Н. Рахвалов В РОДНОМ ГОРОДЕ

Н. Рахвалов

В РОДНОМ ГОРОДЕ

1. ПАССАЖИРЫ ОДНОГО КУПЕ

Алексей Егорович помог старушке разместить вещи, снял с себя пальто, вздохнул с чувством глубокого удовлетворения и сказал, приветливо улыбаясь:

— Ну, давайте знакомиться… Алексей Егорович.

— А меня Пелагеей Афанасьевной зовут. Намучились поди с моим багажом-то… Спасибо вам большое, что помогли. Разве я одна справилась бы… Носильщику, ему что — сунул тебя в вагон и будь здоров! А ты тут, как хочешь…

— Ну, что вы… Пустяки, какая тут помощь. Пелагея Афанасьевна… Далеко едете?

— В Тригорск.

— Вот как! Значит, попутчики до самого конца!

— Вишь, славно как. В командировку или по собственным надобностям?

— По собственным… В отпуск еду.

— Что же, там родные есть?

— В том-то и дело, что нет, никого не осталось… Есть, правда, двоюродная сестра недалеко от города, на руднике, вот хочу к ней наведаться.

— А вы чей будете?

— Головин, Егора Петровича сын.

— Это что на Крепостной жили?..

— Вот-вот, против Шестаковской площади домишко.

— Мать-то Аннушкой звали?

— Да, Анна Тимофеевна.

— Аннушка… Знавала… Как не знавать… О-ой, мастерица она была готовить… Приходящей поварухой прозывалась, по купцам хаживала — к праздникам, бывало, или на свадьбу.

— Вот-вот… Видите, земляки оказались…

— Умерла она?

— Умерла в двадцать восьмом году…

— Сами-то давно, видно, не бывали в Тригорске?

— Как уехал в шестнадцатом году, так и не бывал. Братья и сестры тоже разъехались кто куда по белу свету…

— Нехорошо это — родные-то места забывать. Нет, мои навещают меня, нечего бога гневить. Каждый год кто-нибудь приедет. А то и все вместе съедутся, как в сорок шестом было. Вот уж радости-то у матери! Старший-то Василий, который в Москве, еще и внуков привез… Вот и сейчас от него еду. Хотела у младшего в Куйбышеве остановиться, да сноха-вдовушка заторопила, из Тригорска телеграмму отбила: приезжайте, дескать, маменька, соскучилась… Средний-то Николай погиб в Отечественную войну, под Москвой-матушкой пал, ну, я со сношенькой-вдовушкой-то и живу теперь… Еще дочка есть в Ленинграде, та за военным, все к себе зовет тоже. А я ей отписываю: никуда мол дочка, из Тригорска не поеду, здесь и помирать буду…

— О! Вам ли о смерти думать, Пелагея Афанасьевна! Теперь только жить да поживать. Сколько вам лет-то?

— Ух, много, сынок, — 75… Но я о ней не думаю, о костлявой шутихе, бог с ней…

— Скажите пожалуйста! 75 лет, а как молодо выглядите, — отзывается с верхней полки купе девушка.

— На хороших дрожжах, матушка, заведена, вот смотрю я на тебя, голубка, ты тоже из доброй породы, видать.

— Да, что вы! Пелагея Афанасьевна… Вы меня смущаете…

— Чего же, матушка, смущаться, дал бог росточку и хорошо. Выбирай только парня себе под стать… Куда едешь-то?

— Да туда же, куда и вы.

— Там и жить будешь?

— На работу еду, по путевке. Я Ленинградский архитектурный институт окончила.

— Ну, ни пуха, ни пера тебе, как говорится, в час добрый, милая. А жениха мы тебе подберем… Народ у нас славный, работящий… Как звать-то тебя?

— Зовите Женя.

— По батюшке?

— Петровна.

— Евгенья Петровна, значит.

— Вот уж никогда не позволю величать себя по имени и отчеству, — отрываясь от книжки, вступает в беседу девушка с боковой полки.

— А что же в этом плохого? — возражает Пелагея Афанасьевна. — Евгенья Петровна — девушка представительная… Архитектор… Не грех ее и уважить, по имени-отчеству назвать. Вот ты, милая, я смотрю, книжечку почитываешь, лежишь на полке, дорогое платье на тебе — шелковое, а оно, вон смотри, свесилось у тебя на пол. Непорядок…

Пелагея Афанасьевна осторожно подбирает свесившиеся складки платья и с напускной строгостью продолжает:

— А я бы вот таких девочек совсем не пускала одних в дальнюю-то дорогу без сопровожатого.

— А если его нет, что делать?

— Куда едешь-то?

— В Рубцовск.

— Так вы скоро дома, — сказал Алексей Егорович, обращаясь к девушке.

— Не дома, а в гостях…

— Откуда едешь? — спросила Пелагея Афанасьевна, продолжая с материнской нежностью оправлять платье девушки.

— Из Горловки.

— К своим?

— К брату… Брат работает на Алтайском тракторном. Сам вызвал. Приезжай, дескать, Галя, работать будешь. Здесь люди нужны.

— Какая же у тебя специальность?

— Секретарем у начальника шахты работала…

— Ох, матушка, с такой специальностью далеко не уедешь…

— Уехать-то уедешь, — смеясь возразил Алексей Егорович. — Она уже путь не малый проделала — от Горловки до Рубцовска. Только ненадежное это дело… Учиться надо, специальность приобретать.

— Да, это, конечно, не резон, не имея специальности, передвигаться на большие расстояния… Но это, знаете, не типично для нашей молодежи… — отрываясь от тетрадки, в которую что-то записывал, вдруг вмешался в разговор пассажир, сидящий у окна. — Не типично, — повторил он. — В основном, молодежь тянется к учебе, использует всяческую возможность, чтобы поднять свою квалификацию. Вот я давеча у кассы наблюдал двух девушек. Сидят на чемоданах и о чем-то спорят. Прислушался: оказывается, обсуждают способы повышения производительности вязальных машин. Они, видите ли, в течение четырех месяцев обучались в Москве на курсах мастеров стахановских методов труда трикотажной промышленности… Вот она, молодежь-то наша, какими настроениями живет, — заключил пассажир, возвращаясь к своим, записям в тетради.

Пелагея Афанасьевна, повозившись с саквояжем, достала из него кружева, которые купила где-то на одной из станций близ Вологды, и девушки, окружив ее, стали рассматривать и расхваливать работу советских кружевниц.

Алексей Егорович обратился к соседу.

— А вы тоже в Тригорск? — спросил он, слегка оглядывая пассажира и пытаясь по внешнему виду определить, с кем он имеет дело. Тот ответил не сразу. Он сначала посмотрел на Головина, как бы желая убедиться, к нему ли относится вопрос, закрыл свою коричневую тетрадку, положив на нее обе руки ладонями вниз, и утвердительно, протяжно сказал:

— Да-а!..

Густые темнорусые брови его при этом опустились, лицо приняло спокойное выражение, как будто все, что волновало его минуту назад, бесследно отлетело куда-то.

«Артист», — подумал Алексей Егорович, смотря на чисто выбритое, очень выразительное лицо собеседника.

— В командировку? — уточнил свой вопрос Головин.

— Нет, на постоянную работу… То есть, что значит на постоянную работу? — перебил сам себя собеседник. — Я — геолог, в последнее время работал в партийном аппарате. Сейчас направляюсь в Тригорскую группу геологической экспедиции. Предстоят там великие дела! Прямо дух захватывает, какие перспективы рисуются в этом благодатном крае!

— Знаете, — доверительно сообщил Алексей Егорович, — Тригорск ведь — это мой родной город. Там я родился, детство провел. Вспоминаю сейчас, что это был за город! Одно четырехклассное мужское училище, в котором я учился, «Мариинка», как мы называли женское мариинское училище, народный дом и единственная на весь город библиотека. А что в ней было, в этой библиотеке, и сказать нельзя — сущие пустяки! И вот как-то на днях читаю в газете «Известия»: «В Тригорске состоялась очередная сессия филиала Академии наук СССР». Боже мой! В Тригорске — Академия! Не поверите, так это меня поразило, что я места себе не нахожу… Мне захотелось поехать, хоть одним глазом взглянуть на него, каким он стал, мой пыльный полустепной городишко. И это до такой степени меня взволновало, что я отказался от санаторной путевки и решил провести свой отпуск в этом вот путешествии.

— И хорошо поступили, — одобрил собеседник.

— Пришел я домой и говорю жене: ну, Таисья Ивановна, еду в Тригорск. — «Тригорск?! Ты с ума сошел, зачем?! Что тебе там делать?!»

Я ей рассказываю про сессию. А она свое: «Да ты что, действительный член академии что ли?! Алешенька, подумай!.. Что ты говоришь!».

А потом уговорил все-таки, согласилась. А как уговорил? Она у меня волжанка, десять лет уже не была на Волге. Вот я ей и говорю: если тебе предложили бы сейчас на выбор: на курорт поехать или в Сталинград — на родину, куда бы поехала? А она лишь в ответ: «Вот еще! Конечно, в Сталинград». После этого со мной и насчет Тригорска согласилась.

Неожиданно звонкий смех Гали прервал беседу.

— Боже мой! Какая вы наивная, Наташа! — сверкая белоснежными зубками, кричит Галя.

Соседка ее, девушка с боковой верхней полки, смущенно улыбается и глазами, полными немого укора, смотрит на Галю:

— Ну, молчите же, я вас прошу!

— Ладно уж, ладно, — соглашается Галина, — молчу, молчу…

Наташа, в отличие от своей соседки, одета очень скромно, по-дорожному: на ней фланелевая блузка, подпоясанная лакированным пояском, вельветовая юбочка и хромовые полусапожки. Щеки ее то и дело вспыхивают ярким румянцем. Стоит ей только сказать: «У тебя сейчас покраснеют уши», как уши ее действительно становятся пунцовыми, а длинные пушистые ресницы мелко вздрагивают.

Наташа едет тоже в Тригорск. На руднике, в 18 километрах от города, работает друг ее детства, молодой шахтер Петрусь. Шесть месяцев тому назад он уехал из Новочеркасска по вербовке на этот рудник. И теперь прислал ей письмо, чтобы она приезжала.

— Что же, вы помолвлены? — спрашивает Пелагея Афанасьевна у Наташи.

Наташа непонимающе смотрит на старушку, густо краснея.

— Ну, вы невеста и жених, что ли? — уточняет вопрос Пелагея Афанасьевна.

— Не-ет… — отвечает Наташа.

— А как же? Разве можно ехать… Приедешь одинокая, в незнакомое, чужое место?..

По лицу Наташи пробегает тень испуга. Девушка водит рукой по кромке столика, следя за движением собственных пальцев, потом поднимает на старушку свои ясные глаза и тихо, но твердо говорит:

— Верю я ему, бабуся. Семья славная у них: папаша — коммунист; мать в партизанах была, а Петрусь весь в папашу характером.

— Любишь?

— Не любила, не поехала бы, — уткнув лицо в ладони, пролепетала Наташа. Уши ее покраснели, как маков цвет.

Галя лежит, тихо напевая себе под нос игривую песенку. Ее будто и не интересует этот разговор. Она более всего занята своей собственной персоной.

Пелагея Афанасьевна первой укладывается спать. За нею Наташа. Галя как лежала с книгой в руках, так и заснула.

Геолог и архитектор сидят за столиком у окна. Спустилась ночь. Шторка окна задернута. В вагоне тишина. Алексей Егорович сквозь дрему прислушивается к тихому разговору спутников.

— Я был уже там два раза, город-то ведь расположен на слиянии двух рек. Одна река узкая, порожистая, шумная, горная… Берет она свое начало в горах Алтая. А другая — мощная, широкая, спокойная, величавая. Город восточной своей частью поднимается в гору и оттуда смотрится в реку, воспетую в сибирских, народных песнях. На реке строится плотина одной из мощнейших в Союзе гидроэлектростанций… Представьте себе, каким будет город в будущем?!

— А река очень широка? — спрашивает девушка. Ей хочется представить себе, как река выглядит по сравнению с ее родной Невой.

— В некоторых местах доходит до полутора километров.

— Берега высокие?

— Правый берег высок. Кроме того, через весь город, от Большой горы до старой военной крепости, идет искусственный земляной вал, сооруженный когда-то каторжанами. Вы читали, конечно, «Записки из мертвого дома» Достоевского? Очень похоже, что писатель использовал для своего произведения факты из истории этого города.

— Вы знаете, я очень люблю воду в городском пейзаже. Построить великолепные здания над водой — моя мечта… Берега обложить гранитом…

Алексей Егорович слушает молча. Ему хочется вмешаться в беседу. Но веки его отяжелели, и он засыпает…

Когда проводник вагона, девушка с новыми погончиками на плечах, вошла в купе, все уже крепко спали. Она выключила большой свет, включила маленькую синюю лампочку, заботливо поправила одеяло у Пелагеи Афанасьевны и вышла.

Вагон мерно покачивался, убаюкивая спящих пассажиров.

2. ГАЛЯ

Рубцовск. Пересадка. Галя весело прощается со своими попутчиками. Грациозным движением руки поправляет на шляпке вуалетку с мелкими черными мушками и, взяв свой чемодан, стремительно выходит из зала. Пелагея Афанасьевна подходит к окну, взглядом провожает девушку, энергично идущую по песчаной дорожке привокзального сквера.

— Не верю я ей, что она едет к брату, — говорит Пелагея Афанасьевна тоном сожаления, — не похоже…

Алексей Егорович, Пелагея Афанасьевна, геолог, архитектор, Наташа держатся вместе. Билеты закомпостированы в один вагон. До отхода поезда еще несколько часов. Но что это за Рубцовск? Алексей Егорович был здесь когда-то, в 1920 году. Небольшое сибирское сельцо Рубцовка славилось тогда маслоделием. В памяти всплывает грязная улица с рядом одноэтажных рубленых изб, среди них лишь несколько двухэтажных домов, занятых кредитным товариществом, конторой сибирского кооперативного союза «Закупсбыт».

Алексей Егорович на голубом автобусе едет осматривать город. Сельца Рубцовки нет и следа. Новый незнакомый город предстает перед взором путешественника. Город с огромными заводскими корпусами, жилыми многоэтажными домами, мощеными и асфальтированными улицами, прекрасным парком в центре города.

Алексей Егорович садится на скамейку под тенистую сосну в парке и пишет первое большое письмо домой. Ему хочется рассказать своей жене о тех бодрых, радостных чувствах, которые овладевали им все сильнее и сильнее по мере приближения к родным местам.

На вокзале он узнает неожиданную новость: вернулась Галя.

Она сидит уже в пассажирском зале на своем чемодане и уткнув лицо в колени Пелагеи Афанасьевны, горько плачет. Время от времени она поднимает лицо, безразлично озираясь вокруг. Слезы смыли помаду с губ, черную краску ресниц.

— Значит, ты не к брату ехала-то? — спрашивает ее Пелагея Афанасьевна.

— Какой там брат!.. Я была здесь летом у тети… и познакомилась с ним. Договорились, что я приеду… Будем вместе жить… И вот приехала… Оказывается, тетю с мужем в другое место перевели. А он… в квартиру даже не пустил… Там другая у него живет… Негодяй…

Пелагея Афанасьевна что-то шепчет на ухо Гале. Галя с искренним неподдельным смущением возражает:

— Нет, нет! Что вы, не надо, Пелагея Афанасьевна! Я продам свое новое платье и мне хватит…

Но Пелагея Афанасьевна не слушает Галю. Она собирает своих соседей по купе. Собравшись вместе, все решают: купить вскладчину для Гали билет и отправить ее обратно.

3. ПЕТРУСЬ

Пелагея Афанасьевна, встревоженная историей с Галей, долго не может притти в себя.

Последняя ночь перед Тригорском. Почти никто не спит. Ожидание. Сборы. Алексей Егорович не отходит от окна вагона и, несмотря на темноту, старается уловить очертания близких гор. Когда наступает рассвет, он с жадностью рассматривает развертывающиеся перед ним пейзажи.

Первое, что бросается в глаза, — это ряд огромных металлических мачт, несущих на себе провода высокого напряжения. Тригорск дает электроэнергию целому краю… Вот показалась и река, большая, полноводная, она далеко видна из окна вагона.

Мелькают новенькие железнодорожные здания… Новая дорога — новая архитектура. Простые, радующие взгляд формы… Вот и вокзал. Издалека видна четкая надпись — «Тригорск».

Геолог и архитектор прощаются со своими друзьями, они берут такси и вместе едут в гостиницу. Пелагея Афанасьевна, еще в пути пригласившая к себе Алексея Егоровича, медлит с отъездом. Она не хочет оставлять Наташу. Вдруг ее не встретит никто. Наташа, прислонив багаж к изгороди палисадника у здания вокзала, с тревогой озирается по сторонам.

Вокзальная площадь оживлена. То и дело подходят большие новые автобусы с ярко красными кузовами, снуют блещущие никелем такси «Победа», важно разворачиваются «персональные» машины разных марок.

— Там нам далеко от города-то ехать? — спрашивает Алексей Егорович у Пелагеи Афанасьевны.

— Да, километров восемь. Помните Долгую деревню?.. Поодаль от нее стояли выселки Кромешные — вот мы на этих Кромешных выселках и находимся. Только там теперь ничего деревенского нет. Самый настоящий город.

К зданию вокзала стремительно подкатывает мотоцикл с коляской. Он круто разворачивается и останавливается. Высокий, широкоплечий парень, оставив машину, стремительно бросается к входной двери вокзала. Наташа широко раскрытыми глазами смотрит на парня. Потом она бросается к нему и кричит:

— Петрусь!..

Парень оборачивается. Он узнает Наташу. Девушка от волнения опускается на сундучок и закрывает лицо руками. Пелагея Афанасьевна спешит к ней на помощь:

— Наташа, что с тобой?!

Девушка не то сквозь смех, не то сквозь слезы шепчет:

— Ой, умру! Петрусь… ведь это он!..

Петрусь подбегает к Наташе. Та встает. Румянец заливает ее лицо. Она быстро переводит свой взгляд то на парня, то на Пелагею Афанасьевну, как бы прося у нее помощи или одобрения, и вдруг бросается к ней в объятия, пряча лицо на груди старухи. Тогда Пелагея Афанасьевна, смеясь, из рук в руки передает ее парню. Тот с неуклюжей нежностью обнимает ее огромными, сильными руками и целует в губы, в щеки, в глаза.

— Ну, нам здесь больше делать нечего, — говорит Пелагея Афанасьевна обращаясь к Алексею Егоровичу, — едемте ко мне. Тут все в порядке. Это будет хорошая жизнь!

Алексей Егорович согласен:

— Дружная пара!

4. ТРИГОРСК

Он прошелся по земляному валу, тянущемуся вдоль реки, тому самому валу, о котором геолог рассказывал молодому архитектору в вагоне. Где раньше были пустыри и поляны, теперь высятся большие, красивые дома.

А вот и Шестаковская площадь. На этой площади спокон веков каждый год в августе-сентябре располагались бивуаком молодые казаки, призываемые на действительную службу. Здесь же формировались в первую мировую войну казачьи полки, отправляющиеся на фронт. В другое время года площадь была свободна и зарастала бурьяном. Здесь стоял старенький домик Головиных, в котором прошло детство Алексея Егоровича. Теперь домика нет. На его месте стоит, уходя в глубь квартала, большой шестиэтажный жилой дом с магазинами в первом этаже и соляриями на крыше. На самой Шестаковской площади заканчивается строительство завода. Там, где была ружейная мастерская, близ самого вала, на берегу, стоит большое здание городского гаража.

Родные места невольно вызывают у Алексея Егоровича воспоминания детства. Какое наслаждение было рыться в пахнущих смолою свежих древесных стружках, находить в них гладко обструганные куски досок, цветную металлическую стружку, медные патроны, мелкие ружейные части, выброшенные на свалку за ненадобностью как брак или по недосмотру старших молодыми подмастерьями. Помнится, среди молодых подмастерьев был Павел Цугаев — крепкий, отважный, веселый Паша, с копной вьющихся русых волос и смелым открытым взглядом. Он часто выходил сюда с винтовкой и шомполом в руках. Паша Цугаев чистил винтовки, собирал и выносил мусор, красил ложи ружей и выполнял десятки других обязанностей в этой древней казачьей мастерской.

Он был немного старше сверстников Алексея Егоровича, но дружил с ребятами и всегда бывал в окружении целой ватаги сорванцов. Брал их с собою на рыбалку и на охоту. Он имел свою лодку и прекрасно плавал, переплывая протоку даже в пору весеннего разлива.

Паша рассказывал ребятам интересные истории об опытных охотниках, о смелых людях, о гимнастах и борцах, выступавших в цирке братьев Коромысловых, который в ту пору гастролировал здесь.

Одна за другой всплывают в памяти Алексея Егоровича картины детства. Вот он плывет с Павлом на лодке через бурную протоку на остров. В густых зарослях тальника они собирают хмель и набивают им мешок за мешком, радуясь своему успеху: будет хорошая брага!

Но всего больше Алексей Егорович благодарен был Павлу за книжки. Правда, Павел не давал книжек мальчику, а читал их вслух, но Алеша запомнил их названия, чтобы потом отыскать и прочитать их. Это были «Однажды осенью», «Васька Красный», «На плотах», «Страсти-мордасти» и другие рассказы Горького. Песню «Солнце всходит и заходит» он впервые услышал тоже от Павла.

Алексей Егорович прошел к пароходной пристани и присел отдохнуть на скамейку. Тут тоже было много нового. Пароходы, ходившие раньше только по основному руслу реки, ходят теперь по протоке. Об этом он нигде не читал даже. А это было всегдашней недосягаемой мечтой ребят и взрослых увидеть пароход, идущий близко-близко по протоке. Теперь эта мечта сбылась. Огромные двухярусные пароходы ходят по протоке, близ высокого берега, облицованного камнем.

5. ПАВЕЛ ЦУГАЕВ

В глубокой задумчивости сидит Алексей Егорович на скамейке, прислушиваясь к глухому шуму волн, бьющихся о берег. Из этого раздумья его выводят раздавшиеся позади женские голоса.

Из будки бакенщика вышли пожилая женщина и девушка. У обоих в руках по ведру. На ведрах большие красные буквы. Такие ведра бывают на пристанях, на палубах пароходов.

Девушка беспечно смеется. Пожилая женщина, должно быть ее мать, с напускной строгостью ворчит на нее. На Алексея Егоровича они не обращают никакого внимания. Повидимому, присутствие посторонних здесь не ново. Женщина направляется к сараю, стоящему в глубине двора бакенщика. Направление мыслей Алексея Егоровича меняется. Он начинает думать о том, как эта девушка, не окончившая, вероятно, десятилетку, спустя много лет вернется сюда и будет вспоминать свой беспечный девический смех и эти ведра с буквами и, конечно, милый для ее сердца берег. Вероятно, сидит она по вечерам на этой скамейке, да не одна, а с дорогим другом, смотрит на проходящие пароходы, мечтает.

Мысли Алексея Егоровича прерывает девический голос:

— Мама! «Павел Цугаев» должен быть скоро. Знаешь!

Алексей Егорович настораживается: «Что такое?!»

— Он в шесть часов вышел из «Крутого яра».

— В шесть? — спрашивает женщина.

— Ага! — подтверждает девушка.

— Ну, что же, у нас все в порядке.

Звонко стучит в груди сердце. Нет, он не ослышался: речь идет о Павле Цугаеве!

Алексей Егорович спешит к девушке. Она возвращается в домик. Алексей Егорович останавливает ее.

— Девушка, вы только что назвали имя Павла Цугаева. Кто это такой?

Девушка, широко улыбаясь, смотрит на человека в сером пальто, в касторовой серой шляпе как на пришельца из другого мира.

— Да что вы, гражданин, нездешний, что ли? «Павел Цугаев» — пассажирский пароход…

— Да, я нездешний, — отвечает Алексей Егорович. — А почему он так назван?

Девушка пожимает плечами и опять улыбается.

— Подробностей я, гражданин, не знаю, но Павел Цугаев — это наш герой…

6. РАССКАЗ ПЕЛАГЕИ АФАНАСЬЕВНЫ

Много слышал от своей гостеприимной хозяйки рассказов об общих знакомых, об истории города, старинных преданий, легенд. Старушка знала их бесчисленное множество. Алексей Егорович решил расспросить Пелагею Афанасьевну о Павле Цугаеве.

— Пелагея Афанасьевна, вы знаете что-нибудь о Павле Цугаеве? — входя в комнату, спрашивает Алексей Егорович у хозяйки.

— Как же, знаю. Это очень короткая история. Не долго прожил он на белом свете, — рассказывает Пелагея Афанасьевна, помогая снохе накрывать на стол.

Алексей Егорович садится в старое, с высокой резной спинкой кресло и внимательно слушает неторопливый рассказ хозяйки.

— У Авдотьи Федоровны Цугаевой было три сына…

— Знаю, — кивает головой Алексей Егорович.

— Ну вот, старший, Степан, с белоказаками был, а младшенький, Ванька, — хулиган-хулиганом — никуда, ни к красным, ни к белым не хотел, был сам по себе. И когда стало известно, что Павел в большевиках ходит, в городской избран, братья отказались от него. Только мать одна, бедняжка, и страдала. Уж как она, родимая, страдала, подумать страшно. Ну, да ведь не всякий поймет материнское-то сердце, а Паша — он у нее особенный, был, ласковый, с детства все старался каждое ее желание исполнить… Степан тот красивый тоже был, но изверг. Когда первые-то Советы кулаки разгромили, Пашенька никуда не ушел, а здесь же в городе скрывался, подпольную работу вел… А к той поре Колчак объявился, белоказаки свои отряды сколотили. Степан-то у них атаманом был. Вот ему высшее начальство и говорит: «Долго ли твой единоутробный братец будет твое казацкое имя позорить? Излови!» В ноябре, под праздник, казаки и окружили подпольщиков-то: видно, собрание было. Паша-то-как-то прорвался через цепь, еще с тремя молодцами — Оськой Щегловым, Митей Кайгородовым и Сашкой Гутовым. Долго за ними гнались. Настигли-таки на протоке, на льду. Он хотел, видно, через остров метнуться в казахские степи, казахи-то его хорошо знали, скрыли бы. Но не успел. Степан сам его догнал, рубанул шашкой и отсек левую руку. А потом его в прорубь живьем и затолкнули… А об руке-то второпях, видно, забыли. Караульщик был такой, звали его Абекеш, вы его помните, наверное, видел все это и передал руку потом Авдотье Федоровне. Она тайком от отца и братьев захоронила ее. Уж после в братскую могилу переложили гробик-то. Под памятником-то в братской могилке одна только левая рука Паши погребена. А все равно имя-то его увековечено на памятнике. Да вот и пароход назван его именем…

6. ЛЕКЦИЯ

Когда Алексея Егоровича спрашивали о цели его приезда в Тригорск, он коротко отвечал:

— В отпуск приехал. Давно родные места не видал…

Можно было подумать, что в этом городе у него есть родные, семья. Но ни семьи, ни родных у него здесь не было. Правда, была лишь только двоюродная сестра — Юля Гутова. Алексей Егорович знал, что она живет на том самом руднике, куда ехала его спутница Наташа, и он решил через некоторое время туда заглянуть. А пока он ходил по родному городу, как по историческому музею. Многое еще в нем напоминало о прошлом. На окраинах и в центре сохранились дома, которые он хорошо помнил с детства. Но теперь они выглядели совсем по-другому, они были не такими, какими он их запомнил. Они состарились, как будто сморщились и от этого кажутся меньше, чем были. Город вырос, а они — эти немые свидетели прошлого — остались на его повзрослевшем, могучем теле, как родимые пятна.

Некоторые старые здания преобразились до неузнаваемости. Вот народный дом. Его строил когда-то ссыльный архитектор, мечтавший о создании культурного очага для народа и потому вложивший в свой проект всю силу своей мечты и таланта. Но построенный им народный дом стал подлинным очагом культуры для народа только после Октября. Сейчас здание обновлено, благоустроено. Теперь здесь городской лекторий. Вокруг лектория, на месте бывшей базарной площади, когда-то грязной и зловонной, разбит сквер, в центре которого — благоухающий цветник. Фасад лектория выходит на широкий, прямой, как стрела, проспект Октября. Так называется теперь реконструированная Дворянская улица. Здесь не осталось ни одного старого дома. По обе стороны, на протяжении четырех километров проспекта, высятся здания, жилые и административные. Их величественные и в то же время легкие очертания, светлые тона отделки — радуют глаз. Зеленые ленты тенистых лип, как две ковровых дорожки, тянутся по сторонам магистрали, пересекающей весь город.

Алексею Егоровичу захотелось зайти в лекторий. Из расклеенных по городу афиш он еще утром узнал, что сегодня здесь читается лекция «Богатства нашего края». Читает лектор Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний, член-корреспондент Академии наук СССР Горлов.

Алексей Егорович покупает билет, и вот он снова в знакомом с детства зале. Здесь впервые в жизни он познакомился с пьесами Горького, Чехова. Это были спектакли любительского драмкружка. Но как вдохновенно звучали со сцены слова героев Горького, как волновали они тогда его душу!..

Зал полон. Алексей Егорович внимательно всматривается в лица людей. Да, это новое поколение людей, это советские люди. Он рассматривает зал. В нем мало изменений. Те же лепные украшения на потолке, те же люстры, те же лесенки, двери, ведущие из зала за кулисы. Все это до мелочей знакомо. Но поди!.. Люди другие, новые. Алексей Егорович вспоминает, как входил, бывало, в этот зал уездный начальник, или городской голова, или еще кто-нибудь из городских богатеев и как по всему залу, наполненному чиновничьим, служилым людом, пробегает шопот подобострастия.

На сцену выходит лектор. Он подходит к кафедре и кладет перед собой конспект лекции. Алексей Егорович узнает в лекторе своего недавнего попутчика — геолога.

То, что услышал Алексей Егорович из уст лектора, перевернуло все его представления о родном крае. Он знал и раньше, что этот край очень богат, что здесь добываются цинк и свинец, медь и золото. Но лектор рассказал о новых богатейших месторождениях полезных ископаемых, открытых за годы советской власти, о построенных на их базе крупнейших промышленных предприятиях, электростанциях, железнодорожных путях. Алексею Егоровичу в молодости пришлось работать на одном из рудников края. Но что это был за рудник? Убогая техника, несколько десятков рабочих, мизерная производительность. А теперь, как показал лектор, предприятия края оборудованы по последнему слову современной техники, на них работают тысячи рабочих, эшелоны самой разнообразной продукции идут отсюда в разные концы страны.

После лекции было много вопросов. Видно было, что присутствующие хотят получить еще больше знаний о своем крае, им дорога каждая деталь, каждая подробность, обогащающая их представления о том месте, где они живут и работают, — в этом; проявляется любовь советских людей к своему краю, к своей Родине.

— Ба! Вот так встреча! — восклицает лектор, увидя Алексея Егоровича при выходе из зала.

— Я восхищен вашей лекцией, — отвечает ему Алексей Егорович. — Я слушал ее с большим интересом…

— Очень рад, что доставил вам удовольствие… А где вы устроились?

— У Пелагеи Афанасьевны. Премилая старушка. Она предложила мне комнатку со всеми удобствами.

— Очень хорошо. Рад за вас. А мне вот не очень повезло. Живу в гостинице. Квартиры пока нет. Город растет, строится, а жилья все еще нехватает.

— Потому и нехватает, что растет… Дело теперь за Евгенией Петровной. Она вместе со строителями должна бы строить здесь кварталы новых домов, чтобы снять жилищный вопрос с повестки дня. Кстати, вы ее встречаете?

— Почти ежедневно. Она живет в той же гостинице, где и я. Заходите как-нибудь ко мне вечерком. Второй этаж, номер восемнадцатый. Повидаетесь и с Евгенией Петровной…

— С удовольствием!

Алексей Егорович крепко пожал руку своего недавнего соседа по вагону.

Член-корреспондент Академии наук!.. А! Подумать только, какие люди теперь появились в этом городе!..

7. ДВЕ СВАДЬБЫ

Вот и рудник, куда так стремилась молодая спутница Алексея Егоровича — Наташа.

Маленький автобус довез Алексея Егоровича до самого центра старого поселка. Отсюда надо было подняться по тропе на небольшую сопку и спуститься к новому поселку, состоящему сплошь из стандартных домиков-коттеджей. Тут живет Юлия, родственница Алексея Егоровича.

Встреча была неожиданной и оттого еще более радостной и теплой. Алексей Егорович помнил Юлию еще молоденькой девушкой, а сейчас перед ним стояла пожилая женщина, вдова знатного шахтера. Она — мать большого семейства. Из ее старших сыновей один служит в армии, другой учится в горном институте, третий работает в шахте и учится в вечернем техникуме. Эти три сына уже взрослые, они вышли на самостоятельную дорогу в жизни. Кроме них у Юлии есть дочь, которая учится в шестом классе средней школы и двое сынишек-близнецов. Они учатся в третьем классе.

— Трудно было мне, — рассказывает Юлия, — особенно в первое время после смерти мужа. Но в несчастье я не была одинокой. Меня поддержали, окружили заботой. Люди с большим участием ко мне относились. Хороший у нас народ! Ну, а сейчас живем, конечно, очень хорошо! Один Миша сколько зарабатывает! Шахтер ведь, а шахтеры у нас хорошо живут. Он недавно мотоцикл завел, а другие, у кого семья поменьше, «Москвичами» обзаводятся. В поселке-то видал, что делается? От машин проходу нет…

Алексей Егорович смотрит на Юлию и дивится — не узнает он ее. Он помнит ее забитой, золотушной девчонкой, а сейчас перед ним женщина, полная жизненной силы, твердости, оптимизма.

Алексею Егоровичу приходит на память один эпизод из их прошлой семейной жизни.

— Юля, а помнишь Федину свадьбу?

— Еще бы!

— У кого он тогда занял костюм?

— У Григория Ивановича Гаврилова.

— Суров был казак!

— Какой там суров — самодур! Рассказать сейчас кому-нибудь, вот хотя бы нашим детям, как жених на своей свадьбе в чужом костюме из-за бедности вынужден быть, а владелец этого костюма, напившись за свадебным столом, взял да раздел жениха, отобрал, значит, свой костюм, так ведь не поверят…

— Не поверят…

— А помнишь, — спрашивает Юля, — Костю-музыканта? Его звали «Скушай котлетку»?..

— Костю-музыканта? Помню. Только почему у него такое прозвище было?..

— Ему на свадьбе предложили съесть мясную котлету. Он отказался. — «Знаю, говорит, эти котлеты. Голая соль. Одно название, что мясные…» Оказывается, над ним кто-то зло подшутил: однажды ему дали котлету, в которой было больше соли, чем мяса. Костя раньше никогда котлет не ел и решил, что это так должно и быть… Не понравились ему котлеты…

— Ха-ха-ха! Интересно, а где сейчас Костя «Скушай котлетку»? Наверное, сейчас он понял, какие бывают котлеты, и кушает их за мое почтение?!

— Еще бы! И знаешь, где он? В консерватории. Профессор по классу скрипки. Сам скрипачей обучает.

— Ну, а где сейчас Федя, жених злополучный?..

— И Федя большим человеком стал. Он председатель Верхне-Лбинского колхоза «Заря коммунизма». Герой Социалистического Труда, уже второй орден получил за высокий урожай пшеницы. Один сын у него учится в Георгиевке, второй в армии, лейтенант, в Берлине служит, а дочка в обкоме партии работает.

— Ну, не вспоминает свою свадьбу?

— Где там вспоминать! Некогда воспоминаниями заниматься. Разве только иногда, если к слову придется… А Григорий-то Иванович Гаврилов, казак-то, тот самый, что раздел Федю на свадьбе, у него же потом в рассыльных служил, на побегушках… Вот как повернулось дело-то…

Перед самым отъездом из рудника Алексей Егорович неожиданно встретил свою недавнюю соседку по купе.

Произошло это так.

Сидя в автобусе, который вот-вот должен был тронуться в путь, Алексей Егорович с удовольствием рассматривал окружающие здания, наблюдал за движением на оживленной улице этого рудничного поселка. Вдруг из подъезда двухэтажного дома, что был напротив автобусной остановки, вышла группа молодых людей. Алексей Егорович увидел среди них Петруся и Наташу. Наташу было трудно узнать. Она была в модном длинном платье и казалась еще стройнее, выше, солиднее. Их окружали молодые люди с букетами цветов, компания со смехом и шутками расселась в ожидавшие ее легковые машины. Все это произошло с молниеносной быстротой. Алексей Егорович не успел опомниться, как веселый кортеж умчался по широкой улице к горной части поселка.

Взглянув на подъезд дома, из которого вышли молодые люди, Алексей Егорович прочитал на вывеске:

Рудничный районный отдел записи актов гражданского состояния

8. ПИСЬМО

Домик Пелагеи Афанасьевны стоит в конце Ленинской улицы, у самой реки. По своему внешнему виду он уже стар. Небольшой, с почерневшими от времени бревенчатыми стенами, резными наличниками на окнах, он окружен традиционным палисадником с кустами сирени и черемухи. В домике три комнаты и кухня. В окнах спаленки Пелагеи Афанасьевны еще сохранились цветные стекла, бывшие когда-то в моде в этом городе. Года три назад к домику подвели центральное паровое отопление и газ, и это наложило на него печать современности. Но небольшой камин в гостиной и русская печь на кухне так и остались до сих пор. Время от времени хозяева пользуются ими.

На стенах комнат много фотографий в старинных полированных, овальной формы, рамках. Среди них в красивой окантовке, под стеклом — почетная грамота Пелагеи Афанасьевны. Она награждена ею, как активная общественница. В старинных с резными украшениями книжных шкафах — новинки советской литературы. Их Пелагея Афанасьевна получает от старшего сына Василия из Москвы.

Свежие номера журналов «Огонек», «Советский Союз» лежат на круглом столе, покрытом вязаной цветной скатертью. В квартире безукоризненная чистота. Хорошо, уютно Алексею Егоровичу у старушки.

Частенько вечерами он остается дома и слушает музыку по радио да вспоминает вместе с Пелагеей Афанасьевной различные события из жизни Тригорска.

Однажды почтальон принес письмо.

Пелагея Афанасьевна часто получает письма, но это письмо было необычным. Никто из ее корреспондентов не присылает таких самодельных конвертов-треугольников. И почерк какой-то неровный, наивный, как будто детский.

Пелагея Афанасьевна взяла ножницы и аккуратно обрезала ниточку, скрепляющую конверт, развернула письмо.

Алексей Егорович поднялся было, намереваясь уйти в другую комнату, но Пелагея Афанасьевна остановила его.

— Угадайте, от кого письмо?

— Да как же я могу угадать, Пелагея Афанасьевна, мало ли у вас корреспондентов?

— Этого вы знаете.

— От одного из сыновей?

— Нет…

— Да вот послушайте…

И Пелагея Афанасьевна начала читать:

«Добрый день или вечер, дорогая, славная бабуся! Это пишет известная вам Галя. Если бы вы видели, как были рады мама и отчим мой, Сидор Карпович, увидев меня, приехавшую обратно, будто я с того света вернулась. А я как подумаю, бабуся, что со мной стряслось, так ужас берет. Милая бабуся Пелагея Афанасьевна, какие вы все хорошие, вы и те девушки и те два гражданина — Антон Маркович и Алексей Егорович… А Наташенька так просто даже прелесть! Я никогда не забуду, как она стояла в очереди за билетом для меня. Я, бабуся, теперь поняла, какие есть чудесные люди на свете, и от этого у меня на сердце так хорошо, так хорошо, как никогда не было и как будто со мной ничего не случилось. Дорогая Пелагея Афанасьевна, примите от меня низкий поклон за доброту вашу. И мама моя вам кланяется и отчим мой Сидор Карпович тоже кланяется и просит вас принять от него глубокую благодарность. Он собирается ехать на строительство Волго-Донского канала и зовет нас с мамой, и я хочу ехать с ним. Довольно мне в небесах витать, я хочу по-настоящему работать. Дорогая моя бабуся, как только устроюсь на новом месте, обязательно вам напишу. Будьте здоровы на многие, многие годы за доброту и сердечность вашу. Галя».

— Ну, кто подумает, что это письмо написано рукой той самой франтихи Гали, которую мы с вами так жалели, — растроганно сказала Пелагея Афанасьевна.

— Да, — согласился Алексей Егорович, вспоминая девушку. — Ей бы еще учиться да учиться надо…

— Ничего, батюшка, жизнь научит. Вот попадет она на стройку, там-то непременно научится многому. У меня средний-то сынок, покойный Николенька, тоже не кончил десятилетки, поехал на Магнитку работать. А там курсы, да техникум, да институт вечерний окончил — знатным человеком стал. Кабы не война… А Галя свою дорогу найдет. Да и люди ей помогут.

9. В ГОСТЯХ У АРХИТЕКТОРА ГОРОДА

Был выходной день. Алексей Егорович заехал к геологу Горлову, и они вместе решили посетить Евгению Петровну, которая попрежнему занимала номер в гостинице.

— Как я рада, — сказала девушка. — Вот хорошо, что вы надумали зайти ко мне! Я вчера получила проекты новых зданий Большого Тригорска. Могу вам показать их… Алексей Егорович, вы, как бывший тригорец, должны знать, что такое караджал?

— Караджал? Это черная грива — по-казахски. А почему это слово так вас заинтересовало?..

— Я знаю название одного золотого прииска в алтайской группе «Акджал», — отозвался геолог.

— А это значит «белая грива», — объяснил Алексей Егорович, — так обозначаются отроги гор или сопок.

— Нет, тут имеется в виду что-то другое, — возразила Евгения Петровна.

— А что именно? — спросил Алексей Егорович.

— Я рассматривала старый план города и вот натолкнулась на название целого городского района, прилегающего к Пристанской горе.

— А!.. — воскликнул Алексей Егорович. — Гм… «Караджал»? Вспомнил… Это… Ну, как вам объяснить?.. Это часть города, где до революции были расположены притоны, кабаки. Страшное это было место!..

— Вот… А сейчас по новому проекту города, чтобы окончательно уничтожить даже память об этом, здесь развертывается строительство кварталов новых жилых домов. Вот здесь разбирается парк. От былого Караджала не останется и следа…

— Слушайте, Евгения Петровна, поедемте лучше на место. Там виднее, чем на бумаге…

— Пожалуйста, я только что хотела вам это предложить…

Автобус шел по вновь проложенному асфальтированному шоссе, мимо новых строек. Друзья решили проехать на Пристанскую сопку и с нее осмотреть строительство. Когда они поднялись на сопку и перед ними открылась грандиозная панорама строительства, у Алексея Егоровича лихорадочно забилось сердце. Сколько раз в детстве он взбирался на эту гору и смотрел на шумящие вдали зеленые волны широкой, бурной реки, на грязные, кривые улочки поселка, на рассыпанные в беспорядке избушки — бедные, запущенные, серые… И вот теперь перед ним открылась величественная картина. Он в восхищении смотрит на архитектора.

— Счастливая вы, Евгения Петровна!

— Не отрицаю, — улыбается девушка, — я счастлива тем, кто причастна к созданию здесь в старом, когда-то захолустном городе новой жизни…

— Дорогая, вы еще не можете понять, как велико это счастье! Не можете! Вы же не знаете, что такое Караджал? Какая тут была мерзость!..

— Уверяю вас, Алексей Егорович, я понимаю… Этого нельзя не понять!..

* * *

Вот и кончается отпуск. Надо возвращаться домой. Пелагея Афанасьевна с грустью посматривает на своего гостя. Она привыкла к этому человеку. Ее сердце полно тихого материнского чувства к нему. Алексей Егорович ласково отшучивается:

— Усыновите меня, останусь.

Он идет в последний раз по городу. Вот центральный сквер. Вот обелиск над братской могилой с бронзовой доской и начертанными на ней именами героев, борцов за Советскую власть. Среди них дорогое Алексею Егоровичу имя Павла Цугаева.

Поблизости, на площадке, играют дети. Женщина лет 30—35 занимается с ними. Густая листва окружающих площадку деревьев скрадывает шум городских улиц. Тишина… Дети поглощены своими занятиями. Тачки, лопаты, грузовики, подъемные краны, кубики строительных материалов, песок, вода, стекающая по желобку из ближайшей колонки, — здесь есть все необходимое для «народной стройки». Нет разве только шагающего экскаватора. О нем дети уже слышали, но никто из них еще не видел его, даже в кино. Но ребята уверены, что скоро они добудут и шагающий экскаватор. Непременно добудут…

Основные черты стройки уже определены. Маленькие строители озабочены постройкой высотных городских зданий, гидростанции, каналов, пересекающих пустыни.

Глубокое безоблачное небо отражается в уже сооруженных «водохранилищах», по которым плавают «пароходы», «баржи». От одного берега к другому лужицу пересекают «грузовые суда», пущенные искусными «моряками».

— Знамение времени, — говорит женщина, наблюдающая за детьми. — Ведь их никто этому не учит. Игра в строителей у них сейчас самая любимая. А во время войны не было популярнее военных игр. Я работала тогда в старшей группе. Однажды отлучилась я на несколько минут. Прихожу, на площадке страшный крик. Что такое? Оказывается, ребята «пошли в атаку». «За Сталина!», «За Родину!» — кричат, а сами на обледенелую горку карабкаются. Ногти себе поободрали и хоть бы что!.. А теперь не оторвешь от стройки. И каждый день все новое и новое…

Надо было видеть, с какой гордостью дети показывали Алексею Егоровичу свою «стройку», какую неистощимую фантазию, обнаруживали они при этом!

— Знамение времени, — повторила руководительница на прощание, — чем живет народ, тем и дети…

Алексей Егорович еще долго сидел на скамейке перед обелиском. А когда наступило время уходить, он встал и бережно положил букет живых цветов на братскую могилу.

Образ Павла Цугаева вновь возник в его памяти.

Алексей Егорович вспомнил слова молодого рабочего-революционера о будущем, о коммунизме, слышанные им еще в детстве.

«Вот оно будущее, о котором ты так мечтал, Павел, и за которое ты отдал жизнь, — думал Алексей Егорович, еще раз обводя взором раскинувшийся перед ним такой родной, такой знакомый и такой новый, до неузнаваемости новый город. — Вот они, уже зримые черты коммунизма. В них твое бессмертие, Павел…»