Проба пера

Проба пера

Из «Чистосердечного признания» следует, что перевод знаменитых басен Хольберга стал началом духовного и нравственного падения Фонвизина, а возможно, послужил причиной будущего физического расстройства. Заказавший перевод книгопродавец X. Л. Вевер обещал Фонвизину расплатиться с ним иностранными книгами, слово сдержал и снабдил находящегося «в летах бурных страстей» переводчика (басни были изданы в 1761 году) «соблазнительными» изданиями, «украшенными скверными эстампами». Пространные рассуждения Фонвизина о причиненном ему вреде вполне соответствуют педагогическим установкам того времени. Например, в изданном директором Сухопутного шляхетского кадетского корпуса И. И. Бецким «Кратком наставлении, выбранном из лучших авторов» (1768) говорится в том числе и о «развращении воображения»: «Довольно известно, сколь вредно и опасно действие любовной страсти в молодых летах. Потому что для росту и для укрепления сил и разума вся природная горячность потребна: всеми способами надлежит стараться отвращать все, что прежде времени может вредить юности. Надобно удалять их от мерзких разговоров, от прикосновений бесчестных, от чтения любовных сочинений, наконец от частого обхождения разного пола вместе, дабы не превратить прекрасной весны натуры в мрачную и бесплодную осень».

«Развратив воображение» чтением соблазнительных книг, юный Фонвизин почувствовал потребность применить полученные знания на практике и, не имея понятия «ни о тяжести греха, ни об истинной чести», «завел порочную связь» с некой девушкой. Примечательно, что этот живой и совершенно не покаянный рассказ о невинном приключении следует за чрезвычайно патетическим обращением к отечественным воспитателям юношества — «о вы, коих звание обязывает надзирать над поведением молодых людей, не допускайте развращаться их воображению, если не хотите их погибели!». И далее — «узнав в теории все то, что мне знать было еще рано, искал я жадно случая теоретические мои знания привесть в практику» — даже в самых серьезных своих сочинениях Фонвизин не может скрыть так свойственную ему веселую иронию.

По признанию автора, «преподать» своей пассии «физические эксперименты» ему так и не удалось: двери в ее доме были сделаны отечественными мастерами и сделаны так плохо, что не только «не затворялись», но и «не притворялись». Юная пара не имела возможности уединиться, девушка, которая была «толста, толста, проста, проста» и вызвала интерес беспечного кавалера лишь своей принадлежностью к противоположному полу, начала ему надоедать, Фонвизин заскучал и охотно общался с ее матушкой, «которую целая Москва признала и огласила набитою дурою». Эти встречи не прошли для Фонвизина даром — матушка неизвестной москвички стала прототипом Бригадирши, «премудрой» Акулины Тимофеевны. Следовательно, работа над переводом басен Хольберга явилась причиной не только «погибели» Фонвизина, но и создания принесшей ему невиданную славу комедии «Бригадир», если угодно, первопричиной.

Исследователи, сопоставлявшие сочинения Хольберга и Фонвизина, отмечали, что русский автор существенно скромнее своего датского предшественника. В своих комедиях он избегает рискованных намеков, в переводе басен исключает все низкое, способное оскорбить вкус и нравственность: никаких упоминаний половой жизни, никаких запоров, нечистот, неприличных звуков, кастраций и ночных горшков. Начинающий русский автор старается переводить немецкую книгу как можно точнее, но при этом сохраняет присущую воспитанному молодому человеку целомудренность и, если угодно, чистоплотность. Кажется, мнение взрослого Фонвизина о его юношеской растленности является в высшей степени несправедливым, и знакомство с ужасными книгами нанесло вступающему в жизнь ребенку ущерб куда меньший, чем автор «Чистосердечного признания» полагает. Другое дело — его язвительность и «склонность к сатире», удовлетворить которую сатирические басни Хольберга могли в полной мере.

В России XVIII века басня (иначе — притча) — один из любимейших жанров русских поэтов: А. Д. Кантемира, В. К. Тредиаковского, А. П. Сумарокова, В. И. Майкова, А. А. Ржевского, И. И. Хемницера, И. И. Дмитриева и многих других отечественных стихотворцев. И в Европе, и в России басня была не только любима, но и почитаема. По мнению знаменитого немецкого теоретика Просвещения, к слову сказать, поклонника и переводчика Хольберга, Иоганна Кристофа Готшеда, «…басня есть то же самое, что является источником и душой поэтического искусства… Только тот, кто умеет придумывать хорошие басни, имеет право на звание поэта». Александр Петрович Сумароков же, поэтическим творчеством которого восхищались, а к мнению прислушивались, в своей знаменитой «Эпистоле о стихотворстве» (СПб., 1747) настаивал, что «…склад басен должен быть шутлив, но благороден, / И низкий в оном дух к простым словам пригоден» и что лучшим европейским поэтом-баснописцем является знаменитый Лафонтен.

Хольберг и Фонвизин на звание поэтов претендовали не меньше Лафонтена, однако и датский, и немецкий, и русский варианты «Нравоучительных басен» скандинавского классика написаны прозой. Надо сказать, что в XVIII веке русские авторы далеко не всегда считали своим долгом следовать за оригиналом и находили дозволенным переводить прозаические сочинения стихами: уже взрослый, стяжавший славу умелого поэта Фонвизин написал стихотворную басню «Лисица-казнодей» (казнодей — значит оратор), источником которой, по всей видимости, является одноименное прозаическое произведение немецкого поэта X. Ф. Шубарта, а старший приятель Фонвизина, знаменитый автор «смешных геройческих поэм» «Игрок ломбера» и «Елисей, или Раздраженный Вакх» Василий Иванович Майков басни того же Хольберга переводил стихами. Вероятно, предлагая читателю прозаический, а не стихотворный перевод хольберговских басен, Фонвизин не просто шел за немецким источником, но и руководствовался своими соображениями, мог выбирать и выбрал прозу.

Отказываясь ориентироваться на Лафонтена, Хольберг и его переводчики следовали за родоначальником прозаической басни — Эзопом. В России же творчество легендарного фригийца знали превосходно: первый русский перевод его басен появился в самом начале XVII века, «Притчи Эсоповы на латинском и русском языке» были изданы и переизданы в петровское время, а в 1747 году вышли переведенные с французского секретарем канцелярии Академии наук Сергеем Волчковым «Езоповы басни с нравоучением и примечанием Рожера Летранжа» (английского писателя, журналиста и убежденного роялиста сэра Роджера Лестрейнджа, 1616–1704). Вот одна из многочисленных Эзоповых басен, «Волк с козленком», какой ее узнал русский читатель в версии «Летранжа» и какой ее мог увидеть юный Фонвизин:

«Хищной волк в некоторое время увидел, что козленок от стада отстал, и для того за ним погнался. Как козленок увидел, что ему от волка не уйти, то сам к нему подошедши, сказал: „Я уже, господин волк, сам вижу, что мне от вас съедену быть; только я еще вздумал перед смертью своею поскакать и повеселиться. Ты великой мастер на сиповке играть. Пожалуй, мне поиграй, а я перед последним концом попляшу“. Волк было стал на сиповке играть, а козленок перед ним конта-танц выпрыгивать начал. Но вблизи бывшие собаки, сиповошной голос услыша и тотчас подбежавши, волка растянули, а козленок чрез то освободился. Бедной изодранной волк, лежачи при смерти, сказал: „Таково-то худое не за свое дело и ремесло приниматься. Мне было лучше мясником, а не сиповщиком быть“».

Сразу за текстом басни следуют короткое «учение» («Ежели хитрова обманщика похвалить, то и самой простак обмануть ево может») и пространное, содержащее рассуждения о чудесном вмешательстве «правосудного Бога», «примечание» английского моралиста.

А вот содержащая диалог тех же персонажей басня Хольберга «Козленок отвечает волку», как ее перевел Фонвизин:

«Волк увидел на горе козленка, хотел иметь его своею добычею. Но как не мог он взойти на гору сам, то старался приманить его к себе лестными словами.

— Не бойся ничего, — говорил он козленку, — мне, конечно, совестно поступить с тобою худо и огорчить тем твоих родителей.

— Я б охотно тебе в том поверил, — отвечает ему козленок, — однако мне должно еще спросить У родителей моих, имеет ли волк совесть?

Волк, услышав то, не хотел дожидаться, что скажут козленку на его вопрос, и пошел со стыдом прочь.

Баснь учит детей не начинать ничего без родительского совету».

Несомненно, к публикации русского перевода «Нравоучительных басен» Хольберга отечественная читающая публика была изрядно подготовлена и в труде молодого Фонвизина увидела сочинение изящное и написанное языком весьма чистым. Возможно, по этим причинам дебют юного переводчика прошел удачно: второе, дополненное сорока двумя новыми баснями, издание этой книги вышло в 1765-м, третье — в 1787 году.

Совсем иначе сложилась судьба другого перевода, выполненного Фонвизиным в том же 1761 году — «Метаморфоз» Овидия. Эта работа Фонвизина-переводчика до нас не дошла, однако исследователи находят ее следы в творчестве русских поэтов XVIII века того же Василия Майкова. Немногим больше известно о переводе Фонвизиным «Илиады» Гомера. В бумагах писателя сохранился черновой список фрагмента 6-й песни, содержащий прозаическое описание «страшной битвы» и заканчивающийся призывом Агамемнона, разгневанного милосердием Менелая, истреблять троянцев без всякой жалости. Редактор «Сочинений, писем и избранных переводов Д. И. Фонвизина» (1866) П. А. Ефремов и замечательный советский исследователь Г. А. Гуковский высказывали предположение, что этот перевод относится к последним годам жизни писателя, однако точными сведениями о том, когда, где, при каких обстоятельствах и с какого языка выполнялся этот перевод, мы не располагаем.

Итак, хорошее знание латинского и немецкого позволило Фонвизину заявить о себе как о весьма квалифицированном переводчике. Неожиданное происшествие заставило его расширить круг известных ему иностранных языков. Из «Чистосердечного признания» следует, что некий молодой человек, сын петербургского вельможи, поначалу очень расположенный к Фонвизину, был крайне разочарован, узнав, что тот не владеет французским. Насмешек Денис не спустил и, по его собственному выражению, «загонял» шутника эпиграммами, однако за французский принялся и благодаря хорошему латинскому за два года изучил его настолько, что был в силах переводить самого Вольтера.

Определенно, в елизаветинское царствование языковые приоритеты российского дворянства изменились кардинальным образом. Если в аннинско-петровской России самым востребованным европейским языком был немецкий (не случайно замечательный историк и государственный деятель того времени Василий Никитич Татищев настоятельно рекомендовал юношеству изучать немецкий и сам, общаясь во время командировки в Швецию в 1724–1726 годах со своими скандинавскими коллегами, поражал их, владеющих немецким не хуже, чем шведским, своими познаниями в этом языке), то теперь главным иностранным языком стал французский. Как бы то ни было, закончив университетское обучение, Денис может переводить с трех языков — латинского, немецкого и французского. С немецкого лучше, с французского — существенно хуже. Латинский же необходим Фонвизину не только для упражнения в переводах древних авторов (сочинения которых продавались в университетской книжной лавке во множестве), но и для самого пребывания в университете.

Из «Прибавления» к «Московским ведомостям» следует, что 17 декабря 1758 года в «большой университетской аудитории» в присутствии завершивших учебный год студентов и гимназистов «держан был диспут из натуральной теологии на латинском языке», а из «Чистосердечного признания» — что переключившись, по-видимому, в 1760 году на новый для себя французский и продолжая «упражняться в переводах на российский язык с немецкого», Фонвизин с огромным удовольствием слушает блестящие лекции по логике доктора философии и профессора Московского университета (в то время еще и ректора гимназии) Иоганна Маттиаса Шадена на латинском языке. Отметим попутно, что для Фонвизина-гимназиста оба эти события напрямую связаны с его переходом на новую ступень университетского обучения. Известно, что по окончании теологического диспута в декабре 1758 года Шаден объявил имена «прилежнейших учеников», «произведенных по экзамену в высшие классы как в дворянской, так и в разночинской гимназиях», и среди прочих назвал Дениса и Павла «фон Визиных». Про Шадена же Фонвизин пишет, что «сей ученый муж имеет отменное дарование преподавать лекции и изъяснять так внятно, что успехи наши были очевидны, и мы с братом скоро потом произведены были в студенты». По мнению некоторых исследователей, это событие произошло в 1760 году. Правда, из «Прибавления» к другому номеру «Московских ведомостей» следует, что 26 апреля 1761 года Московский университет «по обыкновению торжествовал» день коронования Елизаветы Петровны, и Денис Фонвизин был одним из награжденных по этому случаю учеников немецкого высшего класса, а вовсе не студентов. В том же документе о Денисе «фон Визине» сказано, что в 1761 году из высшего латинского класса он переводится «в Риторику» и из нижнего французского класса — во второй французский же класс. В самом начале 1760-х годов студентом Фонвизин еще не был и стал им, по справедливому предположению большинства его биографов, лишь в 1762 году (точнее, в самом конце июня 1762 года).

Однако вернемся к столь важным для него иностранным языкам. Надо сказать, что с точки зрения некоторых (далеко не всех) европейцев, мнение которых в России знали и ценили, русские дворяне владели ими превосходно. Например, читатель переведенной с французского и изданной в России в 1765 году книги «Дорожная география, содержащая описание о всех в свете государствах» мог узнать, что представители российского благородного сословия «приятны к чужестранным» и изъясняются на французском, немецком и итальянском языках. Благодаря некоторым русским поэтам и переводчикам, не обязательно дворянам, список известных россиянам иностранных языков был существенно шире. Например, «второй Ломоносов» (по мнению императрицы Екатерины II) или ее «карманный поэт» (по мнению его недругов) Василий Петрович Петров изучил не слишком распространенный в России английский, издатель сатир Кантемира и автор стихотворений «в честь Вакха и Венеры» Иван Семенович Барков — шведский, а про знаменитого вельможу елизаветинского и екатерининского царствований, переводчика оперных либретто и, подобно Баркову, автора стихотворений «во вкусе Пиррона» Адама Васильевича Олсуфьева его сын Дмитрий Адамович вспоминал, что «он говорил и писал весьма отчетливо и правильно на языках французском, немецком, италиянском (в нем он даже знал все наречия), на шведском и датском и понимал, и мог изъясниться по-английски».

Если в отношении «набора» известных ему европейских языков Фонвизин в общем и целом соответствовал описанному в «Дорожной географии» стандарту, полиглотом не был, «необычных» языков не знал и того же Хольберга переводил не с датского, а с немецкого, то по другим пунктам описанные во французской книге фантастические россияне сильно его опережали. Например, из «Дорожной географии» следует, что «дворяне Российские трезвы», Фонвизин же отмечает, что имел большую склонность к горячительным напиткам и не стал пьяницей лишь благодаря постоянным головным болям (из-за мигреней же он приобрел славу не самого трудолюбивого сотрудника, почти как среднестатистические шведы, про которых в той же французской книге говорится, что «они ленивы и любят вино и хорошее кушанье»). В «Дорожной географии» сказано, что «дворяне Российские учтивы», Фонвизин же утверждает, что был ядовит и обиженные его колкостями «оглашали» молодого острослова «злым и опасным мальчишкою».

В самом начале 1760-х годов переводы Фонвизина (по большей части с немецкого) печатаются в двух московских университетских журналах: в «Полезном увеселении» (1761) и в «Собрании лучших сочинений» (1762). Первый издавал поэт и переводчик, с 1763 года — директор, а с 1778-го — куратор Московского университета Михаил Матвеевич Херасков, второй — профессор Московского университета, автор «Истории о знатнейших европейских государствах» (под таким названием вышел перевод его лекций по истории) Иоганн Готфрид Рейхель. Об обоих в «Чистосердечном признании» не сказано ни слова, но оба — хорошие знакомые Фонвизина (чего стоит хотя бы такой, по обыкновению насмешливый, отзыв о знаменитом поэте: «М. М. Хераск. с женою живут смирно. Он также с полпива пьян, а ее дома не застанешь» — письмо сестре, датированное 1770 годом). Рейхель же благоволил к молодому автору и, вероятно, очень его ценил. В журнале Хераскова Фонвизин помещает небольшой рассказ «Правосудный Юпитер» (как выяснилось относительно недавно, принадлежащий известному немецкому автору И. Г. Б. Пфейлю, 1732–1800), в журнале Рейхеля — «Господина Менарда изыскания о зеркалах древних» (диссертацию члена Французской академии, написанную на французском, но, по мнению исследователей, переведенную Фонвизиным с немецкого), «Торг семи муз» (одно из философских «Сновидений» немецкого писателя Иоганна Готлиба Крюгера), «Господина Ярта рассуждение о действии и существе стихотворчества» (переведенную с французского речь академика города Руана) и «Рассуждение о приращении рисовального художества господина Рейтштейна с наставлением о начальных основаниях оного». Вероятно, переводы, напечатанные в «Собрании лучших сочинений», Фонвизин выполнял по заказу редактора журнала, и судить по ним об интересах юного переводчика было бы неправильно.

По инициативе Рейхеля Фонвизин начинает переводить и огромный роман французского писателя Жана Террассона «Сетос, история, или Частная жизнь» (в русском варианте — «Геройская добродетель, или Жизнь Сифа, царя египетского, из таинственных свидетельств древняго Египта, взятая»; в России в 1760-х годах переводы с подобными двухчастными названиями появлялись не редко, например, роман французской писательницы Шарлоты Комон де ла Форс имел заголовок «Геройский дух, или Любовные прохлады Густава Васы, короля шведского» — в то время все героическое, будь то дух или добродетель, было в моде). Небольшой фрагмент фонвизинской «Жизни Сифа» напечатан в «Собрании лучших сочинений» и в том же номере журнала расхвален благоволившим к молодому переводчику редактором.

«Не напрасный труд имел господин Фонвизин в переводе на российский язык книги сея своим согражданам, — пишет Рейхель в статье „Известие и опыт о российском переводе „Сифа““. — Великой благодарности достойны переводчики, когда употребляют они время свое на такие книги, кои служат к распространению учения и которые вообще полезны для свободных наук. При столь великом множестве худых книг видно похвальное достоинство переводчика, когда избирает он нечто доброе, полезное и особливое. Что господин Фонвизин в рассуждении сего сделал, о том общество узнает с удовольствием. О знании его в немецком языке я весьма уверен, а общество видело уже силу его в российском языке как из различных опытов, так и из басен барона Гольберга».

Полный же перевод «Жизни Сифа» выходил отдельными книгами и издавался на протяжении целых шести лет, с 1762 по 1768 год. За эти годы Фонвизин основательно подтянул свой французский: если первые три части переведены с немецкого, то последняя, вышедшая в 1768 году, — уже с французского и, по мнению занимающихся этим вопросом специалистов, переведена очень хорошо.

В романе Террассона нет места так любимой Фонвизиным иронии, произведение ученого аббата наполнено самыми разнообразными сведениями, широковещательно, серьезно и чрезвычайно полезно. Цель автора — прославить добродетель, рассказать о ее пользе и величии, исправить нравы и тем оказать услугу обществу. По мысли Террассона, история царя Сифа в высшей степени поучительна, а сам он достоин подражания: египетский правитель мудр, добродетелен, просвещен и добросердечен. Кроме него, в романе действуют самые разнообразные герои, некоторые из которых демонстрируют крайнюю чувствительность и бывают необыкновенно эмоциональны. Правда, под пером Фонвизина отдельные их восклицания кажутся двусмысленными (например, умирающая царица кричит сыну, будущим которого она очень встревожена: «…во гробе без тебя не буду иметь покоя»; можно подумать, что «во гробе» она будет иметь покой лишь в его обществе), но такие огрехи едва ли могли быть замечены современниками, не избалованными качественными переводами иностранных книг. С журналом Рейхеля, к слову сказать, жаловавшегося на недостаток хороших переводчиков, Фонвизин активно сотрудничал до осени 1762 года, момента своего выхода из университета.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.