«ОБМАНЩИК»
«ОБМАНЩИК»
Публичное представление новой версии «Тартюфа» состоялось в Пале-Рояле в пятницу 5 августа 1667 года. Зал был полон. Сбор достиг 1890 ливров (138 ливров на актера). Это огромный успех, впрочем, его можно было ожидать. Его и ожидали. Мольер ликует. Он думает, что партия выиграна, и смеется над противниками, которые с помощью Робине, этого ничтожества, в апреле распространяли новость о его смерти:
«Пошли повсюду разговоры,
Что очень плох Мольер,
Что он сыграет в ящик скоро».[201]
Его ответом был триумф «Обманщика». Увы! Триумф оказался недолговечным. Уже 6 августа к Мольеру явился судебный исполнитель и от имени президента Ламуаньона объявил о запрещении играть пьесу. Афиши сорваны; театр охраняется солдатами. Напрасно Мольер ссылается на королевское разрешение: разрешение это устное, и он не может доказать, что оно действительно было дано. А Ламуаньон в отсутствие Людовика XIV наделен особой властью для обеспечения внутреннего порядка в королевстве; таким образом, он не превышает своих полномочий, запрещая пьесу, способную вызвать волнение в умах. Это трюк совершенно в духе Тартюфа. Любой другой на месте Мольера сразу же склонился бы перед злонамеренностью врагов, чтобы избежать стычки в отсутствие покровителя труппы, подождал бы возвращения короля. Но Жан-Батист, повторяем, тяжело болен; он уже не владеет своими нервами, как в былые времена, несмотря на всю осторожность и практическую сметку. Оскорбление, нанесенное Ламуаньоном, приводит его в бешенство. Вместо того чтобы отступить, он завязывает битву, и при самых невыгодных для себя условиях, в изнуряющий августовский зной, когда у него выступает пот и подкашиваются ноги при малейшем усилии. Он бросается к Мадам, всегда готовой оказать ему милость и поддержку. Генриетта Английская тронута его отчаянием; она обещает вмешаться, но, вероятно, не очень обнадеживает актера. Неизвестно, пробовала ли Мадам вступиться за Мольера перед этим лицемером Ламуаньоном. Во всяком случае, запрет не был снят и, скорее всего, Мольеру грозит судебное преследование, потому что 8 августа он отправляет двух самых значительных лиц в труппе, Лагранжа и Латорильера, во Фландрию с прошением. Они настигают короля в лагере Тюренна, осадившего Лилль. Людовик XIV их не принимает, но велит своему брату, бывшему покровителю труппы, принять их со всей учтивостью. Вот скупой рассказ Лагранжа об этой поездке:
«8 августа сьер де Латорильер и я, сьер де Лагранж, отправились из Парижа на почтовых к Королю по делу о вышесказанном запрете. Его Величество находился при осаде Лилля во Фландрии, где мы были хорошо приняты. Месье к нам был благосклонен по своему обыкновению, а Его Величество велел нам сказать, что по возвращении своем в Париж он повелит изучить комедию «Тартюф» и что мы будем ее играть. После чего мы вернулись в Париж. Путешествие обошлось труппе в 1000 ливров».
Возможно, что поехать в Лилль самому Мольеру не позволило состояние здоровья, — если не опасение, что оставлять Париж в таких обстоятельствах было бы неблагоразумно: враги не преминули бы обвинить его в бегстве. А может быть, он и не имеет права покидать столицу, потому что президент Ламуаньон потребовал от него что-то вроде подписки о невыезде.
Как было нетрудно догадаться, посольство Лагранжа и его товарища ни к чему не привело. Положение ухудшается, становится все более угрожающим. Ползет слух, что церковь собирается поддержать шаги светской власти, и самым решительным образом. 11 августа 1667 года архиепископ Парижский Ардуэн де Перефикс налагает запрет на «Обманщика» под угрозой отлучения от церкви. Его пастырское послание — образец ханжеского стиля. Религиозный дух здесь только маска, сквозь нее просвечивает высокопарная фразеология и совершенное лицемерие злейшего врага Пор-Рояля. Текст представляет поэтому немалый интерес:
«Ардуэн, милостью Божией и святейшего апостолического престола архиепископ Парижский, шлет благословение в Господе всем кюре и викариям сего города и предместий.
О том предмете, о коем нам было доложено нашим фискалом,[202] а именно, что в пятницу, пятого числа сего месяца, на одном из театров нашего города была представлена под новым названием «Обманщик» комедия весьма опасная и тем более способная причинить вред религии, что под видом осуждения лицемерия и притворного благочестия она позволяет обвинить в сих грехах всех тех, кто являет свою крепость в вере, и выставляет их на посмеяние и поношение вольнодумцам, так что, дабы пресечь столь великое зло, кое могло бы соблазнить души слабые и отвратить их от путей добродетели, вышесказанный наш фискал ходатайствовал перед нами о запрещении всем прихожанам нашей епархии представлять каким бы то ни было образом вышесказанную комедию, читать ее или слушать чтение, публично или в частном доме, под страхом отлучения от церкви.
Зная, сколь неосмотрительно было бы допустить, чтобы истинное благочестие оскорблялось представлениями возмутительной комедии, которую и сам Король еще прежде того строго запретил; и рассудив также, что в то время, как сей великий монарх изволит подвергать жизнь свою опасности для блага государства, и когда главная наша забота в том, чтобы побуждать всех добрых христиан нашей епархии возносить непрестанные молитвы о сохранении его священной особы и победе его оружия, было бы грешно развлекаться зрелищами, способными навлечь гнев небесный, мы воспретили и снова строжайше воспрещаем всей нашей пастве представлять, читать и слушать чтение вышесказанной комедии, публично ли или в частном доме, под каким бы то ни было названием и предлогом, под страхом отлучения от церкви.
Поручаем настоятелям церквей Святой Марии Магдалины и Святого Северина передать вам настоящее наше предписание, кое вы огласите с ваших кафедр, как только его получите, оповестив всех ваших прихожан, сколь важно для спасения их душ не посещать представлений вышесказанной комедии или ей подобных.
Дано в Париже и скреплено нашей гербовой печатью, сего одиннадцатого августа тысяча шестьсот шестьдесят седьмого года.
Ардуэн, архиепископ Парижский».
По Парижу ходит анонимное «Письмо о комедии „Обманщик”». Автором его считают, и не вовсе без оснований, Шапеля, хотя он не имеет привычки не подписывать своих сочинений. Правда, на душе у вольнодумца Шапеля неспокойно — опасность действительно велика:
«Нужно питать особенную злобу к Мольеру, чтобы впасть в столь очевидное заблуждение. Нет такого жалкого общего места, за которое не ухватились бы теперь рьяные критики и хулители, употребив прежде все старания добиться этого подлого и смехотворного запрета. Как! Представить истину со всем достоинством, какое ей подобает; до мелочей предвидеть и предупредить все неприятные последствия и даже случайности, которые могли бы сопутствовать изображению порока; принять против упадка нравов в нашем веке все меры предосторожности, какие совершенное знание добродетельной древности, неколебимое уважение к религии, глубокие размышления о природе человеческой души, долгий опыт и упорнейший труд могут подсказать; и после всего этого находятся люди, способные на такую отвратительную нелепость, как запрет сочинения, которое есть плод стольких замечательных усилий и приготовлений, и по той единственной причине, что непривычно видеть, как религию выводят на сцепу, сколь бы искусным, достойным, скромным, должным и полезным образом это ни делалось!»
Буало остается верным другом. Мольер просит его переговорить с Ламуаньоном. Буало решает повести Мольера к президенту, чтобы он сам защищал свое дело. Рассказ об этом визите можно найти в «Заметках» Броссета, который слышал о нем от Буало. Слова, произнесенные во время этой встречи, так поразительны, что вряд ли можно сомневаться в их подлинности.
Сразу же после обычной церемонии представления Ламуаньон сказал:
«Сударь, я весьма ценю ваши заслуги; я знаю, что вы не просто отличный актер, но человек дарований, которые делают честь вашей профессии и Франции, вашей родине. И все же при всем моем добром расположении к вам я не могу разрешить играть вашу комедию. Не сомневаюсь, что она прекрасна и поучительна; но актерам не подобает поучать людей в предметах религии и христианской морали: не дело театра проповедовать Евангелие. Когда король вернется, он позволит вам представлять «Тартюфа», если сочтет это уместным; что же до меня, то я полагал бы, что злоупотребляю властью, коею королю угодно было облечь меня в его отсутствие, если бы дал вам то разрешение, о котором вы просите».
Такое серьезное и неожиданное обвинение обескураживает Мольера. Он лепечет путаные оправдания, бормочет что-то насчет второго, смягченного варианта «Тартюфа» и предосторожностей, принятых, чтобы не смущать набожные души… Президент Ламуаньон слушает бесстрастно, наслаждается замешательством, в которое привел этого жалкого комедианта его удар. Затем повторяет свой отказ. А когда Мольер позволяет себе настаивать, изрекает великолепные слова: «Сударь, вы видите, что скоро полдень; я опоздаю к мессе, если задержусь долее».
Мольер больше ничего не понимает, кроме того, что его обманывали с самого начала. Он снова перебирает в уме уклончивый ответ, который Людовик XIV велел дать Лагранжу и Латорильеру, фразы из прошения, которое он писал с расчетом на короля, но где все же сумел выразиться ясно:
«Моей комедии, государь, было не суждено снискать благоволение Вашего Величества. Ей не помогло то, что я поставил ее под заглавием «Обманщик» и нарядил ее героя в светское платье. Нужды нет, что он у меня носит длинные волосы, маленькую шляпу, широкий воротник, шпагу и камзол, обшитый кружевами, что я смягчил в комедии некоторые места и старательно вымарал все, что, как мне казалось, могло бы дать достославным оригиналам рисуемого мною портрета малейший повод для придирок. Предосторожности не послужили ни к чему. Вся эта братия переполошилась — им было довольно простых догадок. Они нашли средство повлиять на умы тех, кто в любом другом случае не преминул бы громогласно заявить, что не поддается никакому влиянию. Как только моя комедия появилась на сцене, на нее обрушила громовой удар власть, к которой нельзя не питать уважение. При таких обстоятельствах, дабы самому спастись от грозы, мне не оставалось ничего иного, как сослаться на то, что Вашему Величеству угодно было дозволить представление моей комедии и что я не считал нужным испрашивать дозволение у кого-либо другого, поскольку и запрет исходил только от Вашего Величества».
Но его величество пока не откликается. И Мольер, встревоженный, раздосадованный, больной, внезапно сдается. Он покидает труппу, уезжает в свой домик в Отейле, где попытается поправить здоровье и вновь обрести надежду.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.