Вечер первый. Страницы биографии

Вечер первый. Страницы биографии

Напротив ворот Ваганьковского кладбища, если перейти через трамвайные пути, группировались кучки людей, каждая человек эдак по восемьдесят — сто.

В центре каждой такой группы стоял человек с кассетным магнитофоном, откуда несся хриплый, надрывный голос:

…Но мне хочется верить, что это не так,

Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.

Я, конечно, вернусь — весь-В друзьях и в делах, —

Я, конечно, спою,

Я, конечно, спою — не пройдет и полгода…

Лица у слушающих серьезные, глаза грустные. Вот подошли новые люди и тоже застыли, слушая. А рядом другая группа таких же печальных, сосредоточенных мужчин и женщин внимала другой песне, которую кричал тот же хриплый, надрывный голос:

Я весь в свету, доступен всем глазам,

Я приступил к привычной процедуре —

Я к микрофону встал, как к образам…

Нет-нет! Сегодня точно — к амбразуре.

И микрофону я не по нутру—

Да, голос мой любому опостылет!

Уверен, если где-то я совру —

Он ложь мою безжалостно усилит.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И — жара!.. Жара… Жара!..

Зима. Январь. Стоял лютый холод. Пар вырывался из молчаливых ртов. Люди слушали жадно, скорбно, истово. Казалось, никто не чувствовал мороза.

И здесь тот же голос остервенело рвался из магнитофонов на волю:

Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мертвых воскрешал.

Потому что если не любил —

Значит, и не жил, и не дышал!

Но многих, захлебнувшихся любовью,

Не докричишься, сколько ни зови.

Им счет ведут молва и пустословье,

Но этот счет замешан на крови.

А мы поставим свечи в изголовье

Погибших от невиданной любви…

Я поля влюбленным постелю —

Пусть поют во сне и наяву!

Я дышу — и, значит, я люблю!

Я люблю — и, значит, я живу!

Огромная, многотысячная очередь растянулась вдоль забора Ваганьковского кладбища. Тут и там мелькали темные милицейские полушубки. Милиции скопилось немало. В этот день — 25 января 1987 года — Высоцкому исполнилось бы сорок девять лет. Для нашей группы это был последний съемочный день; все интервью, фотографии, памятные места, встречи, беседы, воспоминания уже отсняты и хранятся на больших рулонах видеоленты в ожидании монтажа. Эта съемка, с которой начнется наша передача, — последняя.

Вот к могиле поэта пришли с цветами родные:

Нина Максимовна — мать, Семен Владимирович — отец, со своей женой Евгенией Степановной, сыновья — Аркадий и Никита. Сняли шапки, склонивши головы, партнеры Высоцкого по театру, известные всей стране артисты.

С тех пор как он умер, каждый день на его могиле невероятное количество цветов, небывалое, неисчислимое…

Я примерно знал, что скажут, если у них взять интервью, люди, стоящие в длиннющей очереди с цветами в руках. Среди них было немало тех, кто приехал, прилетел в Москву из самых разных мест специально для того, чтобы поклониться любимому поэту. И поэтому я протянул микрофон одному из милиционеров. Интересно, а что думают о происходящем те, кого послали сюда наблюдать за порядком? Ведь они тоже люди и имеют собственное мнение.

Рязанов. А вам здесь раньше приходилось дежурить, на Ваганьковском кладбище? И всегда так много народу?

1-й милиционер. Это бывает с того времени, как он умер, постоянно, каждый год.

Рязанов. Скажите, а вам какие песни Высоцкого нравятся больше?

1- й милиционер. Военная тематика. Проходите, товарищи, проходите!

Я обратился к другому постовому, помоложе.

Рязанов. Вы сами-то Высоцкого как поэта знаете?

2- й милиционер. Знаю.

Рязанов. Нравится он вам?

2-й милиционер. Нравится. Проходите, товарищи.

Рязанов. А за что?

2-й МИЛИЦИОНЕР. Песни хорошие.

Рязанов. А чем хорошие?

2-й милиционер. Жизненные такие песни. Я подошел с микрофоном еще к одному блюстителю порядка, усатому, богатырского сложения парню.

Рязанов. Нравятся песни Высоцкого?

3- й милиционер. Да, нравятся… Проходите, товарищи! Очень нравятся песни.

Рязанов. А чем они вам нравятся?

3-й МИЛИЦИОНЕР. Ну, всем, что о жизни он писал, и очень хорошо… Но мне нравится одно то, что он всю правду высказывал. Вот все как в жизни идет, и все он это в песнях именно высказывал, вот.

Рязанов. Скажите, а вот как вы думаете, почему так его любит народ?

3-й МИЛИЦИОНЕР. Он просто жизнь любил и любил справедливость, честность… Хороший был, одним словом, человек. Его вот почитают все люди, каждый день приходят, ну, очень много людей, из других городов приезжают тоже, с цветами. Именно людей очень много приезжает из других городов.

Рядом с нами снимали какие-то иностранцы.

Как потом выяснилось, американцы. Мы работали бок о бок. Неожиданно они подскочили ко мне и сказали, что хотят взять интервью у меня. Наш оператор Александр Шацкий не растерялся и снял, как они снимают мое интервью.

Американский корреспондент. Почему, вы считаете, так много людей пришло к Высоцкому в такой очень холодный день?

Рязанов. Потому что к Высоцкому приходят независимо от погоды. Понимаете, совесть от погоды не зависит. А он был совестью нашего народа и говорил правду в любые времена и невзирая ни на что…

И двигался шаг за шагом бесконечный поток людей, чтобы поклониться могиле, положить букетик, как бы причаститься и очиститься. Шли люди, неся в своих сердцах боль, любовь и нежность. И казалось, надорванный голос звучал в каждой человеческой душе.

КОНИ ПРИВЕРЕДЛИВЫЕ

Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю

Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…

Что-то воздуху вше мало — ветер пью, туман глотаю,

Чую с гибельным восторгом — пропадаю, пропадаю!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Вы тугую не слушайте плеть!

Но что-то кони мне попались привередливые —

И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою,

Я куплет допою —

Хоть немного еще постою на краю?..

Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони,

И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.

Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони!

Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Вы тугую не слушайте плеть!

Но что-то кони мне попались привередливые,

И дожить не успел, вше допеть не успеть.

Я коней напою,

Я куплет допою —

Хоть немного еще постою на краю?..

Мы успели — в гости к Богу не бывает опозданий.

Что ж там ангелы поют такими злыми голосами?

Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,

Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Умоляю вас вскачь не лететь!

Но что-то кони вше попались привередливые…

Коль дожить не успел, так хотя бы допеть!

Я коней напою,

Я куплет допою —

Хоть мгновенье еще постою на краю…

…В бывшей квартире Высоцкого, где теперь живет его мама Нина Максимовна, несколько дней готовились к приезду нашей съемочной группы, восстанавливая все, как было при жизни хозяина. В этом деле участвовали и сама Нина Максимовна, и друзья Высоцкого, и энтузиасты из Клуба самодеятельной песни. Нет, в квартире никаких существенных изменений не произошло, просто появилось много разных фотографий, живописных портретов, скульптурных бюстов Высоцкого, которые надарили матери поэта художники, почитатели, поклонники со всех концов нашей земли. И вот именно это надо было убрать, так как вряд ли Владимир Семенович стал бы украшать свою квартиру собственными изображениями.

Рязанов. Нина Максимовна, ради бога, извините нас за столь бесцеремонное вторжение. Но просто нам кажется, что увидеть квартиру, где провел Володя последние пять лет своей жизни, будет интересно всем телезрителям.

Нина Максимовна. Пожалуйста. Добро пожаловать, как говорится.

Рязанов. Спасибо. Нина Максимовна, скажите, пожалуйста, здесь все так, как было при жизни Володи, или тут произошли какие-то изменения за эти годы?

Нина Максимовна. Ну да, с тех пор, как я сюда переехала, некоторые изменения произошли. Но сейчас восстановлена обстановка, в которой жил Володя.

Рязанов. Это специально для нашей съемки?

Нина Максимовна. Да, все лишнее, что было, я просто убрала…

Пошел разговор о книгах, картинах, висящих на стенах, фотографиях, подарках. Обо всем невозможно рассказать. Постараюсь остановиться на наиболее существенном.

Рязанов. А что за авиабилет вон там?

Нина Максимовна. А, билет… Я сама пыталась узнать, что это за билет. И определила. Значит, здесь так. Москва — Варшава — Москва, 23 мая 1980 года.

Рязанов. Это что же, когда он был на гастролях в Польше?

Нина Максимовна. Я думаю, это неиспользованный билет на гастроли в Польшу в 80-м году, потому что Володя уехал раньше, а именно 14 мая. Любимов просил его приехать пораньше.

Нина Максимовна достала из шкафчика футляр от обычной компакт-кассеты для магнитофона и протянула мне.

Нина Максимовна. Вот я вам покажу очень интересную вещь. Это обложка от кассеты, которую брали с собой космонавты в космос. И здесь погашено — штамп, печать: «Байконур. 16 марта 78 года». А здесь Володиной рукой написаны песни, которые они с собой брали.

Рязанов. «Братские могилы», «Песня о Земле», «Мы вращаем Землю»… Это действительно очень ценная реликвия.

Мы двигались по квартире, и я заставлял себя преодолевать чувство неловкости, возникшее от того, что я влезаю в чужую жизнь, интересуюсь какими-то очень личными подробностями. Может быть, профессионального журналиста, опытного репортера эти душевные нюансы уже не интересовали бы. Но мне-то, комментатору-дилетанту, была неудобно, и я про себя оправдывал свое поведение: то, о чем я спрашиваю, нужно и интересно миллионам людей. А мама поэта добросовестно выполняла функции экскурсовода: она понимала, что делает важное для множества почитателей ее сына дело.

Нина Максимовна. Вот что я хотела бы вам показать… Поскольку у Володи была недостаточность митрального клапана… Врачи подарили ему митральный клапан…

Это когда делают операцию на сердце… такой клапан вставляют…

Рязанов. И это настоящий клапан?

Нина Максимовна. Да, настоящий… А эти пластинки Володя покупал, привозил с собой. В основном здесь джазовая музыка, которую он любил. Очень много джазовой музыки, американских всевозможных ансамблей, оркестров, отдельных певцов, гитаристов.

В стеклянной горке красовался набор бело-голубой посуды.

Рязанов. Здесь написано «Владимиру Высоцкому от гжельцев. 78 год». Он там выступал?

Нина Максимовна. Да, там был концерт. У Володи был большой комплект посуды, они ему подарили. Но он половину раздал товарищам. Я, правда, была не особенно довольна, очень красивые вещи, они могли бы и остаться в доме. Но Володя вообще любил дарить. Он говорил:

«Ну, мамочка, пусть людям будет приятно».

Рязанов. Я вижу здесь много коробок, разных сортов чая. Он что, был чаевником?

Нина Максимовна. Да, он привозил чай из всех стран, куда только его заносило. Вкусные чаи. Особенно английский, наверно, из колоний. Он вообще любитель чая был. И как только входил в квартиру, первое, что он говорил: «Мамочка, поставь чайничек». И мы с ним очень часто пили чай, так, вдвоем. У нас в доме всегда чай — это как культ. Мы любили чай…

Мы подошли к карте земных полушарий.

Рязанов. А на этой карте красным цветом отмечены его зарубежные поездки, да?

Нина Максимовна. Да, да, карту купила я. Мне хотелось, чтобы запомнились эти поездки. А потом Марина наклеила вот эти красненькие метки… они отмечали места, где побывали.

Рязанов. Наверное, это касается только заграницы, потому что Советский Союз он, по-моему, облазил весь.

Нина Максимовна. Да, весь. Это сотни городов.

Я остановился около двух хоккейных клюшек, испещренных фамилиями.

Нина Максимовна. Эти клюшки были подарены Володе хоккеистами.

Рязанов, Тут дата — 69-й год. «Владимиру Высоцкому с любовью от чемпионов мира и Европы». Вот Старшинова фамилия, Фирсова, Евгения Зимина. Это всё кумиры нашего хоккея.

Нина Максимовна. Я знаю, что перед своими поездками за рубеж на соревнования хоккеисты с Володей встречались, когда находились на отдыхе в Архангельском. У спортсменов это как-то, по-моему, вошло в традицию — встречаться с ним перед ответственными соревнованиями.

…Профессионалам

по всяким каналам —

То много, то мало — на банковский счет, —

А наши ребята

за ту же Зарплату

Уже пятикратно уходят вперед!

Пусть в высшей лиге

плетут интриги,

И пусть канадским зовут хоккей —

За нами слово, —

до встречи снова!

А футболисты — до лучших дней…

На диване лежала гитара.

Рязанов. Это его гитара?

Нина Максимовна. Да, одна из его гитар. Когда Володи не стало, в доме было четыре гитары. Они здесь есть и сейчас тоже.

Рязанов. Это какая-нибудь особая гитара?

Нина Максимовна. Нет, обыкновенная, просто с ней он работал… И с ней произошла такая история… Когда я здесь осталась одна, вероятно, недели через две после того, как Володя ушел отсюда в последний путь, я услышала какой-то странный звук. Ну, я подумала, может быть, что-то упало. Смотрю, у гитары отскочила дужка и завернулись струны. На меня почему-то это очень подействовало…

Рязанов. Гитара, которая не пережила хозяина…

История, от которой мороз по коже…

Экскурсия продолжалась. Нина Максимовна говорила как бы спокойно, не поддавалась эмоциям, но я понимал, сколько душевных сил она сейчас тратит, как трудно ей погружаться в горестные воспоминания, какой ценой дается ей это спокойствие. Когда мы уходили, пробыв в доме около семи часов, она сидела и сама мерила себе давление. Тонометр показал 220 на 100.

В простенке висели большие часы со старинным циферблатом. Они стояли, не шли. Около часов, прямо к обоям, были приколоты высохшие розы.

Нина Максимовна. Это просто старинные часы… остановлены в час кончины… В десять минут пятого утра… 25 июля… 80-го года… А цветочки эти я собрала с пола, когда Володя ушел в последний путь. И вот так они больше шести лет висят. Розочки, которые были на полу…

Мы перебрались из большой комнаты в спальню, где рядом стояли две тахты.

Рязанов. Нина Максимовна, скажите, пожалуйста, а вот я вижу здесь, на тахте, тоже засохшие цветы.

Нина Максимовна. Ну, это то же самое.

Рязанов. Тоже с 28 июля 80-го года? Со дня похорон?

Нина Максимовна. Да, отсюда… его последнее место на этом свете. Здесь никто не живет, никто не спит.

Рязанов. И с тех пор никто здесь не спал ни разу?

Нина Максимовна. Нет.

Я увидел на тумбочке около тахты матерчатые черные очки. Такие очки дают пассажирам трансконтинентальных авиарейсов, чтобы свет не бил в глаза, чтобы можно было уснуть независимо от времени дня.

Нина Максимовна. Володя обычно на рассвете ложился спать. И чтобы ему не мешал свет, он надевал эти очки.

Рязанов. А до рассвета он работал, писал?

Нина Максимовна. Ну, обычно так часов, наверное, до четырех утра.

Рязанов. Сколько же он спал в день?

Нина Максимовна. Я думаю, не больше четырех часов. Когда мне приходилось иногда оставаться здесь, дома у него, то, в общем, было очень неспокойно, потому что горел свет в кабинете, он ходил по коридору. Видно, подбирал рифму. И так почти до рассвета.

Рязанов. Потому он так много и успел, что себя не жалел.

Нина Максимовна. Да, себя не жалея и любил работать ночью.

Нина Максимовна, оператор и я перебрались в кабинет. Квадратная комната, метров около пятнадцати. Из окна виднелось церковное здание — не то костел, не то кирха.

Рязанов. А почему стол в кабинете стоит не у окна, как это принято, а стоит у стены противоположной?

Нина Максимовна. Ну, вначале, когда эту старинную мебель привезли, стол поставили, естественно, к окну. Но Володя… на него почему-то очень действовала эта вот разрушенная немецкая кирха. Во время войны она от воздушной волны пострадала. Неприятное впечатление это на Володю производило. Потом они с Мариной перенесли стол вот сюда, к этой стене, он стоял вот здесь.

Но тоже что-то Володе было не по себе. Он говорил: сзади много пространства, мне неуютно. И уже в третий раз переставили стол к этой стене. Володя работал ночью, и для него не имело значения, откуда падает свет. Он включал лампочку.

Рязанов. Это его рукописи? Можно я посмотрю?

На столе лежали листки черновиков, набросков, что-то было переписано набело. Какие-то стихи были напечатаны на машинке. Я взял в руки лист, исписанный рукой Владимира Семеновича.

Нина Максимовна. Я думаю, это черновик.

Я прочитал:

Пожары над страной все выше, жарче, веселей,

Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа,

Но вот Судьба и Время пересели на коней,

А там — в галоп, под пули в лоб,

И мир ударило в озноб

От этого галопа.

Я схватил исписанный разными почерками небольшой кусок бумаги.

Рязанов. А вот это что такое? Очевидно, не было под рукой бумаги. Это ведь просто рецепт. Здесь написано: «Верошпирон, одна таблетка, два раза…»

Нина Максимовна. А ЭТО успокоительное…

Рязанов. «Одна таблетка, два раза». Тут же и стихи. Да, видно, под рукой не было другой бумаги.

Я сам, шальной и кочевой,

А побожился:

Вернусь, мол, ждите, ничего,

Что я зажился.

Так снова предлагаю вам,

Пока не поздно.

Хотите ли ко всем чертям,

Где кровь венозна…

А на обороте что? Тоже перечень лекарств и стихи.

Я прожил целый день в миру

Потустороннем

И браво крикнул поутру:

«Кого схороним?..»

То, что человек писал на рецепте, конечно, производит определенное впечатление. Грустное.

Нина Максимовна. Но зато я вам могу показать, чтобы у нас изменилось настроение, Володины шутки. Мы с Володей часто переписывались просто записками, я же всегда жила отдельно… В этой коробочке были духи для меня на день рождения. Когда я приехала из отпуска, я нашла эти духи на моем столике и вот такую записочку:

Поздравить мы тебя решили,

Пусть с опозданием большим —

У нас с детьми заботы были:

Живи сто лет на радость им!

Рязанов. «Это — ты»… Это же безобразие: почему он вас такой толстой нарисовал?! «…а это я. Это вся наша семья. Высоцкий».

Нина Максимовна. Помню такой эпизод… Когда он был студентом, у него не было там тридцати пар брюк, а были одни, чехословацкие, которые очень трудно стирались и гладились. Он меня просил: «Мамочка, погладь брюки». Ну а для меня это было просто испытание — с ними возиться. Конечно, я гладила, безусловно. И, придя с работы, находила на столе записку:

Ты вынесла адовы муки,

Шептала проклятья судьбе…

За то, что погладила брюки,

Большое спасибо тебе.

Потом тут сохранились такие открыточки: «Мамуля, если ты думаешь, что твой сын настолько невнимателен, что забыл, то ты ошибаешься… Сын твой тебя любит как очень хорошую, настоящую мать, поздравляет тебя с днем твоего …летия».

Рязанов. Очень тактично с его стороны скрыть ваш возраст. Причем от вас же.

Нина Максимовна. Ну, тут вот его записочки.

Я это хранила много лет…

Осталась не осмотренной и не снятой на видеопленку только кухня. Я вопросительно взглянул на Нину Максимовну. Она поняла, что все равно от нас не отделаешься, и мы вошли в кухню. Русский современный человек знает, какое важное место в жизни занимает это помещение, и у Высоцкого кухня тоже оказалась одним из главных центров дома.

Нина Максимовна. Может быть, не совсем этично показывать кухню, но она имеет большое значение в Володиной жизни. Потому что здесь собирались Володины друзья, здесь велись беседы, в основном за чаем и до утра. Особенно тогда, когда Володя приезжал откуда-то. Рассказывал о поездке. Здесь им было уютно, я однажды вошла, сидели здесь человек восемь, и Володя мне говорит: «Вот, мамочка, смотри — мои друзья. Все сидят, все едят, и я счастлив!» Больше всего он любил друзей, и слова «друзья», «друг» произносил с каким-то благоговением. Очень ценил дружбу и был счастлив, когда у него народ…

Если где-то в глухой, неспокойной ночи

Ты споткнулся и ходишь по краю —

Не таись, не молчи, до меня докричи!

Я твой голос услышу, узнаю!

Если с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи —

Потерпи: я спешу — и усталости ноги не чуют!

Мы вернемся туда, где и воздух и травы врачуют, —

Только ты не умри, только кровь удержи!..

Если конь под тобой, ты домчи, доскачи —

Конь дорогу отыщет буланый

В те края, где всегда бьют живые ключи, —

И они исцелят твои раны!

Где же ты: взаперти или в долгом пути?

На каких ты сейчас перепутиях и перекрестках?

Может быть, ты устал, приуныл, заблудился в трех соснах—

И не можешь обратно дорогу найти?..

Здесь такой чистоты из-под снега ручьи —

Не найдешь, не придумаешь краше

Здесь цветы, и кусты, и деревья — ничьи.

Стоит нам захотеть — будут наши!

Если трудно идешь — по колени в грязи

Да по острым камням, босиком по воде по студеной, —

Пропыленный, обветренный, дымный, огнем опаленный—

Хоть какой, — доберись, добреди, доползи!..

Закончилась наша экскурсия по квартире. Мы расположились в большой комнате. Перед Ниной Максимовной груда фотографий, простых, любительских, часто очень неважного качества, запечатлевших Володю маленьким, подростком, юношей.

Рязанов. Нина Максимовна, мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, какой Володя был в детстве. Что это был за человечек, доставалось ли вам от него, хлопотно ли приходилось?

Нина Максимовна. Вы знаете, он очень рано как-то сделался Человеком, понимаете? Не было у него разных причуд, вот как многие дети там: бросаются на пол, кричат, что-то требуют. Этого не было.

Рязанов. Может, оттого, что жили хуже тогда?

Нина Максимовна. Не знаю, во всяком случае, он сам забавлялся, играл, у него не было такого количества игрушек, как теперь родители закупают во всех «Детских мирах». Была у него лошадка, которую он очень любил, прекрасная, теперь таких лошадей и представить трудно. Вот он ее кормил, чистил. Был у него гараж, машинки две-три стояли… Он очень хорошо умел играть.

Рязанов. Хлопот особых не доставлял?

Нина Максимовна. Особых нет… Он меня не мучил… Такой был с раннего детства…

Рязанов. Его можно было одного оставить, уйти надолго?

Нина Максимовна. Нет, оставлять я его, конечно, никогда не решалась, у меня была прекрасная соседка, Гися Моисеевна, которую он воспел в своей песне «Баллада о детстве». Она его очень любила. Дом наш был очень старый, плохо отапливался.

Рязанов. На Первой Мещанской, в конце? Он там родился?

Нина Максимовна. Да, он там родился. И поскольку я была одна, мне некому было помогать, бабушек не было, я часто его просто подбрасывала Гисе Моисеевне, буквально с первых дней. У меня было холодно, у них было теплее в квартире, и он там прекрасно себя чувствовал.

Дом наш — это бывшая гостиница «Наталис» около Рижского вокзала. Действительно, со временем все это старело, портилось, протекало, и у Володи, видимо, в памяти все это осталось… некоторые такие моменты были, которые нельзя было не запомнить.

Рязанов. Как, например, Евдокима Кириллыча?

Нина Максимовна. Это тоже был настоящий, ну, в смысле реальный, сосед. Очень его семья любила Володю, они тоже брали его, играли с ним. Огромный коридор у нас был, восемнадцать комнат в нашем коридоре. И всех Володя называл по имени-отчеству. Вера Яковлевна, Евдоким Кириллович…

Рязанов. А у Евдокима Кирилловича действительно было как в песне: «Мои, без вести павшие»?..

Нина Максимовна. У Евдокима Кирилловича было двое сыновей, и вот от одного с войны не было долго известий… И это все откладывалось у Володи в сознании. Были отдельные люди в нашем доме, с которыми трудно ладить. Но в основном были удивительно дружеские, теплые отношения между соседями. Коридор был большой, там у нас плиты стояли, тогда только что газовые плиты появились.

И мы часто в закуточке, в отсеке, делали спектакли с детьми. Володя обычно читал стихи. Причем читал он очень выразительно. К трем годам Володя уже прекрасно говорил и читал длинные стихи.

Час зачатья я помню неточно, —

Значит, память моя — однобока, —

Но зачат я был ночью, порочно

И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе, —

 Девять месяцев — это не лет!

Первый срок отбывал я в утробе, —

Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам, святители,

Что плюнули да дунули,

Что вдруг мои родители

Зачать меня задумали —

В те времена укромные,

Теперь — почти былинные,

Когда срока огромные

Брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия,

А многих — даже ранее, —

А вот живет же братия —

Моя честна компания!

Ходу, думушки резвые! Ходу!

Слова, строченьки милые, слова!

В первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил, —

Отыгрался бы на подлеце!

Но родился и жил я, и выжил, —

Дом на Первой Мещанской — в конце.

Там за стеной, за стеночкою,

За перегородочкой

Соседушка с соседочкою

Баловались водочкой.

Все жили вровень, скромно так, —

Система коридорная,

На тридцать восемь комнаток

Всего одна уборная.

Здесь на зуб зуб не попадал,

Не грела телогреечка,

Здесь я доподлинно узнал,

Почем она, копеечка.

…Не боялась сирены соседка,

И привыкла к ней мать понемногу.

И плевал я — здоровый трехлетка —

На воздушную эту тревогу!

Да не все то, что сверху, — от Бога.

И народ «зажигалки» тушил,

И как малая фронту подмога —

Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три луча,

Сквозь дыры крыш просеяно,

На Евдоким Кирилыча

И Гисю Моисеевну.

Она ему: «Как сыновья?» —

«Да без вести пропавшие!

Эх, Гиська, мы одна семья,

Вы — тоже пострадавшие!

Вы — тоже пострадавшие,

А значит, обрусевшие,

Мои — без вести павшие,

Твои — безвинно севшие!»

…Я ушел от пеленок и сосок,

Поживал — не забыт, не заброшен.

Но дразнили меня: «Недоносок!»

Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я:

Пленных гонят — чего ж мы дрожим!

Возвращались отцы наши, братья

По домам — по своим да чужим.

У тети Зины кофточка

С драконами да змеями, —

То у Попова Вовчика

Отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония,

Трофейная Германия,

Пришла страна Лимония,

Сплошная Чемодания.

Взял у отца на станции

Погоны, словно цацки, я.

А из эвакуации

Толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались.

Похмелились — потом протрезвели.

И отплакали те, кто дождались,

Недождавшиеся — отревели.

Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,

Мы спросили — зачем? — он в ответ:

«Коридоры кончаются стенкой,

А тоннели — выводят на свет!»

Пророчество папашино

Не слушал Витька с корешом.

Из коридора нашего

В тюремный коридор ушел.

Да он всегда был спорщиком.

Припрут к стене — откажется.

Прошел он коридорчиком

И кончил «стенкой», кажется.

Но у отцов свои умы,

А что до нас касательно —

На жизнь засматривались мы

Уже самостоятельно.

Все, от нас до почти годовалых,

«Толковищу» вели до кровянки.

А в подвалах и полуподвалах

Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле —

В «ремеслухе»— живи да тужи.

Ни дерзнуть, ни рискнуть — но рискнули —

Из напильников делать ножи.

Они воткнутся в легкие,

От никотина черные,

По рукоятки легкие

Трехцветные наборные…

Вели дела обменные

Сопливые острожники —

На стройке немцы пленные

На хлеб меняли ножики.

Сперва играли в «фантики»,

В «пристенок» с крохоборами.

И вот ушли романтики

Из подворотен ворами.

…Спекулянтка была номер перший —

Ни соседей, ни Бога не труся,

Жизнь закончила миллионершей

Пересветова тетя Маруся.

У Маруси за стенкой говели,

И она там втихую пила.

А упала она — возле двери:

Некрасиво так, зло умерла.

Нажива — как наркотика —

Не выдержала этого

Богатенькая тетенька

Маруся Пересветова.

Но было все обыденно:

Заглянет кто — расстроится.

Особенно обидело

Богатство — метростроевца.

Он дом сломал, а нам сказал:

«У вас носы не вытерты,

А я, за что я воевал?!»

И… разные эпитеты.

Было время — и были подвалы,

Было дело — и цены снижали.

И текли куда надо каналы,

И в конце куда надо впадали.

Дети бывших старшин да майоров

До ледовых широт поднялись,

Потому что из тех коридоров

Им казалось сподручнее — вниз.

Нина Максимовна. А потом он уехал с отцом в 47-м году в Германию. Положение было таково: или он должен жить в нормальных условиях, или он должен вот так вот, оставаться с соседями, ведь я работала. Поэтому мы решили, что…

Рязанов. Это было мирное решение?

Нина Максимовна. Да, я совершенно не сомневалась в том, что ему будет хорошо, и действительно, когда они уехали, приходили письма от него, он писал мне часто, у меня сохранились эти письма. В общем, на него, безусловно, по-доброму влияла супруга Семена Владимировича, Евгения Степановна. Она искренно к нему относилась и любила его. И до последнего он называл ее «тетя Женечка» и с большим уважением относился к ней…

Наша съемочная группа покинула на время квартиру на Малой Грузинской улице. Мы попрощались с Ниной Максимовной, но с условием, что еще вернемся. Вместе с телекамерой и осветительными приборами мы перебрались в маленькую двухкомнатную квартиру невдалеке от Кировских Ворот, где живут Семен Владимирович и Евгения Степановна Высоцкие. Мы довольно долго ждали этой съемки, так как Евгения Степановна болела и находилась в больнице.

Рязанов. Вот вы забрали Володю в Германию, это была договоренность с Ниной Максимовной, такая добровольная, полюбовная, сердечная?

Семен Владимирович. У Нины Максимовны была другая семья. Мы решили, что Володе у меня будет жить лучше, и поэтому полюбовно договорились.

Рязанов. Евгения Степановна, скажите, а как вы приняли Володю?

Евгения Степановна. Я… да… он… когда его привели, он был такой очаровательный мальчик, толстенький такой, краснощекий.

Рязанов. Толстенький?

Евгения Степановна. Да, такой упитанный мальчик был, краснощекий, такой быстрый, юркий… Он так повел себя, что я сразу почувствовала: это — мое. Понимаете, его привели за два часа до отхода поезда. Нина Максимовна привела на квартиру в Большом Каретном. И мы сели в поезд, поехали… Наш ребенок, и все.

Рязанов. А вы подумали, что вдруг он скажет: хочу к маме, где мама?

Евгения Степановна. Думала, и мне было страшно. Конечно, думала. И к счастью, этого не произошло.

Семен Владимирович. Он очень быстро привык к Евгении Степановне, и, видимо, ее ласка, ее доброе · отношение к нему сыграли главную роль, и он ей ответил тем же.

Евгения Степановна. Володя был, конечно, понимающий какой-то мальчик. Он был очень живой, очень шаловливый, иногда непослушный. Но он был понимающий мальчик, мне казалось, он понимал, что вот так нужно.

Я взял в руки фотографию, где Володя — лет ему около девяти — одет в военный китель, галифе и сапоги.

Евгения Степановна. Эта фотография в Германии сделана. Когда мы Володю привезли, он обязательно хотел иметь такой же костюм, как у папы. «Сделай вше, пожалуйста, костюм, как у папы, я буду военный». Ну, хорошо, сделали ему костюм в Военторге.

Рязанов. Что, просто — купили ему костюмчик?

Евгения Степановна. Нет, на заказ шили, в ателье. Где можно было купить? Брюки сшили две пары — и навыпуск, и галифе, ему нужно было обязательно навыпуск и галифе, как у папы. А с сапогами у нас немножечко получилась неурядица, потому что в Военторге колодки такой маленькой не было, мне пришлось поехать в Берлин и заказать у немцев. И когда уже был костюм готов, я сапоги привезла и говорю: «Надевай сапоги». — «Нет, я хочу посмотреть еще, как носик, такой, как у папы на сапогах, или нет». Вынес сапог, поставил: а, все нормально. Любил в этом костюме ходить. Очень. Он только в школу ходил в другой одежде. А так обожал костюм этот. «Я буду все равно военный!»

Рязанов. Скажите, пожалуйста, Семен Владимирович, военная тематика в Володиных песнях… у него очень много песен о войне… Вероятно, это в какой-то степени шло оттого, что он рос в семье военного?

Семен Владимирович. Володя, живя с нами в Германии, общался с солдатами, с офицерами гарнизона, часто слушал их рассказы о боевых буднях, фронтовых днях.

Рязанов. А вы кончили войну в каком чине?

Семен Владимирович. Майором я кончил войну.

Рязанов. А род войск?

Семен Владимирович. Связь. Связист. Много и я ему рассказывал о различных событиях времен Великой Отечественной войны. Володя был очень любознательный. Он встречался с моими друзьями-однополчанами.

До последних дней… Фронтовая обстановка, с которой его знакомили мои друзья, бесспорно, оставила отпечаток в его творчестве. Но так разбираться, как он разбирался в военных вопросах, так же, как и в других вопросах, о которых он пел в своих песнях и писал в стихотворениях, я думаю, может только человек, который имеет талант. Я отношу это прежде всего за счет таланта.

Рязанов. Вот пребывание в Германии… Какой оно оставило след в его душе? Были ли какие-то там конфликты или истории?

Евгения Степановна. Была история, очень нехорошая. Мы жили в особняке вместе с немкой. Три комнаты у нас было, одна комната ее. И она нас в какой-то степени обслуживала. Семену Владимировичу она говорила, что муж ее где-то в армии, скоро должен прийти. Буквально прошло две недели, как мы привезли Володю. А у него была привычка, если куда-нибудь зовет, за руку схватит:

«Пойдем, пойдем». Пришел ко мне на кухню: «Идем, идем, я тебе что покажу». — «Что такое, Вовочка, что?» — «Мы живем у фашиста». Я говорю: «Что ты?!» И он показал мне фотографию над письменным столом, у хозяина дома свастика замазана на мундире. Это был кошмар. Я сразу звоню Семену Владимировичу, говорю: «Будь готов, ребенок тебе задаст этот вопрос, что ему ответишь?» И действительно, как только отец вошел в дом: «Папочка, идем, я тебе покажу… что я тебе покажу!» И Володя стал относиться очень плохо к фрау Анне.

Рязанов. К хозяйке, да?

Евгения Степановна. Да. Я не буду кушать, что она готовит, я не буду то, я не буду другое. Ну, Семену Владимировичу пришлось доложить, и мы съехали из этого дома, переехали по той же улице в другой дом. И вот очередной раз, когда он получил пятерку, мы идем с ним кушать мороженое, идем, а навстречу идет эта фрау Анна со своим супругом. Звали его Вилли. Володя за руку меня держит, он до четырнадцати лет ходил — за руку держался. И вдруг он срывается, бежит к этому Вилли и прямо вот так: «Вилли, ты — фашист!» Я подбегаю к нему, а фрау Анна: «Володя, Володечка». Я его забрала, говорю: «Володя, что ты, что ты говоришь? Нельзя так, некрасиво». — «Да, он убивал детей, он мог папочку убить, он мог тебя убить. Он всех детей убивал, он фашист». Я его еле-еле утянула.

Рязанов. Что любопытного или занятного было еще в эти годы в Германии?

Евгения Степановна. Когда мы жили в Германии, все-таки ему было еще девять, десять, одиннадцать лет, и он любил очень играть в войну. Однажды они, значит, с товарищем своим — по-моему, это был Вова Чиркин, — пошли в лес просто. И где-то набрели на патроны, которые-стали разбивать камнями, и патроны взорвались, конечно. И Володя прибежал без бровей, без ресниц, коленки все обожжены, сам весь черный. «Володя, в чем дело? Что это было?» А он: «Фашисты там были в лесу. Фрицы оставили бомбы, а мы их взрывали». Я говорю: «Володя, какие фашисты? Что ты придумываешь!». — «Нет, нет, мы их видели!..» Второе, что я могу рассказать. Он страстно любил ездить на велосипеде. Что он только не вытворял! И стойки делал на велосипеде, и садился наоборот, сзади держал руль, вот так, что ли. То есть был парень такой боевой. Он ничего не боялся, ничего. Он переплывал реку, где еще оставались снаряды и мины. Плавал он прекрасно, как рыба.

Рязанов. Скажите, а этот велосипед вы ему купили в Германии?

Евгения Степановна. Это интересная штука. Велосипед мы ему в Германии купили как подарок. И ровно через полтора месяца я что-то вижу — нет велосипеда.

Я говорю: «Володечка, а где велосипед?» — «Нету».

Семен Владимирович. Сначала он мне говорил: «Не знаю». Потом сказал: «Я его забыл на стадионе».

А потом выяснилось, что он этот велосипед подарил немецкому мальчику. «У него папу фашисты убили!»

Евгения Степановна. Я хотела научить Володю музыке. По объявлению пошли покупать пианино к немке одной.

Рязанов. Значит, первые музыкальные уроки он получил от вас?

Евгения Степановна. Да, в Германии, я с ним занималась. Потом там была русская эмигрантка, уже в возрасте. Она занималась с ним. Он, правда, на одном концерте говорил, что родители его заставляли из-под палки заниматься. Нет, не из-под палки, но и не сказала бы я, что очень уж с большой охотой. Но все-таки все три года в Германии Володя занимался музыкой. Он нотную азбуку прекрасно знал. Приехали мы сюда, я хотела, чтобы он продолжал заниматься. Он отказался, нет, ни в какую. Потом, когда уже был взрослый, говорил: «Да, нужно было меня бить, чтобы я музыке учился, почему я бросил? Нужно было меня бить, чтобы я занимался». Преподавательница эта сказала, что у него абсолютный слух. Но Володя был очень неусидчивый, непоседливый. Через две-три минуты уже начинал крутиться…

ШТРАФНЫЕ БАТАЛЬОНЫ

Всего лишь час дают на артобстрел,

Всего лишь час пехоте передышки.

Всего лишь час до самых главных дел,

Кому — до ордена, ну а кому — до «вышки».

За этот час не пишем ни строки.

Молись богам войны — артиллеристам!

Ведь мы ж не просто так, мы — штрафники,

Нам не писать: «…считайте коммунистом».

Перед атакой — водку? Вот мура!

Свое отпили мы еще в гражданку.

Поэтому мы не кричим «Ура!»,

Со смертью мы играемся в молчанку.

У штрафников — один закон, один конец:

Коли-руби фашистского бродягу!

И если не поймаешь в грудь свинец,

Медаль на грудь поймаешь «За отвагу».

Ты бей штыком, а лучше, бей рукой —

Оно надежней, да оно и тише.

И ежели останешься живой,

Гуляй, рванина, от рубля и выше!

Считает враг, морально мы слабы:

За ним и лес, и города сожжены.

Вы лучше лес рубите на гробы,

В прорыв идут штрафные батальоны!

Вот шесть ноль-ноль, и вот сейчас — обстрел.

Ну, бог войны, давай без передышки!

Всего лишь час до самых главных дел,

Кому — до ордена, а большинству — до «вышки»…

…Мы вместе с Семеном Владимировичем и Евгенией Степановной пришли к дому по бывшему Большому Каретному переулку, номер 15.

Вот он, дом, в котором жила семья Высоцких в послевоенные годы.

Семен Владимирович. Сюда же, на Большой Каретный, мы вернулись в 49-м году. Володя пошел в новую школу. В пятый класс, потому что в Германии он учился со второго по четвертый. И с пятого класса Володя учился в этой 196-й школе, которая находится в этом же переулке, в ста метрах отсюда.

Рязанов. А что это за черный пистолет, о котором Володя поет в песне «На Большом Каретном»? Про этот черный пистолет я слышал разные интересные варианты…

Семен Владимирович. Неправильно думают, что Володя был бандитом.

Евгения Степановна. Он как ребенок, он же всегда хотел быть военным, «пух-пух» — стрелял из этого пистолета. Ну, этот пистолет Семена Владимировича, трофейный, отец внутренности все удалил. А так как Володя любил играть с пистолетом, то залил его Семен Владимирович свинцом. И Володя все время этим пистолетом играл, до той поры, пока он какого-то мальчика — внизу здесь жил мальчик — нечаянно ударил. Я, значит, увидела в окно и забрала пистолет.

Рязанов. Ну, может быть, и не нечаянно, может быть, и стоило ударить, мы же не знаем, что там между ними было.

Евгения Степановна. Может быть, конечно.

Но все-таки я забрала у него пистолет этот, разобрала на части и выбросила.

БОЛЬШОЙ КАРЕТНЫЙ

Посвящено Леве Кочаряну

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном.

Где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном.

Где твой черный пистолет?

На Большом Каретном.

Где тебя сегодня нет?

На Большом Каретном.

Помнишь ли, товарищ, этот дом?

Нет, не забываешь ты о нем!

Я скажу, что тот полжизни потерял,

Кто в Большом Каретном не бывал.

Еще бы, ведь

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном.

Где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном.

Где твой черный пистолет?

На Большом Каретном.

Где тебя сегодня нет?

На Большом Каретном.

Переименован он теперь,

Стало все по-новой там,

верь не верь!

И все же, где б ты ни был,

где ты ни бредешь, —

Нет-нет, да по Каретному пройдешь.

Еще бы, ведь

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном.

Где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном.

Где твой черный пистолет?

На Большом Каретном.

Где тебя сегодня нет?

На Большом Каретном!

Мы вошли в подъезд, за нами последовали оператор, осветители, режиссер, редактор, звукооператор.

Рязанов. А где ваша квартира?

Евгения Степановна. Вот квартира № 4, где мы жили. Здесь сейчас живут совсем другие жильцы, из прежних жильцов никого не осталось. Так что теперь я не знаю даже, кто тут.

Рязанов. Ну а что, может быть, попробовать позвонить? Неизвестно, что нас ждет. Но давайте попробуем.

Мы действительно ничего не готовили, действительно не знали, есть кто-нибудь дома или нет.

Так что съемка получилась по-настоящему документальная, неорганизованная. Я позвонил.

Рязанов. Идите сюда, Евгения Степановна, Семен Владимирович, тут глазок вставлен, могут посмотреть и не пустить.

Раздался голос из-за двери: «Кто там?»

Я попросил, чтоб открыли. Дверь отперла женщина в халате, которая, видно, оторвалась от каких-то своих домашних дел. Она стала щуриться и требовать, чтобы погасили свет.

ЖЕНЩИНА. Уберите свет.

Рязанов. Здравствуйте. Как ваше имя, отчество?

Женщина. Татьяна Александровна. Я вас не пущу, грязи натаскаете.

Рязанов. Не пустите? Скажите, пожалуйста, а вы знаете, что в этой квартире жил Высоцкий?

Татьяна Александровна. Знаем. Ну мы устали от этого.

Рязанов. Приходят очень часто?

Татьяна Александровна. Приходят каждую неделю. В неделю два раза.

Рязанов. Посторонние какие-то люди?

Татьяна Александровна. Откуда я знаю! Приходят журналисты, приходят какие-то студенты, даже цветы приносят.

Рязанов. Ну это же замечательно. Или вы от этого устаете? А вы живете в его комнатах или нет?

Татьяна Александровна. Да, живем. Одного вас могу пропустить, а всех вас — грязи много нанесете.

Рязанов. Нет, всех не надо. Но это Евгения Степановна.

Евгения Степановна. Вы не узнали меня?

Татьяна Александровна. Нет, я же ничего не вижу, уберите прожекторы.

Хозяйка квартиры наконец узнала Евгению Степановну.

Татьяна Александровна. Евгения Степановна, здравствуйте! Проходите. А вот я вам сейчас расскажу, такой был случай. В шесть часов утра звонок, в воскресенье.

Я встала, спрашиваю: «Кто там?» — Смотрю, стоит майор: «Откройте, я хочу выпить у Высоцкого. В комнате Высоцкого». Я говорю: «А вы посмотрите, сколько времени? Все же спят». — «Откройте!» — кричит. И скандал, ногой в дверь.

Я говорю: «Я сейчас милицию вызову». — «Не вызовете!»

Рязанов. Подвыпивший майор был, что ли?

Татьяна Александровна. Да, потом пришел шофер, вытащил его отсюда, ну бутылку «Шампанского» и цветы он положил здесь, около двери. Вот такие бывают случаи…

(После того как передача прошла в эфире, у меня дома раздался звонок. С претензиями позвонил муж Татьяны Александровны Николай Петрович Докучаев. «Она же вас пустила в комнаты! — сказал он. — А у всех телезрителей сложилось впечатление, что моя жена вас не впустила. Нам соседи говорят: что же вы таких людей не впустили!

И даже звонили из разных городов знакомые. И посторонние люди приходят и укоряют. Вы сделайте опровержение».

Уважаемый Николай Петрович! Я делаю опровержение. Действительно, Татьяна Александровна пустила в комнаты и меня, и оператора, и осветителей. Но в тепле объектив телекамеры сразу «запотел», и нам ничего снять не удалось. Получился бы брак. Поэтому эпизод отрезан, и у зрителей сложилось неправильное впечатление. Просим у вас прощения.)

…И вот мы уже во дворе дома № 15 по Большому Каретному переулку. Евгения Степановна показала окно большой комнаты (14 квадратных метров) и окно Володиной комнаты, проходной (9 квадратных метров).

Рязанов. Это была общая квартира или отдельная? Евгения Степановна. Общая квартира, коммунальная.

Рязанов. А сколько еще жильцов было в этой квартире?

Евгения Степановна. Еще одну комнату занимала одинокая женщина, и вторая семья еще была.

Рязанов. Жили дружно?

Евгения Степановна. Очень Дружно, Даже НИКТО не думал, что это коммунальная квартира. Из детей только Володя один был. Детей больше ни у кого не было.

Рязанов. Что-нибудь устраивал Володя во дворе, какие-нибудь проделки, какие-нибудь штучки хулиганского типа?

Евгения Степановна. Не было у него хулиганского типа шалостей, нет.

Рязанов. А это не то, что вы его сейчас, так сказать, задним числом обеляете?

Евгения Степановна. Нет, нет, нет. Он играл здесь, прыгал, скакал, в то время когда ему запрещено было. Я ему в окно кричала: «Володечка, запрещено, тебе нельзя прыгать, нельзя скакать».

Рязанов. А почему — нельзя?

Евгения Степановна. А у него больное сердце было. Еще в детстве, в школе мне предъявили претензии, что он не занимается физкультурой, а потом врач послушал его и сказал, что у него больное сердце. И дали ему справку, освободили от физкультуры. Но он настолько был живой мальчик. Меня учитель по физкультуре вызывает и говорит: «Что такое, вы принесли справку, что он освобожден от физкультуры, а он на переменах на голове ходит!»

Рязанов. Евгения Степановна, а вы обратили внимание, когда он начал писать стихи, когда это случилось, когда были первые опыты?

Евгения Степановна. Вы знаете, нет. Я знаю, что он самые длинные стихи учил пять минут, десять минут, у него феноменальная была память на стихи.

Рязанов. Скажите, а как он вас называл — Евгения Степановна?

Евгения Степановна. В Германии он меня называл в присутствии всех или мамой, или мутти. Получит пятерку в школе, бежит и кричит, и знает, иго я высунусь в окно из особняка, и кричит: «Мутти!» — и «пять» показывает.

Рязанов. «Мутти» — это переиначенное немецкое слово «муттер»?

Евгения Степановна. А при товарищах он всегда говорил: «Я пойду спрошу маму». А так шал «тетя Женя».

Рязанов. Семен Владимирович, было время, когда Володю и в прессе ругали, бывали злобные статьи. Как вы к этому относились, переживали?

Семен Владимирович. Я всегда относился к этому делу здраво. И были случаи, когда мне говорили о том, что он поет «с чужого голоса». У нас такие люди ведь были.

Рязанов. Почему были? Их и сейчас немало.

Семен Владимирович. Кто-то не понимает того, что он говорил правду в своих стихах и песнях. Володя очень переживал, зная об этих статьях. Правда, их не так много было. И я переживал, бесспорно. Но вместе с тем я был уверен, что првдет время, когда Володя свое место займет.

Рязанов. А что чувствовали вы тогда, Евгения Степановна, когда узнавали про его неприятности?

Евгения Степановна. Он никогда нам даже виду не показывал.

Семен Владимирович. Мы, конечно, переживали очень за него.

Евгения Степановна. Он не хотел волновать нас.

Семен Владимирович. Он говорил: «Все в порядке, папочка». Это сейчас мы уже знаем, сколько не утвердили его в фильмах и не печатали. А тогда, когда спрашивали, — «Работаю, все нормально, все хорошо, все, все».

Евгения Степановна. «Тетя Женечка, все, все нормально, все нормально».

Семен Владимирович. «Ничего, папочка, не волнуйся, все нормально, все хорошо».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.