La Gloire

La Gloire

Шумный успех Автобиографии, кроме приятных перемен, принес много раздумий и испытаний, как моральных, так и бытовых.

Гертруда признавалась, что внутри нее все изменилось, появилось ощущение, что она действительно создала нечто ценное, на что люди обратили внимание и за что готовы платить. Одно дело, когда «вы есть, кто вы есть, потому что ваша собачка знает вас». Другое дело, когда публика готова платить человеку за его достижения. Происходит изменение личности, а с ним появляются и определенные проблемы.

Процесс самоидентификации у Гертруды усложнился неспособностью вернуться к привычной жизни. Она испытала чувство, будто исписалась, слов внутри не находилось. Исчезла сама потребность писать. Чуть позднее она объяснила причину происшедшего переменой в самоощущении после успеха Автобиографии: «Я полностью потеряла себя, я не осознавала себя, я потеряла свою личность». Волновало, как воспринимают ее окружающие, как заставить их понимать ту, «которая всегда жила внутри себя и внутри своего творчества».

Не оставляли в покое и бытовые происшествия (или приключения, если угодно). Лето 1933 года пошло кувырком из-за смены прислуги. К концу сентября сменилось четыре пары. Наконец, все вроде утихомирилось с прибытием служанки-польки и ее мужа Жана-чеха. Но прошло всего несколько спокойных недель, как у одной гостьи и у самой хозяйки в одночасье вышли из строя машины: кто-то в них покопался. Осенью мадам Пернолле, жена хозяина отеля, к которой Гертруда привязалась за то время, что останавливалась у них, непонятным образом вывалилась из окна на цементный двор отеля и разбилась насмерть. И, наконец, англичанка, приехавшая в гости к соседям, застрелилась в близлежащем овраге. И во все эти события Гертруда и Элис были так или иначе вовлечены.

Раздражавшие пертурбации того года странным образом вывели писательницу из периода «застоя». Она, любившая читать детективные истории, оказалась в центре таковой сама. Немедленно сев за стол, Гертруда сочинила свой собственный детектив Кровь на полу в столовой. Точнее говоря, полусочинила, поскольку сюжет, как и все написанное ею, взят из жизни[59]. Случившееся преступление, если оно и было таковым, осталось нераскрытым, точно так же и в произведении. Текст полон игры словами и особенного, стайновского юмора. Читать его, даже не вдаваясь в содержание прочитанного, доставляет удовольствие[60].

Книга увидела свет в 1948 году, после смерти писательницы.

С окончанием работы над детективом ушел в прошлое период неуверенности и страха, жизнь вернулась в прежнее русло.

В течение всего этого жаркого, в прямом и переносном смысле, лета гости не оставляли в покое Билиньин. И хотя прием посетителей доставлял достаточно мороки и ей и Токлас, нескольким визитерам она была особенно рада. И в первую очередь французскому художнику Франсису Пикабия.

Франсис Пикабия был наполовину французом и наполовину испанцем (Гертруда была неравнодушна к испанцам). Единственный сын аристократа из Севильи и француженки из буржуазной семьи ученых Шарко, он получил отличное образование. Вдобавок, у Пикабия обнаружился дар живописца. Мальчик, в раннем возрасте оставшись без матери и бабушки, воспитывался в мужском окружении. Дед, соавтор нескольких изобретений в области фотографии, часто брал внука в путешествия по музеям и странам, увлекая его фотографией. Франсис все свободное время уделял рисованию. Не зная никаких затруднений, в поисках иной жизни он весьма юным тайком отправился в Швейцарию. Там вместе с Тцара он стоял у истоков дадаизма. Вернувшись в Париж, уже вместе с женой Габриель, он какое-то время примыкал к парижским дадаистам и участвовал в их манифестациях, потом пришел кубизм. В одной такой акции, после представления балета композитора-авангардиста Сати, автор и Пикабия в ответ на аплодисменты появились на сцене в автомобиле.

Участие в Армори шоу привело к знакомству с Гертрудой. Мейбл Додж и Стеглиц приложили к этому руку. Встреча весной 1913 года прошла весьма дружественно, хотя их взгляды на искусство во многом разнились. Гертруда позднее призналась, что ей не понравилась какая-то безостановочность Пикабия и то, что она назвала «вульгарностью затянувшегося переходного возраста». Пикабия особенно нападал на Сезанна, с чем Гертруда согласиться не могла.

Стайн писала:

«Пикабия первым поставил перед собой задачу добиться того, чтобы линия вибрировала как музыкальный звук и эта вибрация шла от восприятия человеческого лица и тела как чего-то настолько зыбкого, что линия, которая описывает и лицо и тело, вибрировала сама по себе». Этот, прямо-таки экспериментальный подход родился после того, как в 1909 году Пикабия познакомился с будущей женой Габриель Буффе?, изучавшей музыку у нескольких известных композиторов (Габриэля Форе, Венсана д’Энди и Ферручио Бузони). Габриель, склонная к модернизму в музыке, и Пикабия вместе пытались слить живопись и музыку. Усилия художника выработать собственный стиль привлекли Гертруду, но во время Первой мировой войны они потеряли друг друга. Контакт восстановился летом 1931 года.

К моменту возобновления знакомства (после 18-летнего перерыва) Пикабия уже сложился как художник. Он попробовал себя в рисовании машин и механизмов, кубизме, импрессионизме и фигуративном искусстве, периодически переключаясь с одного на другое.

Как заметил один из биографов художника, «острый ум мадам Стайн и интерес к работам Пикабия был для него удвоенной радостью». Гертруда написала представление к его выставке в декабре 1932 года. В следующем году даже намечался некий совместный проект, который не осуществился.

При поддержке Стайн в 1933 году Пикабия получил Орден Почетного легиона. В благодарность художник создал ее портрет, довольно простой и непритязательный. Гертруда продолжала оказывать дружеские услуги Пикабия. Будучи в Америке, она не забыла о художнике и договорилась об устройстве его выставки в Чикаго. Выставка состоялась в Клубе искусств в январе 1936 года. В свою очередь Пикабия затратил много усилий и времени в поисках продюсера для постановки пьесы Стайн Прислушайтесь ко мне.

В период с середины 30-х годов и до начала Второй мировой войны содержание картин Пикабия носило случайный характер, оставаясь в принципе фигуративным. На картинах заметны то чистый реализм, то ‘слоистые’ изображения — сквозь один слой просвечивает другой, присутствуют наложенные сетки и узоры. Гертруда заметила перемену и в 1937 году, будучи в жюри всемирной выставки в Пти Палэ, остановила выбор на Пикабия. Ей предстояло стать критиком. Придя к выводу, что время дадаистов, импрессионистов, сюрреалистов как новаторов прошло, она сумела выторговать, против желания некоторых членов жюри, два места для художника.

Одинаковая степень политического консерватизма, те же друзья — Бернар Фей и Франсис Роуз, общая любовь к животным сблизила Пикабия и Гертруду. Кстати говоря, у художника в хозяйстве водились птицы и небольшие собаки, и он презентовал ей двух щенков чихуахуа — вначале Байрона, а после его смерти другого, черного, названного Пепе.

Пикабия и его подруга Ольга Молер[61] были большими непоседами. Пара постоянно курсировала между Францией, Германией, Швейцарией и Испанией, хотя более-менее постоянная резиденция находилась в Каннах, где у Пикабия была яхта. И направляясь на юг или возвращаясь на север, художник ‘заворачивал’ в Билиньин, встречи доставляли особое удовольствие обоим. Не было недостатка и в переписке.

Дело близилось к войне, и в конце июля 1939 года Пикабия и Ольга, находясь в Сан-Тропе, загрузили последние работы в машину и отправились в Швейцарию навестить родных Ольги. Картины же предназначались для запланированной выставки в Париже, в галерее Леонса Розенберга. Поскольку Билиньин находился рядом со Швейцарией, супруги решили не таскать картины с собой, а заскочить в Билиньин, выгрузить их в местном отеле, оставив под присмотром Гертруды. В Швейцарии их, однако, застало объявление войны, а немецкий паспорт Ольги не позволил немедленно вернуться во Францию. Спустя два месяца благодаря заключению брака им удалось вырваться, и они направились прямо в Канны, не заезжая в Билиньин. Выставка в Париже, однако, не состоялась, большинство картин из отеля исчезло.

Пикабия, находясь в Каннах, в вишистской зоне Франции, несмотря на военное время, усиленно работал зимой 1939–1940 года. Итогом стала выставка там же в апреле 1941 года с предисловием к каталогу, написанном Стайн.

Последнее письмо Пикабия к Гертруде датировано 1946 годом. Ее письма к художнику не сохранились.

* * *

Шумиха вокруг Автобиографии на какое-то время отвлекла Гертруду от другого важного события — премьеры оперы Четверо святых. Пролетело уже пять лет со дня окончания партитуры, и Гертруда потеряла всякую надежду. А между тем Томсон предпринимал окончательные шаги и усилия для постановки их творения. 7 февраля 1934 года прошла генеральная репетиция, и в тот же день Ван Вехтен отправил восторженное письмо в Париж: «Я не видел более восхищенной толпы со времен Весны священной… Негры были божественны, как у Эль Греко, более испанцы, более святые; оперные певцы [негры] в своем величии, простоте и необычайной пластике превзошли всех иных исполнителей, даже белых». Ван Вехтен отметил также декорации и костюмы. «Опера, — заключил он, — полный триумф». Оценке Вехтена следует доверять, поскольку он все-таки был профессиональным музыкальным критиком.

На следующий день в Хартфорде прошла успешная премьера. За ней последовало шесть представлений подряд, а 20 февраля опера дебютировала в Нью-Йорке.

Отсутствие сюжета повергло многих критиков в шок. Один из них написал, что ‘за либретто вполне мог сойти список вин’, другой обозвал либретто ‘шпинатом’. Разумеется, были и положительные отклики, приветствовавшие инновации Стайн и Томсона. Издатель Альфред Харкур писал Гертруде: «Тосканини сидел в оркестровом кресле сзади меня… он, казалось, был полностью поглощен представлением и энергично аплодировал».

После выхода Автобиографии и оперы Четверо святых в трех актах личность Гертруды приобрела широкую известность в Америке. Эти два события укрепили ее позицию в глазах американской публики, в первую очередь как американки, а не эмигрантки. Ее имя постоянно фигурировало в американских газетах и журналах, десятки критиков шерстили старые и новые произведения Стайн. Пришла пора лично предстать перед американской публикой, встретиться со старыми друзьями, познакомиться с новой литературной волной и дать бой критикам, никогда ее не видевшим. Почти три десятилетия минуло, как обе женщины покинули родную страну. Но только сейчас Гертруда могла появиться там, появиться как победительница — она добилась gloire, она взошла на пьедестал.

Неизвестно, кто впервые озвучил идею поездки. Вполне возможно, Ван Вехтен — годами он с друзьями уговаривал Стайн посетить Америку, но она отказывалась.

Перед отъездом из Парижа Гертруда Стайн заявила: «Раньше я говорила, что не поеду в Америку, пока не стану настоящей львицей; в то время я, конечно, на самом деле и не думала, что буду таковой. Но сейчас мы едем, и я собираюсь ею стать».

Частный визит отпадал по многим причинам, оставался организованный тур, нечто вроде поездки ‘по приглашению’.

Условия начал отрабатывать Вильям Брэдли. Организация лекционных туров европейских знаменитостей с оплатой была второй стороной его деятельности. Сохранилось письмо-отказ Колстона Ли, руководителя Бюро по организации лекций, от февраля 1933 года и его же согласие спустя 9 месяцев. Разница в ответах объясняется просто: в промежутке вышла в свет Автобиография, готовился к публикации роман Становление американцев, не за горами была и премьера оперы Четверо святых.

Длительная подготовка с участием самого Брэдли, Ван Вехтена, Роджерса, Бернара Фея, переговоры с потенциальными организациями, желавшими услышать новоявленную звезду, привела к консенсусу между организаторами тура и Гертрудой. Особенно старался Бернар Фей, читавший лекции в Америке и обладавший большими связями в научных и университетских сферах страны. В отличие от Брэдли, интересовавшимся только финансовой стороной поездки, Фей пытался обеспечить Гертруде Стайн и моральное удовлетворение. Он, в частности, приложил немало усилий для присвоения Стайн звания почетного доктора Чикагского университета.

Так уж вышло, что Ван Вехтен к моменту приезда своих друзей почти полностью сменил профессию. В начале 30-х годов мексиканский художник Мигуэль Коварубиас подарил ему фотоаппарат. Карл начал усиленно фотографировать, благо среди его знакомых было много знаменитостей. Оказалось, что фотоаппаратом можно было достаточно зарабатывать — в фотографиях нуждались газеты, журналы, книги, реклама и т. п. Узнав о визите Гертруды, Ван Вехтен помчался в Билиньин и сделал серию фоторепортажей. Так что к моменту прибытия знаменитой пары американцы познакомились и с портретом Гертруды и с портретом Элис. Конечно, и саму поездку Ван Вехтен освещал достаточно подробно.

Поддержало визит и издательство Рэндом Хаус, планировавшее к осени 1934 года выпуск книги Гертруды Портреты и молитвы и несколько других.

Не без опаски решились обе женщины на поездку. Соберет ли она полные аудитории, как-то воспримут ее рядовые американцы? К тому же, обе — еврейки, а антисемитизм в те годы, годы депрессии, расцвел со всей силой. У Элис Токлас был дополнительный повод для тревоги — как отнесутся к ‘беглянке’ многочисленные родственники и друзья — ведь Элис уезжала на непродолжительное время, а отсутствовала 26 лет!

Тематику лекций предложила Гертруда. Выступления об изобразительном искусстве, театре, английской литературе, рассуждения о грамматике, включавшие отношение к повторам, временам и т. п., представлялись ей интересными для американской образованной аудитории.

Инициативный Фей предложил подготовить пресс-релиз каждой лекции для распространения среди представителей прессы города, где предполагалось выступление. Он нашел и помощника — 20-летнего студента Гарварда, будущего писателя и издателя Джеймса Лафлина, гостившего летом 1934 года в Европе. Джеймс, земляк Гертруды, работавший с профессором Уайтхедом, пришелся весьма кстати. Месяц потратил Лафлин в Билиньине, переводя, как он выразился, со стайнианского языка на газетный. Оба работали по утрам — Гертруда над составлением очередной лекции, Джеймс — над пресс-релизом. Вспоминая то время, Лафлин отметил динамизм и необычайную, харизматическую личность писательницы.

Все условия обсуждались с Элис Токлас, как более практичной и сметливой в денежных делах. Поток писем по обе стороны океана не прекращался. Вопросы, вопросы, сомнения, сомнения…

Предполагалось, что Гертруда проведет цикл лекций в нескольких университетах и музеях страны. Обе женщины тщательно подготовились к поездке. Токлас занялась обновлением гардероба, включая бесконечное количество перчаток, и через неделю плавания по Атлантическому океану 24 октября 1934 года знаменитая пара прибыла в Нью-Йорк. Уже на корабле их признали, даже предложили обедать за капитанским столиком. А у причала собралась толпа репортеров и друзей. Сойти немедленно на берег гостям не удалось. В фойе французского лайнера Шамплейн Гертруда дала интервью дюжине репортеров из различных газет. Беседа продолжалось около часа, писательница сумела с ходу взять нужный тон, в какой-то степени обескуражив присутствующих своими ответами. К их удивлению, она говорила на нормальном английском языке, коснулась своей биографии и литературной деятельности, отметив, что ее произведения и сама личность подвергались осмеянию, презрению и прочим нападкам. «Почему же вы не пишите, как говорите», — поинтересовался один из присутствующих. «Но я так и делаю, — без задержки парировала Гертруда. — В конце концов, надо научиться читать». Вместо того, чтобы бормотать о помешательстве, она посоветовала читать ее чаще. И добавила, нисколько не смущаясь: «В конце концов, помешанные люди частенько нормальные во всем, за исключением своей собственной разновидности помешательства». Гертруда упомянула, что не собирается ни на кого влиять, никакой школы или тенденции в литературе не придерживается. Литературный материал всегда под боком, объявила она, надо знать, как с ним обращаться.

Описав свой обычный день (поздний подъем и завтрак, прогулку с собакой, занятость сочинительством во второй половине дня и пр.), Гертруда отметила, и довольно остроумно, что не скучает по Нью-Йорку или Америке: «Если вы по уши заняты в Нью-Йорке, вам некогда скучать по Чикаго». Избегала Гертруда и политики. «Она, несомненно, испытывала удовольствие, эта ‘Сивилла Монпарнаса’», — выразился корреспондент газеты Нью-Йорк Таймс. Не меньшее удовольствие испытала и Элис Токлас, которую Гертруда представила как секретаря. ‘Секретарь’, как и положено, держалась в тени, но, по словам корреспондента, «не сводила восхищенных глаз с Гертруды Стайн, умело отражавшей все выпады в свою сторону». Один из спонсоров поездки, ответственный редактор издательства Рэндом Хаус Беннет Серф, писал: «Гертруда управлялась с толпой фотографов и журналистов как истинный мастер, каковым и являлась на самом деле».

Нью-Йорк встретил Стайн огнями в буквальном смысле слова. Имя высвечивалось новостной рекламой на Таймс Сквере бегущей строкой, как бы копируя прием повторения: «Гертруда Стайн прибыла в Нью-Йорк, Гертруда Стайн прибыла в Нью-Йорк…».

Вся пятерка — обе женщины, Роджерс, Вехтен и Серф, отбившись от репортеров, уехали в город. Серф несколько недель, пока гости были в Нью-Йорке, постоянно сопровождал их.

На следующий день большинство ведущих газет сообщило крупными буквами о появлении Гертруды Стайн, иногда, правда, под странными заголовками, подражающими ее стилю. Но в тексте отдавалась дань блестяще проведенному интервью, а саму писательницу наградили многими эпитетами. Не забыли упомянуть внешний вид и стиль одежды приехавших.

Гостей разместили в отеле Алгоквин. Имея впереди свободную неделю (свободную от лекций, но не от визитов), они знакомились с городом. По уверениям Гертруды, их все узнавали, вплоть до водителей такси. Разве что лифтер в здании, где размещалось издательство Рэндом Хаус, куда они направлялись, не поинтересовавшись их намерением, остановил лифт напротив агентства по найму на работу обслуги. «Этот лифтер, балда, решил, что мы — пара кухарок», — прокомментировала Гертруда.

Не было отбою и от приемов и встреч с известными литераторами.

Организационными вопросами занималась Токлас, хотя предварительно эти обязанности возлагались на Марвина Росса, приятеля Фея. Марвин согласился вести тур по стране, но полностью все запутал, не отвечал вовремя на запросы колледжей, и Элис пришлось прямо на месте устранять возникшие неувязки.

Наступило время первой лекции. Первого ноября, нарядно одевшись (в понимании Гертруды — шелковое платье вместо обычного, простого покроя костюма, туфли, пусть и без каблуков, но не сандалии!), Гертруда нацепила брошь, упрятала текст лекции об искусстве в новый кожаный портфель, и в сопровождении Элис отправилась пешком в Колони Клаб. Там, под эгидой Музея современного искусства, и состоялось первое выступление новой знаменитости.

По договоренности с организаторами тура за лекцию в колледже Гертруде полагалось 100 долларов, в остальных местах —200. Количество присутствующих ограничивалось 500-ми человек.

Журналист Томас Меттьюс дал подробный отчет об одной из лекций. Под ним могло бы подписаться подавляющее большинство присутствующих (лишь незначительная часть покинула выступление, не дождавшись конца) как на этой лекции, так и на всех последующих.

Первый же взгляд на нее, как только она поднимается на трибуну, вполне вселяет в вашу душу успокоение. <…>

И хотя это ее первый за 31 год визит домой, говор безошибочно американский. <…>. Иностранная речь совсем не повлияла на нее, она говорит абсолютно обычным американским тоном, как какая-нибудь тетушка со Среднего Запада. <…> Она рассказывает о себе, пытаясь объяснить, к чему стремилась все это время. И как так вышло, что пишет таким образом. Поначалу все кажется наполнено здравым смыслом. Она пишет, по ее утверждению, как говорит, и пытается иллюстрировать это чтением соответствующих отрывков из своих книг. Но немедленно, с первого же примера, замечаем разницу. Невыразительность, придающая некоторую дурацкую черту ее писаниям, решительно отсутствует при чтении вслух. Она читает и в самом деле с преувеличенной выразительностью, подчеркивая интонацией курсивы, запятые и тире, которые в тексте сознательно не употребляла. Отрывки, которые она читает, приобретают вдруг удивительно определенный смысл. На нас начинает нисходить прозрение; зная, что акцентировать, где сделать паузу, мы можем докопаться до некоторого смысла Гертруды Стайн. <…> Общее впечатление, вынесенное от встречи: мы имеем дело с фундаментально серьезным — а может, и страдающим манией величия писателем; и в самом деле, неужели все серьезные люди мегаломаны? — который вернулся домой со счастливым сознанием, что он, наконец, одержал победу.

Пара оставалась в Нью-Йорке в течение почти целого месяца, периодически наезжая в штаты Коннектикут, Нью-Джерси, город Филадельфию, уголки Новой Англии. Не обошлось и без некоторых проблем. Например, в Колумбийском университете на одно из выступлений продали около полутора тысяч билетов, что нарушало условия договора на проведение лекций.

Прием следовал за приемом — у владельцев Рэндом Хауса, у Ван Вехтена, Артура Харкура, владельца другого издательства и т. п. Объясняя Харкуру ажиотаж, сопровождавший ее поездку, Гертруда высказала здравую мысль: «Необычайный прием, оказываемый мне, проистекает не из книг, которые она [публика] понимает, как, например, Автобиография, а из тех, кои она не понимает».

Особый интерес вызвало у гостей представление Четверо святых в Чикагской опере. Лететь туда пришлось на самолете, чего Гертруда отчаянно боялась, но Карл Ван Вехтен убедил ее в безопасности перелета — понравилось, да еще как! С тех пор они использовали авиалинии, где только представлялась возможность. Вид земли из окна самолета напомнил ей картины кубистов. А вот опера вдохновила ее меньше: «Это была моя опера, но как далека от меня!». Для них была выделена ложа, устроен прием и обед на двадцать персон. Блюда полностью пришлись по вкусу Элис, выразившей свое удовлетворение словами «совершенная кухня».

В ноябре 1934 года в Чикаго произошла встреча с Торнтоном Уайлдером. Трудно было предположить, что у таких разных литературных фигур возникнет взаимный интерес и симпатия. И дело даже не в возрастной разнице (23 года). Уайлдер уже считался признанным литератором, обладателем престижной Пулитцеровской премии по литературе (1927 год) за роман Мост короля Людовика Святого. Гертруда же только начинала приобретать известность в Америке. Ни он, ни она не были осведомлены о литературных вкусах и делах друг друга, хотя Торнтон читал Автобиографию. Он бывал и в Европе, в Париже и личность Стайн ему была не внове. Однако оба быстро сошлись. Несомненно, Торнтона привлекла тематика лекций Гертруды под общим названием Что такое английская литература — Торнтон сам уже несколько лет занимался лекторской деятельностью, разъезжая по стране и за рубежом.

Президент Чикагского университета Роберт Хатчинс, убедившись в успехе первой лекции Стайн, пригласил ее вторично. Стайн приняла приглашение и в феврале 1935 года вновь прилетела туда, на сей раз на 10 дней. Торнтон устроил новым знакомым теплый прием и представил им свою квартиру. Элис и Торнтон кашеварили на кухне, вместе музицировали (Торнтон, как и Токлас, прекрасно играл на пианино). Гертруда же готовилась к выступлениям. Уайлдер подобрал различную аудиторию для 4-х лекций. Позднее университет напечатал эти лекции под общим название Повествование.

Выступления следовали одно за другим, город сменялся городом, восточное побережье — западным. Свыше трех десятков университетов принимали у себя ставшую знаменитой Гертруду Стайн.

Путешествие по восточному побережью принесло много интересных встреч.

Рождественские праздники гостьи провели в Балтиморе — в самом дорогом для Стайн месте. Там еще проживали родственники отца и матери. Особую привязанность она испытывала к кузену Джулиану и его жене Роуз Эллен. Джулиан следил за финансами сестры и перечислял ей деньги в Париж, а Роуз, знавшая шрифт Брайля, переводила Автобиографию на язык для слепых. У них в доме, в пригороде Пайксвиль женщины и остановились. То ли болезнь Джулиана тому виной, то ли многочисленные посещения родни, особенно материнской, но гостьи не увиделись с бывшей, преданной подругой Эттой Коун. Сестры Коун, унаследовав изрядное состояние, активно продолжали пополнять свою коллекцию европейской живописи[62]. А именно в тот период Гертруда вынуждена была продавать (в т. ч. и сестрам) прежние приобретения для поддержки финансового равновесия или покупки других картин. Улучшению атмосферы такая ситуация не способствовала — бизнес и дружба редко уживаются, а тут еще и конкуренция.

В 1924 году Гертруда предложила Этте купить за 1000 долларов рукопись сборника Три жизни, ссылаясь на возможную сентиментальную привязанность подруги — ведь она же ее печатала! Этта отказалась и частенько пересказывала это предложение, ставя в укор Гертруде попытку продать ей рукопись, ею же напечатанную.

К 1933 году все было кончено. Когда Этта с родственниками оказались на юге Франции, Этта отклонила приглашения свидеться. Причина неизвестна. Небольшой намек можно уловить в ее письме к Гертруде после прочтения Автобиографии (в ней Этта обозначена как ‘дальняя родственница’): «Я была польщена, увидев в Автобиографии, что ты запомнила мое, однажды высказанное замечание о моей способности простить, но не забыть. С тех пор я не изменилась», — ядовито заключила Этта. Что уж там приключилось, остается догадываться.

По словам Хиршланд, внучатой племянницы Этты, последняя в знак примирения предложила свое поместье и гостеприимство старым друзьям по Парижу. Гертруда с таким явным пренебрежением отказалась, что изумленная и расстроенная вконец Этта уехала на время визита из города, оставив свой билет на лекцию упомянутой племяннице. Скорее всего, однако, то была ‘заслуга’ второго члена команды — часовой Элис Б. Токлас твердо стоял на страже своих интересов. Не удостоилась внимания и давняя подруга по Парижу Мейбл Викс. Придя на лекцию в Колумбийский университет, Мейбл подсела к Токлас: «Разве я не встречусь с Гертрудой?»[63]. «Простите, но я не знаю», — уклонилась от ответа Элис. Достаточно вежливый отказ по сравнению с ответом Этте Коун.

И третьей подруге, Мейбл Додж, столь много сделавшей для Гертруды в начале ее карьеры, было решительно отказано. Додж написала несколько писем с просьбой о встрече. В одном из последних она советовала «… зарыть топор войны (если это топор) и нанести визит». Мейбл попыталась напрямую поговорить с Гертрудой и позвонила, когда пара остановилась в отеле в Калифорнии. Токлас повела себя непреклонно. Знала ли Гертруда о разговоре, делалось ли это с ее ведома и согласия, неизвестно.

Странным образом, и сам город Балтимор, включая университет Джонса Гопкинса, как-то не привечал свою бывшую жительницу — прежнюю студентку и нынешнюю знаменитость. Ни от властей города, ни от руководства университета никаких приглашений не последовало.

Но своего любимца Фитцджеральда Стайн не обошла. Скотт с женой Зельдой тогда жили в Болтон Хилле, предместье Балтимора. Скотт послал ей формально-шутливое приглашение: «У меня небольшое, но толково функционирующее заведение, и я буду более чем счастлив устроить для вас ленч — только для вас, обед только для вас, ленч для вас совместно с группой выбранных вами людей, и обед для вас с группой выбранных вами людей». Родственница Стайн, развозившая гостей по городу и его окрестностям, вспоминала, что в маленькой гостиной стояла елка, а на полу возилась дочурка Скотти. Гертруда извинилась, что не приготовила рождественского подарка, поскольку не ожидала встречи. Скотти не растерялась и попросила на память карандаш.

Гости поболтали некоторое время, вспоминая былые времена. К вечеру появилась Зельда, жена Фитцджеральда, которую отпустили из больницы на несколько дней. Дело ограничилось вечерним чаем. Скотт попросил Зельду показать Гертруде свои живописные работы. И, не советуясь с женой, предложил ей выбрать несколько на память. Гертруда выбрала две, но оказалось, что они уже были обещаны лечащему врачу. Настойчивые уверения Скотта, что картины, находясь в Париже, сделают Зельду знаменитой, успеха не принесли, и Гертруде пришлось довольствоваться двумя другими. Кузина Стайн, Эллен, вспоминала: «Когда мы уходили, Фитцджеральд вышел с нами помочь [Гертруде] пробраться через сугробы к машине. Закрывая дверь машины, он с чувством произнес: ‘Спасибо. Ваше появление у меня было равносильно приходу в мой дом Иисуса Христа’».

Днями позже Фитцджеральд послал благодарственное письмо за визит: «Он многое значил для Зельды, придал вполне ощутимый импульс смыслу ее собственного существования; как и то, что Вам понравились картины настолько, что Вы захотели их иметь. Каждый ощутил, что Сочельник в компании с Вашей замечательной личностью удался на славу».

А что же Хемингуэй? Во время тура Эрнест проживал на острове Кий Уэст, у южной оконечности Флориды. Гертруде встречаться с ним после недавней публикации Автобиографии было не с руки, да и контакта между ними не было.

Из Балтимора путь лежал в Вашингтон. Там их ожидало приглашение на чай в Белый дом и прием с женой Президента, госпожой Элеонор Рузвельт. Прием оказался, по мнению Гертруды, пресноватым и неинтересным.

В Америке Гертруда дважды (чаще, несмотря на все попытки, встретиться не удалось из-за несовпадения расписания) встречалась с Андерсоном — в Миннесоте и Нью-Орлеане. Особенно запомнилась встреча в Орлеане: «Он [Андерсон] принес двадцать пять апельсинов за двадцать пять центов. Они были сладкие, мы вместе ели их, и это доставило нам большое удовольствие». Шервуд повозил их на своем автомобиле, показал город, старый квартал, местный базар. Практически все время в Нью-Орлеане они провели с Андерсоном.

Лекции в университете Лос-Анджелеса свели Гертруду с Чарли Чаплиным. Одна из приятельниц Карла Ван Вехтена, Лилиан Мэй Эрман, устроила обед в Голливуде. «Скольких людей и кого вы предпочитаете встретить?» — поинтересовалась она у Гертруды. «Не более восьми, включая Чаплина и Дешила Хэммета», — последовал ответ. В ту пору Гертруда почитала Хэммета больше, чем его супругу Лилиан Хеллман. С Чаплиным Гертруда нашла общий язык: оба пришли к заключению, что немые фильмы интереснее озвученных. Великий артист сумел оценить и юмор писательницы. Во время ужина Чаплин неосторожным движением опрокинул чашку с кофе на великолепную бельгийскую кружевную скатерть хозяйки. Артист несколько смутился, но Гертруда, сидевшая от пролитого кофе поодаль, с серьезным видом прокомментировала: «Не волнуйтесь, до меня оно не добралось». Разговор же с Хэмметом касался некоторых аспектов создания детективных историй, которыми он был известен. Стайн польстила ему, сказав, что он — единственный писатель в Америке, кто пишет о женщинах.

Родные места всегда влекут к себе, особенно, если не был в них три десятка лет. По настоянию Элис Гертруда арендовала автомобиль, и они отправились на свидание с детством и юностью. К удивлению Элис, очаровательная деревушка Монтерей, где она некогда проводила время, превратилась в город с автомобильным движением и дорожными знаками, которые Гертруда не очень-то соблюдала. Найти старый глинобитный домик мадам Бонифацио, как и розовый куст Шермана, не удалось — исчезли вместе с молодостью Элис. Дом, где жила Гертруда, сохранился, но не вызвал у нее сентиментальных чувств — прошлое не взволновало, его там не было. Гертруда прокомментировала увиденное фразой в своей манере: «There is nothing there there» — Нет там, того что было. И эта фраза добавилась к словарю популярных афоризмов Стайн. Домик на 2300 Калифорния-стрит, где Элис жила с отцом и братом в 1895–1899 годах, сохранился, но они его не нашли.

Лекции в Сан-Франциско собрали многих друзей обеих женщин. Приемы стали надоедать, усталость брала свое.

К концу апреля 1935 года Гертруда и Элис объехали почти всю Америку, включая и такие штаты, как Айдахо и Небраска, миновав родной штат Карла Ван Вехтена — Айову. Но Ван Вехтен беспрерывно находился рядом с ними, и вся троица настолько сдружилась, что впору было присваивать им общую семейную фамилию. Что они и сделали по инициативе самого Вехтена, назвавшего себя Папа Вуджюмс, Гертруду — Малышка Вуджюмс, Элис — Мама Вуджюмс и Фаню Маринофф, жену Ван Вехтена, — Императрица или Мадам Вуджюмс[64].

С тех пор в письмах между собой они использовали именно эти имена. Провожая весной 1935 года своих Вуджюмс, папа Вуджюмс и не предполагал, что видит их в последний раз. Но получилось именно так.

«Американский тур был необычайно успешным; Стайн оказалась дружелюбным и увлекательным человеком», — написал журнал Стори. В обширном интервью газете Нью-Йорк Геральд Трибюн от 30 апреля 1935 года под заголовком Гертруда Стайн обожает США, но не Калифорнию журналист писал: «Гертруда Стайн вернулась вчера в Нью-Йорк, повторно открыв Америку, которая, кажется, привела ее в восторг, больший, чем Колумба… ‘Я не знаю места в мире более прекрасного. И я оставила мое сердце в Техасе’, — заявила она…».

Тур еще не закончился, а издательство Рэндом Хаус опубликовало сборник ее только что прочитанных лекций. Колумбийский университет выпустил три пластинки с выступлениями 4-го мая 1935 года на том же корабле Шамплейн, оставив позади себя массу друзей и знакомых, позировавшая несчетное число раз, растормошившая всю интеллектуальную Америку, полная воспоминаний и впечатлений, Гертруда Стайн, добившись славы и признания в стране своего рождения, отплыла во Францию.

Интервью продолжились и во Франции, где местные корреспонденты выпытывали впечатления от поездки. Вот некоторые из ее высказываний, данные уже в Париже: «Американцы — горячий и добросердечный народ одновременно», «Да, я жената на Америке… и в будущем намерена вернуться», «Это все равно как холостяк живет нормально 25 лет, а затем решает жениться. Именно так я чувствую себя по отношению к Америке».

Гертруда Стайн посчитала поездку одним непрерывным рождественским праздником. Прожив вдалеке от Америки более тридцати лет, она не растеряла своего, присущего янки энтузиазма.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.