Глава 23. Год напряженной работы.

Глава 23. Год напряженной работы.

2 января 1898 года началась лихорадочная работа участников нашей экспедиции в Петербурге. На Исаакиевской площади, в так называемом Мариинском дворце, где обыкновенно происходили заседания Комитета министров и Государственного совета, нам отвели целый этаж. Набрали дополнительный штат статистиков человек в шестьдесят, и вся эта масса людей вместе с нами взялись приводить в порядок и систематизировать груды материалов, собранных экспедицией в течение шести месяцев своей исследовательской работы в Забайкалье.

Большею частью Куломзин сам распределял эти темы среди участников экспедиции; но Головачеву и мне он предложил писать наши монографии на темы, которые мы сами выберем. Я взял тему, которая меня заинтересовала еще, когда я объезжал Забайкалье в годы ссылки, а именно «о формах землепользования в Забайкалье».

Должен сказать, что моя задача оказалась гораздо более трудной, чем я ее себе представлял. Мне пришлось проделать огромную подготовительную работу: перечитать массу документов, составить большое количество сводных статистических таблиц, проштудировать целый ряд статистико-экономических работ, написанных в результате обследований других сибирских губерний. Правда, мне дали в помощь очень сведущего сотрудника и двух опытных статистиков, которые работали под моим руководством не меньше восьми часов в день; все же мне самому пришлось уделять работе двенадцать, четырнадцать, а иногда и шестнадцать часов в сутки.

Мне кажется, что я никогда до того не работал так усердно и систематически, как в тот год. Я снял две комнаты на Петербургской стороне, на заброшенной улице, где я вел поистине затворническую жизнь: я почти не встречался ни со своими друзьями, ни со знакомыми, и испытывал такое чувство, точно я жил далеко от Петербурга, в глухой провинции. Одну комнату занимал я, а в другой работал мой сотрудник и статистики – обе женщины.

Моим главным сотрудником был мой хороший знакомый, Исидор Эммануилович Гуковский, очень интеллигентный человек с хорошим статистическим стажем, социал-демократ, весьма интересовавшийся экономическими вопросами вообще. Он принадлежал к известной в Одессе семье Гуковских, которая выделила ряд выдающихся революционеров. Работая с ним дружно в течение многих месяцев, я его искренно полюбил, так как почувствовал в нем очень хорошего, сердечного человека.

В двадцатых числах мая месяца 1898 года вся подготовительная работа для составления моей книги была закончена, и я засел ее писать с большим рвением.

Я себя очень скоро переутомил непосильным трудом. У меня начались головокружения, случались и обмороки, и я с большим трудом и с глубоким чувством горечи заканчивал последнюю главу своей книги, не раз мысленно посылая по адресу Куломзина далеко не добрые пожелания.

В половине августа я себя чувствовал настолько замученным, что в тот же день, когда я отослал последние страницы своей рукописи в типографию, я выехал за границу лечить свое серьезно расстроенное здоровье.

В Берлине профессор, к которому я обратился за советом, нашел, что я крайне переутомлен и что моя нервная система настолько расшатана, что мне нужен абсолютный отдых в течение по крайней мере двух месяцев.

– Поезжайте в Висбаден, – сказал он. – Это очень спокойное место. Климат там в это время года очень мягкий. Кстати, там вы сможете принимать специальные ванны, которые укрепят ваши нервы.

И я поселился в Висбадене, где я действительно обрел полный покой.

Когда я после шестинедельного пребывания вернулся в Петербург и посетил канцелярию Комитета министров, Петерсон поднес мне экземпляр моей книги и сказал мне несколько лестных слов о достоинствах ее. Я отнесся к этим комплиментам довольно прохладно.

Тут же между нами произошел такой диалог.

– Анатолий Николаевич Куломзин, – сказал мне Петерсон, – очень доволен вашей работой, и он охотно зачислил бы вас в штат канцелярии Комитета министров, если бы вы согласились креститься.

– Не иначе? – спросил я его иронически.

– Вы знаете, – продолжал Петерсон тоном сочувствия, – что в настоящее время принять еврея на государственную службу совершенно невозможно.

– Но стоит мне только креститься, как я стану совершенно другим человеком, не правда ли?

– Конечно, нет, – признался Петерсон, – но что делать, когда власти требуют выполнения этой формальности. Разве вы так религиозны?

– Конечно, нет!

– Что же вас может удерживать от крещения? Для вас этот обряд не должен представлять никаких неудобств. Это вроде того, что вы меняете пиджак на фрак.

Его наивный цинизм и полнейшее непонимание всей низости предлагаемой им мне сделки с совестью меня прямо обезоружили. Я рассмеялся и сказал ему:

– Нет, Николай Петрович, я очень люблю свой пиджак и не променяю его на самый лучший фрак в мире.

Петерсон сильно покраснел и переменил тему нашего разговора.

Моя работа при канцелярии Комитета министров была закончена.

Опять мне пришлось начать свою жизнь в Петербурге сначала, так как за 18 месяцев, которые я работал как участник экспедиции, я совершенно оторвался от той среды, к которой я приобщился и в которой так хорошо себя чувствовал по приезде в Петербург в 1896 году.

Должен сказать, что ни тогда, ни позже я ни на одну минуту не пожалел о том, что я после долгих лет ссылки снова оторвался от живой жизни и посвятил почти два года чисто научным занятиям. Прежде всего, потому, что результаты этих занятий были более чем удовлетворительны. Моя книга была встречена очень благосклонно видными специалистами. В ней находили достоинства, которых я и не подозревал. Известный знаток Сибири проф. Александр Аркадьевич Кауфман написал по поводу моей работы целую книгу, в которой он очень подробно высказывался о научных качествах моего труда, и должен сознаться в своей слабости – отзыв Кауфмана мне доставил большое нравственное удовлетворение.

Во-вторых, влечение к научным занятиям лежало в моей натуре. С самого детства я испытывал постоянную жажду к знанию, и чем старше я становился, тем области этого знания, в которые я старался проникнуть, расширялись. Но в то же самое время во мне росло желание принять участие в святой борьбе за свободу, справедливость и за счастливую жизнь для всех людей.

Как уже известно из предыдущих глав моих воспоминаний, потребность принять участие в освободительной борьбе оказалась во мне сильнее влечения к науке. Но последнее чувство во мне жило и ждало только благоприятного момента, чтобы проявиться. Этот момент наступил, когда я очутился в ссылке в захолустном, сонном Селенгинске, затем позже, когда меня потянуло снова в Сибирь для обследования Забайкалья в качестве участника экспедиции Куломзина. И не раз в последующие годы, когда мрачная реакция воздвигала непреодолимые преграды для такой борьбы, я искал забвения и душевного успокоения в научных занятиях.

Вернуться к этому образу жизни, который я вел в Петербурге после моего возвращения из ссылки, мне было не трудно. Я стал часто посещать своих друзей и добрых знакомых, начал снова бывать на конференциях помощников присяжных поверенных; я записался в члены незадолго перед тем основанного союза писателей. Опять я завязал сношения с некоторыми толстыми журналами и совершенно случайно стал сотрудничать в большой петербургской газете «Петербургские ведомости». На этом обстоятельстве стоит остановиться несколько подробнее.

Редактором и издателем «Петербургских ведомостей» был князь Эспер Эсперович Ухтомский, своеобразный персонаж, который пользовался особым расположением царя Николая II. Принадлежа к аристократической семье татарского или тюркского происхождения, Ухтомский подружился с Николаем II еще с детских лет, когда его еще ребенком возили во дворец, чтобы развлекать юного «наследника». С годами их дружба еще более окрепла, и когда уже взрослый царевич предпринял путешествие на Дальний Восток, то его в числе прочих сопровождал и князь Ухтомский. И этот Ухтомский спас наследника от смерти, когда фанатик японец покусился зарубить его мечом: Ухтомский каким-то чудом смягчил удар. Естественно, что наследник хранил глубокое чувство благодарности к своему спасителю. Понятно поэтому, что Ухтомский мог вести свою газету с большой независимостью. И, действительно, в «Петербургских ведомостях» иногда появлялись такие смелые статьи, каких никакой другой редактор не позволил бы себе печатать.

Ухтомский был, конечно, консерватором, но к некоторым вопросам он подходил весьма либерально. Так, он высоко ценил буддийскую религию, заступался за «инородцев», о судьбе которых царское правительство очень мало заботилось. Особенно Ухтомский симпатизировал забайкальским бурятам, которые почти все были буддистами.

И еще одной особенностью отличалась газета Ухтомского в то время: самые важные отделы – внутренний и иностранный – вели два радикала: Григорий Ильич Шрейдер, впоследствии видный член партии социалистов-революционеров и после революции 1917 года петербургский городской голова, а также Евгений Ганейзер.

Рекомендовали ли меня Ухтомскому названные выше его сотрудники, знавшие меня по союзу писателей, или он узнал обо мне другим образом, но в один прекрасный день он меня пригласил к себе и, побеседовав со мною о Сибири и, в частности, о Забайкалье, предложил мне писать для его газеты о бурятах, о переселенческом вопросе и вообще о том, что я найду важным и интересным. И я охотно принял его предложение, так как его газета представляла собою нечто вроде свободной трибуны.

Так я снова вошел в петербургскую жизнь в качестве писателя и сотрудника нескольких периодических изданий.

В этот период внимание петербургских прогрессивных и радикальных кругов все еще было приковано к страстной полемике между марксистами и народниками. Но характер этой полемики и роль обоих политических течений значительно изменились. Социал-демократы к этому времени уже успели сорганизоваться в партию с отчетливой программой и вели уже энергичную пропаганду среди городских рабочих, между тем как революционеры-народники были еще разрознены и распылены – о необходимости создать новую сильную социал-революционную партию они только-только стали подумывать. В либеральных кругах оппозиционные настроения тоже стали усиливаться. Чувствовалось, что лед, сковавший Россию после смерти царя Александра III, начинает таять и что вот-вот он тронется, и в великой стране снова закипит борьба за ее освобождение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.