ТА ПЛЕНИТЕЛЬНАЯ КРОТОСТЬ…

ТА ПЛЕНИТЕЛЬНАЯ КРОТОСТЬ…

Тем временем Мольер не перестает работать. Он счастлив, чтобы не сказать — блаженствует. И если счастье его не безоблачно, он надеется, что оно таким еще станет: супружеское согласие не всегда приходит сразу; порой его приходится добиваться долго и терпеливо. Возможно, что в интимных отношениях с мужем Арманда проявляет добрую волю, если восторга и не испытывает. Карта, которую Мольер собирается разыграть, — успех. Ослепить Арманду, как это было в замке Во, где он единственный из актеров труппы казался на короткой ноге с вельможами, где Арманда слышала, как Людовик XIV его хвалил, и в выражениях не просто приличествующих случаю, а самых теплых, предлагая вывести в пьесе Сокура! Мольер осыпает ее подарками, удовлетворяет малейшие ее желания, сорит деньгами, будучи щедр от природы и желая, чтобы его молодая жена имела оправу, достойную ее красоты. Арманда чувствительна к такому вниманию; она еще не испробовала по-настоящему своих чар на мужчинах; в этом она неопытна. Среди стольких соблазнов — и главный исходит от этого юного женского тела — Мольер снова берется за перо. Он решает, впрочем, не торопясь, вернуться к теме, сулящей верный успех, — к теме «Урока мужьям». Между «Уроком женам» и жизненной ситуацией самого Мольера совпадение слишком явное, чтобы историки не сделали из него решительных выводов. По их мнению, Мольер, обнаружив истинное лицо Арманды, черпал вдохновение в своем несчастье, рисуя характеры Агнесы и Арнольфа. Но даты не сходятся. В то время как он пишет новую комедию, Арманда еще не выставляет против него «насмешек лед», как Агнеса против своего старикашки. Он еще в том периоде, когда супруг питает восхищение и нежность к молодой женщине, разделяющей его ложе. Он позабыл свои горести. Ему не сорок два года, а тридцать! Любовь и успех увенчивают наконец его усилия. Не новую жизнь он начинает — жизнь впервые начинается для него. Увы!

Он посвящает комедию Генриетте Английской, жене покровителя труппы — Месье, брата короля. Эта принцесса, покинутая своим супругом, имеет большое влияние на Людовика XIV, который питает к ней чувство, близкое к любви, и безгранично ей доверяет; это она исторгнет у Боссюэ[141] прекраснейший из его скорбных воплей: «Мадам умирает! Мадам мертва!..» В своих «Записках о Людовике XIV» Ла Фар рисует ее так:

«Она была наделена умом сильным и тонким, здравомыслием, чувством изящного, душой возвышенной и справедливой; зная все, что следовало бы сказать, она иногда не делала этого. В речах своих она неизменно выказывала кротость, коей не сыскать у других королевских особ. Не то чтобы в ней было менее величия, но она умела проявлять его более непринужденно и более трогательно, и, обладая столькими божественными достоинствами, оставалась человечнейшим существом на свете. Я сказал бы, что она завладевала сердцами, вместо того чтобы оставлять их на свободе, и что это давало повод думать, будто она была рада всем нравиться и притягивать к себе самых разных людей».

Стоит сопоставить этот выписанный тонко и проницательно портрет с посвящением «Урока женам». Мы не знаем, что говорила Мадам Мольеру; об их беседах напоминают только эти несколько строчек. Но в них пробивается такое скрытое волнение, так явственно сквозит родство душ, что мы вправе предположить: Мадам угадала человеческую доброту и гениальность Мольера, она не просто «покровительствовала» ему при дворе, поддержку эту оказывала натура тонкая и глубокая. Посвящение резко отличается от прочих, где так или иначе чувствуется вымученность. Это же идет от благодарного сердца и бесконечно превосходит обычную формальную лесть:

«…С какой бы стороны ни взглянуть на Ваше высочество, всюду открывается взору преизбыток славы и преизбыток достоинств. Вам придают блеск звание и происхождение, что заставляет весь свет почитать Вас. Вам придает блеск умственное и телесное изящество, что заставляет всех, кто Вас видит, восхищаться Вами. Вам придают блеск душевные Ваши качества, что — смею сказать — заставляет всех, имеющих честь в Вам приблизиться, любить Вас: я говорю о той пленительной кротости, которою Вы умеряете величие Вашего звания, о той очаровательной доброте, о той великодушной приветливости, которую Вы почитаете за должное выказывать всем».

Поразмыслим: по социальному положению пропасть отделяет эту дочь и сестру королей от комедианта Жана-Батиста. Однако Мадам росла и мужала в несчастье. Революция, так больно по ней ударившая, рано показала ей всю тщету и хрупкость «звания и происхождения», которыми так восхищается — или делает вид, что восхищается, — Мольер. Родные души понимают, любят и поддерживают друг друга без слов, невзирая на титулы. Несомненно, Мольер нашел в Мадам новый для него тип женщины — пленительную кротость, скрывающую душу прямую и сильную, изысканную любезность в соединении с острой проницательностью, не возвышенный, но ясный взгляд на жизнь, изящество и красоту, на сей раз лишенные кокетства, потому что ни в чем не нуждаются, аристократичность — а к этому качеству Мольер на удивление чувствителен, — основанную на совершенной простоте и сопровождающуюся подлинной добротой к людям, постоянной готовностью понять и помочь, которую иные путают (Ла Фар на это намекает) с жаждой популярности и которая на самом деле есть лишь проявление живого интереса к каждому человеку, откуда бы он ни появился и кто бы он ни был. Ее влияние на Людовика XIV гораздо больше, чем обычно думают. Король, по молодости лет еще не до конца избавившийся от мальчишеской угловатости, становится более утонченным от соприкосновения с этой великодушной и сдержанной женщиной. Что Мольер понимал такие вещи и окольными словами выражал их, неудивительно. Его искусство — комедия, но вечно беспокойная часть его сердца лелеет глубокие чувства и предпочитает сосредоточенное, молчаливое, тайное раздумье блеску диалогов. И такая перемена уже заметна по его портретам: взгляд больше не сверкает, он становится задумчив и внимателен, он уже затенен грустью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.