3. Кельн, 1842

3. Кельн, 1842

Ах милый, милый! Ну, вот теперь ты впутываешься еще и в политику. Это опаснее всего.

Женни фон Вестфален {1}

За три года, прошедших после смерти Генриха Маркса, семьей Карла стал кружок младогегельянцев в Берлине. Он отказался почти от всех курсов и лекций в университете и продолжил свои исследования самостоятельно — и в компании новых друзей. С лета 1838-го и до конца обучения в 1841 году он выбрал всего два курса, на одном из которых преподавал его друг Бруно Бауэр {2}. Однако это был нелегкий путь. Финансовое положение Маркса сильно пошатнулось, поскольку мать не могла снабжать его деньгами в том же объеме, что и отец: у нее оставалось совсем немного средств — и шестеро детей, кроме Карла, которых нужно было ставить на ноги. Кроме того, за Марксом пристально наблюдал Фердинанд, старший брат Женни, активно возражавший против их помолвки. После того как Людвиг фон Вестфален благословил этот союз, Фердинанду осталось только следить за Марксом в Берлине, что он и делал, активно используя все свои связи. Фердинанд обнаружил, что Маркс якшается с атеистами, либералами, демократами, социалистами, крайними радикалами всех мастей — и не прикладывает ни малейших усилий к построению хоть какой-нибудь карьеры, что могло бы позволить ему содержать будущих жену и детей. Учебным аудиториям Маркс предпочитал шумные пивные и кафе, в изобилии окружавшие самую роскошную площадь Берлина, Гендаменмаркт {3}. Маркс осквернял в глазах Фердинанда все, что было ему так дорого: церковь, государство, семью. Однако пока Маркс находился под покровительством барона, помолвка тоже была в безопасности.

Все, что Фердинанд мог сделать, это отложить собранный компромат до лучших времен, когда ему представится возможность уберечь свою сестру от страшной, как он считал, ошибки.

Тем временем Женни и Карл переживали свой мучительный роман на расстоянии, изводя друг друга письмами с описанием собственных страданий, ревности и плохого самочувствия, при помощи которого они стремились вызвать друг в друге еще большую страсть и сочувствие. Их переписка того времени буквально переполнена душераздирающими проявлениями неутоленной страсти; вполне в духе великих трагедий они буквально наслаждались каждым новым недугом, каждой новой душевной раной. Они не могли в полной мере отдаться своей любви — но уж страдать-то им никто запретить не мог.

В одном из писем Женни Карл высказывает опасение, что она флиртует с кем-то еще. Ответ невесты должен бы успокоить ревнивца, но она, вынимая этот кинжал из его сердца, ухитряется слегка повернуть его: «Любопытно, что сведения ты получил от того, кто даже не был замечен в Трире; его никто не знает, а ведь я довольно часто и подолгу общаюсь и веду разговоры с самыми разными людьми… Я довольно часто веду себя, как веселая кокетка».

Впрочем, почти тут же она поправляется — чтобы Маркс не подумал, будто она без него не скучает: «Меня изводит постоянный страх за тебя — из-за меня ты однажды можешь позволить втянуть себя в ссору, а потом и в поединок. Днем и ночью я в воображении видела тебя раненым, истекающим кровью и ослабевшим, и, Карл, сказать тебе по правде, я испытывала не один только ужас по этой причине — я так живо вдруг представила, что ты потерял правую руку… но я, Карл, нахожусь в каком-то странном состоянии восторга, блаженства из-за этого, ибо теперь могу записывать твои драгоценные и возвышенные идеи и тем самым быть действительно полезной тебе. Все это я представляла так живо и ярко, что в ушах у меня звучал твой дорогой голос; твои слова лились, подобно живительному дождю, и я сохранила их все — на благо других людей» {4}.

Как и Фердинанд, Женни была хорошо осведомлена о жизни Карла в Берлине, однако, в отличие от брата, все это одобряла. Ее роман открывал перед ней новую жизнь, глубокую, интересную и интенсивную, какой она никогда не смогла бы узнать в патриархальном тихом Трире, где исстари было заведено, что мужчины занимаются делом и работают, а женщины ведут хозяйство и не знают ничего, кроме заботы о семье. Благодаря отцу и жениху, Женни получила возможность узнать иную, лучшую жизнь и внезапно осознала себя на переднем крае борьбы за свое будущее. Она никогда ничего не делала наполовину — и теперь эта новая, серьезная Женни просит у Карла совета насчет книг: «Совсем особого рода, немного более серьезные… не такие, которые все любят читать, не сказки и не поэзию, их я уже не могу выносить…» {5}

В 1840 году Фридрих Вильгельм IV занимает трон Пруссии после смерти своего отца. Покойный олицетворял собой борьбу со всем французским — от Наполеона до идеи революции. Однако его сын представлял уже иное поколение. Ему было 45, он был умен, образован и свободен от предрассудков и призраков уходящей эпохи. Буржуазия надеялась на него, поскольку его реформы спровоцировали индустриальный и экономический рост, особенно установление (его учреждение длилось с 1834 года) Таможенного союза Золлверейн, высвободившее торговлю между государствами немецкой Конфедерации. Эта зарождающаяся либеральная оппозиция надеялась, что Фридрих Вильгельм IV осознает: Пруссия и Германия рискуют сильно отстать от остальной Европы, пока деловые люди, промышленники, бизнесмены не получат возможность донести свои идеи до короны, став полноправными членами конституционного правительства {6}.

Такие циники, как Маркс и его соратники, к монархии относились с неизменным презрением, но и у них появилась надежда, что новый император снимет ограничения с прессы и позволит обществу полноценно обмениваться новыми идеями.

Несмотря на то что призывы к реформам до императора доходили, он предпочитал их игнорировать. Знать по-прежнему занимала высшие посты, дворяне возглавляли армию, все оставалось так, как и при отце нынешнего императора. Он сделал символический жест в сторону буржуазии, разрешив созыв провинциальных ассамблей, однако этим ассамблеям не было дано никаких реальных полномочий. Что касается широких масс, народа — император полагал их поведение аморальным, в частности, потому, что некоторые уже позволяли себе усомниться в том, что право управлять людьми даровано императору Богом. Никакого разговора о Конституции не шло, и речи не могло быть о расширении свобод — император заставил бы замолчать все громче звучавший голос инакомыслящих, введя новые ограничения на свободу слова и собраний {7}. В то же самое время канцлер Австрии князь Клеменс фон Меттерних старался искоренять «опасные мысли» по всей Конфедерации {8}. Университеты Германии подверглись жесточайшей критике; один писатель сказал так: «Университеты превратились в придаток казармы» {9}. Младогегельянцы приняли вызов, но они не могли состязаться с правительством.

Опасаясь, что ставший слишком реакционным Берлинский университет не выдаст ему ученую степень, Маркс отсылает свою диссертацию «Разница в подходе к философии природы в традициях школ Демокрита и Эпикура» в Йенский университет. Находившийся в одном из самых либеральных немецких государств, этот университет был чем-то вроде фабрики ученых степеней; даже дипломы рассылались по почте. Маркс отправил свою диссертацию 6 апреля 1841 года, а диплом доктора философии получил чуть более недели спустя, 15 апреля {10}. Он посвятил свою диссертацию Людвигу фон Вестфалену «…в знак сыновней любви… Вы всегда были для меня живым наглядным доказательством, что идеализм — не фантазия, а истина» {11} [9].

Бруно Бауэр переехал преподавать в Бонн и уверил Маркса, что тот тоже сможет читать лекции в тамошнем университете. Однако положение самого Бауэра было слишком шатким — из-за его яростных нападок на религию и ее роль в государстве. Летом 1841 года прусский министр по делам религии и образования начинает кампанию против Бауэра, которая косвенно задевает и Маркса. Результатом становится то, что Маркс практически теряет возможность найти преподавательскую работу в любом учебном заведении Пруссии {12}.

Карлу Марксу 23 года, Женни фон Вестфален 27. Она ждала Маркса уже почти 5 лет, но он все еще не мог найти себе работу, а без этого их брак был невозможен. Маркс поступал в университет, планируя стать судьей или адвокатом, но за годы учебы слишком далеко ушел от юриспруденции, да и в любом случае в этой области соискателей было слишком много. Германия была заполнена выпускниками университетов — выходцами из среднего класса. Они конкурировали в областях, где было слишком мало рабочих мест; за 20 лет количество студентов высших учебных заведений удвоилось {13}. Последним шансом для безработных выпускников стала журналистика {14}. В шкале профессий она располагалась в самом низу и считалась убежищем для тех, чьи качества один историк охарактеризовал как «сомнительная репутация, бахвальство и непостоянство» {15}. Кроме того, эта профессия не могла похвастаться высоким жалованьем — если вообще могла на него рассчитывать.

Впрочем, у Маркса не было другого выбора, кроме того, он всегда утверждал, что журналист пишет не для денег: газеты должны быть для образованных людей средством демонстрации неповиновения произволу.

Публикаций у Маркса не было, кроме нескольких стихов, напечатанных в обзоре творчества современных романтиков {16}, но зато неповиновения у него хватало с избытком, а уж идеи и вовсе били через край.

В течение 1841 года Маркс мечется между Бонном, Триром и Кельном, пытаясь использовать свои способности. Шесть недель он проводит в Трире — это его самое длительное пребывание на родине с тех пор, как он в 1836 уехал в Берлин. Тогда его помолвка с Женни была тайной {17}. Теперь они вместе появляются на людях открыто, разом развязав все злые языки в городе. Возможно, никто, кроме Женни, не мог бы обвинить Карла Маркса в особой внешней привлекательности. Один из его биографов цитирует мнение жителя Трира: «Маркс — едва ли не самый непривлекательный человек на свете».

Он был плотного сложения, словно профессиональный боксер, имел грубоватую внешность. Вечно небритый, неопрятный. Сюртук его был хорошего сукна — но всегда неряшливо застегнут или расстегнут вовсе {18}. Черная борода превышала все границы респектабельности и для социального кодекса Пруссии середины XIX века недвусмысленно свидетельствовала о крайне радикальных взглядах своего носителя — так же, как и курение сигар в общественных местах (приличные люди курили трубку у себя дома {19}). Сама внешность Маркса стала вызовом консервативному обществу еще до того, как он заговорил. Однако во время прогулок по улицам Трира с ним под руку шла полная его противоположность.

Женни была высокой, гибкой, элегантной молодой женщиной. Голову увенчивала корона темно-рыжих волос, единственная нитка жемчуга подчеркивала гибкую и длинную шею. Ее красота была настолько естественна, что никакого значения не имело, какое платье на ней надето. Ее фигура не нуждалась ни в драпировке, ни в иных ухищрениях, но она всегда выглядела модно и элегантно одетой. Благодаря деньгам своего отца и безупречному вкусу своей матери она всегда одевалась в лучшие платья, какие только могли предложить магазины Трира. В глазах тех, кто смотрел на эту пару со стороны, она была столь же привлекательна, сколь непривлекателен (и подозрителен) был ее жених.

В определенном смысле Женни была застрахована от замечаний о том, как они нелепо смотрятся вместе, но ее беспокоили комментарии по поводу их разницы в возрасте и положения Карла в обществе. Впрочем, она не дала критикам возможности насладиться ее растерянностью. Карл со своей стороны вообще никакой критики не замечал; перспектив у него по-прежнему не было никаких, но зато он был полон идей и надежд.

Либералы — с деньгами в карманах и демократическими идеями в головах — все больше уставали от тирании консервативно настроенного императора. В «нежизнеспособности дворянства, летаргии служащих и равнодушии тех, кто привык полагаться на волю Божью» Маркс видел предвестие катастрофического конца существующей системы {20}.

Чтобы обойти существующие запреты на общественные политические дебаты и создание политических партий, писатели и публицисты маскировали свои дискуссии богословскими и философскими терминами, а встречались в литературных или философских кружках {21}. Маркс и его коллеги атаковали не столько религию, сколько ее роль в структуре государства; они утверждали, что миф о хорошем человеке по имени Христос был использован для того, чтобы поддержать прогнившую систему и тиранов-правителей. Таким образом, религия в том виде, в каком ее поддерживало государство, была, по их мнению, аморальна. Маркс и Бауэр планировали начать выпуск журнала под названием «Атеистические архивы», в которых можно было бы подвести платформу под все эти идеи; однако для издания журнала нужны были спонсоры {22}. По всей видимости, Марксу удалось найти богатых либералов в Трире. Женни осторожно описывает одного из них, местного врача по имени Роберт Шлейхер, добавляя свои собственные размышления: «Шлейхер только что рассказал мне, что он получил письмо от одного молодого революционера, который жестоко ошибся в оценке своих соотечественников. Он не рассчитывает, что может приобрести акции или что-то еще. Ах, милый, милый. Ну вот теперь ты впутываешься еще и в политику. Это опаснее всего, Карлхен, помни всегда об одном, у тебя дома есть любимая, которая тоскует и надеется и полностью зависит от твоей судьбы…» {23} [10]

Женни ласково называет своего «производителя опасных идей» «человеком с железной дороги» {24} и «моим черным лохматиком»[11] — а сама деловито готовится к их будущей семейной жизни. Она просит Маркса не комментировать ее греческий, который, по ее словам, доказывает ее эрудицию, и описывает свои ранние пробуждения по утрам, чтобы прочитать три статьи Гегеля в газете и рецензию на книгу Бауэра «Критика евангельских историй синоптиков» {25}.

Женни обуревали предчувствия беды и опасности.

И неудивительно. Она сделала, возможно, самый опасный в глазах общества шаг, который только могла себе позволить женщина в то время — после долгих лет воздержания они с Марксом наконец-то стали близки. Это произошло в июле в Бонне {26}. Во время этой поездки Каролина фон Вестфален назначила опекуном дочери ее младшего брата, Эдгара, который должен был удержать Женни в рамках «внешней и личной порядочности» {27}. Однако из Эдгара получился плохой сторож: Эдгар был вольнодумцем, другом Маркса и от всей души симпатизировал паре влюбленных. Он просто оставил их в покое.

Вскоре после случившегося Женни пишет Марксу: «Я ни о чем не сожалею, я крепко, крепко закрываю глаза и тогда вижу твои радостные, смеющиеся глаза, и тогда я тоже мысленно — быть всем для тебя — и ничего больше. Карл, я отлично знаю, что сделала и как меня в обществе будут презирать, я знаю все, все это, и тем не менее счастлива и ни за какие сокровища мира не отдам даже воспоминаний о тех часах. Это для меня самое дорогое и должно остаться навечно… Я переживала еще раз каждый радостный миг, я лежала еще раз у твоего сердца, наполненная любовью и счастьем… Карл, быть твоей женой, что за мысль — о боже, у меня от нее кружится голова!»[12]

В соответствии с нормами морали того времени, после случившегося Маркс мог быть либо подвергнут всеобщему порицанию, либо даже публичному обвинению в бесчестии (если бы, например, Фердинанд захотел сделать это и вызвал бы Маркса на дуэль). Однако жизнь Женни в этом случае была бы полностью разрушена. Предвидя реакцию общества Трира в случае, если об их отношениях станет известно, Женни пишет: «Мои родители живут там, мои старые родители, которые так тебя любят… Я плохая, гадкая, очень плохая, во мне нет ничего хорошего, кроме одного — моей любви к тебе» {28}. Будущее Женни теперь зависело от брака с Марксом в гораздо большей степени, чем во время их долгого романа. Она больше не могла рассчитывать на поддержку и защиту своего отца — хотя именно теперь нуждалась в ней более всего.

Людвиг фон Вестфален долгое время сражался с болезнью, которая окончательно подкосила его в декабре 1841 года. Маркс вернулся в Трир и переехал в дом Вестфаленов, чтобы помогать ухаживать за бароном — и быть рядом с Женни {29}. Пока Маркс жил в Трире, группа прусских министров лоббировала и приняла провокационный закон о цензуре. Император якобы стремился сократить ограничения для пишущей братии — но на деле они стали еще строже и жестче по сравнению с законом о цензуре 1819 года {30}.

Согласно новому закону, цензуре подлежало любое письменное произведение, в котором усматривались «легкомысленное или враждебное отношение к христианской религии», попытка столкнуть религию и политику, клеветнические (по мнению правительства) высказывания в адрес личностей или целых сословий и классов; любые тенденции, которые правительство могло посчитать опасными. Тем самым прусское правительство — при помощи целой армии цензоров — добилось тотального контроля над любым печатным словом.

Месяцы, проведенные в доме Женни, Маркс использовал для подготовки ответного удара. Это была лобовая атака буквально на каждый параграф закона о цензуре. Маркс даже не пытался прятать свои политические взгляды за богословием или философией — напротив, его первый журналистский опыт, появившийся в условиях борьбы со всяким инакомыслием, стал открытым объявлением войны новому закону. Еле сдерживаемая ярость Маркса прорывалась с 22 страниц его статьи: «Закон, карающий за образ мыслей, не есть закон, изданный государством для его граждан, это — закон одной партии против другой. Преследующий за тенденцию закон уничтожает равенство граждан перед законом. Это — закон не единения, а разъединения, а все законы разъединения реакционны. Это не закон, а привилегия… Действительным, радикальным излечением цензуры было бы ее уничтожение» {31} [13].

Маркс отправил свою статью, подписавшись «Rhinelander» — «Житель Рейнской провинции», — Арнольду Рюге, главному редактору «Немецкого ежегодника», издававшегося в Дрездене. Рюге, который был на 16 лет старше Маркса, уже успел отбыть за свои либеральные убеждения 6-летний срок в тюрьме. Еще один «университетский изгнанник», которому было отказано в продвижении и повышении по службе по политическим мотивам, Рюге начинал с издания газеты в Пруссии, однако был вынужден переехать в более благоприятное место, но даже там, в Дрездене, статья Маркса никак не могла миновать бдительное око цензоров {32}. Вероятнее всего, это не могло пройти и мимо Фердинанда, брата Женни, который к тому времени занимал важный пост в городской управе Трира (с 1838 года). Фердинанду было ясно, что крамольная статья написана Марксом во время пребывания в доме Вестфаленов.

Людвиг фон Вестфален умер через месяц после того, как Маркс представил свою статью в редакцию «Немецкого ежегодника», и с его смертью Карл утратил самого верного и сильного своего защитника в семье Вестфален. Фердинанд — отныне глава семьи — немедленно приступил к решительным действиям по расторжению помолвки своей сестры, подключив к этому весьма консервативно настроенного дядюшку, Генриха Георга фон Вестфалена.

Хотя до конца неясно, насколько Каролина фон Вестфален была осведомлена об отношениях Карла и Женни, но сторону дочери она приняла безоговорочно и поспешила увезти Женни подальше от Фердинанда — в свой собственный дом в курортном городке Кройцнах, в 50 милях к востоку от Трира {33}. Там обе женщины остались на некоторое время, чтобы переждать бурю.

Маркс также покинул Трир, направившись в Кельн. Там он присоединился к членам своего старого берлинского Докторского клуба — теперь в него входили и некоторые влиятельные деловые люди Кельна, считавшие себя в оппозиции прусскому правительству {34}. Берлинский приятель Маркса, Георг Юнг, а также новый знакомый, Мозес Гесс, смогли убедить группу бизнесменов начать финансирование газеты «Rheinische Zeitung», которая позиционировалась как печатный орган, пишущий о «политике, коммерции и промышленности» — эту фразу читатели сразу должны были интерпретировать правильно, понимая, что газета соответствует интересам «среднего класса» {35}. Состав сотрудников «Rheinische Zeitung» наглядно демонстрировал, как разнородна была оппозиция в Пруссии того времени — что было и ее силой, и ее слабостью. В дополнение к младогегельянцам, социалистам, националистам, демократам и радикалам-интеллектуалам всех мастей в редакцию и попечительский совет входили либеральные юристы, доктора и промышленники. Наиболее значимыми фигурами среди них были банкир и железнодорожный барон Людольф Кампгаузен, будущий премьер-министр Пруссии, и бизнесмен Давид Юстус Ганземан, будущий министр финансов {36}.

Правительство Пруссии, не способное идти в ногу со временем, — вот что объединило всех этих людей. Средний класс, класс предпринимателей, значительно окреп с 1834 года, когда образование Таможенного союза позволило ему распространить свое влияние по всему Германскому союзу, укрепляя деловые связи между землями и расширяя торговлю. Эти люди прекрасно знали, что из себя на самом деле представляет Германская конфедерация с ее обособленными маленькими государствами, сепаратизмом, местными правителями, законами и валютой — со всем, что являлось препятствием на пути промышленного роста страны.

Они хотели, чтобы Союз стал единой нацией, единой политической и экономической силой. Однако восстановление связей между землями — это еще не все. Как и многие представители интеллигенции, которые считали, что правительство душит свободу слова, диктуя, что следует и чего не следует писать, они были убеждены, что дальнейшее развитие Пруссии невозможно без глубоких социальных перемен. Как могла сплотиться нация, не имеющая возможности выбирать достойных; нация, не имеющая свободы слова и собраний, не знающая равенства перед законом и справедливого налогообложения? (Последний пункт был особенно болезненным именно для среднего класса, поскольку основное налоговое бремя ложилось именно на его плечи — дворяне не облагались налогом вовсе.)

Голоса, призывавшие к реформам, из Рейнской земли звучали особенно громко, потому что эта область Пруссии была наиболее экономически развита. Интеллектуальным центром области был Кёльн {37}. Марксу было 23 года, когда он приехал сюда, имея в активе всего лишь одну неопубликованную статью. В течение года он стал редактором одной из самых влиятельных оппозиционных газет Пруссии.

«Rheinische Zeitung» была запущена в производство 1 января 1842 года — на тот момент у газеты было 400 подписчиков. Маркс начал писать для нее четыре месяца спустя. В первой статье он вновь вернулся к проблеме свободы прессы, на что его сподвигли дебаты в парламенте Рейнланда {38}. Рискованным и спорным был не только предмет статьи, но и тот факт, что в ней упоминались дебаты в провинциальном парламенте — чего цензура не одобряла, потому что простой народ мог не разобраться в подробностях и посчитать, что речь идет о правительстве в целом. Для монархистов-абсолютистов депутаты парламента всегда были «учениками дьявола», распространять же их слова — «значит делать широкого читателя еще глупее, чем он есть на самом деле» {39}.

Несмотря на все трудности, статья Маркса прошла цензуру; его аргументы оказались слишком сложными для понимания ревнителями политической невинности. Кроме того, статья была написана прекрасным языком, живо и остроумно, а также понятно для любой, даже неподготовленной аудитории. Основные положения Маркса были таковы: свобода есть сущность человека, законы призваны закрепить и охранять ее. Ни один человек не сражается со свободой; в крайнем случае он сражается за свободу других. Следовательно, свобода существовала всегда, просто в разные периоды истории она становилась то специальной привилегией, то универсальным правом для всех… Законы ни в коем случае не могут быть репрессивными мерами, направленными против свободы, — так, закон всемирного тяготения не может являться репрессивной мерой против движения… Законы — это, скорее, позитивные, ясные, универсальные нормы, при которых свобода подразумевается как нечто само собой разумеющееся и не может зависеть от произвола одной личности. Свод законов — это библия свободного человека.

Таким образом, закон о печати — это юридическое признание свободы прессы {40}.

Первая программная статья Маркса появилась 5 мая 1842 года, в его двадцать четвертый день рождения, однако его имени в подписи не было. Ради безопасности он остался анонимным автором, хотя все его друзья знали настоящее имя автора статьи и от всей души поздравили его. Мозес Рюге, главный редактор, провозгласил Маркса «величайшим, возможно, единственным гениальным философом нынешнего поколения» {41}. Рюге сказал также, что эта статья — лучшее из всего, что было написано по данному вопросу. Юнг охарактеризовал ее как «превосходную» {42}.

В Трир Маркс вернулся триумфатором. Однако прием ему был оказан отнюдь не такой, как в Кельне. Он быстро оказался втянутым в склоку с собственной матерью — из-за денег и его будущего. Она жаловалась, что Карл игнорирует семью, что Вестфалены обошлись с ней холодно. Ссора вышла крупной — Маркс даже съехал из дома и остановился в гостинице до конца своего пребывания в родном городе. Пребывание продлилось достаточно долго — до свадьбы его сестры Софи. Впрочем, Маркса мало трогали истерики, душой он был в Кельне, и все его внимание было приковано к тому, что происходило там. «Большое счастье, что человека с сильным характером закаляет общественный скандал, и потому совсем не раздражают мелкие частные склоки», — сказал впоследствии Маркс Рюге {43}.

Авторитет «Rheinische Zeitung» неуклонно рос, однако редакционный отдел лихорадило. После целой череды редакторов летом 1842 года кресло главного редактора занял старинный приятель Маркса, Адольф Рутенберг.

Вскоре стало казаться, что долго на этом месте он не продержится. Рутенберг сильно пил из-за постоянных трений с прусской цензурой {44}. В это же время Маркс пишет ряд блестящих статей, демонстрирующих его талант и незаурядные способности ловко обходить контроль правительственной цензуры. Он успокаивает инвесторов, опасавшихся того, что газета подпадет под влияние берлинских радикалов и превратится в орган теоретических дискуссий. Маркс соглашается с этим, поясняя, однако, что «Rheinische Zeitung» не должна участвовать исключительно в теоретических дебатах, но будет рассматривать только «практические вопросы». Кроме того, он говорил, что это газета должна направлять и образовывать своих подписчиков — а не они должны диктовать газете свои взгляды. Удивительная перспектива для тех, кто надеялся остаться простым вкладчиком.

Но Маркс не собирался и оставаться только корреспондентом. Его замечания были правильно поняты и одобрены финансовыми покровителями — и 15 октября он был назначен главным редактором {45}. В первый день работы в новой должности он публикует опровержение утверждения противников газеты, что «Rheinische Zeitung» проповедует коммунизм, чья философия, впрочем, легко сопоставима с идеями социализма, с той лишь разницей, что коммунисты стремятся к отмене частной собственности (что было совершенно неприемлемо для промышленников, финансировавших газету).

Маркс писал, что его газета «не признает, будто бы коммунистические идеи в их нынешней форме имеют хоть какое-то отношение к реальности, а потому не только не могут быть реализованы, но даже считаться теоретически пригодными для воплощения» {46}.

Густав Мевиссен промышленник из Рейнской области и финансовый покровитель газеты, описывает Маркса как «интеллектуальный и физический вихрь».

«Могучий человек, у которого черные густые волосы растут повсюду — на лице, голове, руках, из носа и из ушей. Он всегда доминирует, он страстен и стремителен, полон безграничной уверенности в себе — но в то же время является очень серьезным ученым…» {47}

Этого пылкого редактора-энтузиаста часто видели на улицах Кельна — он уворачивался от телег и экипажей, а карманы его сюртука были битком набиты газетными статьями {48}. Сидел в кофейнях и маленьких ресторанчиках, в пивных — там можно было прочитать газеты, печатавшиеся в других областях Германии и за рубежом (их было трудно достать иначе).

Маркс буквально проглатывал их, впитывая новые и актуальные идеи; используя документы и сведения из хорошо информированных источников, он стал пользоваться безоговорочным авторитетом по всей Пруссии, одновременно ухитряясь ускользнуть от тех своих недругов в правительстве, которые мечтали заставить его замолчать. Под руководством Маркса «Rheinische Zeitung» стала либеральным голосом Пруссии. Вскоре ее успех и впечатляющая деятельность Маркса на посту главного редактора привлекли талантливых журналистов и публицистов со всей Германии, на что один из инвесторов заметил: «Все молодое, свежее, вольнодумное и революционное, все таланты Пруссии и Германии — здесь» {49}.

И все же, несмотря на вольнодумство, главный редактор умел крепко держать вожжи в руках. Его ранее сказанные слова о вкладчиках и подписчиках были бо2льшим, нежели простое маневрирование. О Марксе того времени многие отзываются как о диктаторе. Бруно Бауэр писал, что Маркс иногда проявляет «бешенство берсерка», когда ему перечат — а в кресле главного редактора ему часто приходилось спорить с оппонентами {50}.

Ничто в газете не делается без его одобрения, и потому берлинские «младогегельянцы», назвавшиеся «Свободными», были безжалостно отлучены им от газеты до тех пор, пока не научатся воздерживаться «от отвлеченного разглагольствования, напыщенных фраз и самодовольного любования» и не начнут «уделять больше внимания истинному положению вещей, давать ему более взвешенную оценку» {51}.

«Свободные» немедленно обвинили его в консерватизме, но Маркс заявил, что готов некоторое время лично пострадать от «нападок нескольких берлинских пустозвонов», лишь бы не рисковать репутацией газеты {52}.

Его 23-летний брат Герман умер 14 октября, за день до назначения Маркса главным редактором, — не сохранилось никаких подтверждений, что Маркс приезжал на похороны {53}. Скорее всего, Маркс остался в Кельне, погрузившись в написание одной из тех двух статей, о которых он позже рассказывал Энгельсу, что именно они его «прямо и просто привели от политики к экономике, а затем и к социализму». Его исследования привели его к выводу, что отношения между людьми строятся на экономической основе {54}.

Первая статья была посвящена тому, что крестьяне собирают в частных лесах валежник, а прусское законодательство расценивает это как воровство. Бедняки традиционно имели право на сбор сухостоя и валежника, это продолжалось даже после отмены крепостного права в 1807 году. Однако к 1840 году, когда начался промышленный бум, дерево стало товаром, и землевладельцы быстро осознали его ценность. Правительство приняло их сторону (что не удивительно, поскольку большинство землевладельцев были людьми знатными и составляли большинство в этом самом правительстве) и провозгласило сбор валежника преступлением. К тому времени как Маркс начал работать над статьей, рост населения и обнищание народа привели к тому, что примерно пять шестых всех уголовных преследований в Пруссии составляли именно дела о подобном воровстве {55}. Маркс использовал оружие землевладельцев против них самих же, обнажая абсурдность и лицемерие Системы, позволившей помещикам наложить руку на то, что Маркс называл «милостыней Природы». Он утверждал: закон так искажен в пользу помещика, что удивительно, как это еще не разрешено сжигать «воров древесины» в печи {56}.

Вторая статья касалась разорения мозельских виноделов, ставшего результатом неграмотного налогообложения и отсутствием свободной торговли между немецкими землями {57}. Бизнесмены, финансировавшие «Rheinische Zeitung», видели реальные преимущества свободной торговли; они увеличивали свои прибыли путем расширения рынка. Однако Маркс начинал понимать, что их обогащение всегда будет происходить за счет разорения мелких землевладельцев и местных производителей, у которых не было средств, чтобы конкурировать на рынке, созданном крупными производителями. В своем исследовании «практических вопросов» Маркс нимало не заботился о том, что положения его статьи являются критикой той самой системы, к которой принадлежит большинство его аудитории, и что его публикации могут стоить ему поддержки акционеров. В самом деле, чем больше Маркс совершенствовался как журналист, тем более радикальной становилась его газета. «Rheinische Zeitung» была неумолима по отношению к парламенту Рейнланда и берлинскому правительству, весьма скрупулезна в отношении освещаемых фактов (выбираемых согласно предпочтениям и взглядам редакции), была аналитической по содержанию — и весьма ироничной по общему тону. С образованными людьми Пруссии заговорили новым голосом, смелым и бескомпромиссным — и число подписчиков немедленно увеличилось с четырех сотен до 3500 человек в течение первого же года существования. Марксу удалось перехитрить власти, уже немало встревоженные его статьями; один из цензоров устало обронил: «Маркс способен умереть за свои взгляды, в истинности которых он свято уверен» {58}.

Эта борьба изматывала Маркса, не прекращались и его конфликты с пишущими авторами по поводу того, что должно составлять основу газеты: философские рассуждения или откровенная пропаганда.

В декабре Маркс отправился в Кройцнах, чтобы провести Рождество с Женни и ее матерью. Теперь его положение в обществе упрочилось, его уважали достаточно влиятельные либералы, у него появился приличный годовой доход, и он мог обосноваться на одном месте. Наконец-то они с Женни могли пожениться — и решили, что сделают это в июне {59}. Однако по возвращении в Кельн Маркс узнал, что правительство запретило издание «Rheinische Zeitung», объявив его незаконным изданием, не имеющим лицензии и пропагандирующим опасные идеи {60}.

Газета Маркса раздражала правительство Рейнланда и Берлин чуть ли не с момента создания, так что угроза закрытия висела над ней еще в ноябре, однако некоторые исследователи полагают, что последней каплей стала публикация от 4 января 1843 года, прямо критиковавшая русского царя Николая I. Резкую критику вызвала встреча русского самодержца и прусского посла в Санкт-Петербурге, во время которой царь потребовал от Пруссии обуздать свою либеральную прессу {61}. 21 января Фридрих Вильгельм лично созвал кабинет министров, и на этом заседании решено было закрыть газету. Правительство давало «Rheinische Zeitung» время до конца марта 1843 года, одновременно поручив сразу двум цензорам тщательно проверять материалы публикаций {62}. Маркс уволился из газеты 17 марта, надеясь, что это позволит сохранить «Rheinische Zeitung» (этого не произошло, и 31 марта газета прекратила свое существование), да и в любом случае он был уже готов к разрыву. Маркс писал Рюге: «Я стал задыхаться в этой атмосфере. Противно быть под ярмом — даже во имя свободы; противно действовать булавочными уколами, вместо того чтобы драться дубинами. Мне надоели лицемерие, глупость, грубый произвол, мне надоело приспособляться, изворачиваться, считаться с каждой мелочной придиркой. Словом, правительство вернуло мне свободу» {63} [14].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.