал просто как Андрея Игнатьевича Ковтуна — второй частью своей фамилии он краткости ради не пользовался). Тогда капитан только что пришел из запаса после большого перерыва в военной службе.

Генерал Петров впервые встретился с ним, став комдивом Чапаевской и начальником Южного сектора. Обстановка не позволяла Ивану Ефимовичу самому побывать везде, и он давал отдельным командирам штадива, внушавшим ему особое доверие, задания, которые формулировал примерно так: "Немедленно отправиться туда-то и лично проверить организацию обороны в каждой роте, каждом взводе. Самому пройти но переднему краю, не полагаясь ни на чьи доклады. Обнаруженные недочеты устранять на месте. Если потребуется — действовать от моего имени. По окончании работы доложить мне". Такое задание — касалось оно как раз 287-го полка — получил и начальник дивизионной разведки.

По тому, как он это задание выполнил, Петров, хорошо разбиравшийся в людях, очевидно, уже составил представление о личных качествах и возможностях капитана. Несколько дней спустя был ранен командир полка Султан-Галиев, и заменить его Петров приказал Ковтуну.

Выдвижение оказалось удачным. Правда, до нас доходило, что порой новый командир полка ведет себя слишком уж отчаянно. Например, однажды увидев в бинокль, как упал командир двинувшейся в контратаку роты, он вскочил на стоявшего у КП оседланного копя, догнал роту и сам повел ее вперед… Впрочем, происходило это при чрезвычайных обстоятельствах — враг прорывался к полковому КП, угрожая его обойти.

— Командует уверенно, — делился впечатлениями о капитане направленец по Южному сектору И. II. Безгипов. — В штабе полка нового командира встретили, правда, сначала настороженно, тем более что Султан-Галиева все любили. Однако присмотрелись и оценили быстро.

Ковтун-Станкевич вскоре стал майором (а впоследствии и генералом). В Севастополе он был начальником оперативного отдела нашего штарма, и таи мне довелось узнать его ближе.

Вообще на одесских рубежах частенько возникали такие ситуации, когда только собственное чутье могло подсказать командиру, где в данный момент его место. Был и такой случай: Иван Ефимович Петров приказал поставить на "пикап" два станковых пулемета и мчаться вдоль переднего края одного из своих полков, фактически — по ничейной полосе. Сам он вскочил на подножку п стоял так, держась за дверцу кабины. Атаковавшему полк противнику, попятно, не могло прийти в голову, что в этой машине — генерал, но внезапное появление "пикапа" со строчащими на ходу пулеметами на какой-то момент ошеломило гитлеровцев, А наши бойцы видели комдива. И быть может, только такое его поведение, тоже никакими правилами и традициями не предусмотренное, заставило измученных, смертельно уставших бойцов подняться в последнюю контратаку, решившую исход боя на этом участке в пашу пользу.

Численный перевес противника особенно почувствовался после появления у него на этом направлении двух свежих дивизий.

31 августа враг прорвал юго-западнее Дальника оборудованный здесь дополнительный передовой рубеж, и чапаевцы вынуждены были оставить селение Ленинталь. Тут наметился опасный клин, который мы и пытались ликвидировать контратаками, предпринятыми 1 и 2 сентября. Однако на это сил не хватило. Оставалось удовлетворяться тем, что врагу не дали продвинуться дальше.

На центральном участке противник перегруппировывал свои войска. Выдались сутки, когда в армейском журнале боевых действий можно было записать: "На фронте 95 сд ночь прошла спокойно". За день с этого направления поступило в госпитали менее пятидесяти раненых.

Затем атаки возобновились. Разгорелись жестокие бои за Вакаржаны, за район хуторов Важный и Октябрь, что стоят в степи слева от железной дороги на Тирасполь. И как ни тревожил тогда нас Восточный сектор, приходилось все время оглядываться на Западный: выстоят ли сегодня там?

Командарм Софронов привык полагаться на Воробьева больше, чем на кого-либо из командиров, возглавлявших секторы обороны. Он уже знал, что у генерала Воробьева можно при крайней необходимости временно взять целый полк, как это было сделано при прорыве противника у Кагарлыка, и все равно дивизия свой фронт удержит.

Но и Воробьев в свою очередь привык опираться на опытнейших командиров полков, каких мы не имели на других направлениях. Три стрелковых полка — три кадровых, "довоенных" полковника. Во многих ли дивизиях было так в августе сорок первого? А теперь, когда и Сереброва, и Соколова, да и начальника штадива Чиннова санитарный транспорт увез на Большую землю — в тыловые госпитали, многое изменилось. Из трех прежних командиров полков в 95-й Молдавской оставался один П. Г. Новиков. Причем было уже намечено назначить этого полковника командиром кавалерийской дивизии.

241-й стрелковый полк Новикова, оборонявшийся на правом фланге сектора, часто имел в строю меньше бойцов, чем какой-либо другой полк дивизии, но вражеские атаки отбивал успешно. Мне не перечислить здесь даже те примеры мужества и доблести его бойцов и командиров, которые попадали в донесения и сводки. Скажу только о человеке, чья должность обычно редко требует самому браться за оружие, — о начальнике штаба полка майоре А. А. Кургиняне.

Как мне было известно от капитана Шевцова, почти непрерывно находившегося в, 95-й дивизии, майор Кургинян не раз сам становился и к пулемету, и даже к орудию. Становился не в силу своего горячего темперамента, а потому, что в тот момент больше некому было заменить павшего бойца. 30 августа начальник штаба повел в контратаку оставшуюся без командира роту. После того как наши бойцы ворвались в неприятельские траншеи, он открыл огонь из только что захваченного там миномета… Нужно ли объяснять, каково приходится полку, где все это делает начальник штаба? И все же за полк Новикова генерал Воробьев большей частью был спокоен.

С подполковником Опариным, который заменил в 90-м стрелковом Соколова, комдиву приходилось уже труднее. Опарину, судя по всему, было не занимать личной храбрости, однако ему недоставало соответствующего должности опыта.

Что касается 161-го полка, то командир, назначенный после ранения Сергея Ивановича Сереброва, оказался совершенно неподходящим. А если послали в полк человека, который не сумел сразу взять бразды правления в твердые руки, остается одно — побыстрее исправить ошибку.

Тогда ее исправили через два дня. Но за это время новый командир, хотя он и находился безотлучно на полковом КП, фактически выпустил из рук управление подразделениями. Утрачен был и локтевой контакт с соседями. И никакие контратаки, в которые водили бойцов командиры рот, батальонов и комиссар полка С. Е. Ливший, не смогли предотвратить захват противником хуторов Важный и Октябрь.

Командарму пришлось срочно перебросить на машинах на участок 161-го полка восемьсот кавалеристов (хорошо, что была такая возможность). Воробьев выслал туда же последний дивизионный резерв — свой разведбатальон. И положение было кое-как восстановлено, прорыв фронта в районе хуторов предотвращен.

В том бою разведбат потерял последние свои броневички и танкетки, выведенные из строя вражеским огнем. В донесении штадива сообщалось также, что тяжело ранен командир батальона старший лейтенант М. Г. Долгий.

Эта фамилия не раз появлялась в боевых донесениях и оперсводках начиная с 18 августа, когда разведбат отличился при ликвидации попытки противника прорвать фронт у станции Карпово. Я никогда не встречался со старшим лейтенантом Долгим, но успел составить представление о нем как о смелом и решительном командире, чей батальон успешно действовал на самых трудных участках. В 95-й дивизии, как и в Чапаевской, разведбат постоянно посылался в качестве ударного подкрепления туда, где произошел или наметился прорыв.

— Долгий производил обманчивое первое впечатление, — рассказывал впоследствии Василий Фролович Воробьев. — Какой-то неуклюжий, неповоротливый, просто увалень… А по натуре — герой. Какие только дыры мы не затыкали его батальоном, и всегда он в гуще боя! И вечно у него что-нибудь забинтовано — то рука, то голова. Без повязок, кажется, его и не видели.

Последнее ранение старшего лейтенанта оказалось смертельным, и несколько дней спустя Михаил Григорьевич Долгий умер в госпитале. Узнав об этом, генерал Воробьев приказал снять ночью с передовой весь разведбат и доставить на машинах в город — отдать последний долг командиру. В одесских условиях такая почесть была редкой и говорила о многом.

А перед этим разведбат потребовалось ввести в бой в районе командного пункта 161-го полка.

Вместо снятого командира в полк послали майора Н. М. Толстикова работника оперативного отдела штарма. Не помню сейчас, чем приходилось ему командовать до перехода на штабную службу, но, конечно, не полком. Однако сейчас это был наиболее подходящий кандидат. Так считал и Воробьев, успевший познакомиться с Толстиковым еще в оперативном отделе.

Майор прибыл в полк вечером и провел всю ночь в подразделениях. Утром на участке полка возобновились атаки пехоты и танков противника. На этот участок переключили вою дивизионную артиллерию. Полковник Рыжи направил туда же огонь береговых батарей и кораблей. Было сделано все возможное, чтобы враг здесь не прорвался. Однако полковой КИ оказался окруженным. Пришлось вновь посылать на выручку разведбат. Вместо раненого комбата его повел в бой капитан В. П. Сахаров — начальник оперативного отделения, временно возглавлявший штадив.

В те же часы был атакован правый фланг дивизии — полк Новикова. Воробьев знал, что там почти все батальоны по числу бойцов не больше нормальных рот. Но усилить правый фланг он мог лишь двумя машинами с зенитными пулеметами под командой штабного оператора старшего лейтенанта Дацко.

Счетверенные зенитные пулеметы предназначались для противовоздушой обороны командного пункта дивизии, но давно вели огонь главным образом по пехоте и сделались своего рода летучим резервом, быстро выдвигавшимся на участки сильных атак. Вовремя подоспели они и в тот раз. Как доносил Новиков командиру дивизии, огонь "счетверенок" прижал к земле целый вражеский батальон и не давал ему подняться.

Трудный для 95-й дивизии боевой день, о котором я сейчас рассказываю, закончился тем, что и на правом фланге, и в центре атаки противника были отбиты. Генерал Воробьев остался доволен новым командиром полка: в сложнейшей обстановке Толстиков не растерялся.

В этот самый день с Большой земли прибывало первое маршевое пополнение. Наши поредевшие части так нуждались в нем, что даже самые выдержанные командиры проявляли нетерпение, поджидая уже подходившие к фронту резервы.

Конечно, одной тысячи бойцов, которых мы смогли выделить 95-й дивизии, было недостаточно, чтобы существенно уплотнить ее боевые порядки. Сутки спустя Воробьев уже спрашивал меня по телефону:

— Николай Иванович, нельзя ли подбросить нам еще человек пятьсот? Можно невооруженных — винтовки найдутся…

Я ответил, что направляем вдвое больше, и притом с оружием — маршевые батальоны с Большой земли продолжали прибывать. За два дня в 95-ю дивизию влилось свыше двух тысяч бойцов. Одновременно Воробьеву было послано несколько одесских танков, первые образцы которых прошли боевое испытание у чапаевцев.

В результате четырехдневных атак противника в последних числах августа (напомню, что в это время враг наступал и в Южном секторе, а в Восточном яростно штурмовал подступы к Пересыпи) на отдельных участках Западного сектора наши войска были оттеснены на полтора-два километра.

Затем здесь опять наступило короткое затишье, означавшее, по-видимому, очередную перегруппировку неприятельских сил. 2 сентября оно разрядилось ожесточенными атаками. Но новый натиск не застал 95-ю дивизию врасплох.

3 сентября — в день, на который Антонеску назначил (в пятый или шестой раз!) взятие Одессы, не произошло ничего из ряда вон выходящего. Трудное положение возникало то на одном, то на другом участке, но на помощь пехоте приходили где артиллеристы, где летчики. С моря вели огонь корабли. И все вражеские атаки были отбиты.

Словом, день был как день. И быть может, тогда мне не показалась бы столь красноречивой запись, сделанная в тот день Василием Фроловичем Воробьевым, которую сейчас хочется привести:

"…Растянутые в жиденькую цепочку полки оказывали наступающему противнику упорное сопротивление. На отдельных участках бой шел в окопах. Командиры 161 и 90 сп просили помощи, но резервов опять нет. Выручали артиллерия и авиация. Три дивизиона береговой артиллерии и два дивизиона нашего 57-го артполка вели огонь по району южнее хутора Важный. Наблюдатели доносили, что ничего не видят из-за дыма — таков был огонь.

Противник был положен на землю, и его продвижение приостановлено. Вообще артиллерия творит чудеса. Несмотря на широкий фронт, вся дивизионная и даже береговая артиллерия способна вести сосредоточенный огонь по любому району, успевая помогать соседям слева и справа…"

В тот день было много раненых. В числе их оказались подполковник Опарин, прокомандовавший всего несколько дней 90-м стрелковым полком, и отважный майор Амбиос Кургинян.

Начальник штаба 241-го полка, как выяснилось, опять занялся "не своим делом" — в горячий момент сел в машину с зенитными пулеметами, вывел ее к переднему краю и огнем счетверенных "максимов" заставил залечь атакующего противника. Но, прежде чем машина успела сменить позицию, ее накрыл залп вражеской батареи.

Тяжело было узнавать о выходе из строя (хорошо еще, если временном) таких людей, трудно искать им замену. Однако становилось уже почти невозможным требовать, чтобы старшие командиры вели себя иначе — их поведение диктовалось обстановкой.

В начале сентября, вскоре после описанных событий, мне довелось побывать в 95-й дивизии, а затем и у чапаевцев. Выезжал, как обычно, с прикрепленным к сектору направленцем: в Западный — с Шевцовым, в Южный — с Безгиновым.

Путь до 95-й дивизии стал совсем коротким. Командный пункт Воробьева помещался теперь близ винодельческого совхоза Холодная Балка, на западном берегу Хаджибейского лимана.

Место для КП выбрано необычное — использованы входы в старые катакомбы с внутренним двориком, куда попадаешь через пробитый когда-то небольшой тоннель.

Василий Фролович встречает расспросами об Одессе. Хоть и близок фронт от города, а он еще ни разу не был там с тех пор, как принял дивизию, — почти месяц. Я могу рассказать не так уж много: сам бываю в городе не часто. Да и хочется скорее перейти к дивизионным делам, тем более что времени, как всегда, в обрез.

Интересуюсь прежде всего, доволен ли комдив своим новым начальником штаба. Вместо раненого И. И. Чиннова назначен подполковник Р. Т. Прасолов, возглавлявший раньше штаб ТИУР.

— Ничего, входит в курс, — сдержанно говорит Василий Фролович. Чуть помедлив, добавляет: — Штабную работу знает. Распорядителен. И кажется, боевой.

Этим сказано уже немало: Воробьев не любит хвалить людей, к которым не успел присмотреться.

Интересует меня и новый командир 90-го стрелкового полка. Когда увезли в госпиталь раненого Опарина и штарм еще не нашел подходящей замены, Воробьев неожиданно предложил поставить на полк майора Белюгу — заместителя командира другого полка по материально-техническому обеспечению. В иное время, вероятно, никто не решился бы вверить полк командиру-хозяйственнику. Но теперь это не вызвало возражений — комдиву в конце концов виднее.

— Этого Тимофея Денисовича Белюгу, — стал рассказывать Воробьев, — я и сам до последнего времени почти не знал. Дивизией ведь командую без году неделю… А стали тут вместе думать, кого назначить вместо Опарина хоть временно, и кто-то вспомнил: есть такой майор — по должности хозяйственник, а по натуре боевой командир! Где-то еще за Днестром он с комендантским взводом засаду против немецких мотоциклистов устроил. Где-то, тоже еще до меня, оборону против прорвавшихся танков организовал, хотя вроде и не его это была забота. Вспоминали и другие истории в том же духе. Ну я и подумал: раз интендант Осипов морским полком командует, может, и этот сумеет не хуже. Ведь кого вы пришлете — еще неизвестно… Вызвал этого майора Белюгу, спрашиваю прямо: "С полком справитесь, если понадобится?" А он тоже напрямик: "Если понадобится, товарищ генерал, то, пожалуй, справлюсь!" Вот и воюет теперь за Вакаржаны… Вчера ругал его — имел возможность окружить просочившуюся в стыке с соседом неприятельскую роту, да пока думал, как это лучше сделать, рота ушла. Красноармейцы из пополнения, говорят, аж плакали от злости, что ее упустили… А вообще, надеюсь, толк из Белюги будет.

Слушая Воробьева, и думал о том, что мы подчас еще не знаем, на что способны люди, которые находятся рядом. Т. Д. Белюга вскоре был ранен, однако лечь в госпиталь отказался наотрез. С рукой в гипсе носился на машине по батальонам: сидеть на КП и управлять боем оттуда оп решительно не умел.

Майор Белюга успешно командовал 90-м полком до конца обороны Одессы, а затем и в Севастополе. А подполковник Прасолов стал в дальнейшем заместителем командира дивизии.

От комдива пошел к, штабистам. Поздравил начальника оперативного отделения В. П. Сахарова: он только что стал майором. Его помощника старшего лейтенанта Дацко застал с перевязанной рукой — ранило при выезде на передний край с зенитными пулеметами.

Другой оператор, старший лейтенант Н. А. Дьякончук через несколько дней он стал начальником штаба полка у майора Белюга), только что вернулся с левого фланга, куда выезжал восстанавливать локтевую связь с соседом. Доложил, что задание выполнил — восстановил.

Правый фланг 95-й дивизии упирался в Хаджибейский лиман. Там контакт с соседом, находившимся на другом берегу, сводился к тому, чтобы в случае чего поддержать его артиллерией. А на левом фланге, где граница с Южным сектором пролегла по бескрайним кукурузным полям, нужна была именно локтевая связь. И все время она нарушалась — уже сколько раз штабы 95-й и Чапаевской, а потом кавалерийской дивизий посылали офицеров, чтобы помочь подразделениям-соседям найти в этой кукурузе друг друга!

Были у нас, особенно в Южном секторе, такие места, где не хватало людей, чтобы держать сплошной фронт. Но дыра в стыке двух соединений особенно опасна. И доклад Дьякончука меня не очень успокоил. Подумалось: наверное, это опять ненадолго. И через несколько дней капитан Шевцов установил, что на левом фланге 95-й дивизии разъезжает лишь конный патруль, имеющий смутное представление о том, где находится сосед. Пришлось тогда решительно потребовать, чтобы для обеспечения стыка было выделено больше сил.

Требовать это становилось уже легче. Хотя сентябрьское маршевое пополнение и не могло ликвидировать некомплект личного состава, полки все-таки делались похожими на полки. У генерала Воробьева появился даже небольшой резерв. Вещь вообще-то обычная, даже обязательная — какая же дивизия без резерва! Но под Одессой он имелся далеко не всегда.

В тот мой приезд Василий Фролович откровенно радовался тому, как он разбогател:

— Выехал во второй эшелон, когда было у нас тихо. А там командир резервного батальона построил его поротно. Так просто необычным показалось это зрелище — столько бойцов в строю! Понимаете, отвык…

Генерал не мог нахвалиться первым маршевым пополнением с Большой земли. Оно было под стать кадровому костяку дивизии и по подготовке, и по духу. Среди бойцов, присланных сюда, оказалось много донецких шахтеров, рабочих с крупных заводов Сталинграда.

— Некоторые помнят оборону Царицына, — говорил Василий Фролович. — Это полезно. У нас ведь похоже на то, что было там, хотя, пожалуй, потруднее.

За минувший месяц многие подразделения стали весьма неоднородными по составу. Были в их рядах и морщинистые "папаши" — так называли призванных в Одессе запасников старших возрастов и зачисленных в войска ополченцев, были и молодые краснофлотцы, переодетые и не переодетые в армейскую форму. Красноармейцев, помнящих бои за Днестром и самое начало Одесской обороны, в иных ротах оставались единицы.

Но все-таки именно такие солдаты-ветераны задавали тон в подразделениях. А их опыт, перенимаемый другими, становился как бы общим. Мне не часто доводилось бывать в дивизиях, еще реже в батальонах. Наверное, поэтому бросались в глаза перемены, например, в том, как красноармейцы окапываются.

Дело это, казалось бы, нехитрое, но от того, как овладела им и как относится к нему основная масса бойцов, в колоссальнейшей мере зависит их стойкость в обороне. Тут сочетаются выучка и смекалка, сознание ответственности за порученный рубеж и умение разумно уберечь себя. Бывалый солдат привыкает к мысли, что в бою у него только один выход — суметь убить врага раньше, чем тот убьет его. Вот такой солдат и становится мастером окапывания. Он думает не просто о том, чтобы надежно укрыться, а о том, как устроиться, чтобы было удобнее, сподручнее воевать.

В сентябре в дивизии Воробьева были просто изумительные примеры солдатского умения применяться к местности. Все бралось на учет — каждый бугорок, каждая выемка. И не беда, если кое-что делалось не по науке.

Боевая практика вносила свои поправки в отдельные положения наших довоенных наставлений. Не рекомендовалось, скажем, рыть стрелковый окоп у гребня склона, обращенного к противнику. А жизнь показала, что во многих случаях это как раз выгодно. В гребень вряд ли попадет снаряд, разве что выпущенный прямой наводкой. И обзор оттуда хороший. Удобно и раненого переправить в тылы: только за гребень перетащить, а там уже проще…

Воробьев уделял окапыванию особенно много внимания, писал по этому поводу специальные приказы. А при каждой встрече высказывал претензии к инженерным войскам.

Да и не он один их высказывал. Под Одессой было немало инженерных и строительных батальонов. И работа, которую они выполняли, измерялась многими десятками и сотнями километров противотанковых рвов, траншей, эскарпов. Тем не менее стрелковым подразделениям часто приходилось отрывать окопы самим подчас в крайней спешке, под вражеским огнем, с невероятным напряжением сил.

Из первоначально намеченных трех оборонительных рубежей, рассчитанных на большой плацдарм и большую армию, приморцы нигде не смогли воспользоваться первым: для занятия его требовалось вдвое-втрое больше дивизий. Лишь частично, на отдельных участках — как раз в Западном секторе, — пригодился второй, доставшийся 95-й дивизии далеко не законченным. Обстановка, фактически сложившаяся на нашем плацдарме, продиктовала иное инженерное решение, воплотившееся в новой системе оборонительных линий, о которой я уже говорил.

Эти рубежи продолжали создаваться и строились, что называется, на совесть — многое отвечало самым высоким требованиям. Главный рубеж обороны оказался в конечном счете непреодолимым для врага. Однако между передовыми рубежами и главным часто не оказывалось подготовленных промежуточных позиций.

Выбьет противник батальон из окопов, потеснит на двести-триста метров, а запасные окопы — гораздо дальше. Не отступать же до них, если есть надежда, что сейчас поддаст жару своя артиллерия и удастся контратакой отбить прежнюю траншею! Вот и приходилось пехотинцам на скорую руку окапываться самим, применяясь к обстановке и местности. А командирам тогда вспоминалось, что в инженерных батальонах людей куда больше, чем в любой из наших дивизий.

Возникали и такие неувязки: опорный пункт на оборудованном инжбатами рубеже рассчитан на батальон или роту штатного состава, а у нас — хронический некомплект…

— Почему нельзя подчинить хотя бы часть инженерных батальонов дивизиям? спрашивал Василий Фролович. — Мы придали бы их полкам, заставили бы делать то, что нам нужнее всего: рыть окопы там, где они могут потребоваться завтра.

Как мне было известно, Воробьев ставил этот вопрос и перед командармом. Он полагал также, что за счет инженерных и строительных батальонов можно пополнять стрелковые части (собственные саперные батальоны в дивизиях уже давно использовались именно так). Но от командарма, как и от штаба армия, это не зависело. Все инженерные части находились в подчинении генерала А. Ф. Хренова, помощника командующего ООР по оборонительному строительству, и кроме него распоряжаться ими мог лишь Военный совет ООР. И контр-адмирал Жуков считал, что в этом отношении все должно оставаться как есть, поскольку еще не закончено строительство основных рубежей.

В этом был свой резон. И все же в условиях одесского плацдарма, вероятно, имело смысл возложить ответственность за инженерное оборудование позиций на того, кому их оборонять, — на Приморскую армию.

Возвращаясь из 95-й дивизии, я думал о людях, с которыми встретился, о Василии Фроловиче Воробьеве.

Ему очень трудно. Многое приходится делать не так, как виделось с академической кафедры или на штабных играх. Но Воробьев, никогда раньше не командовавший дивизией, оказался в сложнейшей обстановке на высоте положения. Дивизию крепко держит в руках, действует осмотрительно, расчетливо использует наличные силы.

Не в характере Василия Фроловича объезжать каждый день полки и батальоны, лазать по траншеям. Однако, если не подведет связь, положение подразделений ему всегда известно. Он анализирует результаты каждого боевого дня, лично ведет учет потерь, стараясь понять, почему на одних участках они больше, чем на других, и вообще стремится из всего извлекать уроки.

Война уже научила его не пренебрегать ничем, что способно усилить наши удары по врагу. Можно себе представить, как отнесся бы Василий Фролович к обшитым железными листами тракторам, покажи ему кто-нибудь их в мирное время… А теперь рад, что его дивизия получила несколько грохочущих машин, и просит еще — убедился, что и таких танков фашисты боятся.

Сейчас его заботят пулеметчики. Не те, что перешли из ТИУР, а расчеты, укомплектованные за последнее время. Там есть, по его словам, люди не только плохо обученные, но и такие, которым не хватает выдержки. А каждый пулемет слишком много значит при отражении вражеских атак, чтобы можно было с этим мириться. И комдив уже решил: потребует от командиров полков лично проверить пулеметные расчеты — пусть бойцы знают, что пулеметчик не подведет никогда.

Другая забота Воробьева — снайперы. Он уже поставил полкам задачу: иметь хотя бы одного-двух снайперов в каждом взводе. Это положит конец общей, часто безрезультатной пальбе по высунувшемуся из неприятельского окопу солдату одиночные цели будут быстро и с минимальным расходом патронов поражать самые меткие стрелки.

Еще две-три недели назад вопрос о снайперах вообще не возникал под Одессой. Снайперы нужны там, где существует устойчивый фронт, прочная позиционная оборона. И это хорошо, что они нам понадобились.

С передовой везу в штарм любопытный документ — экземпляр неприятельской листовки, которую разбросал самолет над нашими позициями. Листовок сбрасывалось немало и раньше, у наших разведчиков их уже целая коллекция. Но эта довольно примечательна. Командование 4-й румынской армии грозится: если мы не сдадим Одессу к 10 сентября, то сюда "придут крупные силы германской армии…", С одной стороны, похоже на ультиматум, даже срок назначен. И в то же время — совсем откровенное признание своей неспособности нас одолеть: пугают немцами!..

* * *

Большое село Дальник растянулось на несколько километров. После заката, когда над степью быстро сгущаются сумерки, главная сельская улица почему-то кажется особенно длинной — едешь, едешь, и нет ей конца.

День выдался еще по-летнему знойным, а сейчас потянул ветерок со стороны довольно близкого отсюда моря и повеяло приятной прохладой. Наверное, раньше в такие погожие вечера высыпала на улицу молодежь, голосистые парни и девчата заводили песни… Теперь село притихло, жителям, которые тут остались, не до гулянок. Фронт совсем близко, отчетливо слышны орудийные выстрелы.

В Дальнике — командный пункт 25-й Чапаевской дивизии и Южного сектора обороны. Капитан Безгинов, свой человек в этих местах, уверенно показывает водителю, где повернуть к хате генерала Петрова. Если не застанем его тут, пойдем со связным на НП, оборудованный за селом.

— А я только что от Мухамедьярова, из тридцать первого полка, — говорит, поздоровавшись, Иван Ефимович. — Успел, правда, уже освежиться. Приспособился, знаете, принимать ванну в хозяйском корыте. Совсем неплохо после того, как пропылишься за день!

Петров верен себе — непрерывно разъезжает по фронту сектора, проводя большую часть, дня в полках, в батальонах. Командарм Софронов, побывавший здесь недавно, обнаружил, что Иван Ефимович, пренебрегая ради быстроты кружными путями, проскакивает простреливаемые пулеметным огнем участки, присев на подножке своей эмки за кабиной. Кажется, Петров предлагал и Софронову добраться таким способом до батальона, куда они направлялись. Георгий Павлович возмутился и потом рассказывал мне:

— Отчитал я его. Ты же, говорю, не комбат все-таки, а командир дивизии, так вот помни об этом и путешествовать на подножке брось. Обиделся. Перешел на официальность: "Понял, товарищ командующий!" Но нельзя же так. Там и крюка-то всего километра четыре надо было сделать…

Теперь я подумал, что в способах передвижения Ивана Ефимовича по фронту вряд ли что-нибудь изменилось. Но в Конце концов командир дивизии поступал так, как считал нужным и привык.

Мы подошли к карте, и Петров заговорил об участке, который и его, и штарм особенно волновал: о районе Ленинталя. Захватив в конце августа это селение, противник довольно глубоко вклинился между нашими 31-м и 287-м стрелковыми полками. Сомкнуть их фланги на прежних позициях никак не удавалось.

Иван Ефимович был неспокоен, и, как обычно в таких случаях, давала о себе знать старая контузия: он кивал не в такт речи головой и должен был время от времени поправлять съезжавшее пенсне. Характеризуя обстановку, Петров пользовался короткими, словно рублеными, фразами:

— Вклинившийся противник успел закрепиться. На выступе имеет окопы полного профиля. Много минометов и автоматического оружия. Пехоты — не менее двух полков. Наращивание сил продолжает. В случае прорыва к Сухому лиману, чего можно ожидать, наш левый фланг оказался бы отрезанным…

То, что этот клин чреват для нас большими неприятностями, не подлежало сомнению. Попытки ликвидировать его продолжались. Однако атаки, предпринимаемые чапаевцами, в том числе и ночные, давали пока незначительные результаты. И Петров, видимо, не был уверен, что сможет восстановить положение наличными силами.

Я же не мог обнадежить его перспективами существенного увеличения этих сил в ближайшее время. Два из трех полков кавдивизии, номинально числившейся армейским резервом, и так находились в распоряжении Петрова. А о возвращении из Восточного сектора Разинского полка не ставил больше вопроса и сам Иван Ефимович: знал, что сейчас это невозможно. Правда, продолжали прибывать маршевые батальоны, в Южный сектор получал из каждого эшелона свою долю. Однако этого хватало лишь, чтобы поддерживать на терпимом уровне численный состав имеющихся частей.

После требования Генерального штаба полностью использовать все местные ресурсы (оно содержалось в полученной недавно телеграмме Б. М. Шапошникова) Военный совет ООР пересматривал забронированные контингенты предприятий, работавших на оборону. Я сказал, что оттуда мы, очевидно, получим еще некоторое число бойцов, но оружия для них сейчас нет.

Петров улыбнулся — впервые с начала беседы — и заверил, что оружие найдется, были бы бойцы. В связи с этим он рассказал, как некоторое время назад выделил для 31-го полка двести или двести пятьдесят прибывших из города ополченцев, но, прежде чем посылать их, запросил командира, есть ли столько винтовок. Тот ответил, что вооружить немедленно сможет лишь половину. Однако выручил другой полк — 287-й, поделившись оружием с соседом.

— Там, — объяснил Иван Ефимович, — новый командир Ковтун и комиссар Белашов организовали ночные вылазки в ничейную полосу. Специально за оружием. Не секрет — раненого у нас не всегда еще выносят с винтовкой. Ну и вражеским оружием не брезговали — тоже может пригодиться. В общем, создали небольшой собственный арсенал. Я про него узнал, только когда они похвастались, что, сколько ни пришлю пополнения, вооружат. Кое-что у них есть в запасе…

Генерала Петрова интересовало, каковы у армии виды на дальнейшее получение боеприпасов для артиллерии. По-видимому, он опасался, как бы не повторилось положение, создавшееся в августе, когда некоторые орудия вообще замолчали, а большинство других было посажено на жесточайшую норму — снарядов ряда калибров оставалось меньше одного боекомплекта. Для Ивана Ефимовича эти трудности совпали с первыми днями командования Чапаевской дивизией. Причем тогда — фронт был под Кагарлыком и Беляевкой — полкам Южного сектора еще не могли помочь огнем корабли.

Теперь боеприпасы доставлялись в Одессу без больших перебоев. Но опасения Петрова были понятны: в Южном секторе, где очень не хватало пехоты, положение особенно зависело от артиллерии.

Кроме двух собственных артполков Чапаевскую дивизию поддерживали богдановцы, группа флотских батарей и, наконец, корабли. Комдив вместе со своим начартом подполковником Ф. Ф. Гроссманом расчетливо планировал, где приложить всю эту огневую силу.

Как раз наступало время решать это для завтрашнего дня, и мы прервали разговор, а Петров вызвал начарта.

— Фрол Фалькович, что мы дадим Мухамедьярову сверх двух дивизионов пушечного полка?

— Дивизион береговой артиллерии капитана Яблонского, товарищ генерал.

— Согласен. Я его и имел в виду. А что нам выделяют от Богданова?

— Пока один дивизион.

— Резервируете для Ковтуна? Согласен.

Чувствовалось: все это уже продумано обоими, и потому они понимают друг друга с полуслова.

От полковника Рыжи я знал, что война застала Фрол а Фальковича Гроссмана преподавателем в военном училище, с которым он мог эвакуироваться в тыл и спокойно готовить там кадры для фронта. Однако Гроссман в первые же дни войны добился отправки в действующую армию и оказался в распоряжении начальника артиллерии 14-го стрелкового корпуса Н. К. Рыжи. Тот, по собственному признанию, не особенно рассчитывал, что из преподавателя артиллерийского дела быстро получится хороший артиллерист-практик. Но тогда только что выбыл по ранению прежний начарт Чапаевской дивизии, заменить его было пока некем, и Рыжи представил Гроссмана на вакантную должность.

Сожалеть об этом взыскательному Николаю Кирьяковичу не пришлось. К тому времени, о котором идет речь, Ф. Ф. Гроссман уже имел в Приморской армии, наряду с начартом 95-й дивизии Д. И. Пискуновым, репутацию одного из лучших артиллерийских командиров.

А чапаевцы, шедшие к Одессе из-за Днестра, знали подполковника Гроссмана не только как штабного артиллериста. Выпадало ему в тяжелые дни отступления сколачивать из отбившихся от своих подразделений бойцов сводный отряд, водить этот отряд в контратаки. И быть может, с Иваном Ефимовичем Петровым роднила начарта дивизии также внутренняя готовность устремиться в решительную минуту в самое горячее место боя, не раздумывая, положено или не положено это ему по чину, — качество, которое военные люди, обладающие им, хорошо чувствуют друг в Друге.

Той ночью в Дальнике, после того как Петров и Гроссман обсудили практические вопросы использования огневых средств на следующий день, мы еще долго говорили об артиллерии и артиллеристах.

В боях последних дней сыграли большую роль батареи береговой обороны. Стационарных батарей в районе Одессы осталось три, и все они, что называется, под боком у Чапаевской дивизии — к югу от города. Когда 2 сентября враг пытался наступать на этом направлении широким фронтом, дальнобойная батарея старшего лейтенанта М. К. Куколева (она стояла у Сухого лимана) в течение шести часов вела огонь по дорогам неприятельских тылов, по выдвигавшимся к фронту колоннам пехоты. Изо дня в день открывала огонь по заявкам чапаевцев и самая мощная из действующих одесских батарей — 411-я.

В журнале боевых действий дивизии я нашел текст телефонограммы, переданной в те дни ее командиру капитану И. Н. Никитенко: "Вашим огнем очень довольны. Объявляю благодарность всему личному составу. Командир дивизии генерал-майор Иван Петров" (Иван Ефимович любил подписываться так — полным именем).

Гроссман рассказывал, как крепко врос в боевую семью чапаевцев подвижный артдивизион капитана И. Б. Яблонского. Эта артиллерия, приданная дивизии от военно-морской базы, тоже считалась береговой, но, в сущности, была полевой: 76- и 122-миллиметровые орудия на тракторной тяге, способные быстро менять огневые позиции. Использовались они в боевых порядках пехоты.

— В полках к ним привыкли, считают своими, — говорил Фрол Фалькович. Сколько с их помощью отбито атак!.. Особенно в почете тридцать шестая батарея Дионисия Бойко.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.