Глава II

Глава II

Жизнь и деятельность Кеплера в Греце. – Издание календаря. – Занятия астрономией и переписка с Мэстлином. – Женитьба Кеплера. – Первое его сочинение и мнение о нем Тихо Браге. – Приглашение Кеплера в Уранибург. – Предсказания Кеплера и других великих людей. – Преследование Кеплера во время гонения на протестантов Штирии и вынужденное оставление Греца. – Бедствия Кеплера. – Кеплер отправляется в Прагу к Тихо Браге. – Научная деятельность и личность Тихо Браге.

На преподавателей математики и астрономии в то время почти всюду возлагалась обязанность составления календарей для общего употребления; поэтому первое печатное произведение, вышедшее из-под пера Кеплера, был календарь на 1595 год, в котором числа считались по новому стилю, введенному в католических землях уже 12 лет тому назад. Несмотря на то, что календарь его снабжен был статьею, объяснявшею всю необходимость и своевременность календарной реформы, его единоверцы, как они говорили, предпочитали оставаться в разногласии с Солнцем, чем в согласии с папой, и были очень недовольны Кеплером. Протестанты в это время были вообще значительно образованнее католиков, но все-таки не могли еще освободиться от религиозных соображений в чисто научных вопросах. «Мы видим в папе рыкающего льва, – говорили они, – и если примем его календарь, то должны будем ходить и в церковь по его звону». Поэтому вопрос о календарной реформе в Германии, или в протестантских странах, пришлось отложить еще надолго. Через 17 лет после того, в 1613 году, Кеплер, по желанию императора Матвея, чтобы побудить протестантов к принятию реформы, написал диалог между двумя католиками, двумя протестантами и математиком, просвещающим своих собеседников по календарному вопросу и, разумеется, убеждающим их в необходимости реформы; однако сам Кеплер не имел такого же успеха среди своих единоверцев, и новый календарь был введен у протестантов лишь значительно позднее.

Этот первый календарь, равно как и многие другие, которые издавал Кеплер впоследствии, содержал в себе метеорологические и разные другие предсказания и приметы. Такого рода предсказания являлись в календарях Кеплера как наследие прошлого, по той же причине, по которой во многих наших календарях являются до сих пор еще брюсовские предсказания, а не потому, что Кеплер – особенно в более зрелом возрасте – придавал им какое-нибудь значение. Во всяком случае, для этого было тогда гораздо более разумных оснований, чем в наше время. Прежде всего, тогда считалось неприличным, чтобы преподающие астрономию отвергали или даже относились с недоверием к астрологии, а всякие предсказания основывались на астрологических соображениях. И если мы припомним, что наше настоящее свободомыслие по отношению к астрологии зависит, главным образом, от того, что оно теперь никому не возбраняется, и что мы ведем себя совершенно иначе в тех случаях, где такого разрешения еще не последовало, – то уже одного этого довода достаточно будет для извинения Кеплера. Кроме того, все последующие календари издавались Кеплером исключительно с целью поддержания своего существования, а без предсказаний их никто не стал бы покупать. Чтобы лучше уяснить себе это, опять достаточно вспомнить лишь то, как тщательно мы сами прячем свои убеждения и даже отказываемся от них, чтоб сохранить за собой службу, официальное положение и вообще беспечальное житье.

Следующие слова Кеплера не оставляют ни малейшего сомнения насчет того, как он смотрел на предсказания и на астрологию. В одном из своих писем он говорит: «Чтобы ищущий истину мог свободно предаваться этому занятию, для него необходимы по меньшей мере пища и помещение, у кого нет ничего – тот раб всего, а кому охота идти в рабы? Если я сочиняю календари и альманахи, то это, без сомнения, – прости мне, Господи, – великое рабство, но оно в настоящее время необходимо. Избавь я себя хоть на короткое время от этого – мне пришлось бы идти в рабство еще более унизительное. Лучше издавать альманахи с предсказаниями, чем просить милостыню. Астрология – дочь астрономии, хотя и незаконная, и разве не естественно, чтобы дочь кормила свою мать, которая иначе могла бы умереть с голоду?»

Эти замечательные слова являются вполне заслуженным укором человеческому обществу, обыкновенно не умеющему обеспечить жизнь замечательных людей и тем принуждающему их тратить значительную часть своего времени на такие занятия, которые с успехом могли бы быть выполнены людьми с несравненно меньшим умственным цензом. Разве и в наше время многим выдающимся людям не приходилось и не приходится вступать в подобные же сделки с современной астрологией? Чистая наука, чистое стремление к истине и доныне еще очень мало ценятся человечеством, несмотря на всю его хваленую просвещенность.

На календарные свои предсказания Кеплер смотрел совершенно так же, как и мы. В январе того года, на который вышел календарь, он между прочим пишет Мэстлину: «Мой календарь пока верен: в нашей стороне стоят неслыханные холода». Эти слова ясно показывают, что Кеплер не смотрел на свои предсказания как на нечто важное. Но, может быть, гороскопы, которые он составлял по всем правилам искусства, пользовались – особенно в первое время – несколько большим его доверием. Некоторые его письма показывают, что в молодости он допускал влияние светил на события человеческой жизни. Так, в одном из писем к Мэстлину он прилагает свои правила к сыну его, родившемуся несколько месяцев тому назад, и говорит: «Сомневаюсь, будет ли он жить». Ребенок действительно скоро умер. Нужно заметить, что письмо это писано было в то время, когда умер собственный сын Кеплера и когда он находился под живым впечатлением этого горя, а затем слова эти мы находим в письме к глубокоуважаемому им наставнику; поэтому необходимо допустить, что Кеплер говорит это серьезно. Однако с течением времени он совершенно освободился от всякой веры в астрологию и, делая свои предсказания, обыкновенно говорил, что сказанное, наверное, «либо случится, либо – нет». На это указывают и слова его в брошюре, посвященной описанию звезды 1604 года. «Если кто спросит: Что же случится? Что предвещает эта звезда? – Тому я отвечу без всяких колебаний: предвещает целую кучу разных сочинений, которые напишут о ней различные ученые, и множество работы для типографий». «Я обязан употреблять мои силы, – прибавляет он, – по мере возможности, на усовершенствование астрономии, а не браться за роль общественного прорицателя… Но если бы мне можно было свободно говорить обо всем, что происходит в Европе и в среде церкви, то я сильно поразил бы всех. „Грешат троянцы как внутри, так и вне городских стен“, – сказал Гораций».

Это показывает, что вся астрология Кеплера вызывалась крайнею необходимостью, так как очень часто лишь одна она доставляла ему возможность содержать себя и свое многочисленное семейство. Без этого, по всей вероятности, ему никогда не представилось бы даже и повода говорить о ней.

Вместе с тем как Кеплер стал преподавать астрономию, он и сам начал усиленно заниматься ею, перечитывая Коперника и размышляя над различными вопросами. В глубине души своей он сознавал и чувствовал гармонию, царящую в планетном мире, и со всею пылкостью своего ума и воображения стремился обнаружить законы этой гармонии. Он держался совершенно особых взглядов по сравнению с тогдашними астрономами, предпочитавшими руководствоваться чужими мнениями и ссылаться на авторитет древних. Кеплер ставил своей задачей все исследовать, найти причину всякого небесного движения и все подвергнуть вычислению. По его любви к числам он был истинным пифагорейцем; он первым высказал и всю жизнь был глубоко убежден в существовании числовых законов, связывающих расстояния и скорости планет. Вопрос о причине совершающихся движений, которым задавался Кеплер, был совершенно нов и неизвестен греческой астрономии. Древние астрономы обыкновенно придумывали лишь более или менее остроумную гипотезу и затем старались согласовать с нею наблюдаемые явления; проникнуть же в тайны природы они не стремились, полагая, что для человеческого ума невозможно составить никакого понятия об этих вещах, считавшихся тогда божественными. Сам Коперник, ниспровергая старые понятия, не задавался вопросом о причинах движения планет, а старался лишь достигнуть более простого расположения их с целью облегчить вычисление их движений. Между тем, ко времени Кеплера окончательно были разбиты твердые кристальные сферы, в которые вставлены были или по которым катились, как по подмосткам, небесные тела, по предположений) Аристотеля, Пурбаха и, в особенности, его комментаторов. Тихо Браге доказал, что всякие твердые сферы несовместимы с движением комет, бороздящих небо во всевозможных направлениях.

Размышляя об этом, Кеплер пришел к заключению, что причину, удерживающую планеты на их орбитах, нужно искать среди физических сил, действующих на расстоянии, и что должно существовать соотношение между временами обращения и расстояниями планет в системе Коперника. «В 1595 году я всею силою своего ума, – говорит впоследствии Кеплер, – обсуждал Коперникову систему», и наконец, как видно из его длинного письма к Мэстлину, он останавливается на мысли, что число планет имеет соотношение с числом правильных геометрических тел. Разумеется, если бы Кеплер мог предвидеть, что через 300 лет будет известно 300 малых планет, то никакой мысли о подобном соотношении ему не могло бы прийти в голову; но тогда известно было лишь пять планет без спутников, и затем довольно еще проблематическое шестое тело – Земля.

Для нас, несколько дальше продвинувшихся в знакомстве с природой, вопрос о том, почему существует только пять планет, кажется странным и совершенно праздным, вроде вопросов наших народных гностиков – почему существует «четыре Евангелия», «семь соборов святых отцов», «две скрижали Моисеевых» и т. п. Но для отцов нашего естествознания, полагавших его начала и основания, получивших чисто умозрительное религиозно-церковное воспитание и развивших свой ум на сочинениях Платона, говорившего, что «Бог всегда поступает по правилам геометрии», – вопрос этот был довольно естественным.

В упомянутом письме к Мэстлину от 3 октября 1595 года Кеплер говорит: «Мы видим, что Бог сотворил мировые тела в известном числе… до сотворения мира не было никакого числа… число есть принадлежность вещей. Но ни в линии, ни в поверхности нет никакого числа – они представляют бесконечность; поэтому остаются только тела; но неправильные тела нужно отбросить как несвойственные благоустроенному созданию. Таким образом, остаются только шесть тел; шар, или, лучше сказать, внутренность сферы, и пять правильных многогранников. В шаре заключается троица: сферическая поверхность, центр и вместимость; и в мире мы видим небо неподвижных звезд, Солнце и эфир, как в Троице – Сына, Отца и Духа». Правильные многогранники он разделяет на два класса: к первому относит куб, четырехгранник и двенадцатигранник, а ко второму – восьмигранник и двадцатигранник. С первыми тремя имеют соотношение верхние планеты: Сатурн, Юпитер и Марс, а с последними – две нижние: Венера и Меркурий.

Нечего и говорить о том, сколь малонаучными представляются нам приемы Кеплера; но чтобы отнестись к ним несколько снисходительнее, достаточно подумать о том, что многие из наших нынешних приемов через триста лет покажутся, вероятно, еще менее научными в глазах наших потомков. Вслед за тем Кеплер ищет закон, связывающий между собою время обращений планет; но тут оказалось, что при существовании пяти только планет закон отыскать невозможно; тогда он смело допускает две новые планеты: одну между Юпитером и Марсом, а другую между Венерой и Меркурием, забывая уже теперь учение свое о шести правильных телах. На этот раз предположение Кеплера оказалось чистым пророчеством, потому что между Юпитером и Марсом, начиная с первого года нашего столетия по настоящее время, открыто целых триста планет, не видимых простым глазом. Да и кто знает, может быть, существуют также планеты между Венерой и Меркурием. Поместите туда один из этих астероидов в несколько десятков верст в диаметре – разве не трудно было бы открыть его?

Вообще, мысли великих людей, хотя бы это были и чистые гипотезы, заслуживают большого внимания. В наше время у Марса открыто было два спутника; до тех же пор было общим местом утверждать, что Марс не имеет спутников. Но двое из великих людей: Вольтер и Свифт – имели смелость не соглашаться с ходячими мнениями своего времени. Вот что говорит в своем Микромегасе Вольтер в 1750 году, за 127 лет до открытия спутников: «Отправившись с Юпитера, наши путники пролетели около ста миллионов лье и очутились близ Марса. Они видели две луны, освещающие эту планету, но пока еще ускользающие от взоров наших астрономов. Я уверен, что патер Кастель возопиет против существования этих двух лун, но в этом отношении я сошлюсь на тех, кто руководится аналогией. Эти добрые философы знают, как трудно было бы Марсу, столь далекому от Солнца, обойтись без двух, по крайней мере, лун». Знаменитый автор странствий Гулливера, описывая путешествие своего героя в Лапуту, сообщает о тамошних астрономах в 1720 году, то есть за 30 лет до Вольтера, следующее: «Астрономы здешние большую часть своей жизни проводят в наблюдении небесных тел с помощью труб, несравненно превосходящих наши. Так как их открытия далеко опередили наши, то они знают две второстепенные звезды, или два спутника, обращающихся около Марса. Ближайший к планете находится от ее центра на расстоянии трех ее диаметров, а отдаленный – на расстоянии пяти диаметров. Первый оборачивается (вокруг планеты) в 10 часов, а второй – в 21 час, так что квадраты времен обращений пропорциональны кубам расстояний, что доказывает справедливость закона тяготения и для других небесных тел».

Заметим, что известное теперь расстояние ближайшего спутника около 2 диаметров планеты, а время обращения 8 часов; для отдаленного – расстояние равно приблизительно 4 диаметрам и время обращения 30 часов. Следовательно, предсказание Свифта исполнилось не совсем точно, но это потому, что оно слишком подробно. Вообще же немного найдется «пророчеств», столь блистательно оправдавшихся. Но, как увидим ниже, гораздо раньше Свифта и Вольтера предсказал существование двух спутников у Марса Кеплер.

Гипотезы Кеплера, сделанные по поводу числа планет и времени их обращения, могут служить примерами его всегдашних умозрений по различным вопросам, возникавшим в его вечно деятельном уме. Спрашивая себя, почему происходит то или другое явление, Кеплер составлял гипотезу о его причине и затем с необыкновенным терпением начинал выводить все следствия из нее, употребляя многие годы на проверку вычислений над наблюдаемыми явлениями. По словам Араго, наука без гипотез не может двигаться вперед – без них нельзя придумать ни одного опыта; но в обращении с гипотезами нужно быть добросовестным и допускать их в науку лишь после тщательной проверки. Кеплер всегда был верен этому правилу: от самых любимых своих гипотез он отказывался без всяких колебаний, без всякого сожаления, если они не подтверждались наблюдением и вычислением.

Мысль о шести правильных телах в применении к числу планет казалась Кеплеру очень правдоподобной, и с помощью этих тел он попытался представить взаимную зависимость относительных расстояний планет от Солнца. Комбинируя различным образом расстояния планет, Кеплер пришел к убеждению, что ему удалось отыскать закон, связывающий расстояния, – весьма изящный с геометрической точки зрения, но, к сожалению, неверный. Предполагаемый закон заключался в следующем. Представим себе сферу, радиус которой равен расстоянию Меркурия от Солнца; опишем около этой первой сферы восьмигранник, а около восьмигранника – вторую сферу; около нее опишем двадцатигранник, а около него – третью сферу; продолжая таким же образом описывать последовательно двенадцатигранник и четвертую сферу, четырехгранник и пятую сферу, наконец, шестигранник и шестую сферу, мы найдем, что радиусы сфер от первой до шестой включительно представят относительные расстояния (от Солнца) планет: Меркурия, Венеры, Земли, Марса, Юпитера и Сатурна. На основании этого построения расстояние Венеры будет 1,73, между тем как истинное равно 1,87. Однако если сравнить чисто геометрические представления Кеплера с шестью твердыми небесами Коперника, с прикрепленными к ним планетами, то нельзя будет не признать в них значительного шага вперед.

Вычисление расстояний по этой гипотезе и многократная проверка их заняли более двух лет. «Работая над этим, – говорит Кеплер, – я твердо заучил расстояния и время обращения планет, так что мог наизусть производить различные их сочетания». Восхищаясь достигнутым результатом, предполагаемым открытием, он нисколько не жалеет о многих днях и ночах, потраченных на этот труд. Первое сочинение Кеплера, содержавшее в себе изложение всего вышеупомянутого, называлось «Prodromos dissertationum cosmographicarum seu Mysterium cosmographicum», то есть «Введение к космографическим исследованиям, или Космографическая Тайна». Оно вышло в 1597 году во время Франкфуртской ярмарки – с двумя опечатками в имени автора: вместо Keplerus стояло Repleus. В Продромосе нет еще трех знаменитых Кеплеровых законов, нет и тех блестящих догадок, в которых гений его провидел далекое будущее; но все это здесь уже находилось в скрытом состоянии и развилось отсюда, на что указывает и самое название Продромос – предтеча. В предисловии к нему находим следующие восторженные слова: «Блажен изучающий небо: он научается считать ничтожеством все, чему мир удивляется всего более; для него нет ничего выше созданий Божиих, и изучение их доставляет ему самую чистую радость. Отец мира! Создание, удостоенное тобою возвыситься до высоты твоей славы, становится почти подобным Богу, ибо для него понятны мысли Божий».

Правильный звездчатый сорокаугольник из книги «Космографическая тайна»

Теория, вызвавшая такой восторг, не принята теперь наукою. Кеплер, по словам Бэкона, напоминает в ней жаворонка, взлетевшего к небу, но еще ничего не принесшего из своего полета. Тем не менее, к этому почти юношескому произведению своему Кеплер чувствовал глубокую нежность всю свою жизнь и, издавая его впоследствии вновь, говорил в предисловии, что никогда еще никакой новичок не делал столь блестящего начала. Книгу свою Кеплер послал тотчас же Тихо Браге в Уранибург; но пути сообщения тогда были так хороши, что книга попала туда только на следующий год. Ответ знаменитого датского астронома доставил Кеплеру большое удовольствие, и оно было бы, по его словам, еще больше, если бы не было испорчено случившимся в это время солнечным затмением. Вероятно, Кеплер намекал этим на содержание письма Тихо, советовавшего ему бросить эти бесплодные вымыслы и философствование, и, не мудрствуя лукаво, заниматься наблюдениями и их обработкой. Практический Тихо Браге со своей точки зрения был прав, и под его мнением, наверное, подписались бы 99 из 100 современных нам тружеников обсерваторий, в особенности немецкого образца. Но как опасно было бы для Кеплера последовать этому совету! Погрузившись в наблюдения и вычисления, расставшись со своими фантазиями, Кеплер избежал бы, конечно, многих ошибок, потому что кто ничего не делает, тот и не ошибается; но он не открыл бы тогда своих бессмертных законов, и преобразование древней астрономии выпало бы не на его долю; может быть, для этого потребовалось бы ждать еще не одно столетие; может быть, без Кеплера не появился бы и Ньютон.

Но несмотря на свой несколько резкий отзыв, Тихо очень хорошо заметил в Кеплере ревностного вычислителя и вполне добросовестного работника, так что в том же письме предложил ему перебраться в город Урании – Уранибург, как называлась знаменитая в летописях астрономии обсерватория Тихо, не существующая, к сожалению, теперь. Как ни лестно было это приглашение для молодого Кеплера, однако он не торопился принять его. Без сомнения, он несколько боялся оставить место в Греце, обеспечивавшее его самостоятельность, и поступить в полную зависимость от астронома, располагавшего, правда, самыми лучшими средствами для наблюдения неба, но в то же время сильно желавшего на основании своих наблюдений доказать неверность Коперниковой системы. Кеплер основательно полагал, что вблизи такого астронома ему не особенно удобно будет вести свои собственные занятия и сохранить свою независимость, особенно при его великой ревности к учению Коперника. Мы видели уже, что Кеплер в ранней юности просил у Бога как милости доставить ему радость открытия, которое подтвердило бы движение Земли, теперь же он давал обещание безвозмездно напечатать книгу, где будет изложено это новое доказательство премудрости Творца. Таков был священный энтузиазм великих основателей науки, и в наше чересчур практическое время, может быть, небесполезно помнить об этом!

Возможно, помешало ему воспользоваться предложением Тихо Браге и другое обстоятельство. В конце 1595 года Кеплер познакомился в Греце с 23-летнею вдовою, красавицей Варварой Мюллер фон Шулен, благородной и образованной женщиной. О начале этого знакомства можно судить по следующим словам Кеплера в письме к Фабрицию, которому он сообщает краткие сведения о своей жизни по годам. «1505 г. дек. 17.– Вулкан в первый раз шепнул мне о том, что меня следует связать с Венерой. Декабря 22.– Он вторично напомнил мне о том же, и сердце мое тронулось».

Овдовев и оставшись с ребенком, девочкой Региной, Варвара Мюллер вновь вышла замуж, но развелась со вторым мужем, так что Кеплер, вскоре на ней женившийся, был уже третьим ее супругом. Но прежде чем выйти за него, будущая жена его потребовала, чтоб он доказал благородство своего происхождения, потому что как дворянка она могла быть женою только дворянина. Кеплер с этой целью нарочно ездил в свое отечество – Вюртемберг, где ему как вюртембергскому стипендиату нужно было получить также и разрешение вступить в брак. Свадьба состоялась в 1597 году, 27 апреля, «при неблагоприятном виде неба», как замечает Кеплер. Жене его принадлежал дом в Греце и поместье в Штирии, оказавшееся значительно меньше, чем Кеплер предполагал раньше. Это поставило его в затруднительное положение и было причиной неудовольствий его с родными жены. Тем не менее, женившись, он, по-видимому, решил навсегда остаться в Греце. Письма его показывают, что в это время он был совершенно доволен как своими занятиями, так и семейной жизнью. Но такое благополучие продолжалось крайне недолго и было единственным светлым моментом в весьма бедной радостями жизни великого человека. Неласковая к нему как в детстве, так и в юности судьба как будто поджидала, чтобы он взял на себя новые обязательства, и не замедлила поставить его в такие обстоятельства, при которых и одинокому человеку было бы нелегко. Прошел какой-нибудь год со времени его женитьбы, и Кеплеру пришлось с женою остаться не только без всяких средств к жизни, но и бежать за границу.

Посылая свой Продромос Галилею в Падую, Кеплер писал ему в 1597 году: «Будьте увереннее и продолжайте ваше дело. Если Италия не удобна для издания ваших сочинений и вы предполагаете встретить там препятствия к этому, то, может быть, Германия даст нам необходимую для этого свободу». Но оказалось, к несчастию, что он смотрел на свое отечество слишком оптимистически, потому что на второй год после этого ему самому пришлось подвергнуться гонению, а впоследствии защищать свою мать от обвинения в колдовстве в самом сердце свободомыслящего протестантства – в Вюртемберге.

После эрцгерцога Карла Штирия перешла к Фердинанду, более ревностному католику, чем его предшественник. Он объявил генералиссимусом своих войск святую Деву и дал обет искоренить ересь в своих владениях, изгнав для этого всех протестантов. В июле 1598 года Кеплер пишет Мэстлину, что прибытия принца ждут в Штирии с ужасом, а в декабре сообщает, что протестанты раздразнили католиков своими нападками на них с церковных кафедр и карикатурами. После этого запрещено было протестантское богослужение, и принц отменил грамоту, пожалованную его отцом протестантам, повелев под страхом смерти всем исповедующим евангелическое вероучение оставить его государство.

Кеплер, несмотря на заступничество со стороны ученых иезуитов, выпросивших ему отсрочку, чтобы распорядиться имуществом жены, должен был бежать в Венгрию. Здесь среди больших лишений он пробыл почти целый год. Тщетно один из сановников, Герварт, советовал ему согласиться войти в какую-нибудь сделку с господствовавшим направлением в политике; Кеплер не считал это возможным и без всякой заносчивости и высокомерия отвечал на это простыми словами: «Я принадлежу к Аугсбургскому исповеданию вследствие обстоятельного разбора этого учения, а равно и потому, что к нему же принадлежали мои родители. За эту веру я пострадал, и притворяться не способен. Религия для меня дело важное, и я не могу относиться к ней легко». В Венгрии, несмотря на крайне неблагоприятные для занятий обстоятельства, Кеплер продолжает работать и писать; за это время он написал несколько небольших сочинений: «О магните», «О причинах изменения положения эклиптики», «О премудрости Божией, проявляющейся в его творениях», – и переслал их в Тюбинген другу своему Центмайеру.

В 1599 году, когда волнения несколько улеглись, правительство вновь вызвало Кеплера в Грец, где его приняли на условиях вести себя как можно благоразумнее и сдержаннее. Тем не менее, ему пришлось прожить в Греце очень недолго; положение его в Штирии сделалось скоро невыносимым, и он решил вернуться в свое отечество Вюртемберг, чтоб искать там места. В это время Кеплер получил новое приглашение от Тихо Браге, принужденного теперь также бросить свой Уранибург и искать убежища в Германии. На этот раз Кеплер поехал (6 января) повидаться со знаменитым астрономом. Свидание произошло в замке Бенах 5 февраля 1600 года. Тихо принял Кеплера весьма радушно, и они условились устроить дело таким образом, что Кеплер будет назначен помощником Тихо по должности астронома при дворе германского императора с жалованьем 100 гульденов в год, причем место в Греце останется за ним, – а он возьмет отпуск на два года. Но этому плану не было суждено исполниться. По возвращении в Грец, в июне того же года, Кеплер написал циркулярное письмо к своим единоверцам, утешая их в несчастиях и внушая им мужество, так как гонения на протестантов еще продолжались. Это сочтено было за нарушение условий, на которых Кеплера терпели в Греце, и он вновь принужден был бежать отсюда. Неизвестно с достоверностью, был ли Кеплер изгнан из города, или покинул его добровольно, боясь последствий дальнейшего пребывания здесь, но, во всяком случае, покинуть место его заставила крайняя необходимость. Дом и имущество пришлось бросить, и Кеплер с семьею очутился совершенно без всяких средств к жизни. Полагая, что изгнание его из Греца помешает ему занять также место при Тихо Браге, он обратился к покровительству герцога Вюртембергского, прося дать ему кафедру медицины в Тюбингене, и в то же время написал Мэстлину, умоляя его похлопотать за него. «Умоляю Вас, – пишет он герцогу, – если есть какая-нибудь вакансия в Тюбингене, похлопочите, чтоб я мог занять ее. Напишите мне также, какие цены на хлеб, вино и съестные припасы, потому что жена моя не привыкла питаться чечевичной похлебкой».

Неизвестно, чем кончились бы эти хлопоты, но Тихо, узнав об этом, уговорил Кеплера отказаться от своего намерения, не брать на себя совершенно неподходящего дела и переселиться к нему. Кеплер принял предложение и осенью 1600 года вместе с женою отправился к Тихо в Прагу. К довершению своих несчастий, во время этого далекого пути Кеплер заболел лихорадкой и прохворал целых семь месяцев, так что по прибытии в Прагу совершенно был не в состоянии заниматься. Тихо помогал Кеплеру деньгами как в дороге, так и по прибытии на место. Может быть, под влиянием своей болезни Кеплер отнесся к Тихо очень недружелюбно. Ему показалось, что Тихо не смотрел на него как на равного, что он избегал разговоров о планах своих работ и вообще хотел, чтобы Кеплер был простым наблюдателем и вычислителем, а не равноправным сотрудником. Вскоре по приезде Кеплер писал отсюда: «Здесь нет ничего верного; Тихо такой человек, с которым нельзя жить, не перенося жестоких оскорблений. Содержание обещано блестящее, но казна пуста, и жалованья не дают». В то же время он написал весьма дерзкое письмо к Тихо и уехал из Праги. В это время Тихо выдавал замуж свою дочь и, не имея времени уладить дело с Кеплером лично, поручил это одному из своих помощников, Эриксену. Благодаря этому посреднику Кеплер убедился в своей ошибке и, как истинно благородный и искренний человек, просил у Тихо прощения. Гофман, один из сановников Штирии, употребил все усилия, чтобы примирить между собою великих людей, и тогда Кеплер вновь вернулся в Прагу в начале 1601 года.

Вероятно, недоразумение это возникло вследствие большой противоположности характеров Тихо и Кеплера и усилилось благодаря болезни последнего, совершенному отсутствию средств к жизни и обидной зависимости в этом отношении от Тихо. В самом деле, Кеплер из-за болезни не мог составлять даже своих альманахов и гороскопов, а жалованье ему не платили. Приходилось, таким образом, питаться от щедрот Тихо. Несчастная жена Кеплера, эта гордая дворянка, принуждена была по несколько раз ходить к строгому астроному, чтобы выпросить у него какой-нибудь флорин. И, вероятно, ей принадлежит тоже некоторая доля участия в происшедшей размолвке. Но дело в том, что и самому Тихо жалованье платили, без сомнения, столь же «аккуратно», как и Кеплеру, но он был настолько горд, что не жаловался на это. Таким образом, Тихо должен был содержать Кеплера с женою на собственные свои средства; а между тем после отъезда своего из Уранибурга он оказался совершенно разоренным. В предисловии к «Рудольфовым таблицам» сам Кеплер говорит, что Тихо оставил после себя вдову и четверых детей, все наследство которых заключалось в этих лишь таблицах, то есть даже не в таблицах, а в материалах для них, над которыми Кеплеру нужно было работать еще целых 26 лет, чтобы обратить их в таблицы. Таблицы же эти могли, вероятно, расходиться не больше как экземпляров по пяти в год – чего было более чем достаточно для малочисленных тогдашних обсерваторий, адмиралтейств и отдельных астрономов.

По возвращении Кеплера Тихо Браге выпросил для него титул императорского математика с приличным содержанием при условии, чтобы Кеплер не покидал Тихо и работал под его руководством над составлением упомянутых уже астрономических таблиц, получивших название Рудольфовых и заменивших собою старые Прусские таблицы.

Собственноручный набросок Кеплера к фронтиспису «Рудольфовых таблиц» (колонна Птолемея в трещинах)

Величайшее открытие Кеплера, прославившее его имя, тесно связано с научною деятельностью Тихо Браге и даже было бы невозможно, если бы не существовало точных и многочисленных наблюдений Тихо; поэтому, заканчивая настоящую главу, мы считаем не лишним сказать несколько слов об этом замечательнейшем человеке, представляющем собою почти Гиппарха новой астрономии.

В личности Тихо Браге сочетались замечательные противоположности. По словам сэра Давида Брюстера, это был богач и нищий, властелин и скиталец, просветитель и раб суеверий; но над головой его неизменно ярко сияла всю жизнь одна звезда – он был великим энтузиастом науки. Тихо Браге происходил из знатной датской фамилии. Он родился в Швеции 14 декабря 1546 года, воспитывался у своего дяди, брата отца, предназначался в военное звание и изучал юриспруденцию в Копенгагенском университете. К занятию астрономией обратило его затмение Солнца в 1560 году; он дал слово изучить науку, которая в состоянии предсказывать такие явления. Продолжая свое образование в Лейпциге, он купил небесный глобус величиною с кулак и с помощью таблиц Студиуса ознакомился по нему с звездным небом и планетами, убедясь вскоре в неверности таблиц. В то же время он начал тайно учиться алгебре и геометрии, так как занятие математикой и астрономией считалось тогда неприличным для дворянина. Но замечательно, что в семье Браге, кроме Тихо, глубокими познаниями в математике и астрономии отличалась сестра его София; она до такой степени проникнута была энтузиазмом к астрономии, что переменила впоследствии свое имя на имя Урании. В 1565 году Тихо получил большое наследство по смерти воспитавшего его дяди, а другой дядя его, со стороны матери, заведовавший одним монастырем в Дании, предоставил в распоряжение его два дома в монастыре; в одном устроена была обсерватория, а другой назначен был для «земной астрономии» – алхимии. Отсюда он наблюдал знаменитую звезду 1572 года, внезапно загоревшуюся на небе и вначале превосходившую блеском даже Сириус. Звезда эта, постепенно теряя в яркости, бесследно исчезла в марте 1574 года. В 1573 году Тихо женился на простой шведской крестьянке из селения Кнудструпа, где родился он сам. Женитьба его была так необыкновенна, что вооружила против Тихо всех родственников, и в дело это вмешался даже сам король. Тогда Тихо покинул отечество и уехал в Германию. Однако покровительство, которое оказывали ему такие просвещенные государи, как Вильгельм IV, ландграф Гессенский и Август, курфюрст Саксонский, располагало к нему и других. Датский король Фридрих II устыдился, что единственный астроном его скитается по чужим землям, и вызвал его в Данию, написав ему собственноручное письмо. По прибытии Тихо король подарил ему островок Гуэн – верстах в девяти от берега Зеландии, в пяти от Швеции и за двадцать верст от Копенгагена. Островок этот имеет верст девять в окружности и возвышается в виде скалы, вершина которой срезана площадкой. На нем была тогда деревенька, имевшая сорок душ жителей. Здесь и решено было построить знаменитую обсерваторию Уранибург. Закладка здания происходила в прекрасное осеннее утро 1576 года. Ярко сиявшее солнце, казалось, изливало славу на Фридриха, на просвещенного французского посланника Данзеса, на блестящих придворных и скромных ученых, собравшихся сюда «положить краеугольный камень этого храма, посвященного философии и созерцанию светил небесных», как гласила заложенная в его основание доска. На постройку здания и его приспособление отпущено было из казны 100 тыс. рейгсталеров и столько же, если не больше, Тихо потратил своих денег.

В главном здании, кроме обсерватории, помещались музей, библиотека и лаборатория. Однако все инструменты Тихо не могли поместиться здесь; поэтому близ собственно Уранибурга он построил потом Стернберг – исключительно для наблюдения звезд. Оба здания украшены были снаружи статуями знаменитых астрономов – от Гиппарха до Коперника включительно. Здесь-то в течение 17 лет, с 1580 по 1597 год, Тихо произвел свои бесчисленные, крайне точные для того времени и разнообразные наблюдения, послужившие основанием нашей астрономии, так что имя несуществующего теперь Уранибурга навсегда останется священным в летописях науки.

Все инструменты Тихо были изобретены им самим, и он сумел извлечь из них все, что они способны были дать. Он наблюдал без труб, но круги его инструментов имели огромную величину, что давало возможность определять угловые расстояния со значительной точностью. В то же время он достиг большой точности и в определении времени, хотя не имел в своих руках наших астрономических часов и хронометров. Он определял время весом вытекавшей через малое отверстие ртути или высыпавшегося таким же образом свинца, обращенного в тончайший порошок. Неудобства такого отсчета времени были громадными, но лучших средств тогда не знали; между тем, способ Тихо давал возможность определять секунды. Вот что говорит об этом сам Тихо: «Лукавый Меркурий (ртуть) смеется над астрономами и над химиками; Сатурн (свинец) тоже обманывает, хотя служит несколько лучше Меркурия».

Тихо обучил астрономии большое число учеников, воспитывавшихся на счет королей, городов и на средства своего великодушного учителя, у него было 20 сотрудников для наблюдений и вычислений, и в числе их страстный любитель астрономии, простой крестьянин из Лангберга, известный под его латинским именем – Лонгомонтанус. В Уранибурге побывали многие из коронованных особ. Английский король Яков VI посетил Тихо, чтоб побеседовать с ним об ереси Коперника, отвергаемой этим королем Уранибурга; посетил его и наследник Фридриха II, молодой Христиан IV. Но оказалось, что и у этого человека, почти не выходившего из своей обсерватории и бывшего воистину «не от мира сего», оказались враги, питавшие к нему страшную злобу. Во-первых, на него злобилось все дворянское сословие, так как Тихо не придавал никакого значения одним лишь гербам и титулам и, будучи сам знатным дворянином, не только унизил свое звание занятием плебейскою тогда наукой, но и женился на простой крестьянке, с которой мирно и неразлучно прожил всю свою остальную славную жизнь. Во-вторых, он вооружил против себя всех медиков, потому что приготовлял и бесплатно раздавал крестьянам и своим посетителям лекарства, действовавшие, по отзывам пациентов, удивительным образом. К этому прибавилось еще два обстоятельства: герцог Брауншвейгский Генрих-Юлий, посетив Тихо, выпросил у него медную статую Меркурия, помещавшуюся в обсерватории, обещав заменить ее потом такою же, но обещания своего не исполнил. После многих напоминаний Тихо занес, наконец, этот случай на страницы изданного им в это время Описания Уранибурга, нажив себе этим в герцоге смертельного врага. Затем, один из сенаторов и приближенных к малолетнему Христиану IV, раздраженный при посещении Уранибурга лаем собак Тихо, ударил одну из них ногой. Тихо вступился за своих догов, подаренных ему английским королем; дело кончилось крупною ссорой, и у Тихо еще одним сильным врагом стало больше. Пользуясь молодостью короля, враги его пустили в ход все средства: его выставляли еретиком и безбожником, знающимся с нечистой силой, потому что приезжавшие в Уранибург больные вылечивались точно по волшебству, потому что он допустил до разрушения церковь в пожалованной ему королем бенефиции, и так далее. Постоянные придирки и неприятности довели великого человека до того, что он решился покинуть отечество. «Всякая земля – отечество для сильного; а небо есть везде» (Omne solum forti patria et coclum undique supra est) – писал он ландграфу Гессенскому. Наконец, весною 1597 года Тихо взял все, что можно было увезти из Уранибурга, нанял судно и, захватив жену, четырех сыновей и четырех дочерей, со всеми своими помощниками, учениками и прислугой уехал за границу. По приглашению императора Рудольфа он приехал в Прагу. Рудольф предложил ему на выбор три замка для устройства обсерватории. Тихо выбрал сперва замок Бенах, но, не понимая местного языка, нашел неудобным жить там и вернулся снова в Прагу. Сюда-то и переехал к нему Кеплер в 1601 году. Однако Тихо было не суждено послужить больше науке, которой он посвятил все свои силы и все состояние; но и сделанного им в его незабвенном Уранибурге было более чем достаточно, чтобы, умирая, он мог сказать прекрасные слова: «Non frustra vixisse videor» – «Кажется, я прожил недаром».

Что касается судьбы прекрасного города Урании, то она была весьма печальна. Правительство бросило этот великий памятник его славы, который мог бы пережить и датский народ, и датское государство, на произвол судьбы. Оставаясь без всякого надзора, здание постепенно разрушалось, а деревенские жители и пристававшие к острову рыбаки камень за камнем растащили его полностью. Когда через 74 года после отъезда отсюда Тихо Браге Парижская академия наук послала экспедицию на остров Гуэн для точного определения широты обсерватории Тихо, то от дворца не осталось уже следа, и нужно было сделать обширные раскопки, чтобы отыскать фундамент здания…