Глава восьмая Школа Изотова

Глава восьмая

Школа Изотова

Текла река времени, и было оно безумно интересное. Каждый месяц страну облетали сообщения о новых победах на хозяйственном и культурном фронтах. В один из сентябрьских дней партпропагандист Изотов, удобно расположившись на широкой скамье в нарядной, пересказывал новости из свежих газет. Выпуск автомобилей московских и нижегородских доведен до ста в сутки, а тракторов харьковских и сталинградских — до ста двадцати.

— Вчера вроде о стройках писали, а сегодня готовые машины из цехов выходят, — восхищался он. — Прямо волшебники у нас люди.

Шла перекличка металлургов Украины, Сибири, Урала. Ударники выступили с призывом: «Все 101 домна могут и должны работать как 8 передовых». Приятно было Изотову сообщить, что в числе передовых и земляки, мариупольские металлурги… Вылетел из Москвы в Харьков авиагигант АНТ-14. Самолет цельнометаллический, построен из отечественных материалов, размах крыльев за сорок метров, полезная нагрузка семь тонн. Пять моторов развивают мощность 2400 лошадиных сил.

— Такого табуна, поди, в мире нет, — восторженно брякнул коногон Федя, вольно стоявший у входа.

— Дура, — не выдержал механик. — При чем тут табун? Это ж условные лошади. — Степенно повернулся к Изотову: — Алексеич, это что же, самый большой? Не сказано там?

— Не-е, четвертый в мире по размеру, — сообщил Изотов, глядя в газету. — Гидросамолет «дорнье» двенадцать моторов имеет. Еще «капрони» и «юнкере». Последний уступает нашему в скорости… Хочу еще прочитать заметку доменного мастера с мариупольского завода имени Ильича. Вначале он об обезличке в обслуживании техники говорит, о перебоях с поставками материалов. Специалисты редко в цехах бывают. — Поднял голову. — Прямо как у нас. А дальше автор кроет напрямую: «Живем на берегу Азовского моря, а рыбы нет. Селедку дают в централизованном порядке и то умудряются так: нашу селедку везут в Архангельск, а к нам — с Мурмана. В столовых однообразие. Советские базары развиваются очень туго, ибо организации, на мой взгляд, плохо ведут связь с подшефными колхозами. Все описанное мною — главным образом мелочи. Но, устранив их, мы добьемся больших результатов… Из мелочей теперь складываются великие дела».

Изотов отложил газету, качнул в раздумье массивной головой:

— Гляди, ребята, интересно как получается… Цельнометаллический самолет сделали, автомобили и тракторы выпускаем. Под силу, значит. А в столовых и торговле порядок навести не можем.

— Селедкой обмениваются, — не выдержал Денисенко. — Вредительство!

— Надо рабочий контроль вводить повсеместно, — не согласился Изотов. — Ив столовых тоже. Тогда порядок будет.

— Вот это в точку… Хозяйский глаз нужен… — раздались голоса.

— Не зря, выходит, я с поваром соцобязательство подписал, — подал голос Изотов.

В нарядной рассмеялись.

Под Новый год принес Никифор домой елку. Невысокую, но разлапистую. Стряхнул с нее перед крыльцом снег, с треском протащил сквозь узкую дверь. Сиял шапку, шутливо поклонился Надежде Николаевне:

— С праздником, хозяйка. Ваших чад и домочадцев тоже.

Четырехлетняя Зина захлопала радостно в ладошки, а двухлетняя Тамара сидела у матери на руках, таращила глазенки: первый раз елку видела — до того Нового года честили исконный обычай «пережитком проклятого прошлого». Вечером, когда дети заснули, родители украсили елку хлопьями ваты, подвесили конфеты, пряники. Долго сидели вдвоем, наслаждаясь густым хвойным ароматом. Надюша подбрасывала полешки в печь. Легли до полуночи. Завтра хоть и праздник, а Изотову в первую смену.

— Новый год встречу новой упряжкой, — пошутил он, имея в виду седьмой комсомольско-молодежный участок.

Случай свел на Первом руднике Александра Степаненко и Никифора Алексеевича Изотова, но не случайность. И два этих человека, разные по возрасту, встретившись однажды, стали друзьями на всю жизнь…

В весенний день 1932 года людно было у комсомольской комнаты на стройке Харьковского тракторного завода. Выкликнули и Степаненко, крепыша с живыми карими глазами.

— Садись, Сашко, — встретил его секретарь. — Такое вот дело. В Донбассе умелых рук нехватка. Острая, — подчеркнул по-молодому суровый секретарь. — Стране нужен уголь. Там передний край борьбы за социализм.

— Я хочу строить социализм тут, в Харькове, — не выдержал Степаненко.

Секретарь поморщился, словно от зубной боли.

— Слова твои правильные, но не зрелые. Без угля и наш ХТЗ никогда тракторы не даст. Понял?

— Чего тут понимать. Я специальность освоил, в бригаду хорошую попал. На Доске почета значусь.

— А в Донбасс треба посылать лодырей? — перебил секретарь Сашкину горячую речь. — Разгильдяев всяких? Партия обратилась к комсомольцам с призывом: помогите поднять добычу угля!..

Через несколько дней с Харьковского вокзала уходил специальный эшелон с мобилизованными на угольный фронт комсомольцами. Так им и сказали на прощание:

— Вы мобилизованы партией. Несите себя высоко, будьте достойны доверия.

Попал Степаненко в Горловку на шахту № 1. Переночевал в общежитии, а в шестом часу зазвучал гудок. Новичкам выдали брезентовые куртки и штаны, каски, налезающие на глаза, каждого прикрепили к опытному забойщику… Вечером, помывшись в душевой, еле дошагал Сашко после первой упряжки до общежития. Ныла спина, болели ноги — не привык передвигаться согнувшись, как пришлось в лаве. В комнате Антипа — случайно с ним познакомился в поезде, даже не знал, откуда он, — не оказалось. Двое парней курили, резались азартно в «подкидного». Спросил, не видели ли Антипа.

— Курчавый такой? — один из парней глянул на Степаненко. — Утек вместе со своим сидором.

Решил Сашко прогуляться по поселку. Открыл чемодан, чтобы переодеться. Батюшки! Костюма нету. Сорочек нету. И деньги исчезли. Подъемные. Мать честная, только справил костюм.

— Хлопцы, — спросил он дрожащим голосом. — Кто лазил в чемодан?

— Да друзьяк твой…

— Так разве он в шахту не спускался?

— Не-е, — гоготнули парни, — он на дно твоего чемодана спускался.

— А, пропади оно все пропадом, — закричал в обиде Сашко. — Тоже мне, индустриальное сердце страны. На черта мне все это нужно.

И стал дрожащими руками запихивать вещи в чемодан, бормоча под нос: «Все, дураков нету, пускай другие попробуют…» В двери заглядывали любопытные.

— Еще один загнулся… Сбежит… — услышал он голоса.

«Что ж, и сбегу, — подумал Сашко. — На завод неловко, поеду домой, на Черниговщину. В деревне тоже работы хватает».

Неожиданно ребята расступились, и в комнату уверенно вошел крупный человек. Первое, что бросилось в глаза Сашку, — был вошедший на голову выше всех, острижен коротко, а глаза небесно голубели на заветренном лице. Поглядел на открытый чемодан, спросил:

— Что за крик, аж в шахте слыхать?

— А чего молчать? — озлился Сашко. — Обокрали всего. Костюм новенький, еще не надевал. Сорочки, гроши. Ноги моей больше на земле вашей донецкой не будет…

— Дать бы тебе по потылице, — отозвался спокойно голубоглазый. — Крепко дать… Эх ты, кадр. Комсомолец! — укоризненно качнул крупной головой. — Костюм? Да мы из этого края скоро сказку сделаем. Будет тебе белка, будет и свисток — костюм то есть. Да, глядишь, не один. И орденом еще дома покрасуешься. Разве ж с шахты уходят? Ты думай, думай… Нет, уходят, но кто? Нытики да хлюпики всякие. Радуйся, что попал в Горловку. Подумай.

— Что еще за агитатор? — недовольно спросил у ребят Сашко.

— Изотов, — ответили ему. — Ударник наш. Ест за троих, работает за десятерых. Кстати, присаживайся, на голодный желудок в забое много не нарубишь. Давай-давай, не стесняйся.

Ушли злость и обида. Утром с парнями встал по гудку. На наряде десятник сказал:

— Степаненко. Вот тебе наставник. Обушок, одним словом. Слушай его во всем.

Смотрит Степаненко — невысокий худощавый человек в шахтерках ему руку тянет:

— Будем знакомы…

— А где обушок?

— Так я и есть Обушок. Кличка такая почетная у меня, — пояснил худощавый. — Держись возле меня, в ударники выйдешь…

Обушок оказался ловок в забое, проворен. Показал, как крепить забой, а сам застучал — принялся рубить в уступе. Через пару часов Обушок постукал по стойкам, что ставил новичок, одобрительно произнес:

— Добре, молодец. Зараз поснидаем.

Достал узелок, выложил краюху хлеба, ломти сала, свежие огурцы, каленые яйца, приветливо пригласил подкрепиться. За едой рассказал Сашко, как собрался было уезжать, да остановил его Зотов какой-то.

— Изотов, — поправил учитель. — Добрый из него шахтер вышел. А начинал, как и ты. С мозолей.

— Чего он в общежитие-то ходит? — спросил Сашко.

— Наверное, тянет его к молодым, — заулыбался Обушок, пряча тряпицу от «тормозка» в карман куртки. — Давай теперь ты попробуй на угле.

Приладился Сашко, раз ударил в пласт, другой. Вошел в азарт, застучал дробно. Учитель остановил его, поднял пару грудок угля, протянул:

— Держи, твоя первая добыча.

— Я же вроде много нарубал…

— С полведра наберется, — согласился Обушок и не понял, почему нахмурился его ученик.

— А я думал…

— Не горюй, — наконец догадался Обушок. — Все так начинали. При-идет сноровка. Парень ты крепкий. Гляди, прямо Морфлот. Запомни, каждый пласт свой норов имеет, вроде новой жинки. — Усмехнулся: — Сегодня у меня ужинаем. Познакомлю со своей благоверной.

Вечером узнал Сашко у Катерины Павловны, что приехали они в Горловку с Полтавщины, фамилия их Обушак, отсюда и прозвище у мужа, на которое смешно обижаться. Долго вспоминал Сашко своего первого учителя.

За несколько месяцев столько событий произошло в жизни Степаненко, что самому не верилось. В забое освоился, рубить уголь стал легко — играючи две нормы давал. Выдвинули его в бригадиры, а начальник 24-го участка Дмитрий Александрович Семенов, человек твердый, но отзывчивый, порекомендовал Сашко в секретари комсомольской ячейки. В бригаде семь хлопцев. Им и сказал на наряде Семенов:

— Молодые вы, любо-дорого глядеть. На вас и надежда. Вам первым доверяем освоить отбойные молотки. Главное, не робейте. Я и в парткоме за вас поручился как коммунист. Механизация — дело политическое. Первая на шахте комсомольско-молодежная бригада. Гордитесь.

Бригада Степаненко первой взялась освоить отбойный молоток.

— Ку-уды они с энтими дрыгалками против обушков, — насмехались иные на шахте. — Скоро «мама» заголосят…

Зря так говорили. На взлете была первая комсомольско-молодежная… Хлопцы скоренько освоили отбойные молотки, пулеметные очереди в уступах оборачивались угольным потоком. Лава вышла на передовой рубеж по добыче. Ни у кого теперь язык не поворачивался подшутить над молодыми горняками из бригады Степаненко. Особенно отличались в работе и по характеру Ваня Тараненко и Коля Буценко, с ними сдружился Сашко, так их и звали на участке «трое неразлучных». И тут пришла беда.

В ночную смену загорелись трансформаторы в подземной камере, и вентиляционная струя понесла по выработкам угарный газ. Бригада Степаненко не успела выехать… Когда Сашко открыл глаза, то увидел Семенова. Осунувшийся, небритый, он понуро сидел на стуле рядом с больничной койкой. Позвал слабым голосом:

— Дмитрий Александрович, как хлопцы?

Семенов долго смотрел на него, с трудом выдавил:

— Погибли твои други…

Позже узнал Сашко, что поднятый ночью с постели Семенов первым бросился на их участок, вывел всех забойщиков. А они втроем в верхних уступах уголь рубили. На руках вынес Сашко на штрек, бросился обратно… Ивана Тараненко и Николая Буценко спасти уже не удалось.

Двадцать дней отлежал Сашко в больнице. Злоязычные о нем говорили: «Теперь сбежит… Сам сказал: боюсь, мол, шахты… Ку-уда ему…» В день выписки пришел в больницу Семенов, спросил напрямую:

— Ну как, Сашко? — Напряженно ждал ответа.

— А что? — удивился Степаненко.

— Слышал, будто уезжать надумал? — И, уловив растерянность на Сашкином лице, торопливо сказал: — Нет, без укора спрашиваю. Твоя воля. После такого…

— Да никуда я не собираюсь, — почти закричал Сашко, вскакивая с кровати. — Даже в мыслях такого не было. Кто сказал?

— Тогда молодец, — похвалил Семенов. — Знаешь, Сашко, о чем подумал? В партию надо тебе вступать. Я первый поручусь…

Вернулся Сашко на 24-й участок, вновь возглавил бригаду. Тяжко ему было без верных друзей — Вани и Коли, но, как по уговору, разговор об аварии никто не заводил. Однажды перед утренним нарядом зашел Изотов, поманил Степаненко, спросил, слышал ли он, что на седьмом участке создается школа молодняка.

— Изотовская школа, — поправил его Сашко. — Вчера сам приказ по шахте читал.

— Не в названии дело, — поморщившись, недовольно произнес Изотов. — Главное доказать, что любой новичок может стать добрым шахтером. Если захочет, конечно. Вот я и подумал — давай ко мне.

Степаненко пожал плечами. Во-первых, он уже и не новичок, как-никак бригадир, а во-вторых, зачем ему снова с молотка на обушок переходить.

— Затем, что мне помощник нужен, — доверительно сказал Изотов. — Пример живой нужен. А славу пополам разделим, — улыбнулся он, зная, что Сашко правильно поймет его слова. — Добре, бригадир.

1 января 1933 года на участке № 7 открылась школа Изотова, которого приказом оформили инструктором. В нарядных и забоях в ту пору было много разговоров об этом начинании. Кто, напротив, выражал всяческое одобрение; «Не боги горшки обжигают». — «Так то горшки, а тут завалящий участок», — возражали им.

Седьмой участок — это сорок пять добровольцев. В основном комсомольцы-новички, большинство из них не справлялось со сменной нормой. Перед первым спуском в шахту Изотов сказал в нарядной:

— Главное, хлопцы, не вешайте носа. Не выйдет у кого сегодня, постараемся, чтобы получилось завтра. Ну, орлы, я на вас надеюсь.

Так начала работать школа Изотова — не в аудитории, не у доски, а в подземных коридорах перелистывали страницы «шахтерского букваря» сельские хлопцы. И вслед за учителем выходили «на план», а затем и перекрывали его, гордясь обретенными навыками, приобщением к подземному братству шахтеров. Уже позже подсчитали, что первый «выпуск» этой необычной школы составил 150 забойщиков, которые, получив свой главный диплом мастерства, возвращались на свои участки, внося веру в то, что действительно «не боги горшки обжигают» и что умением и упорством можно все преодолеть.

Несмотря на старания ударников, в 1932 году шахта № 1 недодала государству около девяноста тысяч тонн угля. И хотя рогожное знамя давно убрали, чтобы не подрывать далее настроение горняков, успехи Изотова и его товарищей, «минусовый» итог жег обидой. «Нечего ссылаться на геологию, — говорил на собраниях Изотов, — легче всего на геологию все свалить: природа-де нам подножки ставит. Неправильно это, не по-большевистски. Сами виноваты, порядка мало еще. Второй год отбойные молотки внедрить не можем, порожняка не хватает. А сколько отстающих в забоях? Во-от они, резервы, тонны уголька недоданные. Их давайте считать».

А Стрижаченко, ставший теперь парторгом ЦК ВКП(б), поддерживал: «Правильно говорит. Незачем в облака смотреть, причины сбоя искать. Сами виноваты — сами и будем выправлять положение. Начинать будем с укрепления дисциплины среди надзора. Бывает, что техники вообще не выходят в смену? Бывает. А в нетрезвом виде встречали их в забоях? Встречали. Так дело не пойдет. Руководитель, даже самый маленький, примером во всем обязан быть».

Парторг ЦК невысок, худощав, волосы гладко назад приглажены, глаза серые, внимательные. Голос негромкий, но когда заговорит, то всем слышно. Носит брюки в сапоги, френч полувоенный, иногда серый костюм с галстуком. Очень любит слово «товарищ». Это, рассуждал он среди шахтеров, тоже великое завоевание революции. Обращение такое всех людей уравняло — товарищ. А начинает выступление всегда так: «Дорогие мои товарищи!..» Звали его Владимиром Игнатьевичем, но шахтеры сразу же уважительно стали называть: «Игнатычем». Так и говорили, если что не ладилось: «Надо к Игнатычу сходить, он присоветует…»

Нравился парторг Изотову. Объяснял так: «Толковый и с душой, у меня на хороших людей нюх». Когда спит Игнатыч, когда ест, только гадали, всегда он был рядом, а шахту знал не хуже любого специалиста. И еще — всегда ярким румянцем горели его щеки, словно свеклой натер. Только много позже после знакомства, когда уже был Изотов в зените известности, узнал: давно болен Стрижаченко, этот трудолюбивый, скромный человек, тяжелой, неизлечимой болезнью легких, но никому никогда об этом не заикался, а жить ему оставалось совсем немного.

Проводили на участках собрания, выявляли коллективно недостатки, гласно заявляли о необходимости замены начальника участка или механика, десятника. А когда провели перестановку кадров, вплотную взялись за распространение передового опыта. Попросили техников вместе со старыми забойщиками составить на каждый пласт «техминимум» — краткую инструкцию по выемке угля. Это были первые паспорта, дающие характеристику залегания угля и особенности его выемки. «Техминимумы» очень помогали молодым горнякам освоиться на рабочих местах.

Сам Изотов, как инструктор, все время в движении. Зайдет в один уступ, возьмется за обушок: «Вот как надо, гляди лучше», да еще присмотрится к новичку, бросит вроде бы ненароком: «Толк будет» — и к соседу. У того уже волдыри на ладонях. «Не-ет, браток, обушок не молот, гляди, как надо его брать». Нарубит вагонетку, дальше идет. Так за смену во всех уступах побывает, всем доброе слово скажет; а оно, слово это, вроде волшебного эликсира: дух поднимает, уверенность придает. Стараются ученики «изотовской школы». Не все ладится, конечно, но увереннее обушок держат и будто устают меньше, а угля получается больше. «Так и должно быть, — радуется инструктор. — Мастерство, оно в том и состоит — силы трать меньше, выработку давай больше».

Новички уж интересоваться стали: скоро ли и они на молотки перейдут? Изотов подтверждал, что скоро, вот выполнят месячный план, так и можно будет ставить вопрос о переводе их участка на пневматику. Январь до месячной нормы не дотянули, но добыли больше угля, нежели седьмой участок раньше давал. Неутомим Изотов, не ругает, не сердится, а учит, показывает. Видит, устал парень, усадит его в уголок, возьмет обушок — раз-два… Льется угольный ручей вниз, в люк. Только вагоны порожние подавай. «Дядя Никифор, давай я сам…» — переживает хлопец.

«Сам и работаешь, я что — слегка подмогнул», — отвечает Изотов. И в следующий уступ, где Сашко Степаненко работает.

— Сколько сегодня? — и пытливо по сторонам глянет.

Тот для легкости куртку сбросил, играет мускулами, обушком в черную стену — р-раз, еще р-раз! Проседает пласт, сыплется, отваливаются грудки угля, текут по почве.

Спрашивает Изотов для порядка — сам видит, что бригадир уже шестую тонну рубить кончает, радуется.

— Сашко, как настроение у хлопцев?

— Боевое…

Первый день вроде того блина комом вышел — шестьдесят тонн недодали к плану. Через неделю суточная добыча дошла до 130 тонн угля. А к концу месяца вышли на план — 150 тонн.

Нравился Сашко Изотову, который вообще любил людей. Все с участка прошли выучку у Никифора Алексеевича, а Степаненко вдвойне. Когда он, выполнив свою норму, поспешил в соседний уступ помочь Игнашке, неразворотливому пареньку, то совсем покорил Изотова. «Вот это по-нашему, по-шахтерски, — гудел Никифор Алексеевич, хлопая его по плечу. — Ежели бы твою сознательность да всем рабочим». — «Да при чем тут сознательность, — смущался Степаненко, — жалко Игнашку стало, ведь старается, только не угоняется за нами». — «Что, я ему не показывал? — не соглашался Изотов. — Не обходил, рядком в уступе рубили». — «Может, он вас робел, а я вроде своего, товарищ-одногодок», — не терялся Сашко.

Февраль 1933 года начался победно для седьмого участка — все «плюсы» по итогам смены на доске показателей заносила молоденькая табельщица. Ребята радовались, а Изотов вдвойне — за себя и за них, что поверили хлопцы в свои возможности работать не хуже бывалых забойщиков, страх преодолели перед шахтой, перед пластом. А как важно в себя поверить, он по опыту знал…

Часто заходил к ним в общежитие, присаживался в комнате на табурет, увлеченно вспоминал, как восемнадцатилетиим приехал в Донбасс. Неуклюжий, в просторном балахоне из мешковины, который в шутку называли «спецовкой», он шуровал в топках, носил уголь. Спал здесь же, в центральной кочегарке шахты № 1 в Горловке, не раздеваясь. Время было голодное, выдавали за работу немного муки да кипятку вдоволь. Шел 1920 год, восстанавливались разрушенные во время гражданской войны шахты. Закрутились на копрах колеса-шкивы, что опускали по стволу клеть с людьми и лесом и выдавали на-гора вагонетки с углем и породой. Кочегары удивлялись: откуда у деревенского увальня такая хватка? Сила силой, а ведь здесь и сноровка нужны. Хвалили на собраниях, называли «сознательным пролетарием», лишнюю пайку хлеба выдавали за ударный труд. От похвал хотелось еще больше сделать. Тем более что на глазах менялась жизнь, а вместе с ней и отношение к труду.

— А как забойщиком стали? — спрашивали ученики.

Прикипел сердцем к немолодому уже шахтеру Денисенко, часто прибегал в нарядную шахты, садился на вытертую до глади скамью, слушал разговоры. И Денисенко его примечал, бывало, руку, пожмет, скажет как равному: «Привет рабочему классу. Закурить хочешь?» — «Не курю… Ты мне, дядя Гаврила, лучше про шахту расскажи». Просился не раз: «Возьми меня в забой». Но Денисенко советовал подождать: вот пустят скоро новый горизонт, уступы нарежут, тогда можно и новичков брать, а пока опытные руки нужны. Пояснял свою мысль: «Знаешь… так ведь можно навеки охоту отбить к нашей работе». — «Не-е, я упрямый». — «Природа упрямых не любит». — «А каких любит?»

Гаврила Семенович закручивал самокрутку, дымил: «Умелых любит, настырных». — «Вот я и говорю, что упрямый, чем труднее, тем мне больше охоты сделать по-своему…»

— Сколько таких разговоров было. А однажды Денисенко остановил проходившего мимо инженера, попросил: «Парень в забой хочет. Кумекаю я, толк выйдет, если на новый горизонт его направить». Инженер остановился, внимательно посмотрел на меня, качнул головой, сказал, что парень крепкий, да не в силе дело, он, Денисенко, знает это не хуже него.

«Посмотреть хочешь?» — спросил он с усмешкой. «Чего смотреть? — отвечаю. — Насовсем хочу…» «Сбежишь ведь после первой упряжки», — раззадоривал инженер.

«Слово даю», — загорелся я.

Не понимал, что инженер хитрит, нарочно подзадоривает, чтобы характер проверить, зажечь, чтобы не смалодушничал.

«Хорошо, — говорит, — попробуем тебя в забое. Но предупреждаю, это не кочегарка, это как живой организм, шахта-то. Ее полюбить надо».

Тот день, когда, получив лампу и обушок с корявым держаком — да ничего, вылезу из шахты — стеклом обтешу, — пошел к стволу, надолго остался в памяти.

— Здорово, дядя Никифор!

— Недели три нормы не давал, — признавался Изотов. — А потом пошло-поехало. На пласт «Сорока», где уступы располагались с другой стороны и можно было рубить уголь слева, — сразу две нормы, затем две с половиной. Однажды в уступ прилез незнакомый человек, устроился неподалеку, представился: «Хронометражист я, сделаю фотографию твоего рабочего места».

Удивился, как в такой темени фотографировать! Человек разъяснил, что фотография здесь ни при чем, а это по шкале времени надо отразить, сколько минут и на что затрачивают в смену, чтобы мой опыт другим передать. Гордился потом: «Сам хронометражист в забое у меня побывал!..»

Да, накрепко засели в памяти Изотова первые шаги в шахте, и та бескорыстная помощь, что получал он от незнакомых людей, обернулась желанием не проходить мимо отстающих, передавать им свои навыки…

— Руби по клеваку, — поучал он новичков, — начинай рубить сверху, с «кутка», и у тебя дела пойдут лучше. Уголь лежит слоями, и если будешь рубить по струе, он станет хорошо отваливаться и удар будет не напрасный. Лучше ударять меньше, да впопад.

Учил, что к крепкому углю надо брать зубки короткие, в уступ с мягким углем — длинные. Тогда выработка возрастет. Вел такие беседы ежедневно. Лучше пошли дела на участке, наряды проходили весело, без разносов. Смена старалась обогнать смену, и, чтобы ребята еще больше прониклись духом коллективизма, посоветовал Изотов оставлять сменщикам в запасе крепежный лес: дескать, мы и так вас обгоним. Так потихоньку, умело вел Изотов свою школу, приобщая деревенских хлопцев к великому искусству добывать уголь. И сам с ними рос: брал домой технические брошюрки, журналы, читал подолгу, даже выписки делал в особую тетрадь.

В феврале участок № 7 впервые со времени образования перевыполнил план, среднесуточная добыча составила 220 тонн угля при задании 170 тонн.

— Да нам по плечу дела и побольше, друзья, — сказал Изотов ученикам. — Из пеленок вышли.

— Рекорд бы дать, — вставил Степаненко. Стрижаченко, парторг, тут как тут. Тихо так подошел, предложил:

— Читали? Московские и ленинградские рабочие встречные планы составляют. Что это? А вот что — берут карандашик, лист бумаги и считают: задание у нас такое-то, а сделать можем больше. Зачем нам заниженный план? Мы вам свой предлагаем, и чтобы сомнений никаких — полная техническая выкладка. Чем донбассовцы хуже?

Раззадорил ребят.

— Давайте так порешим… — сказал Изотов, глядя на парторга. — Если мы, Игнатыч, пока без расчетов десяток тонн к плану в сутки добавим, сгодится?

— Сгодится для начала, — отвечает Стрижаченко. — Стихию усмирять нельзя, тем более в соревновании.

— Тогда голосуем, чтобы все по порядку. Эти десять тонн будут нашим ответом на призыв партии: «Пятилетку — в четыре года!»

Все дружно проголосовали за встречный план, а шахтпартком поддержал инициативу молодежного участка. В марте при плане 180 тонн горняки давали в среднем 223 тонны угля в сутки. А в апреле, когда плановое задание составляло 190 тонн, сумели поднять выработку до 224 тонн. Сменная производительность по шахте составляла на забойщика 5 тонн, а ученики изотовской школы довели ее до 9 тонн. Это была победа, о ней громко говорили на собраниях, писала горловская «Кочегарка». Встречные планы взяли и другие участки.

В апреле 1933 года Александру Степаненко, лучшему ученику Изотова, предоставили слово на Вседонецкой конференции ударников-шахтеров, собравшихся в театре города Сталино.

— Сорок пять комсомольцев, не выполняющих задания, пошли работать к товарищу Изотову, — говорил Степаненко с трибуны. — Наш учитель дал нам «зарядку», проинструктировал, как надо хорошему шахтеру работать… Мы выбрали бюро комсомольской ячейки, выделили бригадиров, сказали себе, что дисциплина у нас должна быть боевой, как на фронте, и стали работать… Кое-кто посмеивался над нами сначала: «Собрались ребятишки, и участок свой завалят, и шахту подведут». Дали нам задание сто пятьдесят тонн. В первый день мы дали только девяносто. Но голов не повесили. Никита Изотов сказал: «Не бойтесь, ребята, не унывайте. Назавтра дали уже сто тридцать тонн. И день за днем начали двигаться вперед…»

К конференции ударников коллектив шахты № 1 пришел с отличными результатами: план первого квартала горняки выполнили 23 марта, дали почти полтораста тысяч тонн сверхпланового топлива. Конечно, не сами по себе пришли эти успехи. Сколько было призывов, сколько совещаний провели, сколько бумаги на приказы извели, а задание в 1932 году с треском провалили: долг составлял 86 тысяч тонн угля. Тогда горком партии, руководство трестом призвали коммунистов, передовиков взять под контроль все участки предприятия, чутко реагировать на предложения шахтеров. На шахте укрепили техническое руководство по всей технологической цепочке, начали смело выдвигать молодых техников, опытных рабочих на должности заведующих участками, их помощников.

Не хватало фронта работ, отставали от лав подготовительные выработки. Объявили ударный месячник. Многие, отработав смену, оставались на вторую, становились рядом с проходчиками и забойщики, благо эти профессии при ручном труде легко совмещались. За короткий срок удалось нарезать новые лавы, пустить пять эксплуатационных участков. Изотовское движение на шахте позволило направить в забои за несколько месяцев более пятидесяти обученных шахтеров.

Уже пару лет бились техники с механизированными лавами — не ладилось хоть убей. «Мышь им за пазуху», — укоризненно качал головой Изотов, когда речь на нарядах у заведующего шахтой заходила об использовании отбойных молотков. По его предложению создали «рабочую инспекцию» для проверки всего хозяйства. И выявили сразу же массу недостатков. Молотки были обезличены, гуляли, что называется, по рукам, ну и, понятное дело, портились чуть ли не каждую смену. Забойщики бросали их прямо в уступах, вылезали в штрек, ждали слесаря. Часто не хватало давления в пневмопроводе — тоже из-за разболтанности, из-за того, что не проводились плановые ремонты оборудования. Первое, что сделали, — закрепили молотки персонально за забойщиками, обязали ежедневно осматривать их и промывать, а раз в неделю в каждой лаве ввели ремонтную смену.

Задумались и о новой системе разработки шахтного поля. Еще когда разворачивалось изотовское движение в Горловке, приехал на шахту № 1 забойщик Свиридов. Слыл он среди горняков шахты № 10 «Артем» одним из лучших мастеров отбойного молотка. Поэтому встретил его Изотов с подчеркнутым почтением:

— Спасибо, что приехал. Мы-то еще с сохой, а ты уже с плугом.

— В умелых руках и палка — инструмент, — отшутился Свиридов. Помолчал, оглядывая собравшихся в нарядной парней. — Вот они в шахте железными конями управлять будут, не то что плугом… Какие у вас уступы?

— В каком смысле? — не понял Изотов.

— Да в прямом. Сколько метров по падению?

— Пять-шесть, как водится.

— То-то — «водится». Со старины глубокой. Для обушка, может, подходит, а вот с отбойным молотком расточительно. Времени зря много уходит, — пояснил Свиридов, присаживаясь к столу и раскрывая тетрадь. — Глядите, лава восемьдесят метров. Сколько кутков надо зарубывать? Ага, по числу уступов. Значит, двенадцать, а то и больше. А если уступ протянуть до двадцати метров? Зарубился — и гони пласт до конца. Выработка вдвое вырастает.

— А ведь верно, — поддержал его Изотов. — Почти треть смены у забойщика на вырубку кутков уходит. Но я сам должен попробовать, чтобы, значит, своим горбом почувствовать, а то как, не зная, агитировать за свиридовские уступы? — Прищурил хитро глаза. — А прежде я к тебе съезжу. Мы тоже готовимся перейти на молотки по всем лавам, хотя иные старики и сопротивляются.

— Боятся просто, — сказал Свиридов. — Сам, грешным делом, не верил поначалу. — Все в нарядной засмеялись. — Хвастаться не хочу, но за смену успеваю нарубить молоточком… — Он сделал паузу, поглядел на шахтеров.

— Сколько у вас на обушок получается?

— Изотов двадцать тонн дал, рекорд! — откликнулось сразу несколько человек.

— А я каждую смену даю по тридцать тонн, — отрезал Свиридов. — И не рекорд это, а норма. Так-то, ребятки. Кумекайте сами.

Названная Свиридовым цифра произвела на шахтеров большое впечатление и, можно сказать, круто повернула интерес многих к отбойным молоткам и удлиненным уступам. Но только месяцев через восемь после той встречи удалось нарезать лавы по методу Свиридова. Горняки шутили: «Работаем по-изотовски в свиридовских уступах».

Так начинался подъем шахты № 1, коллектив которой вскоре добился стабильных успехов. Не только энтузиазм решил исход дела, но и грамотная техническая политика. Широкий фронт очистных забоев, переход на отбойные молотки и новую систему уступов выявил новое узкое место — подземный транспорт. Не успевала откатка, много угля скапливалось в лавах, сдерживая возможности бригад. Шахта получила четыре электровоза, коллективно привели в порядок пути в подготовительных выработках, отремонтировали двести вагонеток. По предложению Изотова ввели журналы пересмен в каждой лаве, на каждом горизонте. Теперь десятник, сдавая смену, должен был четко обозначить, на сколько метров продвинулась лава, сколько осталось порожняка и крепежного леса, есть ли нужное давление в воздухопроводе. Одним словом, свели к минимуму простои, всякие неурядицы по вине предыдущей смены. План первого квартала 1933 года завершили досрочно. Шахты «Мария», «Чекист», «Красный профинтерн», «Голубовка-22» также раньше срока рапортовали о выполнении квартального плана.

Важнейшую роль в подъеме угледобычи бассейна сыграло постановление Совнаркома СССР и Центрального Комитета ВКП(б) от 8 апреля 1933 года «О работе угольной промышленности Донбасса». В нем говорилось:

«Следует учесть, что условия на шахтах изменились в корне. Изменился состав рабочих на шахте — он стал более квалифицированным. Изменился труд на шахтах — он стал более сложным. Изменились требования шахты — шахта нуждается в опытных инженерах и техниках в гораздо большем количестве, чем это имело место при ручной добыче». В постановлении указывалось, что ключом для подъема хозяйства всего угольного Донбасса является освоение новой техники.

В мае 1933 года Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) приняли еще два чрезвычайно важных постановления — об организации управления шахтой, рудником и трестом в Донбассе и о заработной плате рабочих и инженерно-технических сил угольной промышленности Донбасса.

За короткий срок только на шахте № 1 перешло из аппарата на участки более ста горняков.

В то время переходящее Красное знамя бакинцев находилось на шахте Буденовского рудоуправления, которое отставало. Шахтеры смеялись, читая в «Кочегарке» сводку об угледобыче и комментарий, что шахтеры «хранят знамя, но не удерживают». В Донбассе на конференцию ударников, где от шахты № 1 выступал ученик Изотова Александр Степаненко, прибыла делегация нефтяников. Прибыла с обидой: как же так, они завершили свою пятилетку за два с половиной года, а шахтеры подводят. Ясное дело, знамя следует передать достойным. Претендентов оказалось много. Единогласно постановили: передать его коллективу шахты № 1, так как здесь еще и снизили себестоимость тонны угля против проектной, на один процент уменьшили зольность топлива.

— Сменили-таки рогожное знамя на бархатное, — весело говорил бакинцам Изотов. — Теперь уж из рук не выпустим.

— Из таких рук, как у тебя, и не вырвешь, — шутил Вдовин, лучший слесарь Бакинского завода нефтеперегонного оборудования.

Об итогах конференции и передаче знамени бакинцев рассказала центральная пресса. Все больше писем стал получать Изотов. В их числе пришло такое из Подмосковного бассейна: «Я прочитал в «Правде» о тебе, что ты лучший забойщик Донбасса. Моя фамилия тоже Изотов, зовут меня Иваном Яковлевичем. Я тоже, как и ты, забойщик. Угля меньше 19 тонн в смену не даю. Работаю в Подмосковном бассейне, в Донском районе, на шахте № 7. Наша шахта № 7, как и ваша горловская шахта № 1, перевыполнила квартальную программу.

Потому, тов. Изотов, я вызываю тебя на соревнование…»

И дальше сообщал, что овладевает техникой горного дела и учит бригаду, вникает в дела не только своей смены, но и всей шахты и как лучший ударник премирован, получил хорошую квартиру. Администрация шахты стремится создать ему, Изотову, и его семье хорошие материально-бытовые условия. Подмосковный шахтер передал привет бригаде своего однофамильца и спросил: «Напиши мне, тов. Изотов, согласен ли ты со мной соревноваться так, чтобы вся страна могла следить за нашим соревнованием… Надеюсь, ты примешь мой вызов, и ко дню Первого мая мы покажем стране наши показатели».

Письмо Никифор Алексеевич громко прочитал шахтерам, усмехнулся по-доброму: «Вот ведь как, однофамилец вызывает». — «Так это же хорошо, просто здорово, — отозвался Степаненко. — Все равно победит Изотов».

Отвечать на вызов однофамильца пришлось с трибуны в главном городе Донбасса, где собрались ударники бассейна; пригласили сюда и забойщика Ивана Изотова с подмосковной шахты.

— Вызов, который напечатал в «Правде» товарищ Иван Изотов, я принимаю, — говорил Никифор Алексеевич. — Только не в такой форме. Мы с тобой, товарищ Изотов, не дадим стране никакой пользы, если будем соревноваться только вдвоем, ибо двое ничего не дадут. — Он поднял руку, сжал пальцы в кулак. — Нужно, чтобы соревновались бригады, участки, шахты. Когда мы с тобой научим молодняк, научим тех, которые еще не овладели техникой нашей работы, — вот это будет соревнование.

Зал ответил на эти слова рабочего аплодисментами.

— Мы с вами часто читаем в газетах, — продолжал он, — что есть в Донбассе забойщик Изотов, который работает лучше всех. Это неправильно, у нас в Донбассе все Изотовы, которые пришли на конференцию рассказать о своих методах и темпах работы. Все дело упирается в то, что вы своих методов работы, которые дают вам возможность выполнять и перевыполнять задание, не передаете тем, кто работает хуже, не стараетесь познакомить со своими методами побольше народу.

Вот в этом у вас закавыка. У нас есть еще кое-где скверная привычка думать так: если я его научу, он начнет работать лучше меня. Такие соображения недостойны настоящих ударников, это не коммунистические соображения. Я должен сказать, что многие из тех ребят, которых я обучил своим методам, работают не хуже меня. Я этим горжусь.

Нашей шахте № 1 постановлено передать Красное знамя бакинских нефтяников. Рабочие и ударники нашей шахты, когда мы ехали сюда, поручили мне заявить конференции, что знамени, присужденного нам, никто от нас не заберет…

Шахта № 1 имела задание на сутки 1900 тонн. После того как нефтяники вручили коллективу знамя, здесь появился плакат: «Никакого головокружения от успехов — за 2300 тонн угля в сутки!» Приняв такой встречный план, коллектив шахты № 1 обратился в редакцию «Правды», Наркомтяжпром и ЦК профсоюза угольщиков с предложением объявить социалистическое соревнование на лучшую шахту СССР. Горняки всех бассейнов страны горячо поддержали призыв горловчан.

Пока предложения горловчан обговаривались в Москве, Изотов с группой донбассовцев по приглашению нефтяников уехал на празднование Первомая в Баку. Смотрели город, удивлялись необычным постройкам, ходили по базару, угощались горячими лепешками и крупкой черешней, гладили покорных осликов по холкам, здоровались с бородачами в папапах. Познакомились с рыбаками, и те устроили товарищеский ужин — уха, раки. «Соленая вода в Каспии, а раки откуда?» — интересовались гости. Рыбаки шутили, что специально вырастили к их приезду. Но главное — были встречи с нефтяниками. Шахтеры с интересом осматривали промыслы, перерабатывающие заводы, заходили в общежития и клубы, смотрели выступления самодеятельных артистов. Хозяева, в свою очередь, интересовались работой «изотовской школы», говорили, что у них, на нефтепромыслах, также создают школы-участки, где опытные рабочие берут «на буксир» всех отстающих, будут обучать молодых нефтяников. Это была в высшей степени полезная поездка. У нефтяников было что перенять, в частности в вопросах быта, досуга. Вернувшись, Изотов и другие горловчане пошли по общежитиям, установили рабочий пост в столовой. Здесь кормили кое-как, да и тесновато в ней было. Сменили повара, установили двенадцать отдельных столов для ударников, с помощью профсоюзного комитета приобрели новую посуду. Улучшилось питание шахтеров, особенно радовалась молодежь, живущая в общежитии.

— Столовая — это тоже участок шахты, — говорил Изотов на заседании шахтпарткома. — От нее зависит выполнение плана, как и от порядка на штреках и исправности отбойных молотков.

Объявили субботник по наведению порядка в общежитиях — все побелили, покрасили, расселили горняков по профессиям, как они того и просили.

Все это были ростки новых отношений, которые подняли роль рядовых горняков, истинных хозяев предприятия. Как-то Изотов в выходной зашел в молодежное общежитие, где жил и Сашко Степаненко. На дверях висел лозунг: «Каждому шахтеру скажите — у нас не казарма, а общежитие». В красном уголке шли занятия по изучению отбойного молотка, кто-то в дальней комнате бренчал на балалайке, видимо, вспоминая родную деревню. Усмехнулся Никифор Алексеевич, прочитав на двери комнаты, где жил Сашко, надпись: «Перед тем как войти, постучи». Стукнул костяшками пальцев, открыл дверь. Навстречу поднялся с кровати сосед Степаненко в мятой рубахе и брюках, хмурый.

— Случилось чего? — На лице Изотова было написано удивление. Он привык видеть своих учеников всегда подтянутыми, жизнерадостными. — В одежде на кровати…

— Ничего не случилось, — ответил Петро. — Зуб болит! — и схватился за щеку.

— Ты подожди, подожди… А по правде? — настаивал Изотов. Любил он так говорить: «Ты подожди, подожди», в смысле — подумай хорошенько.

— Костюм у него украли, — отозвался сосед.

— Какой костюм? — не понял Изотов.

— Единственный, — хохотнули зашедшие в комнату ребята. — А за балкой, на восьмой шахте, Дуняша горюет…

Петро махнул рукой:

— Никакой Дуняши нету, а просто обидно.

— Обидно, если товарищ спер, — спокойно сказал Изотов, присаживаясь за квадратный стол и отодвигая подшивку газеты. — А когда залетный воришка, тут на себя обижаться надо — прячь подальше. Ладно, найдем выход. Спроси у соседа своего, как его обчистили в первый день приезда. Тоже уехать собрался было.

— Да ну? — повеселел Петро.

— Вот тебе и ну…

— Лучше бы костюм найти, — не выдержал Петро.

— Об том и говорю, — согласился Изотов. — Сообща выход и найдем… Только прежде я вам историю одну расскажу…

В апреле 1918 года Горловку захватили германские части, а с ними вошли и гайдамаки.

«Каждая шахта — это же большевистская крепость», — говорили тогда германские офицеры и наказали жестче карать население. Каждый день на конном дворе истязали рабочих, женщин сюда волоком тащили, не просто били — издевались. Сюда привели первого председателя союза горняков Горловки Нестеренко. Допрашивали его, хлестали плетью — ни слова не сказал. Гайдамаки повалили его, били сапогами по лицу. Так и затоптали…

— Вот как боролись за Советскую власть, — закончил Изотов свой рассказ. — К чему говорю об этом? К новой жизни идем, помнить надо о жертвах, беречь, что народ завоевал. Ну а из-за мелочей вроде украденного костюма не стоит голову вешать. Не все же так сразу перековались — есть и воришки, погодите, дай срок — выведем и их, А костюм Петру новый купим. Соберемся все и купим.

Его предложение в общежитии охотно поддержали. Собрали триста рублей, на другой день купили соседу Степаненко новый костюм. Как он ни отнекивался, а подарок принял, повеселел даже. Через неделю заходит Изотов к нему в общежитие, смотрит — висит на стене газета «Забойщик». Оказывается, Петро вызвался ее выпускать: вот первый номер. А еще через несколько дней натянули молодые горняки рядом с общежитием экран — старались вовсю. Шахтпартком свое обещание выполнил — стали каждый день показывать для молодежи фильмы. Узнал Изотов, что его ученики и здесь инициаторами оказались, порадовался. Пустяковый вроде бы случай, а как пробудил он коллективистское начало у молодых забойщиков. Вот чему радовался Изотов.

Узнали на шахте, что Изотов в общежитие ходит. Такова уж сила авторитета, пошли к молодым горнякам и другие кадровые рабочие, больше того, жен уговорили подсобить уборщицам. Женскому глазу виднее, в чем у парней нужда: одни помогали чистоту в комнатах наводить, другие созвали свободных от смены парией цветники разбивать и деревца сажать, кое-кто белье штопал, иные вызвались даже сорочки шить с отложными воротничками, только с уговором: «Для передовиков». Очень развеселился тогда Изотов: «Ну и обязательство взяли женщины наши, у нас же все теперь ударники, не нашьются».

Всего месяц-другой прошел, как начала работать в уступах школа Изотова, а о седьмом участке заговорили в Горловке. Да и как не удивляться: ни одного отстающего! Вчера еще вроде бы неуклюжие в забое деревенские парни, которых направляла к Изотову комсомольская ячейка, уезжать собирались, а ныне — на Доске почета красуются. Весь участок № 7 с «плюсом» идет, без сбоев. А текучесть забойщиков самая высокая на шахте. Только текучесть необычная. Не с шахты уходят изотовские ученики, а возвращаются на свои же участки, чтобы уступить место новичкам. И тут удивляют умением, старанием, выдержкой. Чудо какое-то! За короткий срок школу Изотова прошли полтораста молодых горняков. Комячейка на собрании постановила: считать Н.А. Изотова почетным комсомольцем.

— Эт-то же революция в кадровой политике, — доказывал Юхман в тресте. — Простой рабочий мыслит шире иных наркоматовцев.

— Но-но, ты без обобщений, — осаживали его трестовские служащие. — У нас есть план подготовки рабочих, мы его успешно выполняем.

— Да идите вы со своим планом знаете куда? — не выдерживал Юхман.

Зато в горкоме партии инициативу шахты № 1 по обучению профессиям молодого пополнения сразу поддержали, рекомендовали всем парторганизациям Горловки обсудить ее и использовать. И Игнатыч, скрывая улыбку, однажды привел на седьмой участок представителей шахты № 5, которые некогда оставили у ламповой рогожное знамя. Не подал вида Изотов, что помнит обиду, радушно пригласил посмотреть ребят в деле, а потом в нарядной обстоятельно рассказал о своих методах обучения. Улыбнулся широко, когда гости начали благодарить:

— Вам спасибо за науку…

В мае 1933 года наметился новый «горизонт» у Изотова. Еще когда гостили у нефтяников и те написали «Коллективную изотовскую инструкцию» в помощь отстающим, Никифор Алексеевич горячо говорил о переходе всех участков с крутопадающими пластами с обушка на отбойный молоток. А вернулся из Баку — заявил об этом официально в парткоме. После смены пролез по всем уступам самого отстающего на шахте № 1 участка «Мазурка-12» — год целый его коллектив «минусовал». И что же увидел? Закреплены уступы неряшливо, костры в выработанном пространстве кое-где развалились под тяжестью горного давления — так и до греха недалеко. Рештаки, по которым нарубленный уголь вниз идет к люку, дырявые, кривые, отсюда и потери немалые добычи. В общем, картинка хуже не придумаешь.