Война, которую Гертруда видела

Война, которую Гертруда видела

Пришел сентябрь 1939 года, и Германия напала на Польшу. Англия и Франция, связанные с Польшей договором о взаимной помощи и поддержке, немедленно объявили войну Германии.

В тот день Гертруда и Элис гостили у своих друзей; там их и настигла новость о начале войны. Ужас охватил Стайн, она тут же воскликнула: «Им [Франции] не надо было этого делать». Друзья, тоже расстроенные, но хранившие надежду, пытались успокоить ее.

Обе женщины решили пересидеть неясное с их точки зрения время в Билиньине, но прежде заскочили на два дня в Париж запастись зимней одеждой, уладить кое-какие другие дела и запереть квартиру.

Первая зима в Билиньине тревог не вызвала. С питанием проблем не было, прогулки и книги заполняли время. Озвучила то время Гертруда как вполне благополучное: «У нас было достаточно знакомых для общения, мы беседовали о войне, хотя и не часто, у нас был радиоприемник, мы его слушали, но тоже не много, и вскоре зима подошла к концу». Письма приходили довольно регулярно.

Спокойная, без потрясений жизнь в тот период объясняется отсутствием военных действий. Первые 9 месяцев (т. н. странная или сидячая война) ни одна из враждующих сторон не предпринимала никаких боевых действий, за исключением мелких стычек на границе. Германия же пока успешно покоряла скандинавские страны.

Гертруда твердо верила в скорое окончание войны. Может, необъяснимое спокойствие на фронте подтверждало мнение Гертруды о невозможности всеобщей войны.

С приходом весны начались огородные работы: сажать зелень, картофель, подрезать кусты и пр. Жизнь в который раз напоминала прежнюю. Можно предположить, что в тот период Гертруду мало интересовала политическая ситуация в Европе — писатель взял в ней верх над политиком.

В предвоенные годы Стайн, как ни в чем ни бывало, интенсивно работала. В конце 1939 года закончила книгу Париж, Франция (вышла из печати в июне 1940 года в Лондоне), летом 1940 — роман Ида и повесть Миссис Рейнольдс. Примерно тогда же Гертруда приступила к новой книге для детей.

Она пыталась гнать мысли о войне, включала приемник лишь трижды в день, чтобы выслушать французское коммюнике о состоянии на фронте.

Ну, а в мае 1940 года Германия вторглась во Францию. Бомбардировки стали слышны в их районе. Война подходила все ближе, в их городок начали приходить похоронки.

Вступление в войну Италии вконец напугало Гертруду. Вдруг выяснилось, что они живут на перекрестке военных дорог. «Пора убираться», — решила Гертруда и позвонила в консульство. Консул в Лионе не колебался: «Я подготовлю паспорта. Не мешкайте — уезжайте». И они отправились за документами в Лион, где их снабдили паспортами для беспрепятственного транзита по Испании.

На обратном пути их регулярно останавливал военный патруль, шло передвижение войск, повсюду наблюдались приготовления к войне. Но сомнения не оставляли Гертруду. Им обеим, особенно Гертруде, было далеко за 60 лет. В таком возрасте сниматься с насиженного и уютного места совсем нелегко — к тому ж в Билиньине сложился небольшой, но тесный круг знакомых. Оставлять картины в Париже?

Окончательно убедил женщин никуда не ехать местный доктор Шабу. Доктор прочел им небольшую лекцию и закончил словами: «Тут вас все знают. Все вас любят. Мы все поможем вам». Его речь оказалась решающей.

Сказанное доктором подтвердил и соседский фермер с неотразимой для Гертруды логикой: «Зачем вам, женщинам, уезжать? Все будет в порядке… У нас есть коровы, молоко, куры, мука… Вы чем-то поможете нам, мы поможем вам. В этом маленьком уголке мы — одна семья». И они остались: «О, боже, как бы я ненавидела себя, если бы уехала».

Поддержал и Бернар Фей: «…Вы поступили разумно, оставшись пока в Билиньине. В Париже спокойно. Немцы ведут себя вежливо, но жизнь нелегка».

На что же рассчитывали две женщины — американки, еврейки, да еще к тому же лесбиянки. Они знали, что творил с евреями гитлеровский режим в Германии, Париж был переполнен немецкими беженцами-евреями. Не лучшая судьба ожидала и гомосексуальные пары. Наконец, в случае вступления в войну Америки они становились гражданами враждебной стороны и подлежали интернированию (по меньшей мере). Но «Америка — наша родина, Франция — наш дом», — этому старому лозунгу Гертруда и последовала.

Началось сражение под Лионом, и вся атмосфера в деревне изменилась, жителей охватило нервозное состояние. В соседнем Белли появились германские войска. Правда, за три недели их присутствия не произошло ни одного инцидента. Но когда они ушли, все вздохнули с облегчением.

Какое-то время было относительно спокойно. Письма, хотя и с перерывами, приходили. Гертруда жадно интересовалась новостями из Америки, а пока все это время продолжала писать. Для журнала Атлантик Мансли (ноябрьский выпуск 1940 года) она подготовила очерк Победитель проигрывает: Картина оккупированной Франции. В подробностях описывая свою жизнь в местечке, она заканчивает очерк словами: «Как хорошо знает всякий француз, победитель проигрывает, и каждый, как все французы, будет целиком и полностью занят ежедневными заботами, и этого достаточно».

Письмо Андерсона в январе 1941 года принесло последние новости: успех новой книги Хемингуэя и неожиданная смерть Скотта Фитцджеральда. «У бедняги Скотта, — сообщал Андерсон, — наступило трудное время. Его жена сошла с ума, да и он сам развалился, уйдя в запой». Смерть от инфаркта застала Фитцджеральда за работой над новым романом о Голливуде.

А следом — трагическое известие о смерти самого Андерсона от перитонита, случившегося во время путешествия в Южную Америку. Его жена переслала последнее письмо от Шервуда, подготовленное им к отправке незадолго до смерти, с собственной припиской: «Он часто и с любовью говорил о Вас».

Гертруда поместила о друге прочувствованный некролог Сладкий вкус Шервуда.

Вторжение Германии во Францию привело к заключению перемирия, по которому Францию рассекли на две половины — оккупационную, под управлением германской администрации, и не оккупационную, под управлением маршала Петэна. На две половины раскололся и французский народ. Одни посчитали действия правительства, сдавшего Германии страну без сопротивления, предательством и участвовали в подпольной войне за освобождение. Другие ставили в заслугу спасение от бессмысленного кровопролития и сотрудничали как с немцами, так и с правительством Петэна, расположившимся в городе Виши. Гертруда стала на сторону Петэна: «Петэн был прав, заключив перемирие, и мало-помалу я поняла это…. во-первых, так было гораздо удобнее для нас — тех, кто жил здесь, а, во-вторых, это стало важным элементом в итоговом поражении немцев».

Корреспондентка американского журнала Вог, каким-то образом посетившая Стайн в начале 1942 года, нашла в жизни женщин мало изменений. Деньги из Балтимора и от издателя Беннета Серфа, проделав неимоверный зигзаг по нескольким странам, доходили в конечном итоге до Билиньина. Стайн много читала (детективы и приключенческие романы) и много писала в то время. Полноценные продукты питания, конечно, уступили место заменителям: древесный алкоголь вместо — эссенции, виноградный сахар вместо сахара и т. п. Да и у самой Гертруды раскатистый, сердечный смех сменился мирной, тихой улыбкой. Заточения, впрочем, как не бывало: крестьяне из ближних домов и издалека заходили к ней поболтать и поделиться невеликими деревенскими новостями.

До ноября 1942 года в юго-восточной части Франции немецкие войска практически не квартировали. Карьера Бернара Фея при Петэне вознеслась — он занял весьма престижную должность директора Национальной библиотеки, постоянно находился в Париже, но регулярно навещал Виши как советник президента.

По его словам, сказанным после окончания войны, он постоянно оказывал всяческую протекцию обеим женщинам, посылал им дополнительное питание. В своих мемуарах Фей упоминает беседу между ним и Петэном, в которой он просил о помощи талантливой Гертруде Стайн, прозябающей в нищете. В результате Петэн якобы продиктовал письмо помощнику префекта того района, где проживали американки, прося защитить их от возможных неприятностей.

Трудно сказать, до какой степени Гертруда продолжала полагаться на суждения Фея и была под его влиянием. Но достоверно известно, что по его наущению Гертруда работала над заданием для Петэна: переводила речи Маршала для американской версии сборника и сочинила вступление к нему. Вступление было неприкрытым панегириком престарелому Петэну. В нем утверждалось, что всякий во Франции под его руководством постепенно восстанавливает свое здоровье и силу, обретает свободу и прежнюю жизнеспособность. «Я должна заявить, — писала она в заключение, — что мало-помалу даже наиболее критически настроенные и агрессивные из нас постепенно стали поступать так, как просил французов Маршал — верить в него и в то, что Франция будет жить».

Фей надеялся, что фамилия Стайн в материалах будет способствовать поддержке Петэна американцами. Не исключено, что и перевод всего сборника предполагалось отдать Стайн. Сотрудничество Гертруды с Петэном, пусть и под влиянием Фея, несомненно, вызвано ‘скользким’ положением женщин в период войны.

В ноябре 1942 года Германия оккупировала Вишистскую зону Франции, влияние Петэна резко уменьшилось. Резко уменьшились и возможности Фея. А уж о переписке с американскими корреспондентами нельзя было и думать — Америка вступила в войну с Германией.

Для Стайн и Токлас, как и для большинства населения, наступили тяжелые времена. Вдобавок владельцы дома в Билиньине потребовали его освободить. Видимо, зная происхождение и статус своих жильцов, хозяева постарались оградить себя от возможных неприятностей при появлении в местечке немцев. Женщины, привязавшиеся к своему жилищу за долгие годы проживания, перенесли эту новость с большим трудом, даже пытались отсудить свое право оставаться в доме, но безуспешно; история только привлекла нежелательное внимание властей. Их постоянный адвокат в Билиньине передал послание от помощника префекта в Белли: «Посоветуйте женщинам незамедлительно бежать в Швейцарию; если возможно, завтра, иначе попадут в концлагерь». Местные власти даже гарантировали свободный проход в рядом расположенную Швейцарию, но упрямицы себе не изменили и решили испытывать судьбу далее: перебрались в начале февраля 1943 года в соседний городок Кулоз. Друзья нашли им обширный особняк с двумя проживавшими там сестрами; одна колдовала на кухне, другая следила за домом. Гертруда и Элис были безутешны — ни знакомых, ни их любимого огорода. Похоже, наличие неподалеку немецкого центра контрразведки беспокоило их меньше.

В местной мэрии их зарегистрировали как француженок. Мэр прекрасно знал, с кем имеет дело, но обещал закрыть глаза на ‘необходимый’ обман: — послать двух крайне пожилых женщин в лагерь означало, по его разумению, послать их на верную смерть.

Тяжело было начинать на новом месте; прилежащий участок засеяли картофелем и другими овощами; купленная коза снабжала ежедневным молоком. В Билиньине они общались с фермерами, в Кулозе в основном с рабочими-железнодорожниками. Приходилось часто ездить в соседние городки, например, в Шамбери?, к зубному врачу или за хлебом, и каждый раз надо было оформлять бумаги на проезд, подвергаясь опасности. При перебоях с транспортом Гертруда не один раз покрывала нужное расстояние пешком (иногда до 16 км). Ежедневные долгие прогулки поддерживали приемлемую физическую форму. Деньги не всегда помогали — среди местных жителей был распространен бартер, принимавший временами характер тройного обмена.

Постоянные дружеские беседы с местными жителями помогли наладить добрососедские отношения. Среди местного населения женщины воспринимались как ‘симпатичные незнакомки’. Несмотря на все страхи, соседи приняли Гертруду и Элис на новом месте вполне, вполне дружелюбно. Мэр Кулоза и его обитатели умели держать язык за зубами. Никто из 250 немецких солдат и офицеров, расквартированных в Кулозе, не подозревал о национальности новых поселенцев. Местные французские власти уничтожили все регистрационные бумаги и «делали все возможное, чтобы нас защитить». Но иллюзий относительно своего положения Гертруда не строила: «Каждый сосед доносил на соседа за незаконные делишки или кражу».

Токлас вспоминала, как однажды у них в особняке поселились немцы — два офицера и их денщики. В спешке приготовили для них комнаты, но все продукты спрятали. Спрятали и английские книги. К радости всех обитателей дома, через две недели нежданные гости, так и не дознавшись, у кого столовались, убрались.

В августе 1943 года пришло известие от молодого французского издателя Тавернье, временами печатавшего на свой риск и страх некоторые отрывки из Автобиографии каждого. На сей раз он извещал Гертруду, что она попала в т. н. ‘лист Отто’[68]. Мизерная сумма за публикации во франкоязычных изданиях, в основном статей, исчезла. Начались серьезные материальные трудности. Никаких денежных переводов из США не поступало. Иногда приходили письма от Фея с вложенными в конверт талонами на хлеб. Соседский бизнесмен Поль Женен, интересовавшийся литературой, попытался получить деньги по чеку, выписанному Гертрудой. Но убедившись в небезопасности процедуры, предложил помощь без всяких условий. В течение шести месяцев он переводил им небольшие суммы денег, достаточные, чтобы сводить концы с концами. В какой-то момент пришлось продать работу Сезанна — портрет его жены. Картину купил швейцарский житель, перешедший границу. Гертруда с благодарностью вернула Женену деньги. Токлас прокомментировала продажу весьма выразительно: «Мы ‘съели’ мадам Сезанн». Со второй картиной, портретом работы Пикассо, расстаться никто не захотел.

Подробности жизни в период 1942–1944 содержатся в книге Войны, которые я видела. Книгу Гертруда начала писать как дневник в период оккупации, дописывала каждый день и окончила немедленно после освобождения. Рукопись не перепечатывали, поскольку, как наивно полагала Гертруда, «если рукопись попадет к немцам, они не смогут разобрать ее почерк».

В книге дается достаточно правдивая, безыскусная картина жизни в вишистской и оккупационной зонах Франции без излишнего драматизма. Это своего рода очередная автобиография, поскольку туда вкраплены воспоминания о детских и юношеских годах, и одновременно дневник, с регулярными, хотя и редко упоминаемыми датами.

Зарисовки событий, встреч и бесед с жителями чередуются с размышлениями о тех войнах, которые случились при ее жизни: испано-американская, русско-японская, бурская война, китайско-японская, две балканские, война в Абиссинии, гражданская в Испании и, наконец, две мировые войны. Достаточно для одной человеческой жизни, бесспорно. Но ограничилась Гертруда всего лишь впечатлениями отдельного индивидуума, не прибегая к серьезному анализу и обобщениям. Зато появились религиозные мотивы, пророчества Святой Одили (Одилии) и т. п. В книге не найти упоминания о концентрационных лагерях, гибели миллионов людей и т. п.

Заключение Стайн о войнах: «Странная штука, эти войны, они должны быть различными, но это не так».

Легко проследить, как менялись настроения французов и стиль повествования в зависимости от положения на фронте. С теплотой она пишет о бойцах сопротивления, о маки, хотя иногда трудно разобрать, кто маки, а кто нет, все вооружены. Однажды спасаясь от шторма в придорожном кафе, она познакомилась с двумя испанцами, борцами за освобождение Франции. Они слышали о Хемингуэе, а при упоминании о дружбе с Пикассо встали и торжественно пожали ей руку.

Наконец, наступило освобождение юга Франции, начавшееся высадкой американских войск 15 августа на побережье между Тулоном и Каннами. «Мы поем Glory, glory, hallelujah[69], — радостно записала Гертруда. — Все звонят, чтобы поздравить нас с днем рождения, который не сейчас, но мы все знаем, что они имеют в виду».

Пока власть и порядки менялись, Гертруда срочно дописывала книгу, а Элис без устали перепечатывала на машинке рукопись — пришла пора собираться в дорогу, назад в Париж.

Первая встреча с американскими войсками состоялась 31 августа 1944 года. Отправившись за последними новостями в соседний Белли, женщины выяснили, что в городе появились американцы и якобы остановились в отеле. В переполненном отеле, заполненном французскими бойцами маки, мэром города и другими жителями, Гертруда обратилась к толпе: «Есть ли здесь американцы?». Их оказалось трое, и после дружеских объятий Гертруда пригласила соотечественников к себе переночевать.

А в это время в Билиньине и его окрестностях рыскал в поисках американской писательницы ее довоенный знакомый, молодой журналист Эрик Севарейд вместе с тремя коллегами. Наткнувшись на следующий день, 1-го сентября, на полковника Перри и узнав о местопребывании Гертруды, он упросил полковника не лишать его и товарищей журналистского хлеба, позволить им первыми сообщить в Америку необычную и радостную новость.

Вот как вспоминал встречу Севарейд:

Знакомая коричневая вельветовая шапочка висела над входом, но собачка, откликнувшаяся на звонок, не была той же самой собачонкой, которую я помнил по Парижу. Гертруда встретила нас криками и медвежьими объятиями. Элис Токлас — кошечка — все та же хрупкая, маленькая, что-то нежно шепчущая, заметно ссутулившаяся… Мы, конечно, проговорили вечность. Говорила скорее Гертруда, а мы слушали, и то была прежняя дружеская беседа.

На следующее утро все главные газеты Америки сообщили основную новость дня: «Найдена Гертруда Стайн. Только что закончила книгу».

Спустя два дня Севарейд привез Гертруду в Вуарон, в 65 км от Кулоза, где располагался американский центр радиовещания, и она произнесла речь, обращаясь к народу Соединенных Штатов:

Что за день сегодня, что за день был позавчера, что за день! Могу уверить каждого, что никто из вас не представляет, что означает родная земля, если вы на годы от нее отрезаны.

Речь продолжалась около получаса и закончилась словами: «Я так счастлива говорить с Америкой, так счастлива!». Отдала она должное и французам, сражавшимся в маки. «Глаза обеих престарелых женщин светились, как у детишек на пикнике», — вспоминал Севарейд.

Гертруда Стайн не упустила возможности передать с журналистами только что отпечатанную рукопись книги Войны, которые я видела в Нью-Йорк, издательству Рэндом Хаус.

В сентябре 1944 года телеграммой дал о себе знать Ван Вехтен, и переписка возобновилась. Все предвоенные и послевоенные годы Ван Вехтен по-прежнему прилагал массу усилий, ‘продвигая’ публикации ‘малышки Вуджюмс’. После всеамериканского тура это стало делать легче.

Он едва ли не первый прочел ее книгу Войны, которые я видела и в полном восторге написал: «Ты танцуешь свой танец в этой грандиозной книге. Мне жаль, что Гершвин умер, вот бы он написал музыку на эти страницы».

* * *

Освобождение, кроме радости, принесло и огорчение: ее верного друга Бернара Фея арестовали в августе 1944 года за сотрудничество с германскими властями в период оккупации Франции и предали суду за коллаборационизм, антисемитизм и прочие порочащие деяния. Фею ставилось в вину прямое участие в смерти сотен членов масонских лож[70].

Общество т. н. вольных каменщиков представляло собой скрытую и достаточно мощную организацию во Франции.

Масонство практиковало либеральные и демократические принципы. Члены каждой ложи были крепко спаяны друг с другом и оказывали всестороннюю помощь членам своего братства. Религией как таковой масонство не является, и члены ложи могут при желании исповедовать любую религию, в том числе и иудейскую, но клерикализм не приветствовался. Либерализм, как и секретность организации, всегда вызывали гонения церкви и правителей тоталитарных государств, а наличие в масонских организациях евреев (в весьма незначительном количестве) давало повод обвинить общество в проникновении ‘еврейского’ менталитета. ‘Жидомасонство’ — любимый термин черносотенцев всех времен, стран и религий.

Таковым он был и для Фея — антимасона и антисемита.

Официально масоны (франкмасоны) во Франции запрещены не были, но, следуя политике Германии, власти в Виши обрушились на общество, обвинив его членов (и заодно евреев) в сознательном подталкивании Франции к войне с Германией.

Будучи назначенным в 1941 году главой Бюро секретной службы (в дополнение к обязанностям директора Национальной библиотеки), Фей под прикрытием ‘спасения’ исторических документов обработал захваченные архивы масонских лож. Составив списки всех участников, он передал их немецкой администрации. Фея сочли виновным в преследовании и уничтожении масонов. Шестьдесят тысяч франкмасонов подверглись расследованию, 6 тысяч заключены в тюрьму, 989 были депортированы, а 545 — расстреляны или погибли в лагерях.

Добавили в ‘послужной список’ Фея также редакторство в нацистском пропагандистском журнале La Gerbe, финансируемом немецкой администрацией.

Неизвестно, что знала, а чего не знала Гертруда о профашистской деятельности Фея и как к ней относилась. В послевоенном письме к Франсису Роузу Стайн, например, признавала: «Фей, конечно, делал кое-что, чего бы не следовало делать, но что он когда-либо доносил на кого-нибудь, нет, я не верю; скорее, знаю наверняка, он так не поступал, он был монархистом, верующим, всегда страстным патриотом». Но вернее будет сказать, что именно эти качества и послужили моральной основой Фею для доносительства на всех инакомыслящих, инородцев и пр.

Преданная старой дружбе, закрыв глаза на преступления Фея, Гертруда обратилась с письмом в суд. В нем она отметила заслуги обвиняемого в спасении ее парижской коллекции (засвидетельствованном Пикассо), его верность франко-американскому сотрудничеству и якобы желание победы союзникам, высказанное подсудимым лично ей в сентябре 1943 года[71]. Приводит в явное недоумение, почему в своей записке-свидетельстве она ни словом не упомянула о роли Фея в спасении их жизней.

В свидетели женщины не вызывались, поскольку не являлись гражданками Франции. Но, как могли, ходатайствовали перед высокими лицами, пытаясь облегчить участь их друга, посылая продукты и сладости заключенному, неустанно рассылая письма всемогущим лицам. В нижеприведенном отрывке из письма Токлас одному из друзей с просьбой помочь Фею делается попытка откреститься от его политических взглядов:

Вы знаете, что Гертруда долгие годы поддерживала близкую дружбу [с Феем]… Гертруда была целиком не согласна с его политическими идеями — достаточно левыми для США и роялистскими для Франции; она также не принимала и ряд других его идей.

Элис отважилась не причислять к преступлениям антимасонство и антикоммунизм (в послевоенной, коммунистической Франции!). И якобы Фей был другом Петэна, но не Вишистского правительства (!) и т. д. и т. п. Фея присудили к пожизненной каторге, которую после апелляции заменили 20-летним тюремным заключением.

В 1966 году вышла в свет книга воспоминаний Фея Les Pr?cieux — Самое дорогое. Слова Фея в ней — единственное свидетельство (но не доказательство!) его помощи двум американкам во время войны, иных источников нет. Фей написал: «Во время ужасного периода оккупации, бедствий и возникшей гражданской войны, мои два друга жили мирной жизнью. У них было достаточно храбрости, ума, чувства реальности и угля». Касательно ‘угля’, т. е. снабжения, можно без колебаний согласиться лишь до конца 1942 года. Но как быть, когда власть Петэна пришла в упадок?

Точного ответа, как выжили две еврейки, лесбиянки, к тому ж граждане враждебной державы, не найти. Справедливости ради, следует отметить, что известны многие примеры, когда евреям, схоронившимся в заброшенных селеньях под чужими именами, удалось выжить (к примеру, тому же Даниелю Кенвайлеру). В данном же случае так произошло благодаря стечению обстоятельств, но с одним уточнением — эти обстоятельства Гертруда создала сама. Близкая дружба с несколькими влиятельными, провишистски настроенными соседями, пособничество Петэну и полнейшее умолчание своего еврейства явно в их числе. Умолчания, по всей видимости, не хватало для налаживания социальных контактов с местным населением, пришлось разделять веру деревенских жителей во всякого рода предсказания святых (из письма Вильяму Роджерсу): «Я недавно соприкоснулась с многими из новых старинных предсказаний, поскольку каждый приносит их ко мне, каждый рассказывает мне о них, и мне это нравится». Такое единство верования с местным католическим населением воспринималось жителями по меньшей мере как сочувствие к их религиозным убеждениям.

Ну, а может быть прав сэр Франсис Роуз, верный и испытанный друг Гертруды и Элис? В мемуарах Рассказывая о жизни, вышедших в 1961 году, сэр Франсис Роуз на последней странице повествует о встрече незадолго до войны с Германом Герингом, с которым был близко знаком:

Прежде чем я ушел, он [Геринг] обещал, что случись что-нибудь с Францией, он проследит, чтобы Гертруда Стайн и Элис Токлас находились в безопасности и не испытывали финансовых затруднений. Он также пообещал безопасность Бернару Фею. И рассмеялся тогда над моими страхами [касательно Франции], но, направляясь в машине к аэродрому, поджидавшему нас, я почувствовал, что смех его был не искренен, а сам он охвачен беспокойством. Я был убежден, что его планы ни к чему не приведут. Однако обещание он сдержал, как поступал всегда в подобных случаях.

Многие не склонны доверять Роузу и его словам.

Кто рассудит, где правда?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.