22
22
Первым ушел из Сварыни с группой бойцов Хаджи Бритаев.
Я отправил его к Михаилу Горе, в парчевские леса, куда должен был привести остальной отряд.
Разделение на две самостоятельные группы диктовалось сложностью обстановки и невозможностью пробираться одной большой частью по территории, насыщенной войсками врага.
[238]
Спустя неделю тронулся и я.
Шли к местечку Малорита, что южнее Бреста, не повторяя маршрут Хаджи Бритаева.
Обоз бросили, все имущество везли на вьючных конях и тащили на собственных спинах: по весне, в распутицу, обоз сковал бы нашу маневренность.
Между тем наступление советских войск создало в районе пинских болот изрядную «кашу». Поскольку сплошного фронта здесь не существовало, отдельные советские дивизии продвинулись так далеко вперед, что опередили нас, и мы иногда наскакивали на тылы и штабы собственных воинских частей.
Правда, мы наскакивали также на штабы и тылы немецкой армии.
Разведчикам приходилось туго.
Помню, отряд пробирался мокрым лесом, изрезанным, как все тамошние леса, осушительными каналами.
Ничто не предвещало опасности.
И вдруг сигнал — противник!
Залегли. Я пробрался к разведчикам. Выяснилось: вышли на огромный артиллерийский склад фашистов, замаскированный в чащобе. Отсюда, по осушительным каналам, наполненным по весне мутной талой водой, немцы скрытно развозили на лодках снаряды и мины своим частям.
Одну из таких лодок и заметили разведчики...
Пришлось дотемна отлеживаться на сырой земле в трехстах метрах от фашистской охраны. Только ночью, совершив обходный маневр, миновали опасное место.
На одной из дневок рация приняла приказ Центра о доставке в Москву пятерых польских товарищей, находившихся в расположении Михаила Горы.
Встречу с ними назначили возле Малориты. Москва запрашивала, сможем ли мы принять под Малоритой самолет. Мы ответили, что подготовим аэродром.
С большим трудом, израсходовав почти все запасы продовольствия, добрались наконец до малоритских лесов. Они стояли голые, черные. Снег уже стаял. Под ногами хлюпало и чавкало.
Остановившись возле лесничества Михерево, я сразу отправил людей выяснять, как обстоит дело с продовольствием.
Оказалось, что плохо: округа кишела фашистскими войсками, редко какой хутор не был занят ими. Бойцы
[239]
раздобыли всего полтора пуда муки, с килограмм сала да нескольких кур.
Надолго этого не хватило бы.
Зато одна из заготовительных групп натолкнулась в лесу на... бригаду Степана Павловича Каплуна.
Мне доложили: в район действия бригады Каплуна вышли советские войска и он решил двигаться на запад. Решение было абсолютно правильным, но сам Каплун, как передавали, тяжело заболел.
Все те дни я раздумывал, как буду со своими людьми готовить аэродром и перебираться за Западный Буг?
Элементарные арифметические подсчеты показывали, что при нашем количестве техники и при отсутствии обоза только для переброски радиоузла и пеленгаторной станции понадобится человек пятьдесят. Еще сорок человек были необходимы, чтобы переносить ВВ и боеприпасы. Выходило, что девяносто человек в отряде станут на время самыми обычными грузчиками. Но для них требовалась еще надежная охрана хотя бы в шестьдесят — семьдесят человек. Иначе говоря, нужны были сто шестьдесят — двести человек. А у меня в наличии было не более половины этого количества людей.
Решив отправиться за помощью к Каплуну, я предварительно связался с Центром, чтобы договориться о передаче нам ста человек из его бригады.
Ответ Центра был неожиданным: Москва приказала мне вновь принять бригаду Каплуна в свое подчинение.
Я отправился к Степану Павловичу, полный сомнений.
Каплун жил в большом, порыжевшем шалаше. Он не мог выйти навстречу, лежал.
Выглядел Степан Павлович плохо.
— Лечиться надо, — сказал я, пожав холодную руку Каплуна. — Этак и до могилевской губернии недалеко...
— Когда лечиться? — возразил Степан Павлович. — Видите, товарищ майор, опять в поход собираться... Я получил приказ Центра. Вы, верно, тоже получили?
— Точно, — подтвердил я. — И признаюсь, озадачен. Не просил я твою бригаду, Степан Павлович. Зачем мне целая бригада?
— Я бы тоже не тащил всю бригаду в Польшу, — согласился Каплун.
— Послушай, — предложил я. — Давай так. Войдите в мое подчинение. Я отберу сотню человек, а всю бригаду двигать не станем. Оставайся здесь. Будете вроде пе-
[240]
ревалочной базы. За Бугом самолеты нас, может, и не найдут, зато вам всегда смогут выбросить груз. А уж вы переправите нам.
— Я не против, — сказал Каплун. — Тем более, признаюсь, не смог бы сейчас идти, товарищ майор.
— Решено.
Несколько дней партизаны Каплуна вместе с моими людьми расчищали и выравнивали большую поляну для приема самолетов из Москвы. Я же с помощью Каплуна отобрал за это время около ста двадцати человек для будущего броска за Буг.
Дела налаживались.
* * *
— Люди от Михаила Горы, — разбудили меня однажды утром.
Я выбрался из шалаша. Рассвет путался в молочном тумане. Возле шалаша стояли бойцы из группы Горы, а рядом с ними несколько человек в потрепанных штатских пальто и стоптанных сапогах.
— Добрый день!
— Дзень добры! Дзень добры!
Мы пожали друг другу руки.
Я заметил, что трое из пятерых ступают осторожно, словно боятся сделать лишний шаг. Догадался — стерты ноги...
На худых интеллигентных лицах незнакомцев жили одни глаза: благодарные, радостные.
Леша Жеребцов принес флягу спирту, приготовил хороший завтрак.
Через час наши гости, обогревшись у костра и позавтракав, заснули в шалашах отряда.
Доктор отряда Парнас, поляк по национальности, ходил по лагерю возбужденный:
— Понимаете, это видные деятели польского рабочего движения! Но как истощены! Им нужен режим, нужно усиленное питание, товарищ майор!
— Товарищ доктор, главное, что мы можем сделать для наших друзей, — поскорее оборудовать аэродром.
— Так позвольте и мне взять лопату!
— Не позволю. Находитесь рядом с товарищами. Мало ли что...
Польские друзья прогостили у нас два дня.
С помощью того же Парнаса я расспросил, что проис-
[241]
ходит в Польше, более или менее уяснил себе расстановку политических сил в стране, смог представить, что ждет отряд за Бугом.
Аэродром закончили в ударном порядке. Уже на третий день прибыл самолет из Москвы. Польские товарищи разместились в машине, и мы долго махали им вслед.
* * *
Радиоузел не прекращал работу ни на марше, ни в малоритских лесах.
Особенно интенсивно велись переговоры с Михаилом Горой, который к концу марта, судя по всему, окончательно освоился на новом месте. 23-го числа он донес, что разведчица Фиска Негунда, жительница города Хелм, заложила мину в тамошнем офицерском клубе. Взрывом уничтожены ресторан и казино, а также помещения для охраны и прислуги.
Очевидно, доза взрывчатки была изрядной и диверсионный акт готовился не один день!
28 марта подрывник Бронислав Миколаевский организовал на железной дороге Люблин — Развадова крушение встречных поездов. Отважный патриот погиб при выполнении задания, но его смерть дорого обошлась фашистской армии.
На другой день Фиска Негунда совершила еще одну удачную диверсию, прилепив магнитную мину к вагону немецкого эшелона с боеприпасами. Эшелон направлялся из Хелма в Ковель. Ему удалось лишь переехать мост через Буг... В Хелм привезли раненого машиниста паровоза. Тот с ужасом рассказывал близким, что от эшелона не осталось даже щепки, и клялся, что никогда больше не поведет составы...
Начало апреля люди Михаила Горы ознаменовали новыми успехами.
Подрывник Чеслав из Люблина приладил на товарной станции магнитную мину под эшелон с боеприпасами. Взрывом были уничтожены три вагона и поврежден путь. Движение на дороге Люблин — Варшава прервалось на три часа.
Разведчики из Люблина Крук и Вацек сообщили, что 9 апреля из города убыл танковый полк фашистов и расположился под Хелмом, в лесу, что находится севернее города.
На следующий день пришло новое сообщение, на сей
[242]
раз с данными разведчика Тадека, контролировавшего железную дорогу Луков — Люблин. А 11 апреля Тадек подложил магнитную мину под цистерну сборного состава фашистов, сформированного на станции Оцеблин. Цистерна взорвалась на станции Менковице. Взрыв сильно повредил два вагона с солдатами.
Разведчик Вацлав 13 апреля передал сведения по местечку Бяла Подляска, сообщив, какие и где находятся склады боеприпасов, вооружения, продовольствия, обмундирования.
Новые, явно польские псевдонимы и имена разведчиков подтверждали: можно успешно работать и в Польше, есть и там патриоты, ненавидящие оккупантов, готовые сражаться бок о бок с русским народом, чтобы как можно скорее стереть фашизм с лица земли.
Из донесений самого Горы прояснялась и общая обстановка в тех районах Польши, куда он вышел.
Гора сообщал, что нашел несколько отрядов советских партизан, сформированных из людей, попавших в окружение и бежавших из плена. Среди них лучшим и самым крупным был отряд Серафима Алексеева.
«Эти отряды вместе с подразделениями Армии Людовой, созданной польскими коммунистами, являются наиболее серьезной вооруженной силой, — писал Гора. — Кроме того, имеются в здешних деревнях подпольные организации Армии Крайовой, чье руководство спит и видит, как вернуть прошлую панскую Польшу. Многие рядовые аковцы искренне ненавидят немецкий фашизм и хотели бы сотрудничать с нами. Впрочем, руководители Армии Крайовой всячески натравливают своих подчиненных на русских, как они выражаются, заявляют, что Советам в Польше делать нечего, и тому подобное... По-моему, эти типы скорее согласятся сотрудничать с немцами или с польскими фашистами, чьи банды тоже попадаются здесь, чем станут воевать в одних рядах, с нами... Крупных вооруженных сил у аковцев нет. Считается, что в наших местах действует 27-я дивизия Армии Крайовой, но это такая же «дивизия», как я — папа римский!..»
Далее Михаил писал:
«Знаешь, из опыта видно, что в Польше нам лучше всего будет действовать группами по тридцать — сорок человек. И вот почему. Партизанские пятерки могут погибнуть при встрече с националистами, а более крупные, в тридцать — сорок человек,
[243]
группы смогут постоять за себя, если будут хорошо вооружены. Насчет формирования отдельных отрядов или бригад пока не берусь судить. Придете сюда, посоветуемся».
Я был очень благодарен Горе за эти сообщения и соображения...
После встречи с бригадой Каплуна мы приняли из Москвы радиограммы, требовавшие пристально следить за фашистскими войсками.
Москва писала, что развивается стремительное наступление Красной Армии в районах Проскурова и Тарнополя, и обязывала нас установить непрерывный контроль за движением войск противника через Седлец, Люблин и Брест к районам прорыва.
«Выясняйте цель переброски частей противника, их номера. Молнируйте ежедневно», — писал Центр.
Вскоре последовала вторая телеграмма:
«Центр располагает данными, подтвержденными вами, что противник перебрасывает войска на восток. Направьте все силы на разведку перебрасываемых войск врага. Сейчас это главное. Данные сообщайте немедленно».
Мы отвечали:
«В Хелм стали прибывать части 4-й полевой армии противника, ранее находившейся на берегах Ла-Манша... В район Бреста (деревни Макраны и Леховце) прибыли части 2-й пехотной дивизии немцев, находившиеся на финском фронте... Пеленгацией засечены три новые станции противника в районах Пинска, Ковеля, Бреста. Принадлежность станций уточняется...»
Однако работать становилось все труднее и труднее.
Концентрируя войска для контрударов, противник старался оградить себя от наблюдения партизан и от диверсий на железных дорогах.
Немцы начали большую облаву под Брестом, и группа Патыка вынуждена была временно отойти восточнее, причем в бою потеряла четырех человек.
А вскоре фашисты обложили наш лес.
Все хутора и деревни заняли подразделения немецких войск и националистических формирований, начался систематический минометный и артиллерийский обстрел отряда и бригады Каплуна.
Попытка сунуться в малоритские леса кончилась для противника плачевно: получил по зубам и убрался восвояси. Но это не давало нам возможности выйти из леса.
[244]
Мы голодали. Кончились запасы сала и муки. Осталось всего несколько мешков картофеля.
Кто-то надумал варить похлебку из заячьей капусты, которую в Белоруссии называют трилистником.
Трилистник — первая травка, что пробивается весной в лесу. Она кисловата на вкус. Может, в ней есть витамины.
Выбора не было, в ход пошел трилистник.
Котел с заячьей капустой заправляли картофелинами и какими-то сладковатыми корешками, заменявшими, по уверению партизан, соль. Пока сваренное месиво было горячим — мы его кое-как глотали. Но едва похлебка остывала, от нее поднимался такой гнусный запах, что самые непривередливые — и те крутили носом...
А с конями получилась настоящая беда. Человек умеет терпеть. Кони терпеть не могли. Они глодали кору берез и осин, обдирали тонкие веточки и непрерывно тоскливо ржали.
Немцы, заслышав ржание, открывали минометный и артиллерийский огонь на звук.
Пришлось привязывать коней в полутора километрах от лагеря. Смотреть на них стало страшно...
— Уходить надо, товарищ майор... — вздыхали коноводы.
* * *
Мы распространили слух среди партизан бригады Каплуна, что уходим на боевое задание и быстро вернемся.
Только Степан Павлович знал, что встретимся мы, если доведется, не скоро.
— Успеха, товарищ майор... Идите осторожнее, — сказал он на прощание.
— Спасибо. А ты, Степан Павлович, не запускай болезнь. Постарайся поправиться.
...К ночи все было готово. Люди сидели и лежали возле мешков с грузом, тихо переговаривались. Пришли разведчики:
— Товарищ майор, есть проход!
Я подал команду строиться.
Как всегда — в центре колонны радиоузел и пеленгаторная установка, вокруг них — автоматчики.
— Пошли!
Следом за разведчиками, где тропой, где прямиком че-
[245]
рез лес, отводя хлещущие ветки, продираясь сквозь молодой ельничек, одолевая ручьи и овражки, помогая обессилевшим вьючным коням, шел отряд.
Опять выручала нас темная ночь. В одном месте прошли, слыша громкие голоса немецких солдат. В другом — метров за сто от неприятельских костров.
Поле. Опять лесок. Снова поле. Тут мы уже не шли, а почти бежали.
И вот так, бегом, буквально выскочили к Западному Бугу.
* * *
Река лежала перед нами, широкая, темная, и другой берег рассмотреть было пока невозможно.
Пришли мы без проводников, без предварительной договоренности с местными жителями, которые могли подсказать, где лучше переправляться.
Часы показывали половину одиннадцатого.
Ближайшая деревня находилась, судя по карте, в полутора километрах.
Я вызвал разведчиков, приказал взять коней, скакать в деревню и — кровь из носу! — привести двух надежных проводников. Группе Николая Коржа велел найти близ деревни лодки.
Через час разведчики вернулись с двумя малость испуганными дядьками в зипунах, которые, по словам жителей деревни, не раз переправлялись «на ту сторону», в Польшу, на рынок в местечке Сабибур.
— Переправу знаете? Где пристать на том берегу — знаете?
— Та знаем... Мы ж привычны тихонько, одни...
— Нас тоже проведете тихонько. Где переправляться?
— Та версты две от Сабибура... Он чуть пониже этого места. Буг поворот делает...
— Ясно. Немцы в Сабибуре есть?
— Кто их знает. Видно, есть. Фабрика там у них.
— Какая такая фабрика?
— Та якая? Обыкновенная немецкая... Людей жгуть.
Я не сразу понял:
— Что, что?
Дядьки подтвердили:
— Людей, людей жгуть... Привезуть на поезде, в ко-
[246]
лонны построить, в баню сводить, вещи отберуть и жгуть. Усих. И детишек вместе с матками, и стариков...
Я невольно посмотрел на скрытый темнотой западный берег Буга, туда, где находился Сабибур.
Похоже, все, кто стоял рядом, тоже посмотрели туда.
Мешкать было нельзя.
Доложили, что лодки добыты. Правда, всего две настоящие, а с ними два челна и одна плоскодонка.
С таким флотом перебросить двести человек казалось немыслимым. Но другого выхода не было, и мы начали переправу...
На первых лодках с дядьками поплыли двенадцать бойцов под командой Николая Коржа. Им ставилась задача закрепиться на противоположном берегу и принимать грузы.
Долго ждали мы возвращения лодок.
Наконец показалась первая, за ней вторая, третья...
Бойцы доложили:
— Течение здоровое, товарищ майор! Сносит... А на середине — стрежень, аж пена бурлит.
Лодки совершили еще один рейс.
Я засек по часам время: переправа и возвращение заняли около пятнадцати минут. Нет, с такими темпами мы окажемся на противоположном берегу только к утру и угодим как раз в лапы к немцам.
Надо что-то придумать!
Что, если забросить на тот берег связанные вместе парашютные стропы и перетаскивать лодки с грузом?
Попробовали: дело пошло быстрее. Однако и время тоже не стояло на месте.
— Кто хорошо плавает? — спросил я.
Нашлось человек двадцать — тридцать хороших пловцов.
— Берите вьючных коней и перебирайтесь с ними вплавь!
Бойцы раздевались, вешали на шеи автоматы, тянули упирающихся коней к воде, шепотом яростно ругались, обжигаясь ледяной водой.
Кони плюхались в реку с шумом, поднимая брызги, пытались повернуть, но потом смирялись, вытягивали шеи с прижатыми ушами, исчезали в круговороте реки.
Я переправился вместе с частью радиоузла.
Было около часу ночи.
Последние лодки подошли только к двум часам.
[247]
Бойцы, преодолевшие Буг вплавь, никак не могли согреться, хотя товарищи отдали им свои ватники и полушубки.
Проверили переправленное имущество, пересчитали людей.
— Где проводники? — спросил я.
— Тут где-то...
Проводников не оказалось ни тут, ни там. Они, попросту говоря, сбежали. Отплыли на лодках обратно, пользуясь темнотой и неразберихой. Не иначе, испугались немцев.
Мы стояли на незнакомом пологом берегу сердито ворчавшей реки.
Обратно пути не было. А как идти вперед? Куда? Проводники знали, как пройти, а мы...
До рассвета оставалось часа три-четыре. Медлить мы не могли.
— Плащ-палатку! — приказал я. — Укройте!
Лежа под плащ-палаткой на сыром песке, раскрыл планшет, посветил фонариком на карту. Вот и Сабибур.
Дорога от берега ведет через местечко. Других дорог не показано. Если их поискать... Некогда! У нас только три-четыре часа, чтобы миновать Сабибур, уйти от Буга, пересечь железную дорогу и шоссе Владава — Хелм, а до них с десяток километров.
Не успеть! Никак не успеть! Останемся посреди поля, на виду у врага!
Я погасил фонарик. Встал. Бойцы молча ждали решения. А какое я мог принять решение? Дорога была одна. И я сказал:
— Пойдем через Сабибур... Радиоузел и пеленгатор в середину. Я буду в центре. Все пулеметы со мной. По флангам автоматчики.
С минуту колебался, посылать ли разведку. Потом решил: некогда. Если разведка, не дай бог, наскочит на гитлеровцев и завяжет бой, нам не уйти. А если навалимся все сразу — можем прорваться.
— Пойдем по азимуту. И вот что... Как подниму руку — строиться подковой. Края подковы — фланги, они сзади. А я пойду первым.
— Товарищ майор... — не удержался Петя Истратов.
— Коней вести в поводу и не бросать. Если что — сразу открывать огонь из всех видов оружия. И — вперед. Всем понятно?
[248]
Кажется, понятно было всем.
— Подниматься на берег!
Мы взобрались на крутой откос, построились.
— Марш...
Я шел с ординарцем и адъютантом. Темень — хоть глаз выколи. Местность, похоже, медленно повышается. Под ногами поначалу вроде был луг, затем пошла пахота. Вязкая, засасывающая ноги, липнувшая на сапоги пудовым грузом.
Земля опять потвердела, когда уже выбивались из сил. Похоже, началась стерня.
Я остановился как вкопанный: дома!
Но это были не дома, а стога сена. Что ж, пускай хоть стога, все-таки чувствуется близость жилья. Видимо, Сабибур рядом.
Минут пять отдыхали, вернее, пытались отдышаться. Потом опять двинулись по азимуту. И вот тогда в сереющем сумраке увидели настоящие дома.
Вот он, Сабибур!
Я поднял руки. Люди сходились ко мне, кольцо их становилось все плотнее. Тяжелое дыхание. Тяжелые шаги.
Пошли.
На этот раз счастье нам улыбнулось: мы вышли точно на один из переулков, пересекавших главную улицу Сабибура, вытянутого вдоль реки.
Надо было идти переулком.
Отряд без команды убыстрял и убыстрял шаг. Все теснее и теснее прижимались друг к другу люди, словно близость товарища могла защитить, оградить от огня, от гибели.
Миновали огороды.
Вот первый забор. Чуть покосившийся, серый, как все ночью. И смутные очертания первого дома.
Отряд торопливо втягивался в переулок.
Кто-то задел булыжник, кто-то оступился.
Впереди — широкая, неровная, пустынная улица Сабибура, и справа, на углу, — круглый бетонный дот.
Тишина стояла в Сабибуре. Могильная, ничем не тревожимая тишина. Ни разу не заржал конь, не лаяли собаки, не слышно было даже кур...
Это было верным признаком засады: фашисты, готовя засаду, всегда заставляли жителей запирать животных, чтоб лучше слышать приближение партизан.
[249]
Бежать мы не могли. Нам ничего не оставалось, как идти вперед.
Я надеялся на одно: при первой пулеметной очереди на дот обрушится огонь всех пулеметов и автоматов, и мы все же проскочим.
Переулок оборвался. Мы ступили на улицу.
Дот молчал.
Перебежали к забору на другой стороне улицы. За нами продолжали бежать, тяжело топая, десятки людей-.
Дот молчал.
Я оглянулся.
Над дотом, хорошо видный отсюда, мирно свисал журавль.
Колодец! Бетонный колодец! Всего-навсего бетонный колодец, похожий на пулеметную точку!..
Отряд продолжал перебегать улицу. Я махал рукой, показывая: скорее вперед, в поле! Вместе с ординарцами тоже бросился в поле.
Но метрах в трехстах за деревней люди вдруг стали падать. Без команды. Без всякой видимой причины. Меня тоже потянуло лечь. Бросился ничком в грязь и лежал так минут пять, жадно вдыхая запах земли и перегноя.
Потом поднял голову:
— Почему лежим?
— Не знаю... — тихо ответил адъютант.
Что там было знать?.. Просто после встречи с «дотом» нужна была передышка.
Трудно было отрываться от земли.
— Встать, — приказал я. — До шоссе и железки еще десять километров. Погибнем. Встать!
И люди встали. Уже серело. Мы прошли Сабибур. Мы должны были успеть перейти шоссе и железную дорогу. За ними — я видел это по карте — лес. Лес укроет отряд...
* * *
Неудержимо светало.
Из расплывчатой мглы возникали, обретая твердые очертания, то щепотки дальних кустов, то черные будылья на полях, то первые борозды пашен.
Рассвет как бы заново лепил мир.
Вот он вылепил первый хутор: несколько домиков, заборы, хлевы.
А вот еще крыши, еще заборы.
От дальних заборов отделились силуэт лошади, за-
[250]
пряженной в плуг, и фигурка пахаря. Пахарь остановился, приложил руку к глазам: увидел нас.
Не останавливаясь, я отдал приказ: десять бойцов на конях — по хуторам. Собрать какой-нибудь еды.
Конные поскакали вперед.
Бойцы дышали хрипло, прерывисто. Иные шагали, не глядя по сторонам. По серым лицам стекал пот.
А Сабибур все еще виднелся вдали. Всего два-три километра отделяли нас от него, от немецкого гарнизона, от фашистской фабрики смерти.
— Не отставать! Не отставать!
На ходу расстегивали ватники, вороты рубах, встряхивали плечами, поудобней пристраивая врезавшиеся лямки мешков.
— Не отставать!
Возвратились первые конные:
— Хлеб, товарищ майор! Сало! Молоко!..
— Раздавайте людям, не останавливаясь!
Конные, перегибаясь в седлах, опускали в протянутые руки домашний хлеб, кувшины, бруски сала.
— Вперед! Не отставать!
Стало совсем светло, когда впереди показалась насыпь железной дороги.
Задыхаясь, я встал на обочине. Махал руками, не в силах кричать, — показывал на насыпь.
Бойцы поняли. Напрягая последние силы, убыстрили шаг.
Я помню эту насыпь, как сейчас: усыпанные щебнем откосы, пятна мазута на камнях, черные, выщербленные шпалы.
С насыпи мы увидели шоссе Владава — Хелм. Совсем близко. Метров за пятьсот.
И услышали первый немецкий грузовик. Он катил с севера.
Легли.
Вдавливая тела в землю, лежали, пока грузовик не промчался мимо.
Если бы он затормозил — конец шоферу, но и нам беда: выстрелы привлекли бы внимание противника.
Шофер не затормозил. Но за первым грузовиком могли появиться другие. Это понимал каждый.
Теперь люди бежали к шоссе сами, не дожидаясь команды. Падавшим помогали подняться, перехватывали у них груз и опять бежали.
[251]
Шоссе!
Широкое, щебенчатое, мокрое, с кучами песка по сторонам.
Заря полыхала в полнеба. В черных лужах на шоссе плавали розовые отсветы. И розовели черные, беловатые, серые стволы деревьев в лесочке за шоссе.
До него оставалось метров триста.
Только перебежать сырую луговину с вихрами белесой прошлогодней травы...
Нам не удалось перебежать ее сразу.
Шум автомобильного мотора приближался слишком стремительно. Теперь с юга.
Может, возвращался давешний шофер, заподозрив неладное?
Отряд был уже на другой стороне шоссе.
Мы падали под кучи песка, прижимались к ним, старались слиться с землей.
Грузовик прошел мимо, не снижая скорости.
Все! Не заметили!
Почва на луговине чавкала, словно стонала.
И вот — кусты, обрубки деревьев, пни, редкие, кривые березки.
Про такой лес поляки говорят: «Прошу пана, тут нема лясу, тут едни кшаки...»
То есть тут нет лесу — одни пни.
Но мы были рады и этим пням, этим редким кривым березкам.
Люди ложились под ними кто где успел.
Как-то само собой получилось (привычка брала свое!), что технику все же притащили в самую середину лесочка, а пулеметы выдвинули в сторону шоссе.
Я отдал команду без приказа не стрелять, открывать огонь в самом крайнем случае, если противник пойдет на лесок. Сейчас — не курить, не ходить. Можно только поесть. А спать — по очереди.
Опустился на влажную землю, припал к ней горячим лицом, закрыл глаза.
Все. Проскочили.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.