Глава 5 Я – дитя Бога

Глава 5

Я – дитя Бога

Я воспитывалась в традиции Церкви Иисуса Христа Святых последних дней. Вместе с родителями я с раннего детства посещала церковь и до сих пор остаюсь практикующим мормоном. Некоторым моя религиозность может показаться лицемерием; кроме того, можно было бы решить, что община должна меня отторгнуть, узнав, что я социопат. Действительно, как можно совместить религиозность с социопатией? Но люди, думающие так, просто не понимают сути мормонского вероучения: согласно ему, все мы сыновья и дочери любящего и милостивого Бога, а Он желает лишь одного – процветания и счастья Своих детей. Мормоны верят, что каждый может стать творцом мира, подобным Богу (догмат, делающий мормонскую церковь идеальным прибежищем для социопатов). Если каждый, значит, и я тоже. Поскольку любой человек может надеяться на спасение, постольку я могу заключить, что значение имеют мои поступки, а не эмоциональная холодность, жестокие мысли и бесчестные намерения. Приверженность истинам церкви, невзирая на частые расхождения с моей натурой, доказательство того, что евангельское учение универсально и годится всем, людям всех рас и национальностей, любого социального статуса – короче, всем без исключения. Мне нравится идея, что существует Творец всего, всех людей, включая и социопатов. Мне нравится, что есть Сущность, следящая за моим поведением; это помогает мне быть добрым социопатом. Мне нравится и награда за хорошее поведение – ощущение восторга, возвышенной причастности к иному миру, возникающее в молитвах, песнопениях и на службах.

Церковь мне подходит, потому что ее правила и установления очень просты и понятны. Еще в детстве я могла компенсировать непонимание социальных норм следованием ясным и понятным установлениям и требованиям Церкви – от необходимости соблюдать целомудрие до маленьких брошюрок с конкретными правилами: что носить, с кем и как встречаться, чего нельзя смотреть и слушать и сколько денег надо отдавать на нужды Церкви. Мне нравилось, что все эти вещи записаны. Я не хочу сказать, что мормонская церковь одобряла все, что я делала, если я не пила кока-колу, вела умеренный образ жизни и платила десятину. Это всего лишь общие указания, а не спасительная гавань, но отчетливая формулировка помогла мне влиться в церковь, чувствовать себя заодно с ней и ее членами.

Недавно я смотрела по телевизору одну из классических таинственных драм, когда зрители в течение фильма стараются угадать, кто убил главного героя. Один персонаж, став свидетелем множества интриг и неблаговидных поступков, в отчаянии восклицает: «Мне очень тяжело понять, кого можно назвать злодеем, а кого просто испорченным». Но есть ли разница между испорченностью и злодейством? Кто заслуживает милости, а кто безнадежен?

Я никогда не считала себя злодейкой. В Церкви меня научили, что я – дитя Бога. Читала я и Ветхий Завет. В Первой книге Царств есть эпизод, в котором 42 ребенка были растерзаны медведями за оскорбление пророка Елисея. Для меня не было большой натяжкой поверить, что такой Бог вполне мог быть моим отцом.

Да и кто без греха? Если быть честными, то надо признать, что каждый из нас считает себя в принципе хорошим человеком. В книге Дэна Ариэли «Вся правда о неправде» («The Honest Truth About Dishonesty») описана история о хищении в магазине подарков Центра творчества имени Кеннеди. Хищения совершались пожилыми волонтерами, заведовавшими открытой незапертой кассой. Это не было ограбление, когда преступник похитил все деньги. Нет, каждый брал понемногу на личные нужды. Короче, мошенничают и обманывают все, и если подумаешь, что делают все, то начинаешь считать себя не самым плохим на Земле человеком.

Когда на летней практике мы с подругой, поставившей мне диагноз «социопатии», обсуждали религиозные вопросы, она утверждала, что христианское понятие греха касается состояния бытия, а не конкретных поступков. Мы все грешники – и одновременно мы все спасенные. Она думает, что зло, если это слово вообще имеет какой-то смысл, означает не признание в том, что сегодня вот это я сделал правильно, а вот это нет. По ее мнению, зло не в том, пьешь ли ты кофеин или перебираешь четки. Зло по сути отличается от прегрешения.

Видимо, это верно, и поэтому именно в эпоху нашей реформированной религии, когда упор делается не на грех, а на спасение, пожилые волонтеры, запускавшие руки в общественную кассу, не считали, что совершают дурной поступок, и уж точно не считали себя воплощением зла. Никто не знает, где границы между «быть хорошим», «быть достаточно хорошим» и «быть плохим». Если современная Фемида и слепа, то она обладает весьма избирательной слепотой, так как закрывает глаза на нормальные прегрешения нормальных людей и немедленно обнаруживает аномальные, к которым предрасположены такие люди, как я.

Я помню свое первое столкновение с правосудием, оказавшее на меня большое воспитательное воздействие. Я всегда любила читать и могла целыми днями сидеть за книгами. Родители стремились занять нас работой по дому, чтобы мы не смотрели телевизор, но, видя, что я читаю, оставляли меня в покое. Когда мне было семь или восемь лет, я часто ездила с отцом на его работу, а потом шла в расположенную в паре кварталов оттуда местную библиотеку и целый день проводила там среди стеллажей с книгами.

Мне казалось удивительным, что в библиотеке можно бесплатно брать и читать книги. Это походило на кражу, а меня уже в том нежном возрасте неудержимо влекло к воровству. Я познакомилась с библиотекарями и попыталась убедить их, что я такой ненасытный читатель, что они могли бы в виде исключения отказаться от ограничения в десять книг за один раз на один читательский билет. Когда мне сказали, что это невозможно, я просто украла у родителей, братьев и сестер читательские билеты и стала брать книги якобы для них. Я была так рада, что махинация удалась, что забыла о чтении и сосредоточилась на добыче книг. Возвращать их не хотелось, это было бы непродуктивно. Вместо этого я стала копить их в своей комнате. Книги были удачными трофеями, добытыми у ничего не подозревавших библиотекарей. Теперь ничто не могло меня остановить.

Приблизительно через месяц из библиотеки стали приходить официальные письма, адресованные мне, братьям, сестрам и родителям. Все они задолжали книги и должны были заплатить штраф. Родителям не понадобилось много времени, чтобы установить, кто виновник неприятностей. Я же не понимала, что у библиотеки есть средства заставить недисциплинированных читателей подчиняться правилам.

Родители не стали на меня сердиться. Они, видимо, просто решили, что я так увлечена чтением, что откусила кусок и не смогла его проглотить. Родители сказали, что я должна отработать штраф, а это означало, что мне предстояло сто раз вымыть посуду по 50 центов за каждый раз. Такая перспектива меня совсем не привлекала, потому что я не считала справедливым наказание за добросовестную ошибку (добросовестность, по моему мнению, в данном случае заключалась в том, что я играла по одним правилам, а выяснилось, что они совершенно иные). Я не считала неприятность концом своих комбинаций и попыталась найти выход из положения.

– Ты же можешь просто выписать чек, – сказала я отцу.

Я уже видела, как он в других случаях выписывал чеки, чтобы оплатить разные вещи. Я уже знала, что такое деньги, и чеки казались мне очень удобной штукой, избавляющей от необходимости платить. Папе пришлось объяснить, что чек – тоже деньги, но лежащие в банке. Я была сильно озадачена. Мой семилетний мозг не смог придумать ничего лучше, чем попросить доллар за каждое мытье посуды. Я поняла, как работает правосудие: есть правила и есть последствия; если ты нарушаешь правила, то отвечаешь за последствия своего нарушения.

Мне стоит объяснить, почему это было первое столкновение с правосудием. Конечно, меня наказывали за проступки и раньше, но эти наказания были формой морального осуждения и поэтому не имели в моих глазах особого значения, и я игнорировала их как непредсказуемую цену за возможность нормально жить. Ситуация с библиотечными книгами оказалась совершенно иной. Родители не рассердились. Никакого морального осуждения я не чувствовала. Уплатить штраф – разумное и объяснимое следствие отказа возвратить книги в положенный срок. Необходимость для всех, включая меня, платить штраф побуждала вовремя сдавать книги, а это способствовало их быстрому обращению и означало, что я смогу скорее получить нужную мне книгу. Такая справедливость имела смысл, в отличие от моральных суждений, которые для меня ничего не значили.

Мне понравилось такое правосудие, ибо всякая медаль имеет и обратную сторону: значит, за особо добрые дела я могу получить и особое вознаграждение. Писание церкви мормонов гласит: «Существует закон, незыблемо утвержденный на небесах до Сотворения этого мира, и закон этот утверждает всякое благословение. Коль скоро мы получаем благословение от Бога, то, следовательно, благословение получают те, кто исполняет закон». Скептик может, конечно, оспорить объективную истинность этого закона, но если родители и окружающие веруют в его истинность, то очень легко разыграть карту правосудия, чтобы получить справедливое воздаяние за добрые дела.

Влияние этой веры на мою жизнь дома трудно переоценить. По большей части позитивное правосудие работало в нашей семье так же надежно, как автомат по продаже жевательной резинки. Если я бросаю в автомат монету, то получаю резинку. Надо просто найти оптимальное соотношение между доходом и затраченным трудом (чтобы по возможности приблизить его к эффективности и доходности воровства) и, невзирая на скуку, держаться этой стратегии. В отличие от сестер и братьев, которые по своим естественным склонностям предпочитали одни занятия и вещи другим, я в своих действиях всегда руководствовалась холодным расчетом цены и результата. Например, мой брат Джим ненавидел уроки музыки, хотя среди нас был самым одаренным. Чтобы как-то его стимулировать, мама сказала, что мы будем получать по пять центов за каждое повторение песни, которую в тот момент разучивали. У меня нет природной склонности, а тем более любви к музыке, но я могла часами напролет механически проигрывать одну и ту же мелодию, подсчитывая в уме, куда потрачу полученные деньги.

Мормоны склонны к великому милосердию. Каждую весну и осень мы собирались у телевизора и смотрели по спутнику полугодовую общую конференцию Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, на которой выступали вновь избранные старшие священники. Одним из моих любимых выступающих был нынешний президент Церкви Томас Монсон. Он всегда рассказывал увлекательные истории о вдовах и сиротах и о безграничной милости Божьей. Смысл выступлений был ясен: Бог любит вдов и сирот и также пламенно любит и меня.

Но как быть с грешниками? В сообществе мормонов с грехом нет проблем. Все люди грешники. На самом деле все и все время говорят только об этом, маскируя грех рассуждениями об испытаниях и искушениях, выпадающих в течение жизни. Каждый раз, слыша в церкви подобные рассуждения, я принималась осматриваться по сторонам, разглядывая прихожан и воображая себе их двойную жизнь с грязными делишками и страстью к насилию. Я никогда не чувствовала себя вне греха. Я и сейчас этого не чувствую.

Все оступаются, потому что нет совершенных людей; именно поэтому необходимо милосердие, для того оно и предназначено. Проблема возникает, когда ошибки начинают регулярно повторяться, но это меня не касается. Можно, конечно, сказать, что постоянным стремлением к манипуляциям, уничижая и сокрушая людей, я все время нарушаю идею, что надо делать другим то, что ты хочешь, чтобы делали тебе. Дело в том, что у меня нет проблем с людьми, старающимися в ответ сокрушить меня. По моему мнению, в этом нет ничего личного – только бизнес. Мы все боремся друг с другом за влияние и власть. Если я, допустим, владелица закусочной, то расстроюсь ли я, если кто-то откроет такую же закусочную через дорогу от моей? Возможно, почувствую раздражение, но в нем не будет ничего личного. Я не стану ненавидеть владельца новой закусочной. Я пожелаю ему всяческих неприятностей, но не потому, что испытываю к нему личную неприязнь. Просто он вмешается в мою игру, и мне это не понравится, потому что я привыкла играть на своем поле только по своим правилам, не допуская чужаков. Я буду стремиться лишить соперника власти, достоинства и независимости. При этом я не вижу в таком подходе ничего безнравственного или аморального. Человек волен выбирать сам: либо подчиниться моему контролю, либо нести ответственность за все последствия отказа. Наверное, Бог мыслит такими же категориями. Наверное, поэтому Он подчас убивает детей – для вразумления непокорных. Для меня самым большим камнем преткновения в мормонской вере была «божественная скорбь». Библия различает божественную и мирскую скорбь. В детстве меня учили, что мирская скорбь – печаль в связи с тем, что тебя поймали, а божественная – печаль оттого, что ты заблудился и сбился с пути. Божественная скорбь меняет будущее поведение: «Чтобы ты печалился на божественный манер, чтобы печаль твоя сделала тебя осмотрительным». Божественная скорбь – предтеча раскаяния, а раскаяние – ключ к божественному милосердию. Моя проблема в том, что я, как мне думается, никогда не испытывала божественной печали. Совершая дурной поступок, я волнуюсь за его духовные последствия и за возможность кармического возмездия, как беспокоюсь о последствиях, например, неправильной парковки, которая повлечет за собой либо штраф, либо эвакуацию. Достаточно ли такого переживания, я не знаю.

Религия в некоторых отношениях – удобный инструмент оправдания моей эксцентричности, прикрытие, за которым можно спрятать мои социопатические черты. Я привыкла прятаться от прямых взглядов. Я могу говорить безнравственные вещи, потому что это не вредит имиджу доброго человека. Я могу нарушать одобряемые обществом правила поведения, потому что религиозное воспитание сделало меня непривычной к условиям остального мира, не исповедующего мою религию. Я могу воспользоваться невинностью и терпимостью мормонов, обусловленными убеждением, что «все мы Божьи дети»:

Мы считаем представителей рода человеческого – бывших, настоящих и грядущих – бессмертными существами, чье спасение – наше призвание, ради которого явились мы в этот мир. Мы посвятим себя этому подвигу, широкому, как вечность, и глубокому, как божественная любовь, не жалея сил, отныне и до века.

Недаром Солт-Лейк-Сити привлекает всех жуликов мира: мормоны хотят видеть в человеке самое лучшее, невзирая на очевидные доказательства противоположного.

После окончания школы я посещала Университет Бригама Янга. Тамошние студенты еще более доверчивы, чем средние мормоны, и поэтому мне открылось море возможностей для всяческого мошенничества. Я начала мошенничать с мнимыми потерями. Например, говорила, что потеряла учебник биологии для первого курса, а потом шла в букинистический магазин и продавала его. Или обнаруживала на стоянке не пристегнутый цепью велосипед. Если он стоял без движения несколько дней, то я приходила к выводу, что он никому не нужен, и забирала себе. Кто нашел, того и вещь, правда?

Я совершала эти поступки не потому, что они асоциальны, – я вообще не считала их асоциальными. Они делали жизнь осмысленной. Меня сильно раздражала заботливость, с какой люди относятся друг к другу в Юте. Такое поведение казалось совершенно неэффективным. Люди тормозили на перекрестках и останавливались в нерешительности. С одной стороны, дорожные правила гласят: тот, кто первым остановился на перекрестке, должен и первым начать движение. Но люди не всегда следуют правилам. Они считают маневр на дороге моральной проблемой и каждый раз решают ее заново. Сидя за рулем и в отчаянии наблюдая, как люди машут друг другу руками, уступая дорогу, я старалась понять, что происходит у них в головах. Наверное, они думают: я, конечно, имею право проехать первым, но, может быть, тот человек торопится больше, чем я? Но ведь если я имею право проехать первой, то это не значит, что я совершаю что-то постыдное. В результате на перекрестках часто возникала путаница, так как предсказуемостью жертвовали в пользу праведности. Люди стараются превзойти друг друга в доброте, и это приводит к абсурдным ситуациям. Думаю, это совсем не по-божески. Бог не станет отказываться от преимуществ без всякой на то причины. Бог будет культивировать свою власть, как это делаю я.

Вот почему я чувствовала себя в Юте не в своей тарелке. С одной стороны, меня окружали самые милые, самые заботливые люди, каких я только встречала в жизни. Целый семестр я посещала занятия по курсу Нового Завета (каждый студент Университета Бригама Янга должен сдать 14 зачетов по религии, чтобы получить диплом). Один из профессоров спросил студента: «Как вы поступите, если я сделаю вот это?» С этими словами он подошел к студенту и сделал вид, что дает ему пощечину. Студент немедленно повернул голову, подставляя другую щеку. Я была потрясена. Я понимала, что это было буквальное следование Писанию, но стоило ли доводить религиозность до абсурда? До меня вдруг дошло, что моими мишенями становятся такие же люди, как этот студент, что, когда я ворую их книги, они без рассуждений подставляют мне другую щеку и позволяют воровать у них и велосипеды. Кто они – жертвы с промытыми мозгами? Кто я – воплощение зла? Или мы просто находимся на противоположных полюсах, необходимых для сохранения равновесия в мире?

Доктрина мормонов гласит, что в каждой вещи заложена противоречивость; без нее невозможны ни праведность и греховность, ни святость и нищета духа, ни добро и зло. Без антагонизма «нет Бога». Самая большая противоположность в мормонской вере – Люцифер, ставший впоследствии Сатаной. У Сатаны очень интересная и поучительная история. Он был рожден как духовное дитя Бога до появления смертных. Он наш духовный брат и считался самой яркой звездой на небосклоне божественного царства, но он восстал и был низвергнут, став необходимой противоположностью. Это очень хорошо для Бога, потому что для исполнения замысла Ему нужен был злодей: «Человек не может действовать самостоятельно, если его не соблазняет кто-то другой». Так как насчет Люцифера? Когда я впервые услышала о нем в воскресной школе, то подумала, что он очень удобный для Бога козел отпущения. Уж не сам ли Бог подстрекнул Люцифера к бунту? Или, быть может, заключил с ним тайную сделку? Или Бог сотворил Люцифера специально для этой цели? Библия мормонов гласит: «…существует Бог, и он сотворил все вещи, вещи, которые действуют сами, и вещи, на которые действуют другие». Был ли Люцифер создан, чтобы действовать, а не чтобы подвергаться воздействиям? Как и я, например?

Я начала совершать хитроумные кражи в ночных магазинах университета. Подруга рассказала мне о программе льготной продажи пакетов с обедами для студентов. Это было золотое дно. За пару семестров я заработала больше тысячи долларов. Сначала я складывала эти пакеты дома, как некогда библиотечные книги. В конце концов я стала раздавать еду, разыгрывая бескорыстие и щедрость. Я делала это не из-за денег (я была на полном обеспечении) и даже не для того, чтобы взбодриться от совершения чего-то греховного, ибо искренне не считала это грехом. Я не боялась, что меня поймают, потому что вообще не учитывала такую возможность. Теперь, когда я думаю, зачем мне это было надо, мне кажется, что окружающая праведность создала вакуум, в него меня и засосало. Мы все – звенья пищевой цепочки, а так как студенты уже выбрали себе место в самом ее начале – роль жертв, то единственное место, какое осталось, – в конце цепочки или, если угодно, на верхних ступенях лестницы. Я никогда не задумывалась о праведности или греховности своих действий, как не задумывается акула, пожирая своих жертв. Не я создала пищевую цепочку; ее создал Бог. Я не просила оставлять мне место наверху; оно досталось мне само.

В реальности я начисто лишена способности к тому, что люди называют совестью или раскаянием. Концепция морали, если определить ее как эмоциональное понимание доброго и злого, абсолютно чужда мне, я не воспринимаю ее как шутку, юмор которой мне недоступен. В результате я проявляю лишь поверхностный интерес к морали и не могу до конца понять и осознать природу зла, во всяком случае, знаю о нем не больше, чем позволяет мне уровень моего интеллекта. Тем не менее я иногда задумываюсь, какой была бы моя жизнь, если бы я могла чувствовать нутром, где добро, а где зло, если бы у меня внутри был нравственный компас и стрелка показывала бы полюс морали. Интересно, каково это – всегда чувствовать моральные свойства вещей, иметь убеждения, характерные для большинства?

Джин Дисити, нейробиолог из Чикагского университета, специализирующийся на обществознании и эмпатии, установил: моральное осознание первично-эмоционально. Маленькие дети очень бурно реагируют отрицательными эмоциями на нечестность и несправедливость, но эмоционально окрашенные моральные суждения появляются только у взрослых по мере созревания дорсолатеральной и вентромедиальной лобной коры – областей мозга, позволяющих людям размышлять о ценностях, связанных с результатами поступков. Итак, если дети расценивают любое плохое действие как злонамеренное, то взрослые способны приложить к оценкам моральное суждение, вычленить случайности и определять оттенки и степень злонамеренности.

Дисити изучает неврологические механизмы, чтобы определить, почему мозг социопатов и других людей с асоциальным складом не порождает отрицательных чувств, дискомфорта и отвращения при столкновении с безнравственными поступками. Я понимаю, что у социопатов должно быть притуплено нравственное чувство, ибо они либо не ощущают моральных стимулов, либо ощущают их в меньшей степени, чем эмпаты. Как я, потому что я все же испытываю некоторую тревогу, если поступаю плохо, но при этом никогда не дохожу до такой крайности, как моральное возмущение. Эволюция сформировала наши эмоциональные реакции, чтобы поощрять действия, направленные к нашей выгоде: любовь к детям и заботу о них, бегство от приближающегося хищника, вызванное страхом, инстинктивное понимание, что такое хорошо, а что такое плохо, действительно хорошо и удобно с эволюционной точки зрения. С другой стороны, эмоциональные моральные суждения подчас заставляют людей делать совершенно ужасные вещи, например линчевать невинных или чествовать убийц и оправдывать их, называя убийства нравственно обоснованными.

Поскольку социопаты не воспринимают мораль эмоционально, постольку я могу утверждать: мы более свободны, более рациональны и более терпимы. Надо сказать здесь и о беспристрастности чистого разума. Религиозно окрашенная массовая истерия, охватывающая якобы здоровых людей, приводит к куда большим разрушениям и бойням, нежели все преступления социопатов (я, конечно, не могу отрицать, что подчас подстрекателями выступают социопаты, преследующие эгоистические цели). Эту мысль исследует Ханна Арендт в книге «Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме» («Eichmann in Jerusalem: A Report on the Banality of Evil»). Автор считает, что нагромождение ужасов в Европе в первой половине XX в. было результатом деятельности не социопатов, а эмпатов, позволивших манипулировать их эмоциями.

Точно так же предположение, что мы должны обладать чувством вины, чтобы вести себя нравственно, – откровенно ложное. Это то же самое, что утверждать, будто атеисты неспособны поступать нравственно. Тем не менее эмоциональный компас, встроенный в человеческое сознание, все же позволяет людям делать добро и избегать зла. Но должны быть и другие причины, побуждающие к добру, выходящие за пределы нравственного чувства. С моей стороны разумно подчиняться законам, потому что в противном случае меня посадят в тюрьму; я разумно не причиняю вреда другим, потому что, если в обществе все начнут вредить друг другу, это неизбежно коснется и меня лично. Если существуют легитимные, рациональные доводы в пользу нравственных поступков, то мы должны обладать способностью к правильному выбору, не полагаясь исключительно на нравственный инстинкт. Если нет разумных оснований нравственного выбора, то зачем мы продолжаем настаивать на нравственности?

Хотя я и не думаю, что социопаты испытывают какие-то моральные побуждения для добрых дел, мне все же кажется, что они могут поступать нравственно, преследуя при этом прагматичные цели. Хороший пример в этом отношении – корпорации. Существует много корпораций, которые делают приятные вещи, возможно, даже добрые, например вакцины или электромобили, хотя их главная мотивация – прибыль. Но то, что вы пытаетесь делать нечто ради прибыли, не означает, что вы при этом не можете делать то, что вам нравится, удается, согласуется с вашим мировоззрением или нужно людям. Действительно, нравственное и порядочное поведение может вымостить путь к достижению личной выгоды. Общество достигает больших успехов, если мы хорошо относимся друг к другу, и ваши дела пойдут лучше, если общество в хорошей форме.

В уголовном праве есть две концепции противозаконности каких-либо деяний: malum in se и malum prohibitum (деяние, преступное по характеру, и деяние, преступное в силу запрещения законом). Деяния первого рода преступны сами по себе; примеры – убийство, воровство и изнасилование. Деяния второго рода сами по себе не преступления, но запрещены обществом из-за вреда, который могут причинить обществу; примеры такого рода – выезд на полосу встречного движения, нарушение комендантского часа или торговля спиртным без лицензии. Законы, касающиеся malum in se, как правило, консервативны и мало изменяются со временем; законы malum prohibitum изменяются чаще вместе с изменениями условий в обществе.

Конечно, часто провести различие между обеими категориями трудно. Много споров вызывает законодательство, касающееся незаконного копирования цифровой информации. Например, студии звукозаписи считают его деянием, преступным по характеру, а молодежь и преподаватели вузов – деянием, преступным в силу запрещения законом, призванным регулировать экономические отношения. В моем личном мире практически не существует деяний malum in se. Я не чувствую, что есть вещи, преступные сами по себе. Я никогда не сдерживаю себя из-за того, что считаю какой-то поступок морально недопустимым, я удерживаю себя только потому, что он вызовет нежелательные последствия. Понятие зла для меня лично лишено конкретного смысла. Для меня в зле нет ничего таинственного. Этим словом описывают чувство неправедности, каковое мне абсолютно чуждо.

Я не питаю надежд на утверждение всеобщего равенства или справедливости, не испытываю разочарования и не впадаю в отчаяние из-за существования в мире зла. Меня не трогает чужая нужда, я не сочувствую нищим, или бедным сиротам, или бездомным (хотя помогаю им реально, а не сочувственными словами). Меня не возмущает неравенство; на самом деле я приветствую его так же, как приветствую неизбежность смерти. Я не стремлюсь, в отличие от большинства людей, прослыть милосердной. Я не жду, что в мире когда-нибудь наступит торжество справедливости. Мало того, я в нее не верю. Я считаю, что все должно быть так, как есть: то, что есть, может и быть прекрасным.

Думаю, что должно существовать различие между способностями остро ощущать несправедливость и неравенство. Вся наша жизнь состоит из случайностей, зависящих от контекста. Нельзя ожидать одного и того же результата даже от одинаковых действий. Напротив, я считаю несправедливой ситуацию, когда кто-то нажимает пальцем на рычаг весов, намеренно изменяя результат естественного хода вещей. Думаю, это обусловлено тем, что я охотно приемлю риск, волнующий мне кровь, и терпеть не могу имитационные игры. Если бы моя жизнь вдруг стала имитацией, то я, вероятно, покончила бы с собой или стала серийным убийцей. Так происходит потому, что я могу играть в жизни лучше, чем другие, и это подогревает мой интерес.

Социопатия была описана как независимое ментальное расстройство более двухсот лет назад французским гуманистом и отцом современной психиатрии Филиппом Пинелем в вышедшей в 1806 г. книге «Трактат о безумии» («A Treatise on Insanity»), в коем содержатся начала новой и более практичной нозологии маниакальных расстройств, нежели предлагавшаяся обществу ранее. Пинель начал проявлять интерес к психологии после того, как один из его друзей, заболев душевным расстройством, покончил с собой. Именно Пинель стал популяризатором «морального» подхода к лечению душевнобольных, основанному на длительном наблюдении и беседах.

В своем трактате Пинель выделяет три категории умопомешательства: (1) меланхолия или бред; (2) мания с бредом; (3) мания без бреда. К последней Пинель относил больных импульсивных, аморальных, склонных к насилию и разрушению, но сохранивших разум и способность к адекватному мышлению. Пинель полагал, что у больных, страдающих манией без бреда, душевные способности поражены лишь частично, в то время как оставшаяся часть психики, главным образом интеллект, остается нетронутой. Об этой категории пациентов он писал: «Это состояние может быть постоянным или перемежающимся. Нет никаких признаков помрачения рассудка; но имеет место извращение способностей, примечательное припадками бесцельной ярости и слепой наклонности к насильственным действиям».

Пинеля крайне удивляло, что маньяки могут иметь совершенно нетронутый болезнью интеллект. Это противоречило тогдашним воззрениям, согласно которым причиной безумия считали дефект или расстройство умственных способностей. Эта идея была высказана Джоном Локком в 1690 г. в сочинении «Эссе, касающееся человеческого разумения». Локк считал: человек не может быть активным членом общества только в тех случаях, когда неспособен мыслить. Главное условие душевного здоровья – способность к здравому мышлению, без которого человек впадает в безумие или манию. Пинель, однако, обнаружил, что есть иной вид безумия или ментального дефекта – моральный.

Британский психолог Джеймс Причард использовал в своих работах термин «нравственное помешательство» для описания таких людей, как я. Это название, надо сказать, меня просто восхитило. В трактате Причард упомянул изученные Пинелем случаи и отметил «существование благополучно живущих в обществе индивидов, пораженных в определенной степени помешательством такого рода. Таких людей часто считают странными, капризными, своенравными и эксцентричными».

Причард был глубоко религиозен и напряженно размышлял над возможностью того, что психическая болезнь может быть следствием поражения не только разума, но и души: нравственное разложение есть болезнь и ее можно диагностировать и лечить. Причард был не первым, но зато одним из самых рьяных критиков социопатов. Его до глубины души оскорбляло, что человек, полностью владеющий умственными способностями, не может или не хочет жить праведно. До того момента он полагал, что сохранить интеллект – значит сохранить психическое здоровье. Подобно Пинелю, Причарда очень расстраивала мысль, что в основе плохого поведения не обязательно лежит умопомешательство и что совершить зло можно и руководствуясь рассудком. Пинель был убежден, что эмоциональная нравственность, присущая большинству людей, превосходит рациональное принятие морально значимых решений, к которому вынуждены прибегать социопаты. С этим утверждением я не могу согласиться. Все люди, принимая решения, пользуются средствами экономии; было бы просто невозможно принимать полностью рационально обоснованное решение всякий раз, когда надо его принять. Если, например, вы оказались участником драки в баре, то как решить, надо ли пырнуть ножом парня, только что давшего вам по физиономии? Эмпаты для этого пользуются эмоциональным укорочением (в данном случае, например, либо: «Этому кретину стоит всадить нож в брюхо», либо: «Я буду сильно переживать, если вдруг убью его»), чтобы принять быстрое решение, что делать. Социопаты не могут и не умеют их принимать и поэтому действуют по-другому.

Многие социопаты придерживаются принципа «сойдет все» или «я должен делать то, что выгодно мне». Они решили для себя, что рациональный способ получать больше выгод от жизни – это заботиться только о себе, игнорируя нужды и потребности остальных. Люди, действующие исключительно из эгоистических побуждений, зачастую не могут разгуливать по улицам, потому что сидят в тюрьме. Однако помимо импульсивных и предрасположенных к насилию социопатов есть и те, кто склонен предпринимать взвешенные и обдуманные меры. Некоторые социопаты способны обуздывать свои побуждения, понимая, что отбывать срок – не лучшее решение, и избегают нарушений закона (например, социопат может сказать себе: «Удовольствие от того, что я убью этого урода, не стоит тюрьмы»). Один социопат, прекрасно понимая, что большая часть того, что он делает, опасно и противозаконно, тем не менее пишет в моем блоге: «Есть линия, которую я не переступлю ни при каких обстоятельствах». И все это не мешает ему со спокойной душой совершать мелкие нарушения или несправедливости, которые эмпат счел бы неприемлемыми, – например финансовое мошенничество и эмоциональное насилие.

Другие социопаты, и я в их числе, выработали более принципиальный подход к жизни и ведут себя в соответствии с религиозными или этическими убеждениями или по крайней мере в соответствии со своими интересами и стремлением к самосохранению. Мы соблюдаем нормы поведения или кодекс, к которому прибегаем, сталкиваясь с необходимостью принять решение («Я решил не убивать людей и поэтому не стану бить ножом этого ублюдка»). Один социопат в моем блоге выразился так: «Это не важно, нравственен ли ты; важно, этичен ли». Обычно мой протез нравственного компаса служит мне неплохо, и чаще всего то, что я делаю, представляется окружающим людям вполне нравственным. Все коды социопатов, однако, не вполне вписываются в господствующие социальные нормы – неписаные правила и обычаи, регулирующие поведение. Я, например, знаю одного социопата, торговца наркотиками, обладающего кодексом поведения в отношении жены (ведет себя очень мягко) и подчиненных (очень грубо). Я не занимаюсь преступной деятельностью, но это не значит, что при случае не могу стянуть понравившуюся мне вещь, начиная с такой противной мелочи, как нижнее белье, и заканчивая такими полезными вещами, как, например, велосипед. При этом я прямо-таки жду, что и другие будут вести себя так же. Из моего личного опыта и из общения с другими социопатами я знаю, что такое поведение – смесь чистого оппортунизма с практической утилитарностью – очень для нас характерно. Один из комментаторов моего блога высказался так:

Я «интеллигентный» социопат. У меня нет проблем с наркотиками, я не совершаю преступлений, не испытываю удовольствия, причиняя боль, у меня нет проблем в межличностных отношениях. Да, я начисто лишен способности сопереживать. Но по большей части я считаю это своим преимуществом. Знаю ли я разницу между правильным и неправильным, хочу ли я быть хорошим? Несомненно, да. Мухи летят на мед, а не на уксус. В спокойном и упорядоченном мире я чувствую себя очень комфортно. Но избегаю ли я нарушения закона потому, что это «правильно»? Нет, я не нарушаю закон, потому что такое поведение имеет смысл. Полагаю, что если бы я не зарабатывал много денег своей легальной профессией, то, наверное, стал бы совершать преступления. Меня надо соблазнить уж очень большими прибылями, чтобы я сменил профессию на преступную жизнь. Если ты плохо ведешь себя с другими, они заплатят тебе той же монетой. Я не христианин, но принцип «поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой» соблюдаю.

Подчас эффективность не сочетается с тем, что большинство считает морально оправданным. Однажды, вскоре после того как меня уволили из адвокатской конторы, я «позаимствовала» у соседки велосипед, чтобы поехать на пляж с подругой, приехавшей ко мне в гости из загорода. Велосипед стоял не пристегнутый цепью в нашем общем подземном гараже. На нем был слой пыли, а шины пришлось немного подкачать, но он стоял в гараже, и это было мне на руку. Я прикинула, что соседка, которую я никогда в глаза не видела, едва ли хватится велосипеда. Мысленно я представила, что будет, если я пойду обычным, нравственным путем и попрошу у нее разрешения взять велосипед. Придется объяснять ситуацию, и она, конечно, согласится, если я обязуюсь заплатить за возможную поломку или утрату велосипеда. Я бы сказала, что на велосипеде надо ездить, потому что езда способствует распределению смазки между трущимися частями. К тому же велосипеды созданы для того, чтобы ездить; с общественной точки зрения это неправильно – хранить велосипед в гараже и не пользоваться им, когда есть люди, которым он позарез нужен. Я бы даже заплатила хозяйке за прокат, если бы она от меня этого потребовала. Такую вот я сочинила историю.

Но я не стала вступать в переговоры с соседкой. Я решила, что это слишком рискованно, так как она может и не встать на мою точку зрения. Люди очень часто ведут себя иррационально, сказала я себе, и неспособны принимать разумные решения. Соседка могла отказать, потому что испытывает иррациональный страх перед незнакомцами. В сделке была, конечно, асимметрия, которая могла бы повлиять на решение хозяйки велосипеда: я для нее была бы величиной совершенно неизвестной. Но, говоря по правде, я не собиралась воровать. Я намеревалась вернуть его на место всего через несколько часов, и в лучшем состоянии, чем сначала. Но как бы я смогла ее убедить? Люди так недоверчивы…

Потом она, вероятно, переоценила бы свой велосипед, потому что так получилось, что он принадлежал ей. Может быть, она купила его за 100 долларов, чтобы один раз в неделю ездить на пляж. Эмоционально она оценивала велосипед в эти злосчастные 100 долларов, хотя на самом деле красная цена ему была десятка. Я часто думала, что соседка и ее муж живут явно не по средствам. Они ездили на «сайвиках» 1980-х гг., но жили в красивом доме, где кроме них обитали молодые, подающие надежды специалисты. Возможно, соседка сильно опечалилась бы, потеряв подержанный велосипед, так как ей было бы трудно купить новый. Я с легкостью убедила себя, что мое решение самое удачное для всех, в том числе и для велосипеда. Да и не видит, не бредит. Я не хотела досаждать ей нелепым разговором.

Вечером того же дня, после того как я вернула велосипед на прежнее место (заметьте, в лучшем состоянии, чем до этого), я услышала энергичный стук в дверь, после чего выслушала еще более энергичные обвинения. Очевидно, вернувшись домой, соседка испытала легкое потрясение, обнаружив пропажу. Поискав несколько часов (поискав? где? в гараже, да еще несколько часов?), она сдалась, но потом с удивлением увидела драгоценный велосипед, появившийся чудесным образом. Она сразу заметила, что велосипед ее мужа на месте, а вот моего в гараже не было – он отсутствовал ровно столько, сколько и ее. Совершенно ясно, чья это проделка, и я тотчас чистосердечно и легко призналась.

Соседку ошеломила моя откровенность. Предложение денег ее несказанно оскорбило, она даже пригрозила позвонить в полицию, но я сказала, что полиция едва ли поможет. Я попыталась объяснить: то, что я сделала, технически невозможно квалифицировать как кражу, потому что у меня не было намерения навсегда лишить ее собственности. Самое большее, что мне можно предъявить, это посягательство на чужое движимое имущество, и полиции пришлось бы сильно попотеть, чтобы найти повреждения. В замешательстве она некоторое время тупо смотрела на меня, а потом сказала, что сообщит руководству кондоминиума. Пустая угроза! Вдобавок я, потеряв работу, уже подумывала съехать на более дешевую квартиру.

Я нисколько не переживала, что меня схватили за руку. Это просто цена, которую пришлось уплатить за пользование вещью. Я бы вообще забыла об этой истории, если бы меня не поймали. В моей жизни было множество таких эпизодов, и все они затерялись в закоулках сознания. Но, думается, людям очень неприятно смотреть на меня в такие моменты и не видеть никаких следов раскаяния на лице преступника, схваченного с поличным. В детстве, когда мы с братьями и сестрами озорничали, отец нещадно по очереди лупил нас ремнем. Всем поровну доставалось эмоционального унижения и физического устрашения. Но я никогда не реагировала. Я не плакала и не просила прощения, так как не хотела, а самое главное, не видела смысла. Отчасти это происходило из-за того, что я понимала: отец хочет меня сломать. Я не собиралась доставлять ему удовольствие. Отчасти же причина в том, что мои слезы были орудием манипуляции, а размахивающий ремнем папаша – не самый лучший объект для манипуляций. В такие моменты я ощущала только холодный гнев и обдумывала планы мести. Оба мои брата были намного крупнее и сильнее меня, но больше всего доставалось именно мне. Ремень отца оставлял багровые следы на моих тощих ягодицах и бедрах. Потом, уже будучи взрослой, я спросила его, зачем он это делал. Он не помнил подробностей, но говорил, что я своими поступками подвергала опасности жизнь братьев и поэтому, дескать, ему приходилось так жестоко меня бить. Возможно, и так. Возможно. Но еще более возможно, что он бил меня, потому что я не проявляла раскаяния, на которое он рассчитывал и надеялся. Отсутствие реакции выглядело как упрямая бескомпромиссность, которую он надеялся сломать. Соседка была точно так же ошарашена безразличным выражением лица, с каким я объясняла ей юридические последствия посягательства на чужую движимость, не обращая внимания на ее расстроенный вид. Только потом, набравшись жизненного опыта и ближе узнав людей, я поняла: ей были нужны извинения, а не возмещение ущерба, компенсация за чувство морального унижения. Мне очень трудно судить об этих тонких и недоступных материях. Дело не в том, что я неспособна испытывать такие чувства. Нет, способна, но не предполагаю наличие таких чувств у других. Но даже когда я дала задний ход и начала извиняться, соседка не была удовлетворена. Как и отец, она чувствовала, что на самом деле я нисколько не жалею о том, что сделала. Я не чувствовала никакой божественной печали, предшествущей раскаянию, потому что не считала, будто совершила нечто предосудительное, во всяком случае, по моему разумению. Использование велосипеда стоило мелкой неприятности.

Такое поведение может, конечно, показаться невежливым, но можно ли назвать его безнравственным? Отвращение Причарда к социопатам за аморальность и безнравственность представляется совершенно неоправданным, если не вспоминать о его представлениях о морали и нравственности. На самом ли деле я совершила что-то аморальное, взяв на время велосипед соседки? Да, если считать аморальным нарушение чужого права собственности. Но даже закон не считает, что это так во всех случаях. Если вы попали в снежную бурю и забрались в чужую сторожку, то это будет называться допустимым нарушением, если вы оплатите причиненные повреждения собственности (например, сломанный замок). Оправдание вынужденных действий в том, что если бы вы имели возможность обратиться к владельцу домика и попросили предоставить вам убежище, то он согласился бы. Правда, то же оправдание действительно, если вы точно знаете, что хозяин не дал бы вам такого разрешения, потому что вы с ним смертельные враги и он не раз публично заявлял, что не потрудился бы даже помочиться на вас, если бы вы лежали у его ног и горели огнем. Владелец домика может занять именно такую позицию, но суд не примет ее во внимание, потому что она неразумна и мало того – аморальна! С такой точки зрения (а не с религиозной точки зрения Причарда) моя соседка, вероятно, действовала неправильно: неразумно с ее стороны отказать мне в использовании пылившегося без дела велосипеда. Если я и вела себя неподобающим по общественным меркам образом, то лишь потому, что не выказала ни малейшего раскаяния.

В договорном праве существует концепция «целесообразного нарушения». Большинство людей считает: нарушение договора всегда «плохо» как отказ от обещания. Однако бывают случаи, когда нарушить договор – хорошо, или, выражаясь языком экономики и права, целесообразно. Это случается тогда, когда выполнение условий приводит к экономическим потерям, превышающим сумму, которую нарушившая сторона выплачивает как неустойку. Например, я встречаюсь исключительно с одним мужчиной. Возможно, я даже выхожу за него замуж. Если позднее кто-то из нас находит другого, более предпочтительного партнера, то для обеих сторон лучше нарушить договор. Если вы верите в ценность целесообразного нарушения, как верю в него я, то никогда не будете расстраиваться из-за измен.

Целесообразное нарушение договора часто выглядит аморальным, но приводит к наилучшему результату. Я давно живу по такому принципу, хотя его название узнала, только учась на юридическом факультете. Мое детское «я» воспринимало мир в понятиях выбора и последствий, причин и следствий. Если я хотела нарушить какое-то правило и была готова отвечать за последствия, то мне не надо было мешать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.