ДЕТСТВО И УЧЕБА
ДЕТСТВО И УЧЕБА
Первый «чужой» язык, которым овладел генеральский сынок, был татарский.
Оренбург. Неподалеку от генеральского дома — круглая торговая площадь. На ней — бойкая торговля всякой всячиной: арбузами (20 копеек воз), кукурузой, заморскими товарами. Аксель (Ксюша, как его зовут в семье) с нянькой тут же, повторяет и как бы пробует на язык татарские названия верблюда, арбуза, всего, что ему доведется услышать. А вечером, когда дома у рояля соберется вся семья, он под хохот сестер демонстрирует свои знания разговорного татарского. И нянька, и горничная, и папин денщик со знакомыми ему солдатами — все татары, и Ксюша свободно лопочет с ними на местном наречии.
Вторым языком был финский. Уже говорилось, что после смерти отца и переезда Елизаветы Камилловны в Выборг Акселя определили для овладения немецким языком в «немецкую группу», и сестры по очереди должны были туда его провожать. Делали они это небрежно, часто оставляя брата без присмотра на улочках городка. Население Выборга в большинстве своем было финским, и Аксель, хочешь не хочешь, начал болтать по-фински.
На грани веков, XIX и XX, когда Елизавета Камилловна переехала к старикам Бертольди, Аксель подружился с дедом, Антонио Камилло Бертольди. Сначала их общению мешало то, что они изъяснялись на разных языках. Старик из рук вон плохо говорил по-русски, хотя и прожил в России много лет. Не знал он и шведского, хотя женой его была шведка. О финском — только слышал. Он знал немецкий, так как был уроженцем Дрездена, и итальянский. Мальчик же знал русский, шведский, которому учил его отец, немного татарский и финский. Совсем не знал итальянского, хотя мать его была итальянкой. В общем, никакого совпадения. Но знание Акселем нескольких десятков немецких слов оказалось достаточным для скрепления их союза.
Дед с внуком сколько хотели купались, удили рыбу, ходили на веслах — дед молодцевато греб и обучал гребным приемам внука. Любили бродить по пристани. Там пришвартовывались шлюпки с военных кораблей. Моряки уже знали эту пару и радушно приветствовали их.
Старика и мальчика объединила любовь к рисованию и музыке. Дед стал учить Акселя игре на скрипке. Аксель делал быстрые успехи, и дед подумывал о музыкальной карьере внука.
Дед познакомил его со своим давним другом, адмиралом бароном Мирбахом. Адмирал так увлек Акселя рассказами о походах и морских сражениях, в которых ему довелось участвовать, что мальчик уже тогда решил стать моряком.
В книге И. Л. Радунской, в том месте, где говорится о встречах юного Акселя Берга с адмиралом Мирбахом, фамилия последнего приведена без инициалов. К счастью, в Общем морском списке (СПб., 1898. Ч. X. С. 700) оказалась фамилия только одного адмирала, и к тому же барона, Романа Андреевича Мирбаха. В 1850–1859 годах он состоял преподавателем в Морском корпусе: «преподавал в корпусе математические науки гардемаринам и кадетам». Плавал с гардемаринами на учебных судах. В 1864 году «произведен в капитаны 2-го ранга. На фрегате „Светлана“ с его высочеством Николаем Константиновичем плавал в водах Германии и Швеции. Пожалован прусским орденом Красного орла и альтенбургским и саксен-эрнестинским орденом командорского Креста». В 1879 году был «произведен в контр-адмиралы, с оставлением в должности и в свите его величества». В 1887 году «произведен в вице-адмиралы, с зачислением по флоту». Он мог бы стать прототипом некрасовского капитана Врунгеля: тот тоже значился преподавателем мореходного училища. Только вот «о морских сражениях», в которых Мирбах, согласно мнению И. Л. Радунской, участвовал, Общий морской список не упоминает ничего.
Александровский кадетский корпус
После неуспешного года обучения в немецкой школе, пользовавшейся хорошей репутацией — приходской школе при лютеранской церкви Петра и Павла, основанной еще при Петре I («Петришуле»), — где Аксель обучался со своим двоюродным братом Рейнгольдом (об этом уже говорилось) и остался на второй год, все лето в семье шли споры: что делать с Акселем осенью?
Для закрытого учебного заведения, на котором настаивал дед, не хватало средств. За казенный счет сын покойного генерала мог обучаться только в кадетском корпусе. И матери предстояло выбрать наиболее либеральный и дающий хорошую общеобразовательную подготовку кадетский корпус. Она остановилась на Александровском кадетском корпусе. Он размещался на Итальянской улице. Туда и повела Елизавета Камилловна сына осенью 1904 года.
После ухода родных и близких воспитатель, назвавший себя Петром Петровичем Братке, построил мальчишек — всех в одинаковой форме с блестящими пуговицами — в шеренгу и обратился к ним с речью, в которой рассказал о их будущей жизни в интернате, о правилах поведения, о том, что мальчишкам разрешается, а чего делать нельзя.
Акселю стало так страшно от этой предстоящей жизни: всегда — по команде, всегда — на виду, всегда — на людях, что он воспользовался первым же удобным случаем и выпрыгнул в окно. Но побег не удался, его вернули.
И жизнь пошла по заведенному распорядку: кадеты вставали в семь утра, шли на утреннюю зарядку. Потом строем — на молитву, хором читали «Отче наш», одновременно брались за ложки в столовой.
Постепенно он привык. Жизнь в корпусе стала казаться не столь уж страшной. Появились первые знакомые. В корпусе царили чистота и дисциплина, муштры и жестокости (нынешних «неуставных отношений») не было и в помине. Соученики Акселя — в большинстве своем дети военных, из интеллигентных семей; понятие о чести и порядочности они усвоили с детства. Абсолютно никаких краж, никакого вранья.
Штабс-капитан Петр Петрович Братке оказался прекрасным педагогом. Он понимал психологию воспитанников и тепло относился к ним. Он проводил с кадетами полный день, стремился сблизить их и развить способности каждого.
В Александровском кадетском корпусе имелись производственные мастерские, спортивный зал, музыкальные комнаты. Аксель продолжил свои занятия на скрипке под руководством музыканта из оркестра Мариинского театра. Тот несколько раз в неделю приходил в интернат и занимался с желающими, разучивал с ними Баха и Генделя, Чайковского и Моцарта. Скоро Аксель занял место второй скрипки в кадетском оркестре под управлением Франца Францевича Шоллара.
Но случались и конфликты. Один из них — с преподавателем немецкого языка фон Бурси. Тот страшно важничал, потому что преподавал не только в Александровском кадетском корпусе, но и в аристократическом Пажеском. Его коньком была зубрежка стихов — он заставлял заучивать длиннейшие стихи Гёте и Шиллера, считая, что именно так воспитанникам можно привить любовь к немецкой поэзии. Берг же еще мальчишкой считал, что зубрежка — не метод усвоения предмета. «Он три раза выгонял меня из класса, а потом вызывал мать, я же продолжал высказывать ему в глаза свое неудовольствие». «Мужество искать и говорить правду, мужество быть самим собой — вот высшая степень человеческого достоинства», — запишет Аксель в свою тетрадь рядом с шаржированным профилем фон Бури.
А за стенами корпуса происходили грозные события — Россия была на грани революции, позорная Русско-японская война только обостряла революционную ситуацию. 9 января 1905 года кадет Аксель Берг оказался невольным свидетелем Кровавого воскресенья: он с двоюродным братом шел с Конюшенной улицы в направлении Мойки. Дошли до Дворцовой площади, увидели, что она запружена народом. Мальчики прибавили ходу, и тут их настигли кирасиры. Началась стрельба, раздались крики. Они юркнули в подворотню. На площади остались убитые, раненые…
Четыре года Аксель Берг пребывал в Александровском кадетском корпусе. Многие выпускники учреждения шли дальше в университеты, в высшие технические школы. Но Берг давно уже знал, что будет поступать в Морской корпус. Еще александровским кадетом он самостоятельно изучает астрономию и космографию. Надежды матери, что кадетский корпус рассеет его намерения стать моряком, не сбылись. Аксель Берг в 1908 году, сдав необходимые экзамены, переходит в младший класс Морского корпуса.
В Морском корпусе
С 1906 года прием в Морской корпус стал всесословным. До этого времени в него могли поступать только дети потомственных дворян, это было привилегированное учебное заведение. Но после Русско-японской войны аристократы перестали посылать в это учебное заведение своих детей из-за опасности потерять их (морские сражения последних лет подтверждали эти опасения) и из-за трудности сделать карьеру, служа на флоте. К моменту поступления Акселя Берга в Морской корпус там обновился состав учащихся, оздоровилась общая атмосфера, а главное — улучшилось качество преподавания: особое внимание стали уделять математике.
Обучение в Морском корпусе было рассчитано на шесть лет. Соответственно, учащиеся были разбиты на шесть рот. Младшие — шестая, пятая и четвертая — считались «малышовыми», кадетскими; заканчивали обучение курсанты первой роты. При переходе в третью роту звание «морской кадет» заменялось на «гардемарин». Гардемарины принимали присягу и числились на действительной службе по флоту. У А. И. Берга такой переход состоялся в 1912 году. В отставку он вышел в сентябре 1960 года, то есть числился на флотской службе 48 лет…
«Именно в Морском корпусе меня приучили к умению проводить эксперименты, — говорил Аксель Иванович[8], — и оценивать точность полученных результатов. Это умение мы теперь называем сбором информации… Я никогда не увлекался артиллерией, торпедами и минами, но очень интересовался астрономией, лоцией, навигацией и другими штурманскими дисциплинами. Я мечтал стать штурманом. В Морском корпусе преподавали лучшие ученые-моряки, в том числе и такие выдающиеся, как Шокальский и Крылов. Их отношение к порученному делу обязывало и ребят-кадет работать с полной нагрузкой».
Конечно, среди педагогов были и исключения. Полковник Михайлов, например, предмет знал неплохо, но вступать в какие-либо дискуссии со слушателями считал ненужным. Исписывал мелким почерком одну за другой две классные доски; кадеты переписывали весь этот текст в свои тетрадки. Восприняты ли его мысли учащимися — преподавателя вовсе не заботило. Когда раздавался звонок, он обрывал лекцию на полуслове и, подхватывая классный журнал, выбегал из класса. Потом с того же полуслова начинал очередную лекцию. Костюм его всегда был в пуху, и кадеты прозвали его Куропаткой. Его встречали возгласами: «Закройте форточку, а то улетит…» Еще одной карикатурной личностью был преподаватель английского языка мистер Скотт. Коверкая слова, он заявил на одной из первых лекций (а потом и написал это печатными буквами на классной доске): «Я не русский скот, а английский Скотт». Его и прозвали: «английский скот».
Годы, в которые А. И. Берг учился в Морском корпусе, были, в общем-то, несчастливыми для русских моряков. После Русско-японской войны флота, в сущности, уже не существовало — от него, некогда мощного и увенчанного славой, остались лишь обломки. В командной среде царили пассивность, неверие в собственные силы. Мало кто думал о возрождении российских военно-морских сил. Исключение составлял человек, который стал кумиром Акселя Ивановича: это был адмирал Николай Оттович фон Эссен[9], командующий Балтийским флотом. А. И. Берг подружился с его сыном, который тоже стал офицером-подводником и погиб в сентябре 1917 года (его лодка АГ-14 подорвалась на мине и затонула у одного из шведских островов).
Но это случилось через несколько лет, а в то время — не будем нарушать последовательность изложения — А. И. Берг еще обучался в Морском корпусе, ходил в летние учебные плавания. Мальчишки получали возможность повидать свет. Берг гардемарином побывал в Дании, Швеции, Голландии. В Копенгагене воспитанников Морского корпуса принимал сам король.
Впрочем, даже таких учебных плаваний было недостаточно для получения офицерских погон. После окончания Морского корпуса юношам присваивали звания корабельных гардемаринов — «полуофицеров». Правда, когда обучение в корпусе заканчивал А. И. Берг, война сломала этот распорядок, выпускников досрочно начали производить в офицеры.
После первых же учебных плаваний Аксель Берг пристрастился к парусному спорту и стал считать себя знатоком в этом виде. Расплата за такое зазнайство последовала незамедлительно.
Как-то после учебного плавания он приехал в финский городок Нонендаль, где отдыхали мать, сестра и его невеста Нора. Узнал, что яхт-клуб организует гонки на яхтах, участвовать в которых записались уже многие местные жители, знатоки здешних шхер. Вместе с двумя своими двоюродными братьями Аксель решил тоже принять участие в этих гонках. Себя он назначил рулевым (уверенности в своей непобедимости было не занимать), братьев — матросами.
Стартовый выстрел. Яхта Акселя стремительно набирала скорость. Он решил не подтягивать паруса, чтобы не уменьшать плоскость соприкосновения их с ветром. На то, что все другие участники так не поступили, он просто не обратил внимания. Его яхта обходила суда, участвовавшие в гонке, одно за другим. На выходе в открытое море яхту Акселя подхватил налетевший шквал, судно зачерпнуло воду всем корпусом и затонуло. Место было неглубоким, конец мачты торчал из воды, и трое яхтсменов уцепились за него.
Аксель плавал превосходно и, оставив двоюродных братьев, решил вплавь, в полном своем обмундировании, добираться до берега. Через некоторое время из шхер показалась яхта одного из соперников. Опытный швед (ему пришлось выйти из гонки) бросил пускающему пузыри пловцу веревку, а затем снял с мачты и двух его братьев.
Потом яхту подняли и возвратили в яхт-клуб. Но Елизавете Камилловне все-таки пришлось возместить часть расходов, связанных с подъемом и ремонтом яхты.
«Она расплачивалась за легкомысленность своего сынка», — сознавался потом Аксель Иванович[10]. Выводы из этой истории он сделал, и потом энергия и напористость сочетались у него с осторожностью.
Годы учебы в Морском корпусе Аксель Иванович вспоминал и через полвека. Вот что он пишет в своем ответном письме Е. Г. Кьяндской-Поповой[11] от 25 марта 1971 года (поводом для письма было получение Акселем Ивановичем книги повестей и рассказов С. А. Колбасьева «Арсен Люпен»):
«Глубокоуважаемые и дорогие Екатерина Александровна[12] и Екатерина Георгиевна! Разрешите поблагодарить вас за присылку книги „Арсен Люпен“. Получение ее для меня было полной неожиданностью — никто никогда мне таких книг не присылал. „Таких“ в том смысле, что, читая ее, я вспомнил свою молодость… годы Морского корпуса 1908–1914 и Гражданской войны 1918–1921 гг. в Балтийском море. С. Колбасьев окончил Морской корпус в 1919 г., а я — весной 1914 г., следовательно, мы на протяжении одного года учились, вероятно, в этом учебном заведении на набережной Невы одновременно. Во всяком случае я узнал несколько искаженных фамилий наших бывших учителей: Леня Гроссман назван Леней Гресселем, Гакефельд — это, вероятно, Ганненфельд и т. д. Многих из описанных, но не названных по фамилии, я тоже узнал.
Книга мне очень понравилась, и я ее долго и внимательно читал по вечерам, чтобы отвлечься от дневных дел и волнений…
Инженера-изобретателя и кораблестроителя Евгения Викторовича Колбасьева (1862–1920) я лично не встречал, хотя служил в подводном плавании с 1916 по 1922 год, но, конечно, знал о его работах и изобретениях.
Когда я читал книгу С. Колбасьева, у меня возникло два вопроса, на которые вы, может быть, поможете мне найти ответ: почему книга, написанная очень давно, лет 40–50 назад, впервые публикуется Лениздатом в 1970 году? Жив ли автор и что он еще написал? Меня интересует, почему в книге не упоминается Ф. Раскольников и его жена Лариса Рейснер, которая умерла в 1926 году? Почему так мало написано об Афганистане? Что еще написал Колбасьев?
Вот сколько вопросов, и как вы на них ответите?! Я одновременно обратился к некоторым писателям, которые, может быть, знают что-нибудь о Колбасьеве. Если вас это интересует и ваши ответы на мои вопросы будут неполными… я вам напишу…»
Письмо Акселя Ивановича Е. Г. Кьяндская-Попова комментировала так: «После этого письма мы собрали все сведения, какие могли найти, о Колбасьеве. В то время были живы многие его сверстники по флоту и писательской организации. Узнали мы и адрес писателя Н. Тихонова, автора предисловия к книге „Арсен Люпен“». Как оказалось, С. Колбасьев был человеком разносторонним. Он не просто увлекался музыкой[13], его волновали идеи светомузыки и звукозаписи. Будучи членом Ленинградской организации краснофлотских и армейских писателей (ЛОКАФ), он выступал и в Научно-исследовательском морском институте связи, основанном А. И. Бергом в 1932 году.
О своем поколении Колбасьев писал: «Разве все последние годы они не шли с головокружительным ветром по такому огромному, клокочущему морю? Они должны были дойти, и они дошли»[14].
Эти строки можно по праву отнести к академику Бергу. За какую бы деятельность ни принимался Аксель Иванович, он всегда добивался блестящего результата, видел и чувствовал конечный итог задолго до его достижения, продвигался вперед, невзирая на тяжкие испытания, преодолевая все преграды, в то время как другие отходили от этой борьбы. Казалось бы, этот целеустремленный ученый должен быть сухим и педантичным.
«На самом деле не было человека в нашем дворе, который пользовался бы такой популярностью и любовью у детей, как Аксель Иванович. В строго определенное время он выходил гулять со своей прекрасной собакой Барсом. Обласканные Акселем Ивановичем, наигравшись с Барсом, мы, дети, были довольны. Аксель Иванович стал немеркнувшей звездой, вспыхнувшей в моем детстве и освещающей путь даже после своей смерти»[15].
Упоминаемая в письме пара — Федор Раскольников и Лариса Рейснер — постоянно была в памяти Акселя Ивановича, то и дело всплывала в разговорах тех лет. Может быть, его память подогревалась образами анархиствующей матросни и комиссара в фильме «Оптимистическая трагедия», вышедшем тогда на экраны. Прототипом комиссара в пьесе Вс. Вишневского с одноименным названием, по которой ставился фильм, как раз и стала Лариса Рейснер. Хотя о какой-либо связи между услышанными мной его рассказами и этим фильмом он не говорил.
Вот моя дневниковая запись по рассказу Акселя Ивановича от 4 февраля 1974 года:
О Ларисе Рейснер про ее поездку с дипломатической миссией в Афганистан: «Она потом вышла замуж за Раскольникова. Отмечу: никто из членов ЦК партии большевиков в Кронштадте перед революцией не бывал. Из актива — только она, раз или два…».
О Раскольникове: «Бандит Раскольников! Как-то он вышел на корабле в море. Говорили ему: нельзя выходить, появились два английских эсминца новых, четырехтрубных. Он наперекор всем вышел. Они тут как тут, ему просигналили: сдавайтесь! Он сдался без боя. Потом его выменяли на 5 или 6 пленных офицеров английских…»
У Бетлингков
Аксель Иванович познакомился с семьей Бетлингков у родственников со стороны деда, и с 1908 года дом Бетлингков — чуть ли не единственный дом в Петербурге, в котором он бывал постоянно. В справочнике «Весь Петербург» за 1897 год указано, что фамилию Бетлингк носит только один житель: «Бетлингк, Рудольф Рич.». Это и есть глава семейства Рудольф Ричардович фон Бетлингк, статский советник, врач по профессии, известный в Петербурге терапевт. В то время он работал главным врачом страхового общества «Саламандра». Как любая коммерческая организация, страховое общество «Саламандра» было заинтересовано в получении прибыли, и в обязанности доктора Бетлингка входило определение того, как долго сможет клиент финансировать общество, пребывая «на этом свете». Аналогичной деятельностью Р. Р. Бетлингк занимался и в последующие годы: в 1913 году он — «врач страхового общества „Якорь“, главный врач страхового общества „Жизнь“… практикующий врач»[16] — его рабочий день был плотно занят.
Р. Р. Бетлингк строил свои прогнозы на математической основе, используя теорию вероятности и математическую статистику. Именно Рудольф Ричардович, доктор медицины, открыл Бергу красоту, изящность и мощь этих математических приемов.
Р. Р. Бетлингк обладал широким кругозором и, соответственно, широким кругом знакомых. Бывать у него было необычайно интересно. Его окружал ореол героя Русско-японской войны: он был на ней военным хирургом, и в военной среде у него остались кое-какие связи. Он совмещал свою основную работу с деятельностью врача Мариинского театра, его пациентами и друзьями были многие известные артисты. А. И. Берг познакомился с некоторыми из них именно у доктора. Рудольф Ричардович много читал, поддерживал приятельские отношения со многими представителями тогдашней интеллигенции — писателями, художниками, учеными. Знаменитый астроном Глазенап и братья Струве, тоже астрономы, были постоянными посетителями его званых вечеров.
Домашний кабинет Р. Р. Бетлингка производил на Берга сильное впечатление. Стен не было видно — сплошные книжные шкафы. В простенках между шкафами висели картины. Почти все — кисти современных художников, в большинстве своем — подарки авторов. На изящных тумбочках стояли скульптуры, многие — работы самого доктора (он называл себя скульптором-дилетантом).
Скопидомство не являлось чертой характера Р. Р. Бетлингка, и Берг уносил с собой от Бетлингков редчайшие книги, каких не было в библиотеке Морского корпуса. Потом врач и юный гардемарин обсуждали прочитанное и подолгу беседовали обо всем: от правил игры в теннис до проблем смысла жизни, служения человечеству и роли искусства в жизни людей.
У Р. Р. Бетлингка было две дочери. Берг постепенно привязался к младшей из них, Норе. Чувство привязанности незаметно переросло в любовь. Когда А. И. Берг перешел в третью роту Морского корпуса и принес присягу Отечеству, ему пришлось принести и вторую «присягу» — он объявил Нору своей невестой.
Нора одновременно училась в музыкальной и художественной школах, посещала «Петришуле», где изучала немецкий язык — она владела несколькими иностранными языками. Увлекалась живописью по фарфору. Этому искусству ее научила мать А. И. Берга — в те годы, когда Елизавета Камилловна еще жила в Петербурге. Оно требовало особого чутья: чтобы краски на фарфоре сохранялись, изделие нужно было обжигать, но при обжиге цвет красок существенно изменяется, и художник должен был чувствовать не исходный цвет, а тот, будущий, который появится после обжига.
Одну работу Норы — портрет мальчика на фарфоре — Аксель Иванович сохранит до конца жизни, она будет находиться перед его глазами в течение всех последующих лет, больше полувека…
А тогда Нора объявила о предложении руки и сердца Берга и своем согласии Бетлингкам, а Аксель написал о помолвке матери и сестрам. Те удивились его решению даже меньше, чем сами действующие лица этого события: его, надо понимать, ждали давно. Детей благословили. Нора и Аксель стали женихом и невестой.
Свадьба состоялась зимой 1914 года. Умер 89-летний дед Берга. Аксель (он уже служил на линкоре «Цесаревич») получил разрешение на несколько дней отлучиться в Петроград.
Невеста ждала его. Они переговорили с родителями и обвенчались. Венчание проходило в лютеранской церкви Святых Петра и Павла, Петрикирхе, на Невском проспекте.
После венчания молодых проводили на вокзал, они уехали в Гельсингфорс и поселились в гостинице.
Вскоре в Гельсингфорс приехали Бетлингки, наняли для молодых квартиру. Зимой 1915/16 года «Цесаревич» отстаивался в Гельсингфорсе и Берг каждый вечер бывал дома.
В послужной список пришлось вносить изменения: вместо «холост» Берг уже писал «женат», «жена — Эллионора Рудольфовна Бетлингк», причем «Эллионора» — через «и»; впрочем, это могла быть описка писаря, потому что в следующих послужных списках Берг писал уже «Нора Рудольфовна». Между ними установилась даже некая астральная связь. Вот рассказ дочери академика, ныне покойной Марины Акселевны: «Интересен случай, о котором рассказывал отец. В годы Первой мировой войны отец служил на подводной лодке. Об этом много написано, и я остановлюсь на одном эпизоде. В одном из походов подводная лодка, где находился отец, была атакована немцами и залегла на грунт. Несколько часов немцы прочесывали море над лодкой и, сочтя ее погибшей, ушли. За это время ил засосал лодку, в ней кончился кислород, люди, отравленные углекислым газом, теряли сознание. Потерял сознание и отец. Оставшимся в живых чудом удалось выбраться из илистой могилы Балтийского моря, подняться наверх и вернуть к жизни часть экипажа. С большой задержкой подводная лодка вернулась на базу, где ее ждали близкие. И вот тетя Нора спросила отца: „Что случилось с тобой в 3.12 утра?“ Это был момент, когда экипаж потерял надежду на возвращение, лодку все глубже засасывал ил Балтики. А в 3.12 отец в последний раз отметил отсчет времени, после чего потерял сознание. Какая-то неприятная тревога заставила проснуться тетю Нору среди ночи с ощущением смертельной опасности, грозящей отцу. Машинально она отметила время, и с этой минуты не находила себе места от тревоги за отца.
Не берусь комментировать это совпадение, но, зная отца, верю его рассказу»[17].
Конечно, у Марины тут можно обнаружить некоторые неточности: первую жену отца она называет Норой Адольфовной (правильно, как мы уже видели, Нора Рудольфовна); углекислый газ неядовит и отравиться им нельзя; Марина не указывает названия подводной лодки, на которой находился отец: во время Первой мировой войны против немцев, с А. И. Бергом в составе экипажа, действовала только подводная лодка Е-8, но в летописи ее действий описания подобного случая не приводится. И тем не менее можно согласиться в главном: «…зная отца, верю его рассказу».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.