ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1.

Александр Максимович уже несколько лет работал заведующим юридической консультацией. Далеким-далеким казался ему тот день, когда впервые переступил порог суда в качестве стажера адвоката! Поднялся в пять утра, в восемь был в суде и почти час просидел в коридоре на скамейке со своим «секретарем» — соседским мальчишкой Сашей Быковым. Потом раздались твердые шаги и бодрый голос судьи Кропотина:

— Стажер Камаев? Здравствуй! Заходи ко мне — познакомимся.

Провел в свой кабинет, подвел к стулу:

— Садись, Камаев. Нелегкую ты себе стезю выбрал. Одолеешь?

— Буду стараться.

— Дело наше трудное, нервное, работаем на износ, а ты еще… Ну, как-нибудь… Можешь считать, что тебе повезло: адвокат у нас знатный, москвичка. Она из тебя юриста сделает.

Кропотин понравился сразу и простотой своей, и тем, что обещал помочь на первых порах: «Заходи в любую минуту, не стесняйся», и тем, как рассказывал о заведующей консультацией Милии Ефимовне Шерман:

— Временная она у нас — война кончится, муж с фронта приедет, и снова в Москву укатит. А работать с вей одно удовольствие: умна, напориста, принципиальна. Настоящий адвокат! Так что не теряй времени. Слушай ее беседы с клиентами, приглядывайся к тому, как ведет себя в процессе, даже сопереживать учись, только не так бурно — она чуть не по каждому обвинительному приговору слезы льет.

Зашел прокурор Тарасов, крепко пожал руку, сел, и стул под ним тяжело охнул. Услышав, о ком речь, подхватил:

— Да, ты уж не реви, а то в два ручья пустите, так и суд затопите — он у нас одноэтажный. Слушай, Кропотин, рассказать ему анекдот о Шерман? Так вот слушай, Камаев…

Скоро по всему зданию раздался басовитый хохот прокурора. Тарасов рассказывал, очевидно, только что придуманную историю об одной кассационной жалобе Милии Ефимовны и сам же больше всех смеялся.

Саша вышел из кабинета Кропотина в ликующе-ошарашенном состоянии: приготовился к недоверию, настороженности, а его приняли как старого знакомого, который вернулся в свои края после кратковременной отлучки.

А где-то через год Александр Максимович пережил самую тревожную и самую радостную ночь в своей жизни. Начиналась весна, с близких гор скатывались вешние потоки, на дорогах буйствовали ручьи. Пахло снегом и уже оттаявшей землей. Природа готовилась к пробуждению. Каждые полчаса, а то и чаще Александр Максимович выходил на улицу и спешил к телефону в проходную швейной мастерской. Сторож, глуховатый, преклонных лет старик, молча открывал дверь, и та ворчливо скрипела. Он так часто звонил, что уже стеснялся сторожа, который, наверное, угрюмо и снисходительно поглядывает на него и недоумевает: «Чего мается человек? Жена в родильном доме. Эка невидаль! Разрешится — куда денется».

Когда пришел последний раз, нужный ему номер был долго занят: кто-то, видно такой же нетерпеливый и неспокойный, дозвонившись, не торопился прекращать разговор. Александр Максимович все просил и просил телефонистку соединить его с родильным домом, пока она не взорвалась:

— Да подождите вы! Освободится — сама позвоню!

Опустился на табурет, однако не просидел и пяти минут, как снова назвал номер.

— Да, слушаю, — сразу же раздалось в трубке.

Александр Максимович почему-то не уловил, что эти слова обращены к нему.

— Я слушаю вас! — в голосе раздражение.

— Извините, пожалуйста, снова Камаев. Как там?..

— А, Камаев! — голос смягчился, в нем зазвучали мажорные нотки. — Поздравляю вас с сыном!

— Сын?! — закричал Александр Максимович. И тут же: — Он видит?!

Удивительная вещь: никогда не боялся, что его ребенок может родиться слепым, и все-таки этот вопрос вырвался. Видно, давно таился в подсознании и ждал своего часа.

— Да, да, конечно. Не беспокойтесь и ложитесь спать — поздно уже.

Он с трудом разжал пальцы, долго нащупывал рычаг, чтобы повесить трубку. О том, что забыл попрощаться и поблагодарить дежурную по роддому, вспомнил лишь под утро, а пока с удивлением прислушивался к тому, как частит и сбивается с ритма сердце. Александру Максимовичу хотелось кричать, плясать, неистовствовать: сын живет на свете! Его сын!

Он так и не прилег. Ходил по комнате, пил чай, смеялся, среди ночи затеял капитальную уборку, перебрал детское приданое, а через неделю снова метался в четырех стенах, выбегал на крыльцо и слушал, не идут ли Рая и теща Наталья Ивановна. Встретил их в дверях и протянул руки. Рая поняла этот жест и передала сына. Александр Максимович пронес его в комнату, положил ка диван, сам опустился на колени и замер.

Невесомый комочек дышал тихо, с едва заметной хрипотцой. Александр Максимович осторожно отвернул край одеяла и прикоснулся губами к щеке сына. Запах детского тельца заставил уткнуться в одеяло и дышать, дышать…

— Ты что, Саша? — позвала жена.

— Ни-че-го-о, та-а-к.

Рая никогда не видела его слез, и Александр Максимович хотел скрыть их от нее, но когда показалось, что достаточно успокоился, и поднялся, спазмы снова сжали горло, и он заплакал навзрыд, больше не таясь и не стесняясь.

— Что с тобой, Саша? Все хорошо… — затрепетал голос Раи. — Ну вот, радоваться надо…

— Молчи, молчи!

2.

Он давно был для всех Александром Максимовичем. Его хорошо знали в Сухом Логу и во всех деревнях района. Жилось же по-прежнему трудно, на одну зарплату: Рая, хотя и работала его секретарем, денег за это не получала. Только через семь лет новый председатель президиума областной коллегии адвокатов Николай Павлович Сорокин посоветует: «Пиши наверх. Если разрешат, официально оформим личным секретарем и будем платить». Попытка не пытка. Написал — надо когда-то и о себе позаботиться — и, к своему удивлению, получил разрешение. Вздохнули свободнее. Пока же выручал огород.

В послевоенные годы никто не говорил о научно-технической революции, еще и термина такого не было, а она, эта революция, уже начиналась — стихийно, исподволь, без указаний: появились первые председатели колхозов с высшим, а чаще со средним специальным образованием, молодые и энергичные директора заводов. В суд, прокуратуру, милицию тоже стали приходить специалисты с более высокой квалификацией. Люди старались восполнить упущенное за военные годы и набросились на учебу. В институты и техникумы валом повалили фронтовики; те, кто работал, шли на заочные отделения, учились экстерном. Это время чем-то напоминало первые послереволюционные годы, только тогда постигали азбуку, теперь спешили получить солидную профессиональную подготовку. Камаева от учения отговаривали:

— Зачем тебе лишние хлопоты? Работаешь адвокатом и будешь работать. Не выгонят — как-никак инвалид первой группы. Тебе можно и без «корочек».

И приводили в пример Кузьму Александровича Осипова:

— По всему Уралу любого юриста спроси, кто такой Осипов — каждый знает. А какой институт он кончал? Никакого! Сам своим умом и усидчивостью до всего дошел. Правда, библиотека у него богатейшая, кодификацией занимается серьезно. Вот и ты так действуй. Практика у тебя уже есть, память — любой позавидовать может, так что не мудри.

Все, казалось бы, правильно. За исключением «пустяка»— Осипову доступна любая книга, ему — очень немногие.

Поехал в юридический институт, чтобы поступить на заочное отделение.

— Не можем принять — у вас нет среднего образования, — сказали ему.

— Я учился в университете, выдержал приемные экзамены. Вот студенческий билет, посмотрите.

— Э, батенька, это в войну было. Теперь другие требования. Получайте аттестат зрелости и — милости просим.

Он так бы и поступил, если бы в Сухом Логу была школа рабочей молодежи. Поразмыслив, сдал документы на заочное отделение юридической школы, а учебниками стал запасаться для института, чтобы всю программу проштудировать основательно, для себя, а не для отметок. За три года можно успеть, если постараться. Можно, и успели бы, однако занятая работой в консультации, сыном и хозяйством, Рая не успевала прочитывать объемистые институтские учебники и не раз соблазняла:

— Саша, может, пройдем этот курс по книжке для юридической школы?

— Нет, этот номер не пройдет, — лихо отвечал он.

— Но не могу я больше, не двужильная все-таки.

— Отдохни — я себе другого чтеца найду.

— За это платить надо! Бесплатно кто тебе читать будет?

— Конечно, а ты как думала?

— Так денег у нас…

— Ничего — ужмемся. На овощи перейдем, — бодрился он. — Переживем.

Раисе Петровне приходилось сокращать и без того скромный семейный бюджет, чтобы оплачивать «чтецов» до тех пор, пока об этом не узнали в коллективе и не всполошились:

— Александр Максимович, скоро сессия. Если вам надо что-то почитать, так вы скажите, — то и дело предлагал какой-нибудь добровольный помощник. — Я с удовольствием, тем более что и самому кое-что надо вспомнить.

— Спасибо, — смущенно отнекивался он, — если потребуется, я попрошу.

— Давайте-ка, Александр Максимович, без всякого «если». Знаем мы вас!

Помогли. И к государственным экзаменам брайлевских конспектов накопилось пуда два, несколько чемоданов пришлось с собой брать.

Школу заканчивали втроем: Камаев, судья Кропотин и следователь Иванов.

Следователь Иванов… Когда Саша учился в восьмом классе, подошел к нему в клубе парнишечка:

— Я секретарь комсомольской организации школы Лева Иванов. Хотим мы самодеятельность организовать, чтобы давать концерты в госпиталях, а без баяна, то есть без тебя, сам понимаешь…

Сколько они тогда этих концертов дали! Из десятого Лева ушел в артиллерийское училище и вернулся в Сухой Лог после ранения. Захотел стать следователем. Саша одобрил намерение товарища и пошел к прокурору Тарасову.

Георгий Георгиевич выслушал ходатайство без воодушевления, буркнул:

— Приведи. Надо посмотреть.

Привел.

— Как ты собираешься стать следователем, если Уголовный кодекс в руках не держал?

— Держал, — возразил Лева, — и уголовно-процессуальный проштудировал. Саша давал.

Тарасов хмыкнул:

— Конюхом возьму, чтобы продкарточки получил, а там видно будет. Пойдешь?

— Пойду, — не моргнув, ответил Лева.

Через месяц, может и больше, Лева закончил три, не очень сложных правда, уголовных дела, и Георгий Георгиевич сказал:

— Не знаю, получился ли бы из тебя конюх, а юрист выйдет. Оформляю следователем.

Готовились к экзаменам коллективно. Кропотин и Иванов пошли на это ради Саши — они читали, он слушал. Если возникал какой-то трудный вопрос, он доставал свой конспект, и тогда слушали они. Жили дружно. Серьезно поспорили лишь перед первым экзаменом. Кропотин хотел сдавать в числе последних:

— Преподаватель умается, не до нас будет.

Иванов колебался. Камаев стоял на том, чтобы брать билеты первыми, и с ним в конце концов согласились:

— Быть по-твоему, но если завалимся, ужо тебе…

Позднее всегда сдавали с утра, по привычке даже на вручение дипломов явились раньше всех. Камаев сидел подтянутый и напряженный, слушал приглушенный разговор, сдержанный смех и, забывшись, крепко сжимал локоть жены. Раиса Петровна приезжала с сыном Юрием на каждый экзамен, чтобы подкормить мужчин, приготовить на несколько дней домашний обед, приехала и на торжественный выпуск.

Председатель экзаменационной комиссии Карл Сергеевич Юдельсон называет его фамилию. Раиса Петровна торопливо и неловко ведет мужа к столу президиума. Юдельсон вручает диплом и тихо говорит:

— Я всегда верил в вас и не сомневался в том, что вы сможете успешно работать, — а потом, обращаясь в зал, уже громко, не для одного Камаева: — Я с удовольствием вручаю диплом с отличием адвокату Камаеву Александру Максимовичу. Я расцениваю этот диплом как подвиг. Да, подвиг, потому что из ста пятидесяти выпускников этого года мне предстоит вручить всего два диплома с отличием…

Юдельсон хотел сказать еще что-то, но в зале захлопали, а «виновник» овации стоял с опущенной головой, слышал, как рядом тяжело дышит Рая, и ему хотелось сказать о том, как помогла она ему, как помогли Кропотин и Иванов, но не мог вымолвить и слова.

На выручку пришел Юдельсон:

— Я рад, что вы меня хорошо поняли, — сказал в зал, — поэтому не будем больше пугать молодого человека, — Он, видимо, кивнул на сына. В зале засмеялись, но аплодировали до тех пор, пока Камаевы не вернулись на место.

Вручение дипломов продолжалось. Председатель экзаменационной комиссии вызывал все новых выпускников, и снова раздавались аплодисменты. Больше всех старался сын, хлопал, не жалея ладоней, громко и долго. Жесткие, шершавые корочки диплома давно нагрелись, а Александр Максимович все сжимал и вертел их в руках и не решался положить в портфель. Теплая волна признательности к людям захлестнула и понесла в прошлое. Кто-кто, а он знал, что ему счастливо удалось избежать самых страшных последствий недуга: когда окружающие относятся к слепому презрительно, на каждом шагу подчеркивают его неумелость или чрезмерно жалеют и заласкивают. В том и другом случае человек становится слабым, инертным, не способным к направленной волевой деятельности.

Бабка Ксения и дед Иван, братья и сестры отца, особенно Наталья и Анна, сметливым крестьянским умом улов или его стремление быть наравне со всеми и не отторгали от семейных дел, а наоборот, взваливали побольше. Дальше его вели по жизни уже другие, но такие же чуткие и отзывчивые люди: Александр Михайлович Козьмин, Николай Александрович Комаров, Петр Алексеевич Сементинов — его первые учителя в Шадринске; престарелая преподавательница немецкого языка Эльза Карловна, приоткрывшая ему дверь в школу зрячих, директор школы Александра Васильевна Лопотышкина, широко ее распахнувшая, верный Санчо Пансо — Колька Кудрявцев — в Нязепетровске; всегда готовые прийти на помощь Миша Хорьков, Игнатий Суханов в Сухом Логу; потом народный судья Василий Андреевич Кропотин, прокурор Георгий Георгиевич Тарасов, заведующая консультацией Милия Ефимовна Шерман. Сколько она вложила в него, и как щедро! В ту пору он вдруг увлекся стихами. Милия Ефимовна то осторожно хвалила, то разносила в пух и прах, а однажды деликатно, как она умела, заметила: «Знаете, Саша, я тоже пишу стихи, однако есть золотое правило: кем хочешь будь, но будь совсем. Вы поняли меня, Саша?» И еще раньше, теперь он понимает, как трудно Милии Ефимовне было сделать такое замечание, сказала: «Саша, у вас очень хорошие волосы, но зачем такая грива над глазами? Вам лучше пойдет, если будете зачесывать волосы назад. Обнажится лоб, лицо станет открытым, располагающим…» Следующее житейское замечание преподнесла так, что он расхохотался: «Саша, что это вы так любите косоворотку, вышитую петухами, курами и прочими фигурами? Адвокату — а вы скоро станете им — больше подходит белая сорочка с галстуком…»

А Петя Борисков! Если бы не он… Душа человек Петя Борисков, в чем-то отчаянный и дерзкий, в другом застенчивый и робкий.

Мир не без добрых людей, правильно, и все же ему повезло особенно. Кажется, судьба сводила с ними по известной лишь одной ей прихоти, и каждый, кто больше, кто меньше, в меру своих сил, возможностей и времени, помогал ему тоже случайно, но во всем этом была и какая-то закономерность. Благосклонная судьба подарила ему и Раю с ее подчас неудержимым стремлением первой прийти на помощь — ему ли, соседям по квартире, прохожему на улице. Поначалу он пытался ее сдерживать… Бесполезно — заложено в характере с пеленок. Рая не только жена, она и друг, и советчик.