Глава 6 ПОЕЗДКА НА КАСПИЙСКОЕ МОРЕ. БРЯНСКАЯ КОСА

Глава 6

ПОЕЗДКА НА КАСПИЙСКОЕ МОРЕ. БРЯНСКАЯ КОСА

6 сентября 1912 года. Наконец мы в вагоне и едем к берегам Каспийского моря – на Брянскую косу и к дельте Терека. Мечта, задуманная мной и Михаилом Михайловичем Алфераки⁸⁰ , наконец осуществляется. Отпуск получили на два месяца и везем с собой по два ружья, винтовки, маузеры с двумя сотнями патронов, около 2000 ружейных патронов на каждого, консервы, палатку, летнее, осеннее и зимнее платье (неизвестно, какая будет погода). За денщика с нами казак Иванков.

9 сентября в 7 часов вечера мы прибыли в Хасав-Юрт[34] Терской области, где ночевали в прекрасной гостинице «Жилин-Юрт». Чудный воздух, тепло, все небо усеяно звездами. Когда же выезжали из Петербурга, было холодно, шел мокрый снег.

На следующий день, двумя подводами, выехали в Кизляр, столицу терских казаков – 90 верст от Хасав-Юрта. Приехали, было уже темно, в лучшей гостинице грязь, вонь, ничего достать нельзя. 11 сентября, после всевозможных неприятностей с ямщиками-черкесами, выехали из Кизляра и вечером приехали на место – в село Брянское. Я позвал старосту села и просил нам нанять квартиру на один месяц, сообщив ему, что мы, офицеры, приехали из Петербурга на охоту. Просил дать нам проводника-охотника, показать нам места, где можно лучше поохотиться, что мы ему заплатим, сколько он хочет. Староста обещал все это выполнить.

Утром явился староста и доложил, что сход готов. На мой вопрос «зачем», он ответил: «А я думал, что вы будете что-либо приказывать». Я ему снова объяснил, что мы приехали исключительно на охоту, и он недоверчиво, подозрительно посмотрел на меня. Квартиру он нашел нам у самого ерика, который при северном ветре часто сливается с морем. Прекрасный вид на косу. Квартира – особняк пять комнат, старуха кухарка и горничная, ее внучка 13 лет, – все за 14 рублей в месяц. Жара страшная. В 4 часа дня выехали на охоту с двумя провожатыми. Вечером ели на берегу чудный суп из авдоток, которых до тех пор видели только на картинках. Спали на парусе, завернувшись в бурки. Вместо подушки у Михаила Михайловича ягдташ, у меня мешочек с мелочью. Масса комаров – едят безжалостно. Домой вернулись на следующий день в 2 часа дня. Убили за эту охоту 54 штуки дичи и болотного луня.

Провожатые признались нам, что их послали с нами выведать, что мы за люди и зачем приехали, так как нельзя же поверить, чтобы два офицера приехали за тысячу верст птичек стрелять. Им советовали напоить нас, чтобы лучше узнать о наших намерениях. Провожатые говорили: «Мы видели, как вы охотились, и убедились, что вы приехали только поохотиться. Но все село Брянское не поверило даже нам и страшно интересуется, кто вы и зачем приехали». Оказалось, что некоторые говорят, будто мы «инженеры» и приехали отбирать землю у их врагов, тушиловцев. Другие думают, что мы приехали судить инженеров, которые подрядились рыть у них колодец, но, взяв около трех тысяч рублей, уехали за инструментами и уже два года не приезжают. Большинство же приняло меня за разбойника Зелим-хана[35], приехавшего на разведку. Начальник рыбного промысла сказал, что он при моем приближении спрячется в погреб и я его все равно не найду. Многие жалеют нашу хозяйку, уговаривают ее отказать нам в квартире, говоря, что от Зелим-хана хорошего не жди. Никто не верит, что мы приехали на охоту. Уже второй день ищем и не можем найти подводу съездить на ильменя (так здесь называют все озера) к дельте Терека. Никто не хочет дать, все говорят: «Самим надо». Нам было понятно, что просто боятся дать Зелим-хану. Наконец наняли почтовых лошадей. По дороге заехали к помещику Агинцеву, который рассказал нам, что Зелим-хан, местный разбойник, уже делал ему предупреждение об ограблении и убийстве и что сам Агинцев спасался на одном острове Каспия в 70 верстах от берега, где в свою очередь его приняли за Зелим-хана.

Несколько раз содержатель почтовых лошадей, черкес-тавлин, возил нас на ильменя и в назначенный день приезжал за нами. Один раз, когда в очень жаркий день мы возвращались с охоты, Михаил Михайлович снял фуражку. Когда въехали в лощину, стало очень прохладно. Я говорю: «Надень фуражку, простудишься». – «Нет, не простужусь». Тогда оборачивается тавлин и почти кричит: «Ей-бог надень шапку, ей-бог надень шапку». Мы много смеялись.

Тавлин рассказал нам, что недавно привез себе вторую молодую жену, так как первая уже устарела. «А как же первая согласилась на «вторую жену»?» – «Я ее не спрашивал и вторую обманул, сказавши, что у меня совсем нет жены». – «Да ведь это нехорошо». – «Ну а что же делать? Она не пошла бы ко мне, если б знала, что у меня уже есть жена». – «А как же они живут?» – «Не дай бог – все время ссорятся, дерутся».

У ильменей мы спали в палатке. Утром, до света, уходили в разные места. К 12 часам дня приходили к палатке и втроем, садясь вокруг котелка, обедали. У каждого была ложка, а вилка одна на троих, чтобы доставать из котелка куски птицы. Пили чай и на час ложились спать. В это время Иванков чистил ружье. Опять расходились в разные места и охотились до позднего вечера, пока видно было стрелять. Чтобы не заблудиться в камышах, Иванков разводил большой костер. Возвратившись, ужинали и ложились спать.

В Брянском селе купались и снаряжали патроны. Михаил Михайлович снимал шкурки с некоторых птиц для своей коллекции. Внучка хозяйки приносила нам стерлядь, иногда больше себя ростом.

В селе Брянском явился к нам чиновник, начальник участка, и рассказал, что его срочно вытребовали мужики, приняв меня за Зелимхана. Я видел в окно, что мужики, собравшись группой, выглядывали из-за угла дома, видимо волнуясь за судьбу своего начальника. Мы же от него узнали, где можно поохотиться на фазанов и на диких свиней. Когда этот начальник успокоил мужиков относительно нас, то по селу нельзя было пройти, а мы ходили только на почту, все старались затащить нас к себе и угостить. Мы с трудом отбивались от этих приглашений.

Наконец наша охота окончилась. За это время мы вдвоем убили 500 штук разной дичи. Иванков засолил дичь в два бочонка, и мы отправили их в Петербург малой скоростью.

К югу от Брянской косы пароходы не ходят, и мы предполагали доехать до Астрахани, потом на другом пароходе морем до Петровска и по железной дороге, через Владикавказ, на Дон. От Брянской ехали на товарном пароходе. Капитан уступил нам единственную каюту. По краям две кровати, посередине, на полу, Иванков. Поднялась буря, страшный шторм, волны перекатывались через пароход. Меня укачало. Лежим. Я говорю Иванкову: «Посмотри, что там делается?» Иванков, держась за стенку, поднялся наверх. Через пять минут пришел, упал на свою постель, отдышался и говорит: «Беда, волны гуляют по пароходу и все сметают, все мокрые». «Шторм столько-то баллов (не помню сколько), нас на канате держит баржа, которую мы везем. Если канат лопнет, мы через минуту будем на дне». Успокоив нас таким образом, капитан ушел. Слава богу, канат не лопнул, но охота плыть в Петровск у меня пропала. Сели в Астрахани на большой волжский пароход и доплыли до Царицына. Там переночевали и по железной дороге приехали в имение М.М. Алфераки недалеко от Таганрога. От него я на пару дней поехал в село, где замужем за священником жила моя сестра. У сестры только что родился ребенок. Через день были крестины, и я стал крестным отцом.

От М.М. Алфераки я поехал в Ярославль, где у своих родителей все это время жила моя жена.

5 ноября мы приехали в Петербург.

6 декабря 1912 года я награжден орденом Святого Станислава 2-й степени.

25 апреля 1913 года я назначен командующим сотней Его Величества, а 24 июля Высочайшим приказом я утвержден командиром сотни Его Величества.

С 30 сентября по 8 октября я временно командовал полком и одновременно замещал заведующего хозяйством.

Лето 1913 года мы всей семьей провели на берегу Азовского моря в станице Новониколаевской Таганрогского округа. Мы сняли дом с фруктовым садом на высоком обрывистом берегу Азовского моря.

С 29 июня я каждый день бывал на охоте, а до 29-го ездил на север Донской области, где недалеко от станции Тарасовка надо было продолжить контракт с арендаторами. Главный арендатор, здоровый, крепкий старик 60 лет с белой бородой до пояса, его 40-летний сын с такой же длинной черной бородой и 20-летний внук тоже с длинной бородой. Обойдя участок, вошли в их хату, чтобы подписать контракт. Я торопился, чтобы не опоздать на поезд, а этот 40-летний вышел из хаты. Я говорю: «Ну зачем же он вышел – я тороплюсь». – «А малой, должно, покурить пошел». – «Ну курил бы здесь». – «Как? При мне? Он этого не смеет». Вот патриархальность. Ведь «малому» 40 лет.

В станице Новониколаевской я познакомился с есаулом Николаем Иовичем Гриневым, страстным охотником. И станица Новониколаевская выбрана была местом для отпуска после того, как прочитал в охотничьем журнале его статьи об охоте в их станице. С ним мы все время охотились. Приезжал к нам из Темрюка кубанец Назаров, член Государственной думы, очень симпатичный, тоже страстный охотник и прекрасный стрелок, как и Гринев. Иногда они охотились на перепелов, а я больше любил сидеть у воды и стрелять пролетающих мимо меня уток и куликов. Как-то я сидел, ожидая перелета птиц, и задумался: «Как хорошо здесь. Великолепный воздух, солнышко, зелень, поют птички, тепло, уютно... Через десять дней я буду в Петербурге. Как там все не похоже на здешнее. Не так живут люди, как следовало бы. Все исковеркали, все испортили. Интриги, обман, сплетни, все показное, натянутое, неискреннее...»

Долго смотрел я на море и любовался им. Ветер затих, садилось солнце. Море приняло розовый цвет. Вдали плавали утки, с криком пролетали чайки... Где-то вдали разговаривали казарки... Так хорошо, что, кажется, никогда бы не ушел отсюда, а смотрел бы и слушал без конца...

Там же, в Новониколаевской станице, познакомился с рыбником Василием Прокофьевичем. Он иногда приглашал меня с женой к себе и угощал замечательным балыком, какого не найти в продаже. Между прочим он спросил: «Правда ли, что в Петербурге рыбу надо есть только одним ножом?» – «Не ножом, а только одной вилкой». Он даже откинулся на спинку стула: «Ну, уж это я совсем не понимаю».

Чтобы отблагодарить его, мы пригласили его к себе на ужин, и жена особенно старалась над провансалем. Так этот рыбник ни за что не захотел и попробовать его. «Я, – говорит, – боюсь есть ваши петербургские кушанья».

Старшей моей дочери Ольге было тогда пять лет. Я говорю жене: «Надо бы Лялю уже молитвам учить». – «А я знаю», – говорит Ляля. «Что же ты знаешь?» – «У Василия Прокофьевича в носу противно». – «Что ты глупости говоришь? Откуда это у тебя?» – «А так няня молится». Позвали няню. Няня говорит, что ничего подобного она никогда не говорила. «Какие молитвы вы читаете?» Оказалось, что в молитве «Спаси Господи» слова «На сопротивные даруя» ребенок перевернул по-своему.

Наше офицерское собрание выписывало балык от Василия Прокофьевича.

Во время Великой войны один раз Верховный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич обедал у нас в офицерском собрании. Ему так понравился этот балык, что мы все, что у нас было, отнесли к нему в вагон. Я сообщил об этом Василию Прокофьевичу.

У есаула Гринева был сын во 2-м классе кадетского корпуса в Новочеркасске. Этот сын бежал из корпуса и объявил отцу, что ни за что в корпус не возвратится, а хочет быть моряком. «Лучше быть хорошим моряком, чем плохим офицером». Чтобы пропала у мальчика охота быть моряком, Николай Иович дождался, когда на море был страшный шторм, сел с сыном на пароход, чтобы от Кривой косы доехать до Мариуполя, а в Азовском море штормы хуже, чем в океане. Шторм был действительно ужасный. Николай Иович страшно страдал. Не только пассажиры, но и матросы лежали вповалку – один сын Гринева с разгоревшимися глазами как ни в чем не бывало бегал по пароходу и старался всем помочь, так что пришлось все-таки отдать его в мореходные классы.

Барышней моя жена с родителями проехала из Одессы во Владивосток и обратно, потом на юг Франции, в Ниццу, и ее не укачивало. А пароход несколько часов из Таганрога до Кривой косы к станице Новониколаевской так ее укачал, что она ни за что не захотела возвращаться морем, и мы по окончании отпуска из станицы до Таганрога ехали на лошадях.

С 1906 года я стал охотиться и в Петербурге. Записался в Императорское охотничье общество, арендующее земли у Красного Села и леса между станциями Пено[36] и Охват[37] в Тверской губернии... Сам я арендовал небольшой участок земли по Балтийской железной дороге, куда ездил со своим постоянным компаньоном Александром Петровичем Бармасовым. А.П. Бармасов поступил в полк седельным мастером и, окончив службу, остался в полку электротехником. Охота на Ладожском озере была только осенью. У Шлиссельбурга, то есть у истока Невы, Ладожское озеро имеет очень быстрое течение, и выбраться из озера может только очень сильный и опытный гребец. В истоке Невы, на огромной скале, стоит Шлиссельбургская крепость. За этой крепостью и начинается охота. Обыкновенно мы выезжали из Петербурга вечером по узкоколейной железной дороге до станции Шереметьевка. На лодке переезжали Неву и ночевали в Шлиссельбурге, в гостинице «Орешек». С рассветом выезжали на лодках в озеро и охотились на уток, которые при северо-западном ветре скоплялись у Шлиссельбурга. Чем больше было лодок, тем удачнее была охота. При благоприятной погоде в праздник иногда выезжало на озеро больше ста лодок. Стрельба была очень трудная, так как при сильном ветре лодку качало страшно.

Очень трудна и опасна была переправа на лодке через Неву у Шлиссельбургской крепости. Могучее течение несло лодку вниз. Ехать надо было версты три вверх по реке вдоль берега и потом переваливать через реку. Ночь, темно, плохо видны заколы, обозначающие фарватер реки. Лодка несется со страшной быстротой, и ею почти невозможно управлять. Один раз, 24 октября 1906 года, нас встретил наш лодочник Иван Кривой в очень нетрезвом виде. С бешеной скоростью мы несемся прямо на заколы. Иван изо всех сил работает веслами, но ничего не может поделать. Кажется, еще несколько минут, и мы, налетев на закол, разобьемся вдребезги – никто не сможет нам помочь. Ехавший с нами купец пытается управлять и то и дело кричит Ивану: «Правый, левый, греби тем веслом, смотри направо!» – ничто не помогает, и мы в ужасе несемся на заколы, но Бог спасает нас. Каким-то чудом мы проносимся на несколько вершков от заколов и остаемся живы. Все мы притихли и сидим под впечатлением пережитого. Только в первом часу ночи мы прибыли в гостиницу «Орешек».

Возвращались с охоты всегда на пароходе по Неве. Вверх против течения пароход идет четыре часа, вниз, к Петербургу, три часа. Нева длиной 60 верст.

В начале июля 1914 года с визитом к Государю Императору приезжал президент Французской республики г-н Пуанкаре[38]. Я с сотней Его Величества назначен был сопровождать его. От пристани мы, окружив коляску президента, поехали в Петропавловский собор, к гробницам императоров. В коляске с президентом был генерал-адъютант Пантелеев⁸¹ . Из Петропавловского собора поехали во французское посольство, там, в нескольких комнатах, был обед. В нашей мы пили с французами за встречу русской и французской армий в Берлине. После обеда проехали по городу, на четверть часа заехали в городскую думу, и потом на пристань, мне президент пожаловал орден французского Почетного легиона, а моим офицерам, хорунжему Кононову и хорунжему Зубковскому, маленькие офицерские ордена.

На следующий день на военном поле у Красного Села был парад войскам, но наш полк, как не находящийся в этом году в лагере, на параде не участвовал.

Один раз зимой Государь вызвал наш полк на смотр из Петрограда в Царское Село. Офицеры на ночь были размещены во дворце, а казаки в казармах лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. В 8 часов вечера все офицеры были приглашены к Государю на обед. Все сидели в одной комнате за отдельными круглыми столами. Государыня сидела за столом Государя. Кроме офицеров нашего полка, были только дежурные генерал-адъютант, флигель-адъютант и статс-дама Нарышкина. Разговор был общий, или, вернее, говорил Государь, а мы слушали.

После обеда все перешли в соседнюю комнату, где образовались две группы – вокруг Государя и вокруг Государыни, и разговор продолжался. Государь заметил, что все мы обращаем внимание на распущенный темляк его шашки, и сказал: «Вы смотрите, что у меня темляк не форменный? Ну пусть он будет форменным» – и таким образом Государь вернул полку темляк, который офицеры полка носили до реформ Императора Александра III. Старые офицеры особенно радовались, говоря: «То, что отобрал у нас Император Александр III, вернул император Николай II».

Смотр на следующий день прошел прекрасно, и после завтрака во дворце мы отправились в Петербург.

За все парады, смотры, учения и маневры в Высочайшем присутствии все солдаты и казаки получили от Государя по одному рублю; ефрейторы и приказные по рублю пятьдесят; младшие унтер-офицеры и урядники по три рубля; старшие унтер-офицеры и урядники по пяти рублей; вахмистры и фельдфебеля на действительной службе по десяти рублей, а сверхсрочные по двадцати пяти рублей.

В день нашего полкового праздника Государь обыкновенно бывал в Крыму, и полк посылал ему, как своему шефу, поздравительную телеграмму, но раз он не поехал туда и жил в Петергофском дворце. В день полкового праздника он пригласил к себе во дворец на обед всех офицеров с женами, а одну сотню в конном строю для участия на параде вместе с Конвоем Его Величества (полковой праздник у Конвоя был тоже 4 октября). Шел сильный дождь, и парад, к общему неудовольствию, сделали в манеже в пешем строю. Но во время обеда выглянуло солнышко, и Государь пожелал видеть нас и в конном строю. Протрубили тревогу, и через 20 минут все уже стояли на плацу в парадной форме. Государь удивился быстроте, так как все парадные мундиры казаков были уже уложены в сундуки для отправки в Петербург.

Когда полк наш справлял столетний юбилей Лейпцигской битвы⁸² , у нас в полку были особые торжества. Утром в этот день в Михайловском манеже был молебен в присутствии Государя Императора и парад в конном строю. На молебне пел войсковой хор, прибывший к этому дню из Новочеркасска. Обедал Государь в этот день у нас в собрании. Были также Великий князь Николай Николаевич с супругой и другие Великие князья (не помню, кто). Во время обеда великолепно пел войсковой хор.

На следующий день Государь Император пригласил всех наших офицеров с женами на обед в Зимний дворец. На обеде присутствовала вся царская семья, были Великие князья и иностранные гости. После обеда Государь подарил полку великолепную большую картину – атака лейб-казаков в 1813 году, специально Государем заказанную ко дню нашего юбилея. Стоя у этой картины, Государь разговаривал со мной и интересовался, почему 4 октября, когда Он был в Крыму, телеграмма ему была подписана мной. Я ответил, что старшие в это время были в отпуске, и я временно командовал полком, а был я тогда есаулом.

На юбилейных торжествах все офицеры и казаки получили юбилейные бокалы с портретом Государя Императора, а офицеры, кроме того, бронзовые медали, на одной стороне которой буквы А-Iй и H2, а на другой стороне портреты трех императоров – русского, австрийского и германского.

Много раз приходилось встречать Государя во дворце на «больших выходах» и один раз на балу в Зимнем дворце. На бал и ужин после бала были приглашены все гвардейские и армейские офицеры Петербургского гарнизона. Бал открылся полонезом Государя, Государыни и еще не помню, всего три пары. В открытом коридоре, рядом с большим Николаевским залом, стояли столы, в изобилии уставленные всякими яствами и сладким. В изобилии были также всевозможные водки, вина, крюшоны, шампанское... После часу или двух (не помню) все были приглашены на ужин. Каждый должен был найти у прибора свою карточку. Когда все стали у своих мест, была прочитана и пропета молитва, и все сели. Государь сидел недолго. Он, как хозяин, обходил все столы, наблюдал, к некоторым обращался с коротким вопросом... Выходя после ужина, все кланялись Государю и благодарили.

6 января, на Богоявление, Государь Император обыкновенно выходил на иордань[39] на Неву. Против Иорданского подъезда строилась деревянная площадка – помост с прорубью посередине, а сверху помост прикрывался балдахином. От Иорданского подъезда, поперек набережной, – ковер к помосту. С двух сторон от Троицкого моста и от Дворцового, лицом к помосту, стояла гвардейская пехота. На Крещенский парад приглашались во дворец все офицеры гвардии и армии Петербургского гарнизона. Все были в парадных мундирах, а дамы, имеющие приезд ко Двору, статс-дамы, фрейлины и «городские дамы», – все в русских сарафанах и кокошниках. Приглашалась, конечно, свита, чины Двора, гофмейстеры, егермейстеры, камергеры, камер-юнкеры, министры, члены Государственного совета и сенаторы, а также камер-пажи и пажи. Все становились шпалерами в определенных местах Николаевского зала по старшинству полков, как и на всех царских выходах.

Церемониймейстер стуком палочки предупреждал о выходе Их Величеств из своих покоев. Все разговоры сразу смолкли, и все взоры устремились в сторону, откуда должен выйти Государь. И какая была радость и счастье, когда видели Государя в форме своего полка. Впереди шел Государь Император с Императрицей Марией Федоровной⁸³ , за ними Государыня Императрица Александра Федоровна с Великим князем Михаилом Александровичем, братом Государя. За ними дочери Их Величества, потом Великие князья и княгини и затем дамы по старшинству. За Государынями, с двух сторон, шли камер-пажи, поправляя, а иногда и неся очень длинные шлейфы Их Величеств.

Из церкви в сопровождении адъютантов выносились знамена и штандарты Петербургского гарнизона, хранящиеся в Зимнем дворце, а также привезенные на этот день из Царского Села, Гатчины и Петергофа.

Из церкви, на иордань, с крестным ходом шли митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский⁸⁴ с сонмом духовенства и придворными певчими. Шла также свита и назначенные лица.

В момент погружения Святого Креста в Неву, при пении «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи»[40] гвардейская батарея, стоящая на другой стороне Невы, давала салют – три залпа холостыми снарядами... Все офицеры и дамы, не спустившиеся к Неве, смотрели на водосвятие из окон Николаевского зала.

В 1905 году вольноопределяющийся, отбывавший воинскую повинность в батарее, в одно из орудий гвардейской конной артиллерии вложил вместо холостого боевой снаряд шрапнели и направил орудие не вдоль Невы, а на Зимний дворец.

Когда после залпа шрапнель запрыгала по льду Невы у самого помоста, Государь не дрогнул, тогда как на лицах свиты был страх и волнение... От залпа в Николаевском зале посыпались стекла, и мы поднимали с пола кусочки свинца. Ужасный случай. Командир батареи был отрешен от должности. Понесли наказание и другие лица.

По окончании водосвятия все в таком же порядке прошли по направлению к покоям Их Величеств мимо шпалер стоящих офицеров.

На второй день Пасхи Государь всегда христосовался со всеми чинами, находящимися в наряде во дворце в пасхальную ночь, то есть с ротой пехоты – наружная охрана, ночной разъезд казаков вокруг Зимнего дворца и взвод внутреннего караула от кавалерии или казаков. Каждого Государь целовал три раза. От Государя подходили к Государыне, целовали ей ручку и получали фарфоровое яйцо.

В полку Пасху справляли торжественно. Пасхальный стол изобиловал всякой всячиной. В бригадной церкви служили заутреню и литургию. Некоторые офицеры после заутрени уходили в офицерское собрание и «начерно» разговлялись. Командир полка, часть офицеров и все казаки стояли в церкви до конца литургии.

Стол в офицерском собрании оставался совершенно нетронутым до самого возвращения командира полка после литургии. Все христосовались и начинали разговляться.

В каждой сотне были накрыты пасхальные столы для казаков. Обыкновенно каждый офицер христосовался с казаками своей сотни.

На следующий день офицеры делали визиты своим полковым дамам и знакомым. Все были в парадных алых мундирах, было торжественно и весело. Конечно, были визитеры и из других полков, у каждого было много знакомых, кого необходимо было поздравить с праздником.

Целый день раздавался трезвон колоколов всех церквей города.

Лошади в этот первый день Святой Пасхи оставались непроезженными – казаки были свободны целый день и приходили в конюшню только задать корм лошадям.

Пища казакам была улучшена, и все получили по получарке водки – так писалось в приказе по полку (получарка – это пол чайного стакана).

Как-то дней через двадцать после Пасхи из одного села дальней губернии по постановлению сельского схода приехали в Петербург так называемые «ходоки» просить о чем-то правительство. Побывали у нескольких министров, все их принимали гордо, наспех, обещались рассмотреть дело и сделать все, что могут. Не уверенные в успехе, они решили обратиться к Царю и записались в очередь на прием. Как только они вошли в кабинет Царя, Государь Император встал и со словами «Христос Воскресе» всех расцеловал, усадил и начал подробно расспрашивать о деле, записывая кое-что в блокнот. После приема распрощался со всеми за руку и отпустил со словами: «Езжайте с Богом домой, все будет сделано, как вы просите». Со слезами радости вышли крестьяне от своего Царя, сравнивая его прием с приемом министров.

Во время приема Государем своих министров и посетителей пятилетний наследник Цесаревич Алексей Николаевич – атаман всех казачьих войск – часто бегал по комнатам дворца. Как-то военный министр ждал очереди в соседней с кабинетом Государя комнате и рассматривал журналы, лежащие на столе. Вбежал наследник, несколько раз пробежал мимо увлекшегося журналом военного министра, затем вдруг остановился и спросил: «Скажите, генерал, что – генералы должны отдавать честь и приветствовать наследника престола?» Военный министр вскочил, и в это время адъютант доложил, что Государь ждет министра. На вопрос Государя: «Что с вами? На вас лица нет» министр ответил: «Я сейчас получил страшный разнос» и рассказал как все было. Государь задумался и сказал: «Да, это не я».

1 мая все войска из Петербурга уходили в лагери. В конце мая происходили смотры эскадронных и сотенных учений. Это серьезный экзамен для эскадронных и сотенных командиров, влияющий на дальнейшую их судьбу, – чтобы знать о новых требованиях начальника дивизии, эскадронные и сотенные командиры старались посещать эти смотры в других полках. Три наших командира сотен со своими вестовыми поехали из Дудергофа, где мы стояли летом, в Гатчину на смотр кирасир Ее Величества. Во время смотра неожиданно приехал Государь. Он просил начальника дивизии продолжать смотр, не обращая на него внимания, а сам следил за смотром, разговаривая с окружающими. Государь Николай II был великолепным наездником, как и все дети Императора Александра III. Александр III плохо ездил верхом и не любил это занятие. Зная этот пробел своего воспитания, необходимого военному, своих детей он сделал великолепными наездниками. Император Николай II часто ездил небрежно, забывая, что под ним хотя и отлично выезженная, но живая лошадь. И теперь он, бросив поводья, вынул ноги из стремян, протянул их на плечи своей лошади и весело разговаривал с окружающими. Берейтор, возмущаясь, говорил: «Посмотрите, что он делает, ведь это живая лошадь, и здесь чуть не в нескольких шагах скачут кирасиры – долго ли до греха, а за последствия отвечаю я». И действительно, лошадь Царя вдруг неожиданно полным карьером поскакала в поле. Государь не успел поймать ногами стремена, пытался остановить ее, но безуспешно. Все поскакали за Государем, но один казак, вестовой одного из приехавших командиров сотни, поскакал наперерез и, схватив под уздцы лошадь Государя, остановил ее. Государь смеялся над своей оплошностью, и, когда к нему подскакал генерал Воейков⁸⁵ , он сказал: «Дайте казаку или золотые часы с цепочкой, или десять рублей». Конечно, казаку дали часы, а потом Воейков сказал Государю: «Казаку дали часы, но за десять рублей не только золотые, но и железные часы купить нельзя, а золотые, да еще с императорским орлом и за сто не купишь». Государь ответил: «Это громадный пробел моего образования – я никогда не знаю, что сколько стоит».

Со всеми Государь держал себя очень просто, у всех оставлял неизгладимое впечатление. Он любил прогулки пешком и охотно разговаривал со встречными. Старик фотограф в Барановичах, с которым я иногда ходил на охоту, придя ко мне, со слезами на глазах рассказывал, как встретил Государя, как Царь расспрашивал его, давно ли он здесь, сколько зарабатывает и прочее, и как он с ним попрощался за руку.

Однажды Государь с несколькими сопровождающими гулял в лесу у Барановичей, когда наш полк был там в конвое. Государь всегда ходил быстро. Идя по тропинке впереди, он после нескольких поворотов скрылся от своей свиты и, выйдя на опушку, остановился около старика, рубившего дрова. Государь сказал: «Здравствуйте». Старик чуть взглянул на него, ответил: «Здравствуйте!» – и продолжал рубить. Государь спросил: «Ты знаешь, кто я?» Старик оглядел его с ног до головы и ответил: «Ахвицер». – «Я Государь». Старик с испугом посмотрел во все стороны – не слышал ли кто – и говорит: «Ты с этим не шути, а то тебе дадут такого Государя, что ввек не забудешь». В это время на опушку вышла свита и обратилась к Царю с претензией: «Ваше Величество, нельзя же так уходить от всех, мы страшно волновались и во все стороны разбежались, ища вас». – «А я здесь со стариком разговорился. Ну, до свидания, всего хорошего». Совсем испуганный старик все кланялся Государю.

Летом в лагере наши сотни, как я уже писал, стояли в разных деревнях. Как-то, возвращаясь с маневров, Государь проезжал мимо кухни нашей 4-й сотни. Кашевар в колпаке стоял у дверей сотенной кухни. Поздоровавшись с ним, Государь спросил: «Готов ли обед?» – «Так точно, Ваше Императорское Величество». Государь сошел с лошади и деревянной казачьей ложкой начал есть казачьи щи и кашу. Проголодавшаяся свита также с удовольствием подкрепилась казачьей пищей. Государь благодарил повара и пожаловал ему серебряные часы с цепочкой для ношения на груди.

Когда Государь бывал в офицерских собраниях, то всегда награждал часами казака, подававшего ему блюда.

Однажды, во время маневров, подъехал экипаж с завтраком для Государя и свиты. «А для нижних чинов закуска имеется?» – спросил Государь, показывая на солдат, державших лошадей его и свиты. Оказалось, что для них специально ничего не приготовлено. Завтрак в походных кухнях их полков часто бывал далеко от Государя и свиты. И только когда все солдаты получили свою долю, Государь подошел к своему завтраку. После этого для солдат свиты тоже стали привозить пищу.

Командир полка генерал Дембский был замечательным хозяином. Каждый год в приказе по дивизии ему объявлялась благодарность за увеличение экономии полковых сумм. Каждый день он обходил все мастерские и наблюдал, чтобы ничего не пропадало. Из двух пришедших в негодность седел он требовал сделать одно годное. Все нестроевые его боялись, зная, что генерал Дембский все увидит и ко всему придерется. Раз, войдя в шорно-седельную мастерскую, он строго спросил казака: «Ты что делаешь?» – «Из одного два, Ваше превосходительство». Все рассмеялись, но генерал серьезно сказал: «Молодец, так и делай из одного два». Чтобы получить больше экономии, он приказал вновь строящиеся шинели делать короче на четыре пальца. Все были недовольны, но экономия получилась большая.

Генерал Дембский был холост, всегда завтракал и обедал в собрании с офицерами и всегда что-нибудь рассказывал. Один раз он говорит: «Еду на извозчике и обгоняю казака, не по форме одетого. Остановился и говорю: «Ты чей? Почему одет не по форме? Перед уходом из казарм являлся дежурному?» – «Никак нет, Ваше превосходительство». – «Так ты самовольно отлучился?» – «Так точно, самовольно, Ваше превосходительство». – «Иди скорее в полк, в следующий раз под арест посажу». И когда генерал Дембский приказал извозчику ехать, казак, кузнец Львов, крикнул: «Ваше превосходительство, не говорите господину вахмистру». Вахмистров казаки боялись больше, чем командира полка.

Генерал Дембский был очень моложав, и его порой не признавали за генерала. Он рассказывал: «Встречаю часто на военном поле полковника-артиллериста, который, видимо, возмущен, что я не отдаю ему честь. Чувствую, что будет скандал, – он хочет меня цукнуть, но, видимо, стесняется, может быть, думает, что у меня плохое зрение». Один раз, перед полковым учением, генерал Дембский уехал вперед и видит, что три батареи пересекают военное поле по диагонали. Он направляется к средней батарее и как раз наталкивается на этого полковника, а у того вид такой: «Ну если ты слепой и раньше не замечал, что я полковник, то теперь видишь, что я перед батареей, значит, полковник». Генерал Дембский останавливается перед полковником и говорит: «Скажите, полковник, вы учиться хотите или едете на стрельбище?» Тогда полковник обратил внимание на погоны и во все горло закричал: «Батарея – смирно!» – «Не беспокойтесь, полковник, но сейчас военное поле по расписанию наше и здесь будет производиться полковое учение». – «Едем на стрельбище, Ваше превосходительство, только проедем через военное поле». – «До свидания». «Все обошлось хорошо, теперь меня не цукнет», – добавил генерал.

Один раз в купе вагона старый пехотный полковник покровительственно разговаривал с генералом Дембским, который был в летней николаевской шинели, закрывающей погоны. «У вас, казаков, какие-то странные чины – хорунжий, сотник». – «Не странные, у нас русские названия вместо немецких корнет, поручик и так далее». – «Ну вы, вероятно, уже есаул?» Дембский сконфуженно: «Нет, я генерал». Полковник вскочил. «Простите, Ваше превосходительство, я не знал». – «Садитесь, пожалуйста, мне только приятно, что вы приняли меня за молодого». Сидящий здесь хорунжий Дягилев едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Но полковник так был сконфужен, что через несколько минут перешел в другое купе.

Генерал Дембский командовал полком три года и получил Кирасирскую бригаду в нашей 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии. Потом он получил дивизию, не помню какую, которой командовал до выхода в отставку по возрастному цензу с производством в генералы от кавалерии и дальше служил в ведомстве Императрицы Марии Федоровны.

После генерала Дембского недолго командовал полком генерал Бернов⁸⁶ , бывший кавалергард. Он приходил в канцелярию в половине двенадцатого дня. Требовал, чтобы все хозяйственные чины ждали его, и каждого спрашивал, имеются ли к нему вопросы. И если у кого были вопросы, он разрешал их одной фразой. Потом шел с адъютантом в свой кабинет и спрашивал: «Есть бумаги для подписи?» – «Так точно, есть». – «Ну, отложим до завтра, завтра подпишу». И шел в собрание завтракать. На следующий день то же самое. Наконец бумаг накапливается много, и адъютант просит непременно подписать. «А есть срочные?» – «Так точно, есть очень срочные». – «Ну вот я завтра уже все подпишу». Наконец адъютант уже упрашивает: «Ведь это же недолго, за десять минут все подпишете!» Бернов сдается. Садится за стол, вздыхает и берет ручку. А бумаги сложены одна на другую так, чтобы было видно только место для подписи. Генерал Бернов говорит: «Ну, Господи, благослови» – и начинает подписывать: Бернов, Бернов, Бернов. Подписавши, не читая, бумаг 15, говорит: «Я, Петр Петрович, на вас, как на каменную гору» – и продолжает подписывать. Подписавши все бумаги, говорит: «Ну и поработали мы с вами сегодня» – и идет завтракать в собрание.

Но занятия в полку шли своим чередом. По традиции никто не смел опаздывать на занятия, и какой бы ни был «загул» ночью, в 8 часов утра все офицеры на работе, и требовалось, чтобы офицер не только присутствовал на занятиях, но чтобы он учил.

Иногда Бернов требовал пробные порции обеда в канцелярию, хвалил пищу, так как щи и каша всегда были приготовлены великолепно.

После Бернова полком командовал генерал Родионов⁸⁷ . Это был коренной лейб-казак. Он даже родился в наших казармах. На каком-то торжестве, не помню, генерал Родионов был зачислен в свиту Его Величества и одновременно с ним полковой адъютант П.П. Орлов зачислен флигель-адъютантом.

Генерал Родионов, обходя помещения полка, раздражался, если замечал где-либо паутинку, или сор, или картину, висевшую чуть косо, делал замечания, выговоры. Приказы по полку писал сам и исправлял параграфы, написанные адъютантом и заведующим хозяйством. Он выходил из себя, если находил в приказе ошибку. Один раз вхожу в канцелярию и вижу, что все: адъютант, полковник заведующий хозяйством, казначей, делопроизводитель по хозяйственной части, писаря – углубились в приказы и ищут ошибку. Адъютант говорит: «Ваше превосходительство, никакой ошибки нет, все точно, как у вас написано в черновике». – «Плохо читаете». Оказывается, пропущена была одна запятая, и эту запятую вся канцелярия, бросив работу, искала полчаса.

После Родионова полком командовал генерал Пономарев, бывший офицер лейб-гвардии 6-й Донской Его Величества батареи. В турецкую войну в чине хорунжего он получил орден Святого Георгия 4-й степени. После войны он окончил Академию Генерального штаба, но по Генеральному штабу не зачислен. Это был скромный, тихий человек. Он любил посещать занятия полковой учебной команды, особенно уроки стрелкового и телеграфного дела. Задавал вопросы, давал написать телеграммы на аппарате. Экзаменовал, как умеют читать топографические карты, и прочее. В Лифляндии генерал Пономарев любил смотреть переправу учебной команды на фашинах через реку Аа Лифляндская, наблюдал разведку и тому подобное.

Перед обедом генерал Пономарев обходил все кухни, пробовал пищу, взвешивал порции мяса, причем брал самую большую на вид порцию и, взвесивши ее, уже по ней отмерял 5, 10 порций.

Потом генерал Пономарев был командиром нашей 3-й бригады и на войне командовал армейской казачьей дивизией.

После Пономарева полком командовал генерал Иван Давыдович Орлов⁸⁸ , взятый в свиту Государя на юбилейных торжествах. Он и повел полк на 1-ю Великую войну.

После него командиром полка был флигель-адъютант П.П. Орлов, двоюродный брат Ивана Давыдовича, взятый в свиту одновременно с производством в генералы.

После П.П. Орлова полк наш получил полковник Александр Митрофанович Греков, вскоре произведенный в генералы. При нем я стал командиром 12-го Донского генерал-фельдмаршала князя Потемкина Таврического полка.

Когда я вышел из лейб-гвардии в Казачий Его Величества полк, сотней Его Величества командовал есаул С.В. Еврейнов. Он принят был в полк без приписки к казачьему сословию. Еврейнов все хвалил своего денщика – умный, расторопный, дельный, но, видимо, очень бедный. Когда я ему даю, в конце концов, два рубля (так было принято в полку), он, видимо довольный, так весело мне говорит: «Покорнейше благодарю, Ваше высокоблагородие».

Один раз он говорит С.В. Еврейнову: «Хороший вы барин, а вот с браком». А Еврейнов был видный, представительный, великолепно сложен. «А какой же у меня брак?» – «Да вы не казак». – «Ну сделай меня казаком». – «Слушаюсь, Ваше высокоблагородие». Еврейнов и забыл об этом, казалось, пустом разговоре, но не проходит и месяца, денщик подает ему бумагу, в которой объявляется о принятии Еврейнова казаком в станице Мелиховской. Зная, как непросто приписаться к казачьему сословию, Еврейнов спрашивает: «Как же ты это сделал?» – «Да у меня есть в станице друзья – они и сделали по моей просьбе. Теперь Вы, Ваше высокоблагородие, летом непременно должны посетить свою станицу. В августе я кончаю службу и из станицы вам сообщу подробный маршрут, как надо ехать. Из Ростова вверх по Дону идут пароходы по таким-то дням. Вы приедете поездом в Ростов, сядете на пароход, а в станице я встречу вас на пристани».

Вскоре Еврейнов получил подробный маршрут и отправился на Дон. В станице Мелиховской, на пристани, его встретил бывший денщик. Одет он был в великолепный черный костюм, но на голове красная лейб-казачья фуражка. Пройдя пристань, Еврейнов увидел шикарный экипаж с запряженной в него тройкой прекрасных лошадей. Усадив гостя, денщик садится рядом с ним и говорит кучеру: «Пошел!» Лошади рванули и понеслись. Еврейнов смущен. Он спрашивает: «Чьи это лошади и экипаж?» – «Мои, Ваше высокоблагородие». И Еврейнов уже не знает, как же величать бывшего денщика – по-прежнему на «ты» или по имени и отчеству, которого он и не знает. Спрашивает: «Куда же мы едем?» – «В станичное правление – там вас ждет вся знать станичная». Еврейнов говорит: «Надо бы мне переодеться, я в дорожном костюме». – «Ничего, все знают, что вы с дороги».

В станичном правлении целая шеренга казаков и на правом фланге – станичный атаман с булавой. Здесь же недалеко стоит священник. Получив благословение у священника, Еврейнов подошел к атаману, поздоровался с ним и сказал ему маленькое приветствие. Потом начал здороваться по очереди со всеми. Денщик представлял ему каждого казака. После этого перешли в другую комнату, где по всем правилам был сервирован стол. Рядом с Еврейновым сели атаман и денщик. Меню было составлено со вкусом. После тостов начали пить водку. Через некоторое время Еврейнов замечает, что на левом фланге, где сидели писаря, пьют вино, а на правом, где сидел он, все водку. Еврейнов и говорит: «Надо бы и нам переходить на вино – там уже вино пьют». – «Так они, Ваше высокоблагородие, ничего в водке не понимают, не стоит на них и водку переводить».

Денщик Еврейнова оказался одним из самых богатых и влиятельных казаков в станице – у него прекрасный дом и два магазина. А на службе будто бы радовался, получая, кроме жалованья, два рубля в месяц.

На 1-й Великой войне Еврейнов, будучи свитским генералом, командовал дивизией.

После Еврейнова сотней Его Величества командовал граф Граббе Михаил Николаевич. Он числился казаком, так как еще его дед, будучи наказным атаманом Донского войска, был приписан к казачьему сословию.

Как-то Государь спрашивает графа Граббе: «Вы давно были на Дону?» – «Я, Ваше Величество, к своему стыду, должен сознаться, что еще ни разу не был на Дону». – «Вот этого я никогда не ожидал от вас». – «В следующее же лето, после маневров, я непременно пойду на Дон».

Наказным атаманом был тогда генерал Таубе⁸⁹ . Граф Граббе с ним объехал целый ряд станиц, частью в экипаже, частью верхом.

Потом граф Граббе командовал лейб-гвардии Сводно-Казачьим полком, был наказным атаманом нашего войска, а в эмиграции – выборным войсковым атаманом. Умер он в Париже.

Его брат А.Н. Граббе⁹⁰ , тоже наш лейб-казак, был командиром Конвоя Его Величества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.