К. Раш. Вернуть Кузнецова[57]

К. Раш. Вернуть Кузнецова[57]

Почему именно моряку Кузнецову выпала роль выразителя русского исторического призвания — стать лучшим командиром корабля «всех морей мира»?

Потому что из всех родов ратного служения флот требует от воина наивысшей волевой и умственной энергоотдачи, и наивысшей организованности и наступательности при особой боевой устойчивости.

В природе не существует военных кораблей для обороны. Флот не может в море укрыться, как на суше, за бойницами, рвами или укрепиться на высотах. Корабль обязан ввязаться в бой при любом соотношении стволов, и, как требует устав: «победить или погибнуть, но флага не спускать под страхом лишения живота». В редких случаях корабль или слабеющая эскадра могут укрыться под защиту орудий береговых батарей, но не более. Даже морскому десанту победу сулит, при соблюдении всех условий, только безоглядная неудержимость.

Мы привыкли к упоминаниям о Кузнецове как о выдающемся наркоме сталинской эпохи, пострадавшем от первых лиц государства за верность правде и флоту. Но никогда Кузнецов не появился бы в Москве, не стань он лучшим командиром корабля в отечественном флоте. И в этом качестве командира Кузнецов не менее интересен, чем на посту Народного комиссара Военно-Морского Флота.

* * *

Сегодня Кузнецов особенно интересен флоту и его офицерской молодежи как старший помощник и командир корабля.

Командующий Черноморским флотом И. Кожанов опубликовал в 1935 г. восторженную статью о тридцатилетнем Николае Герасимовиче Кузнецове под названием «Капитан 1 ранга», где назвал его «самым молодым капитаном 1 ранга «всех морей мира». По статье видно, что Кожанова переполняет неподдельный восторг от соприкосновения с такой яркой личностью, и он не способен скрыть свое восхищение.

Мы, зная дальнейший путь Кузнецова, можем теперь смело назвать его самым лучшим командиром корабля «всех морей мира».

Молва о необыкновенном моряке стала разносится по Черноморскому флоту с первых дней по прибытии Кузнецова к месту службы. Он обращал на себя внимание с первых же минут встречи. Рослый, красивый молодой человек, с врожденной выправкой, непринужденными манерами, хорошей речью, прямым взглядом и подкупающей приветливостью при неуловимой дистанции и такте. В нем подкупала громадная эрудиция, здравость суждений, прямота и одновременно уважение к собеседнику. Флот он любил беззаветно, душу в него Бог вложил морскую и чистую.

В 1928 г. крейсеру «Червона Украина» совместно с тремя миноносцами поручено встретить и эскортировать яхту «Измир» падишаха Афганистана Аманулла-хана, после его визита в Турцию. Накануне выхода из Константинополя в кочегарке «Червоной Украины» ночью, рядом с погребом боеприпасов, возникпожар…Всякомандапод руководством Кузнецова действовала решительно и собрано. Взрыв красного крейсера в чужом порту стал бы страшным ударом по престижу власти. В Кремле быстро оценили, кому они обязаны спасением крейсера «Червона Украина». На следующий год во время учений в районе Одессы Ворошилов и ряд военных руководителей в его свите с особым вниманием следили за действиями именно Кузнецова. Молва о цельном и ярком моряке из флота давно достигла верхов. После учений, когда Кузнецов при волнении на море, умело и решительно командуя, спустил на воду баркас с вооруженным десантом, к нему подошел Ворошилов и прочувствованно пожал ему руку.

Летом того же 1929 г. на «Червоной Украине» по пути в Сочи находились Сталин и Орджоникидзе. От острого и внимательного взгляда Сталина не ушел рослый и распорядительный вахтенный начальник, весь облик которого излучал какую-то просветленную победность. Орджоникидзе подолгу беседовал с Кузнецовым о флоте. Молодой командир проявил недюжинные познания в истории русского судостроения.

Сразу после маневров в Одессу пришла из Москвы телеграмма, извещавшая о зачислении Кузнецова в Военно-морскую академию. Три года, проведенные в академии (1929–1932), оказали сильное влияние на духовный рост Кузнецова и его кругозор.

В составе флотов не было еще ни одного крупного корабля, заложенного после 1917 г. Во время праздников нечего было расцвечивать на рейде. На все четыре флота приходилось всего три линейных корабля царской постройки, да пяток средних крейсеров. Даже у ободранной Версальским сговором Германии линкоров было в два раза больше, чем у нас.

Флот практически не выходил за пределы Лужской губы. Старые мощные военно-морские базы в Ревеле и Либаве были потеряны Россией, как впрочем и сейчас, с отделением прибалтийских республик.

В Латвии и Эстонии порты замерли, а причалы опустели, механизмы ржавели, железные дороги из России зарастали травой. Порты в Ревеле, Виндаве (Вентспилс) и Либаве (Лиепая) вместо прибыли тяжким грузом легли на экономику крохотных республик. Польша, терявшая от фанаберии чувство реальности, то и дело задиравшая соседей, требовала от Латвии отдать ей пустующие порты на том основании, что в конце средних веков эти земли были вассалами польской короны.

Большая часть флота, созданного после Цусимы, или была затоплена, или уведена белыми за рубеж. Но как ни парадоксально, именно в эти годы репрессий и казней, без полноценного флота Россия продолжала переживать подъем морского духа и свежесть флотских высоких устремлений. Слово «моряк» было в чести.

Император Николай II и после Цусимы оставался последовательным и решительным сторонником мощного океанского флота. Но в феврале 1917 г. наступило вместе с Керенским время прохвостов, проповедовавших идею о необходимости для России не океанского кругозора и задач, а прибрежного флота, который призван только обеспечивать фланги сухопутной армии. Одним из них был профессор Кладо, который после февраля 1917 г. даже возглавил Военно-морскую академию. «Сухопутность» всегда сопутствует деградации общества и флота.

Ко времени поступления Кузнецова в академию ее аудитории давно гудели от схваток между сторонниками океанической судьбы России с мощной экономикой и флотом и их противниками, которых согревала идея «москитного флота» из катеров, миноносцев, тральщиков и подлодок, которые будут гордо, опасливо прижиматься к родным берегам и держать против супостата береговой кукиш в кармане. Как можно с «москитным флотом» хотя бы обеспечить фланги пехоте, никто не задумывался.

Кузнецов был заинтересованным участником этих диспутов. Проблема выбора флота для России пройдет через всю его жизнь, но тогда он, по его словам, старался выбрать здравый путь, но, одновременно, не попасть в сторонники англичанина Коломба и американца Мехена, военных мыслителей, оказавших большое влияние на сторонников владения морем и сильных флотов. Тема эта обширна и глубока и, по сути, равна идее предназначения государства в мире. Сам Кузнецов напишет: «В результате споров выяснилось, что абсолютно владеть морем в наших условиях из-за новых средств борьбы невозможно, а без владения морем, хотя бы частью моря, и хотя бы короткий период вести морскую войну нельзя».

За время учебы в академии Кузнецову удалось за счет отпуска совершить плавание в Гамбург и Лондон на пароходе «Кооперация». В Кильском канале Кузнецов вспомнил о Ютландском бое, единственном крупном морском сражении между Германией и Англией во время I мировой войны.

Видел ловлю шотландской сельди, которая стала в XVII в. поводом к первой из трех англо-голландских войн за обладание морем. Позже, к молодости Петра I и далее почти весь XVIII в., за обладание морем шли морские баталии между Францией и Англией. В морских многочисленных сражениях с Испанией, Голландией, Францией к XIX в. Великобритания стала владычицей морей и хозяйкой мировых торговых дорог. Бесцеремонно отхватив Гибралтар как пиратский приз, Англия стала и Средиземноморской державой и двести лет тайно и явно интриговала и воевала за то, чтобы русские корабли не вышли в Средиземное море.

Идеи войн за обладание морем будоражили моряков в аудиториях академии, что было залогом грядущего подъема Российского Флота.

Муклевич, начальник Морских сил республики, выступая в академии перед товарищами Кузнецова заявил: «Строить будем различные корабли, нужные для обороны страны, а не для войны за обладание морями, за господство над океанами. Поэтому отпадает надобность в линкорах и крупных крейсерах так называемого «вашингтонского» типа водоизмещением более 10 тыс. т и огромным радиусом действия».

«Но уже в 1937 г. на сессии Верховного Совета, — пишет Кузнецов, — признано необходимым создать достойный нашей страны крупный флот». И добавляет: «Иметь крупный морской и океанский флот стало общенародным лозунгом и за его строительство взялись серьезно». Наступал крутой поворот в политике вооружений.

Академию, как до этого и училище, Кузнецов закончил с отличием. Это давало право выбора моря и корабля. Вновь, как и после училища, Кузнецов отклонил лестные предложения остаться на Балтике и снова выбрал Черное море, Севастополь и крейсер. Так, в 1932 г. он стал старшим помощником командира крейсера «Красный Кавказ».

***

Незадолго до появления Кузнецова на борту «Красного Кавказа» этот крейсер во время маневрирования помял ударом форштевня корму крейсера «Профинтерн» у кормового орудия. «Красный Кавказ» и себе изрядно повредил «скулу».

Оба крейсера на время стали в ремонт. Начальство на «Красном Кавказе» сменили. Кузнецов появился на крейсере не в лучшее время. Но он был создан для кризисных обстоятельств.

Будущий вице-адмирал Анатолий Николаевич Петров, тогда флагманский специалист бригады крейсеров, вспоминал: «Увидел нового старпома Кузнецова и просто поразился происшедшим переменам. Разработан абсолютно точный распорядок дня, чего не было прежде. С точностью до минуты соблюдается корабельное расписание. Команда в безупречно чистом рабочем платье.

Все, что командиру положено, делается в срок — увольнение, обед, баня. Новый старпом был ближе команде, чем его предшественники, сам хлебнул матросской жизни. Впервые я видел, как новый старпом заставил всех командиров боевых частей, да и нас, флагманских специалистов, разработать методику боевой подготовки. Раньше никакой методики не было.

Все, по сути, началось с крейсера «Красный Кавказ». В полную меру эту работу Кузнецов развернул, когда стал командиром крейсера «Червона Украина». Потом все вылилось в «Курс боевой подготовки» в масштабе флота. Мы тогда только рожали «БУМС» — Боевой устав Морских Сил. Его разрабатывала академия. А курс боевой подготовки на корабле — его, Кузнецова, инициатива и заслуга. Он, помнится, вроде бы и не работал. Стоим на рейде. Выглянешь — старпом на юте. А всюду все вертится. Это было чудом».

Силой своей личности, обаянием и правдивостью Кузнецов увлекал не только любой коллектив, с которым он работал, но способен был неуловимо преобразовывать это сообщество людей светом и заряжать их созидательной энергией. Он и сегодня способен творить чудеса в наших частях, кораблях и в штабах, если его личность и опыт будут верно и благородно осмыслены нашими флотскими офицерами.

Другой сослуживец Кузнецова, флагманский специалист Н. Смирнов рассказывает о тех годах: «С приходом Кузнецова на крейсер «Красный Кавказ» в нашей бригаде крейсеров вскоре все почувствовали, что работать по-старому уже нельзя и что произойдут большие изменения.

Не прошло и пяти месяцев, как этот корабль стал примером для всего Севастопольского рейда. Что особенно отличало Николая Герасимовича от ряда самых опытных командиров — это глубокое знание организации всех служб корабля, а сам корабль он знал от киля до клотика.

Кузнецов очень тесно был связан со всем экипажем корабля — от рядового краснофлотца до старших офицеров. Особой любовью у него пользовались инициативные, энергичные, любящие свою специальность и морское дело люди,

Всем бросалось в глаза, что краснофлотцы крейсера «Красный Кавказ» были одеты чище и опрятнее всех. Бляхи, пуговицы, обувь не могли не обратить внимание всякого, кто знает толк в морской службе. Еще знали, что если на рейде появилась лучшая шлюпка — по белизне паруса, по окраске, по слаженной работе команды — это с крейсера «Красный Кавказ».

Свидетельства очевидцев и участников событий особенно драгоценны для нас.

За образцовый порядок и высокую боевую подготовку крейсер «Красный Кавказ» первым на Черном море получил право, как награду, носить звезду на трубе. Надо ли говорить, как весь личный состав крейсера гордился этим отличием. В кругу командиров говорили открыто, что это заслуга старпома Кузнецова.

На кораблях у Кузнецова всегда строго поддерживался абсолютный «сухой закон» — ни грамма спиртного.

Вице-адмирал С. Солоухин, старый сослуживец Кузнецова по Испании, вспоминал, как в 40-х гг. приехал Кузнецов с инспекторской проверкой. Солоухин тогда командовал линейным кораблем «Октябрьская революция» («Гангут» царского флота). В кают-компании за обедом Солоухин спрашивает: «Николай Герасимович, разрешите вина подать?» «Нет, — смеется, — с вами рюмку выпьешь, начнете по животу хлопать».

Обладая врожденным тактом, выдающим безошибочно аристократизм натуры Кузнецов с юношеских лет при всем дружелюбии и прямоте, напрочь отвергал фамильярность. Кстати, фамильярность является смертельным врагом любого воинского сообщества, и не только воинского.

Жил старпом Кузнецов на верхней палубе у грот-мачты. Его дверь выходила на площадку для самолета, с которой все было видно и слышно. Любая команда вахтенного командира была под контролем старпома, ни одно событие на корабле не проходило мимо его внимания.

Однажды флагманский инженер-механик Николай Прохватилов, зайдя к старпому Кузнецову, был, как громом поражен увиденным. Старпом сидел и читал книгу на немецком языке. Надо знать атмосферу и пролетарский уклад 30-х гг. Добро бы Кузнецов был из старых офицеров-дворян, которые изредка попадались на флоте. А тут, свой в доску, брат по классу, как ни в чем не бывало читает немецкую книгу. Прохватилов вспоминал: «Это меня так поразило, что я невольно заинтересовался, когда ему удалось выучить немецкий язык, да так основательно, что я не видел поблизости немецкого словаря».

Оказалось, языком он овладел в академии. Там Кузнецов успел получить диплом 3-го разряда как переводчик с немецкого и французского. На пенсии Кузнецов переводил для издательств книги на морскую тему с английского.

Сам Кузнецов писал о службе старшего помощника командира на корабле: «С годами сложилось мнение, что старпом — первый страж порядка на корабле и самый главный организатор. Поэтому обычно на корабле его больше всех побаиваются. Другой офицер может и пройти мимо легкого нарушения, а старпом обязан его заметить. Днем и ночью он держит в своих руках нити многогранной и беспрерывной корабельной жизни. Поэтому старпому реже других офицеров удается увольняться на берег».

В 1933 г. крейсер «Красный Кавказ» в сопровождении двух эсминцев совершил поход в Турцию, Грецию и Италию. Корабли отдавали ответный визит после посещения Севастополя итальянскими подводными лодками. Вскоре, по возвращении из похода, Кузнецов был назначен командиром крейсера «Червона Украина», на котором он в 1926 г. начинал службу на Черноморском флоте.

Кузнецов как командир корабля — исключительное явление в истории всего отечественного флота после Великого Петра.

Кузнецов командовал крейсером «Червона Украина» с ноября 1933 г. по 15 августа 1936 г. Но даже этот, относительно короткий, трехлетний срок, а со службой старпомом и того больше, дает основание считать его лучшим командиром корабля за всю 300-летнюю историю Российского Флота. Он не был в трех кругосветках как Лазарев, Коцебу и другие, не ходил в первые кругосветки как Крузенштерн и Лисянский, не сражался при Наварине, как Нахимов, Корнилов и Истомин, не водил как святой адмирал Ушаков флоты от победы к победе, но даже в сравнении с этими безукоризненными моряками и командирами, и в сопоставлении с лучшими командирами английского и германского флотов, начиная с лорда Горацио Нельсона и сэра Джона Джеллико, и отважного сэра Дэвида Битти и кончая немецким гросс-адмиралом Альфредом фон Тирпицем и героями великой Ютландской битвы дредноутов 1916 г., агрессивными адмиралами Францем фон Хиппером и Рейнхардом фон Шеером. К ним мы можем присовокупить и творца Цусимы, известного своими поучениями адмирала Хэйхатиро Того. Но даже в этой элите мировых флотов Николай Кузнецов выделяется как исключительностью судьбы, так и дарованиями командира-наставника. Наши адмиралы Головин, Нахимов, Лазарев, Беллинсгаузен командовали, опираясь на мощную петровскую традицию, и командовали до Крымской войны моряками исполнительными и православными, для которых офицер был хоть и крутым порой, но Богом данным, барином и отцом-командиром. И даже адмиралы поколения порт-артуровцев, вроде адмиралов Эссена и Колчака, сложились в укладе императорского флота и в среде кадет-дворян.

Кузнецов начал учебу в училище Петрограда под грохот расстрелов моряков Кронштадта, повального голода и репрессий. Он стал на мостик «Червоной Украины» в страшный голодный 1933 г., уносивший тысячами людей. Когда он станет наркомом, почти все его предшественники на постах руководителей флотов и наркомата будут казнены.

В этих жутких обстоятельствах особенно светоносен и мужественен облик Николая Кузнецова. Он был как бы послан с иммунной миссией надежды для всей нации. Но, что особенно поразительно, время Кузнецова с точки зрения флотских идеалов и морского духа было едва ли не самым морским временем на Руси после Петра Великого. Гениальность Кузнецова, как моряка и командира, проявлялась всю жизнь в том, что он тысячи мотивов, обстоятельств, норм и подробностей подчинял всегда высшей цели воина — боевой готовности. И в этом качестве он — единственный моряк после Петра, кто оказал формирующее влияние на флоты, не сходя с командирского мостика крейсера «Червона Украина». Такого не удавалось ни одному морскому офицеру, тем более в тридцать лет.

Кузнецов, будучи командиром крейсера, разработал наставление «Боевая готовность одиночного корабля», внедренное на всех флотах. Им же разработан метод экстренного прогревания турбин, позволивший готовить турбины вместо четырех часов за 15–20 минут, что в 15 раз ускоряло готовность корабля к бою. Кузнецов и сам всем своим существом был настроен на боеготовность, как в личном плане, так и в мировоззренческом. Готовность к отпору он носил в крови при строгости и ревностном отношении к воинскому братству. Кузнецов отработал стрельбы большого калибра на высоких скоростях хода крейсера.

С крейсера «Червона Украина» началось движение, известное на флотах как «борьба за первый залп». Это артиллерийское понятие Кузнецов превратил в символ высшей боеготовности, придав ей стратегические черты.

Благодаря энергии Кузнецова это движение стало достоянием всех флотов. Газета «Красный флот» писала, что «на флотах заговорили о методах организации боевой подготовки по системе Кузнецова, только сам командир утверждал, что он ничего нового не создал».

На вечере в Центральном доме литераторов в январе 1977 г., посвященном памяти Кузнецова, выпускник Морского училища 1936 г. Г. Толстолуцкий вспоминал: «Там мы имели возможность видеть очень интересного человека — командира крейсера «Червона Украина». Молодой, стройный, с особой стрункой командир, он был высокого уровня моряк и славился на Черном море своей требовательностью и принципиальностью. Мы уже знали, что его крейсер завоевал первое место на флоте по всем видам боевой подготовки. Командир же Николай Герасимович Кузнецов был награжден орденом Красной Звезды».

Все на флоте знали, что командир крейсера «Червона Украина» Кузнецов сделал для личного состава много того, чего не было ни на одном корабле Черноморского флота. Для командиров Николай Герасимович организовал по утрам горячие завтраки вместо одного чая с пятьюдесятью граммами масла. На крейсере появились парикмахер и хороший портной.

Кузнецов Богом был создан для владения морем. «Адмиралтейство» означает «владычество морем». Петр I всех своих сподвижников, бойцов и корабелов и, прежде всего, преображенцев и семеновцев, которые первые двадцать лет выполняли роль корабелов, моряков и отборной морской пехоты, всех их исапостол Петр называл «адмиралтейцами», вкладывая в это слово разгадку своего царствования и русской судьбы. Кузнецов бессознательно впитал в себя дух и метод великого адмиралтейца. Первым русским «адмиралтейцем» после самого Петра можно считать св. Митрофания Воронежского, ревностно помогавшего Петру I в создании флота. Святитель Митрофаний — один из небесных покровителей града святого Петра и русского флота. Ему до 1917 г. в Петербурге были посвящены храмы и 6 престолов. Сейчас ни одного.

К августу 1936 г. судьба приготовила Кузнецову новый крутой разворот. Некто в Кремле, самый наблюдательный тогда человек на Руси и великий, без преувеличения, кадровик решил: прежде, чем возвысить Кузнецова, проверить его в жестких обстоятельствах войны за пределами страны. Одновременно он должен был показать способности дипломата и, по существу, разведчика. Последнее можно назвать высшим качеством мужчины из всех известных достоинств джентльмена. Как говорят сами англичане: «разведка настолько грязное дело, что ею могут заниматься только джентльмены». Однажды эту фразу довелось услышать перед моим выступлением в Военно-дипломатической академии. Произнес ее начальник академии вице-адмирал Кузьмин, в прошлом служивший в Великобритании.

В 1936 г. Кузнецов назначен военно-морским атташе и главным военно-морским советником, а также руководителем советских моряков-добровольцев в Испании. За год боевой службы в Испании Кузнецов удостоен орденов Ленина и Красного Знамени. Редчайшие награды по тем временам.

30 декабря 1937 г. был создан Народный комиссариат Военно-Морского Флота. Сталин спешил. Ему были нужны позарез энергичные и умные люди, обязательно недвусмысленные, во все сферы жизни страны и, прежде всего на командные высоты в наркоматы. Так сразу за Кузнецовым возвысился Жуков и ряд наркомов. Кузнецов отзывается из Испании и назначается 15 августа 1937 г. заместителем командующего Тихоокеанским флотом. Ему 34 года. Каждый вызов в Москву, начиная с командировки в Испанию, а затем на два стремительных назначения на Тихий океан, Кузнецов мысленно надевал чистую рубаху и готовился к смерти. Такова была эпоха расстрельного отбора. Его вызовут в Москву в 1939 г. для назначения на должность наркома. Мучительная поездка в неизвестность занимала от недели до десяти дней поездом. Перед отъездом из Владивостока он оставил конверт командующему округом и просил в случае его смерти переслать матери.

Командование Тихоокеанским флотом тоже было испытанием. Сталин теперь испытывал Кузнецова на самом главном для России театре — Тихоокеанском, с его протяженностью, ресурсами и нарождающимися хищными исполинами. С первых лет царствования императора Николая II Сибирь и Тихоокеанский фланг державы стали доминантой русской жизни. С тех пор любой глава России безжалостно проверялся на пригодность к национальному лидерству по его отношению к «крайнему востоку России» по выражению адмирала Невельского, великого подвижника Руси. Враги навязывали с тех пор этому Востоку имя «Дальний».

Невельской же принципиально назвал свой труд «Подвиги русских морских офицеров на крайнем Востоке России».

Русским Востоком считал этот берег Отечества и современник Невельского и графа Муравьева-Амурского апостол Сибири, будущий святой митрополит Московский Иннокентий (Вениаминов). Его можно вместе с Митрофанием Воронежским отнести к великим русским морским епископам.

В 1938 г., летом, во время боевых действий с японцами у оз. Хасан Кузнецов в ранге командующего Тихоокеанским флотом организует доставку морем в залив Посьетта боеприпасов, снаряжения и вывозит раненых. Туда же он отправляется с маршалом Блюхером к месту боев.

Безопасность рубежей и укрепление границ и флота поглощают все его мысли.

С древних времен на Руси считалось временем воцарения сатаны, когда «не стало звона колокольного». Признаком таких же страшных времен угона в полон и появления нечисти являлось отсутствие на рубежах военно-православной стражи в лице казачества. По отношению к вере и границе узнавался всегда хозяин земли русской. Став командующим, Кузнецов сразу стал созидать на рубежах. Он доказал в Москве, что Владивосток должен вновь стать закрытой военно-морской крепостью, а торговый флот следует перебазировать в порт Находку. Его поддержал Жданов, который курировал в Политбюро силовые ведомства и воспринимался как один из возможных преемников Сталина.

Кузнецов приехал со Ждановым по этой проблеме в Находку. Николай Герасимович напомнил Жданову как сподвижник Невельского, будущий адмирал Бошняк, тогда лейтенант, выйдя на берег одной из лучших гаваней мира невольно воскликнул: «Шапки долой». Гавань в честь главного тогда двигателя Руси к океану Николая I назвали «Императорской».

Кузнецов продолжил здесь дело Петра I и адмирала Невельского, и графа Муравьева-Амурского.

Так начался путь самого великого руководителя Военно-Морского Флота России, за триста лет после ухода Великого Петра, — Николая Кузнецова, — лучшего командира корабля всех морей мира. Флагман Кожанов, называя его в 1935 г. «самым молодым командиром всех морей мира», за этой партийной сдержанностью скрыл, разумеется, под словом «молодым» истинное определение, рвавшееся у флагмана из груди. А именно: самого лучшего командира всех морей мира. Именно так прочли моряки статью флагмана, который получит вскоре свою пайку свинца.

С должности командующего Тихоокеанским флотом Кузнецов назначается народным комиссаром Военно-Морского Флота. Два его предшественника на этом посту, Смирнов и Фриновский, были казнены. В том же 1939 г. на Русском Востоке у Вала Чингисхана взойдет звезда величайшего полководца истории Георгия Жукова. Он разобьет 6-ю армию Японии у р. Халхин-Гол. Пути двух великих сынов России, двух былинных деревенщиков и кремневых характеров не раз пересекутся, высекая искры и радуя недругов. Оба они «падут» жертвой Хрущева.

Но тот же 1939 г. преподнес Кузнецову лучший в его жизни дар — спутницей моряка стала Вера Николаевна Шетохина, женщина верная, возвышенная и мудрая. Поездка по Транссибу из Владивостока в Москву стала для нее чудным свадебным путешествием. Как и святые княгини на Руси, Вера Николаевна через верность и единение в браке утверждает с супругом царское достоинство человека на земле. Пусть они не венчались в церкви и над ними не держали венцов, но тот, кто ведает все, и без обряда прочитал в их сердцах, что свое предназначение на земле они оправдали.

В Испанию уезжал в 1936 г. лучший командир корабля всех морей мира. Теперь же через три года покидал берег океана с Русского Востока флотоводец, которому суждено стать лучшим морским министром за триста лет.

* * *

Бог одарил Николая Кузнецова крепкими родовыми корнями и родичами с сильными, самостоятельными характерами. Один брат матери — крепкий балтийский матрос, брат отца — владелец буксирного парохода, другой дядя по отцу, тоже моряк, участник русско-японской войны, а позже матрос в охране русского посольства в Берлине. Деревня родная Медведки, в пойме Северной Двины с заливными лугами. Лучшим временем в году для мальчишек была пора сенокоса. И не для одних ребят. К сенокосу, как к празднику, готовились и стар, и млад. Женщины пекли пироги. Девушки готовили лучшие платья, парни гармошки. Через Северную Двину переправлялись на просторных карбасах, куда вместе с пожитками заводили и лошадей с телегами. В лугах звенели косы. Девушки ворошили сено. Мужчины косили. Мальчишки возили сено. Песни не смолкали над полями. В ночном с мальчишками оставались старики. Их рассказы у костра о преданиях родного края были едва ли не главными и сокровенными «университетами» на всю жизнь. Кузнецов вспоминал: «Особенно интересны были сказы о Северной Двине, о Тотьме с ее храмами на берегах Сухоны, похожими на корабли с колокольнями — мачтами, плывущими по реке».

Отсюда артели промысловиков ходили до Колымы и Аляски. Русский Север выдвигал веками духовных подвижников и предпринимателей мирового масштаба. Передовщики, как называли вожаков промысловых артелей, от родного дома добирались до Колымы целый год. После соболиного промысла еще год возвращались к семьям своим и возвращались часто людьми состоятельными. Из прибыли покупали наряды женам и дочерям, рубили себе родовые высокие избы осадной архитектуры, возводили обетные храмы. Артели придерживались суровых неписанных правил. Соблюдали сухой закон. Верны были отеческому благочестию. В поступках, в корабельном деле, в охоте, во всем придерживались крупного стиля людей дельных и верных. Только такие общины и могли сохранить до XX в. былины киевской поры.

На юге Руси память была разорена нашествиями, полоном, пожарами, раздорами. На Русском Севере зимними вечерами у огня, вологодцев и поморов продолжали волновать былины о князе Владимире и богатырях, как-будто они были живые современники.

Имени Николай, которым его нарекли в святом крещении, Кузнецов с детства придавал особое значение, оно как бы определяло изначально его судьбу. Николай Угодник, самый любимый святой по всей Руси, был покровителем моряков и звал его в море. Как говорили у него на родине «от Холмогор до Колы, тридцать три Николы». Храмы покровителю мореплавателей и плотников — корабелов были особенно часты в краю, где морем были пронизаны все предания, заботы и сам воздух.

Долго болевший отец его, Герасим Федорович, умер в 1915 г. страдной порой. Все хозяйство легло на плечи 14-летнего старшего брата Савватия. Отец незадолго до смерти все сокрушался, что соха Савватию не по силам и успел купить ему плуг.

Брат отца Павел Федорович взял 11-летнего Колю к себе в семью на воспитание в Архангельск. Первый корабль, на борт которого ступил Николай Кузнецов, был небольшой колесный буксир его дяди Павла, названный «Федор» в честь деда. Сходня была брошена с буксира прямо на песчаный берег Северной Двины. Дядя Павел сказал: «Пойдем до Шенгурска без барж, а там подхватим одну и будем быстро дома».

Николай бросил свои вещи на кипы льна у буксирных тросов и с чувством человека, отправляющегося в далекие страны, расположился там же, на расплющенной корме. Архангельск ему представлялся городом сказочным и далеким, городом его детских грез.

Два сына и три дочери дяди Павла учились в гимназии. Николай зиму проходил в школу. Много читал. Любил книги о странствиях и открытии новых земель. Тогда одно за другим уходили в Арктику исследовательские суда Русанова, Седова, Вилькицкого. Умами владели дерзкие идеи о достижении полюсов земли.

Однажды рыбаки взяли на промысел Николая. На шхуне он был за впередсмотрящего. Он выстоял на носу шхуны в шторм, не укачался, и старый рыбак похвалил: «Да ты, брат, и не укачиваешься! Будешь добрым моряком».

Работая рассыльным в Архангельском порту, Николай Кузнецов пропитывался не только солеными ветрами, но и всей атмосферой географических дерзаний, озвученной тревожащими душу гудками пароходов, шумом причалов и тревожными разговорами о немецких подлодках, подстерегающих суда. Летние месяцы Николай проводил в родном селе, помогал матери по хозяйству. В 1919 г. 15-летний Николай Кузнецов, прибавив себе два года, вступил добровольцем в Северо-Двинскую флотилию. Из-за высокого роста и серьезности нрава никто не заподозрил подделку. Отныне его флотская судьба была определена.

В конце того же года добился перевода на канонерскую лодку, в боевой экипаж. Дядя Павел, сам в прошлом кронштадский матрос, отнесся с пониманием к порыву племянника. Вскоре Северо-Двинскую флотилию расформировали, но Кузнецов остался служить на флоте. Рослый, энергичный и грамотный матрос нравился командованию. В 1920 г. было решено отправить Кузнецова в Петроград в подготовительную школу для поступления в Морское училище, в бывший прославленный Морской кадетский корпус. Подготовительная школа помещалась в помещении бывшего Гвардейского экипажа. Кузнецов из глубоковерующей честной и трудолюбивой семьи принял социальные идеи революционной философии только в их глубинной правде, чистым сердцем юноши — в самых идеальных формах. Он как-будто даже не изменил вере отцов, а только поменял знакомый язык, даже усилив устремления к правде и чистоте жизни. К приезду в Петроград в 1920 г. ему было только 16 лет.

Становление Кузнецова должно было произойти в святом граде Петра Великого, в морском сердце России. Первые годы ему предстояло жить в стенах Гвардейского экипажа, затем учиться в прославленном корпусе, в Севастополе стать лучшим командиром корабля всех морей мира.

Когда Николай Кузнецов поступил в училище, на кроватях бывших кадетов еще не стерлись выведенные белой краской имена хозяев: князь Ливен, князь Трубецкой и другие столбовые русские фамилии. На учебниках читались автографы Бутакова, Колчака. Все преподаватели были офицерами императорского производства и носителями вековых традиции русского флота. Здесь кумачовым безродным криком ничего не добьешься. На флоте аристократизм не только действенен, но и спасителен. Именно в этой сфере и проявилось величие Кузнецова. Он был послан соединить разорванную расстрелами традицию петровских стольников — дворян. Флот, как и хорошая армия, вне служения, вне аристократизма несет не защиту государства, а гибель.

Смысл флота в аристократизме, а может быть и смысл жизни. Лучше всего это поясняется на сущности языка и, прежде всего, языка литературного. Всякое обогащение языка диалектными родниками, развитие языка, переход его в стадию «цветущей сложности» (К. Леонтьев) сами языковеды даже на научном уровне называют «аристократизацией языка». В этом случае русский литературный язык, уходящий корнями в киевские пласты, является литературным языком, как русских, так и белорусов и украинцев. Высокая религия есть всегда аристократизация духа и действия, также как атеизм есть плохо скрытая, а порой и бесчинствующая деградация и пошлость. Некоторые люди, а именно такими были Петр, Пушкин, Константин Леонтьев, Столыпин обладали как бы абсолютным слухом к аристократическим формам жизни. Человек, склонный к сквернословию, мату, ненавидящий самоограничение, напряжение, дисциплину, есть, мягко говоря, антипод дворянского духа жизни. Дворянин — не сословное понятие, а вечное и всегда востребованное, пока идет развитие жизни в сторону отваги и благородства.

Без этого отступления нам не понять ни одного дня из жизни человека, который создаст воинское поучение «о боевой готовности одиночного корабля». Государство — тоже одиночный корабль в мире, и его боевая готовность — смысл жизни экипажа.

Тайна неувядаемого восхищения перед личностью Кузнецова в его верности эстетизации жизни при любых обстоятельствах. Когда Кузнецов в Петрограде жил в бывших казармах императорского Гвардейского экипажа, последний Великий старец Оптиной Пустыни отец Нектарий, любимый ученик отца Амвросия послал благословление Петрограду как «самому святому городу во всей России». Таковым он и остался по сей день.

Ни один город в России не вынес столько казней, сколько выпало на долю Петрограда. А впереди была еще блокада. Благословение свое послал отец Нектарий, когда рядом с усыпальницей Ксении Петербургской коммунисты закопали на Смоленском кладбище живьем сорок священников. Нектарий тогда на Руси был высшей духовной инстанцией.

Ведал ли об этом 16-летний матрос Николай Кузнецов, уроженец глухой деревни Медведки, когда явился в 1920 г. в Петроград под старинные крыши бывшего Императорского гвардейского экипажа. Видимо ведал. Судя по всем его жизненным поступкам с юности, он относился к тому типу людей, которые, не заглядывая в архивы и даже книги, знают о своей эпохе все. Он даже постигал, что Петроград к его появлению здесь, уже 217 лет является самым святым городом на Руси. Он мог не знать, что Петр I, закладывая город и Петропавловскую крепость, положил в ковчежек мощи святого апостола Андрея Первозванного. Прежде чем положить ковчежек в ямку, царь собственноручно снял дерн в форме креста. Храм, крепость и город он посвятил святому Петру, на день памяти которого родился. Но юноша Кузнецов, как и миллионы русских людей понимал, что на самом деле святой Петр это и есть сам Государь — помазанник русский. Андреевский флаг на флоте еще не был отменен окончательно. И Николай Кузнецов чистым сердцем истинного моряка понимал, что Петроградом город зовется по Петру, преобразователю русской земли, как и все в этом морском городе. Тот же кафедральный и главный храм России Исаакиевский собор назван по имени Исаакия Далматского, на день памяти которого 30 мая родился царь Петр. На самом деле храм посвящен не Исаакию, а Петру, который основал его в 1710 г., передав под церковь чертежный амбар, что у Адмиралтейской верфи — крепости. В этом корабельном амбаре царь сам вычерчивал корабли со своим сверстником Феодосием Скляевым, с которым не разлучался с 4-летнего возраста.

Главный на Руси храм Исаакиевский посвящен дню рождения Петра — государя и контр-адмирала. Он с юности не перешагнул ни через одно звание. Корабельный амбар, в котором помазанник чертил корабли, бессмертен и он вписан навечно в алтарь Исаакия, как бы собор не перестраивался бы и не менял свой облик. По существу Исаакий — это Петровский собор и Адмиралтейский.

Николо-Богоявленский храм Екатерина велела впредь именовать Морским собором. В этом смысле Исаакий следовало бы именовать Петровским, ибо ни одна церковь в мире не рождалась из корабельного чертежного амбара.

В том же 1710 г. контр-адмирал Петр Алексеевич основал Александро-Невский монастырь, сам перенес туда мощи святого князя и в его монастыре положил начало всему духовному образованию в России.

Николай Кузнецов знал самое главное, что ему следовало знать. Он приехал учиться в морскую столицу, в город Петра — корабела и морехода, и послан сюда русским Севером, где впервые царь Петр состоялся как моряк, до Азовских походов. Тогда в 1694 г. на царской яхте «Святой Петр» впервые упомянут корабельный иеромонах. И главное, Николай Кузнецов на всю жизнь запомнил слова капитана рыбачьей шхуны, на которой он был впередсмотрящим: «Настоящие моряки в России только здесь на севере».

И духовно, и флотски юношу сформировал град Петра и училище, основанное Великим Петром. В те годы начальниками училищ еще служили дворяне — офицеры императорского производства Винтер, Бологов, Ралль. Их выправку, по признанию Кузнецова, он запомнил на всю жизнь. Даже после возвращения их курса с похорон Ленина, когда Петроград стал Ленинградом еще можно было слышать в стенах морского училища обращение — «Господа!»

Дважды Кузнецов за время учебы побывал в Москве. Оба раза в связи с похоронами — сначала Ленина, а на следующий год — Фрунзе. Участие курсантов в этих общегосударственных акциях совместно с руководителями страны, разумеется повышало самооценку курсантов и усиливало их чувство причастности к историческим вехам. Во время его учебы Петербург был разграблен, испытывал лишения, замерзал зимами, голодал и был покинут правительством. В этой своей оставленности и беззащитности Петроград казался особенно прекрасным и являл свою таинственную сущность, за которую Достоевский назвал его «самым мистическим городом на земле».

Но молодость клокотала в курсантах. Время было голодное, страшное, но не вялое. Много ходили на парусных ботах по Неве. Вожаком в гребно-парусных вылазках всегда был Кузнецов. Он считал, что на нем, как на потомке помора, лежит особая морская миссия. «Настоящие моряки только на севере» вспоминал он слова командира шхуны, услышанные им в море подростком.

Столовая зала в Морском училище всегда считалась одним из самых вместительных помещений Питера. Не раз там проводились общегородские партийные конференции. Часто пел Шаляпин. Но драить до блеска эту палубу приходилось потом курсантам. Курсанты гордились своим училищем и городом. Морской кадетский корпус оставил им в наследство беззаветную любовь к России и такую же веру в правду. Все в училище было подлинным, ибо флот держится на верности и чистоте отношений. Облик города на дельте полноводной реки и стены училища, которые видели всех русских флотоводцев и императоров, эстетически формировали души моряков.

На всю жизнь в памяти Кузнецова остался Компасный зал родного училища. Коридор, который вел в столовую залу, в середине расширялся и принимал форму круглой светлой залы. Здесь на полу в старину цветным паркетом была выложена картушка компаса со всеми тридцатью двумя румбами. Раньше на эти румбы ставили провинившихся кадет. Стоять на румбах пришлось и поколению Кузнецова.

Со стен коридора смотрели работы крупнейших живописцев, в том числе Айвазовского и Боголюбова. Все работы подлинные. В этом великом учебном заведении все было подлинное. Любая фальшь погибала в морском воздухе этого учебного заведения.

Лето пролетало в практических плаваниях. На учебном корабле «Комсомолец» Кузнецов побывал в Швеции и Норвегии. На крейсере «Аврора», участнике Цусимского сражения, ходили вокруг Скандинавии.

Судя по мемуарам Кузнецова, курсанты, а особенно такие духовно чуткие, как земляк Иоанна Кронштадского, Николай Герасимович, хорошо отличали в училище и на флоте офицеров царского производства от начальников, выдвинутых на командные должности из рядовых моряков. Курсанты знали, что морскому делу и традициям могут их научить первые, за плечами которых вековой опыт и вся морская слава Руси. Кузнецов был особенно наблюдателен. В его записках встречается строка: «встречались даже священники из бывших флотских».

Но дух напора и веры в великое будущее русского флота исходил в основном из среды бывших революционных моряков, но и они несли потери. На следующий год по приезде Кузнецова в Петроград в крови потопили большевики восстание Кронштадских моряков.

В этой атмосфере, как говорили тогда «классовой борьбы», взрастало поколение Кузнецова. Для большинства курсантов протесты прихожан, скорее всего, воспринимались как вылазки реакционных темных масс, одурманенных церковниками. Храмы закрывались. Но силуэт Петрограда был еще императорский. Это когда Кузнецов будет учиться в академии, тогда взлетят на воздух до трех десятков великих творений церковного искусства. И среди них Спасна Водах.

Будущий нарком Военно-Морского Флота Николай Герасимович Кузнецов, а мы о нем ни на мгновение не забывали, поступил в училище, основанное Петром I, приехал в город, созданный Петром и будет командовать флотом, сработанным Великим Петром. Кто знает, может именно Петр, посланный Богом на землю выковать имперский доспех для Святой Руси в качестве вечно «удерживающего» и всегда присутствующего в своей земле и столице, выбирал с детства Кузнецова в спасители, продолжателя своего дела. Как Государь — помазанник и Первосвященник он мог умолить Господа.

Не поставив точку в этом вопросе нам нельзя переходить к периоду командования Кузнецовым флотом. К моменту появления Кузнецова на Неве, в граде Петра, во всех четырех флотах Советской России не было даже катера, созданного коммунистами. Все корабли до единого были царской постройки, а от революционеров были пока только вши, холод, тиф, голод и расстрелы. Вот из какой бездны предстояло возрождать флот Петра.

Судьба миропорядка, знамени над рейхстагом, уранового проекта, подводных атомных эскадр, прорыва в космос и миллионов конкретных судеб и, прежде всего, судьба самого Кузнецова решалась в те годы, когда будущий адмирал учился в старинном морском корпусе. Это годы 1923–1926. Именно в эти годы Сталин выиграл непрерывное безжалостное сражение за руководство разоренной державой. Никогда уже, до самой смерти, Сталин не показывал такой воли, сверхпроницательности, фантастической изворотливости, стальной гибкости и последовательности как в эти годы, когда он 45-летний политик оправдал свой псевдоним. Он знал, если не он уберет соперников, то они его уничтожат. Он, по сути, пробился сквозь толстый слой политического асфальта. Казалось бы, никаких шансов судьба ему не оставила. До похорон Ленина, на которых в карауле стоял курс Кузнецова, практически у Сталина не было общенародного имени, его затмевали другие. Троцкий был так уверен в своей несокрушимости, что даже не прервал отдых в Сухуми и не приехал в Москву на похороны Ленина. Троцкий тогда был всесилен и превосходил по популярности и самого Ленина. Он — председатель Реввоенсовета, наркомвоенмор, и даже председатель исполкома Коминтерна. Даже помыслить никто не мог бросить ему вызов. Зиновьев безраздельно командовал Петроградом, Каменев со товарищи господствовал в Москве. Он же, Каменев, еще и председатель Политбюро, и председатель Совмина, точнее Совнаркома.

* * *