БОЕВОЙ ЭКЗАМЕН
БОЕВОЙ ЭКЗАМЕН
После академии меня назначили в экспедицию особого назначения. Возглавлял ее уже знакомый читателю И. С. Исаков, который в то время был начальником штаба Краснознаменного Балтийского флота.
В начале тридцатых годов международная обстановка сильно обострилась. На Востоке весьма агрессивную политику проводил японский империализм, стремившийся к господству в Азии. Опаснейший очаг войны образовался на Западе, когда в Германии власть захватили фашисты. Советское правительство вынуждено было принять меры для дальнейшего укрепления обороны страны. Наряду со многими другими мероприятиями весной 1932 года началось формирование Морских сил Дальнего Востока, переименованных в 1935 году в Тихоокеанский флот, а в 1933 году было положено начало Северной военной флотилии, для чего ряд боевых кораблей переводился с Балтики на Север. Шли они по только что вступившему в строй Беломорско-Балтийскому каналу. Первый отряд состоял из двух эсминцев, двух сторожевых кораблей и двух подводных лодок. Переброска морских боевых кораблей по системе рек и озер — дело непростое. Для этого была создана экспедиция особого назначения во главе с опытным балтийским моряком 3. А. Закупневым. Начальником штаба экспедиции был И. С. Исаков. Путь от Ленинграда до Мурманска занял тогда более двух с половиной месяцев — с 18 мая по 5 августа. 3. А. Закупнев остался на Севере — его назначили командовать новой флотилией, а Исаков, вернувшись в Ленинград, начал формировать вторую экспедицию, ЭОН-2. Я возглавил ее штаб. В новый отряд вошли
[118]
эсминец, сторожевой корабль, подводная лодка и два тральщика. Спешно готовим их к переходу. Чтобы уменьшить осадку, снимаем с кораблей орудия, торпедные аппараты, аккумуляторные батареи и другие тяжести. Все это последует за нами на специальных баржах. Но эсминец «Карл Либкнехт» (типа «Новик") и после разгрузки сидел слишком глубоко. Пришлось вогнать его в деревянный док и везти в этом огромном ящике. Демонтаж кораблей происходил в Кронштадте. За ходом работ пристально наблюдал командующий флотом Л. М. Галлер и, пожалуй, еще внимательнее — секретарь Ленинградского обкома партии С. М. Киров. Сергей Миронович часто бывал на заводе и на кораблях, беседовал с моряками, с нами, руководителями экспедиции, интересовался нашими нуждами и всемерно помогал нам. Он и в дальнейшем внимательно следил за ходом операции, добивался, чтобы вовремя подавали буксиры и снабжали нас всем необходимым. Помню, в Шлиссельбурге речники заявили, что у них нет свободных буксиров.
— Ну, что же делать? — сказал я диспетчеру пароходства. — Придется доложить Сергею Мироновичу.
Этого было достаточно. Через час тот же диспетчер сообщил, что буксиры прибыли в наше распоряжение.
В те годы шлюзов на Свири еще не было, и эта часть пути длиною в 224 километра оказалась для нас самой трудной. Особенно тяжело было тащить эсминец в неуклюжем деревянном доке. Свирь вьется змеей, течение сильное, но страшнее всего пороги. Их тогда было много здесь. Протащи-ка тяжелые корабли по узкому и извилистому фарватеру, среди каменных гряд, навстречу бурному течению… Чуть недоглядел — выбросит корабль на камни.
Док с эсминцем по Свири тащили четыре старых колесных буксира. А когда приблизились к длинному, с тремя крутыми поворотами порогу Медведец, в упряжку впряглись сразу двенадцать буксиров. И все-таки мы едва-едва двигались. Жутко было смотреть с высокого борта дока вниз: вода прозрачная, на дне камни с острыми вершинами. Иногда на поворотах, в узкостях, док задевал за угловатую каменную глыбу, и тогда от его стен отдирались большущие щепы, словно из-под гигантского рубанка. Мы стояли с помощником начальника экспедиции по строевой и хозяйственной части И. Г. Карповым
[119]
и ежились, глядя, как от нас в полном смысле слова «щепки летят».
Буксиры, перекликаясь гудками, отчаянно били плицами по воде, из широких труб валил густой черный дым, а док полз со скоростью черепахи. Наконец старики лоцмана довели нас до Вознесенья. Здесь мы вздохнули свободнее. Эсминец выбрался из бревенчатой скорлупы и теперь мог следовать куда быстрее на поводу одного-двух буксиров. А в Онежском озере, раздольном и глубоком, моряки и вовсе почувствовали себя в родной стихии.
Собственно, канал начинается от Повенца — местечка на северном берегу Онежского озера. Там знаменитая «Повенецкая лестница» — целый каскад шлюзов. С их помощью наши корабли, как по ступеням, вскарабкались на высоту в несколько десятков метров. А дальше еще 227 километров пути по рекам и озерам, соединенным в единую систему.
СТОРОЖЕВОЙ КОРАБЛЬ «ГРОЗА» ПО БЕЛОМОРО-БАЛТИЙСКОМУ КАНАЛУ ПЕРЕХОДИТ НА СЕВЕР. 1933 г.
Во время короткой стоянки, когда весь наш караван собрался в одном месте, комиссар экспедиции А. П. Дъяконов сказал мне:
— Юрий Александрович, матросы интересуются историей создания канала. Рассказали бы вы им.
Этим вопросом я заинтересовался еще в академии, прочел немало литературы, поэтому согласился с радостью. Рассказал морякам, что мысль о канале, соединяющем Балтийское море с Белым, зародилась еще при Петре Первом, но тогда не хватило сил на ее осуществление. В конце прошлого и начале нашего века были и проекты составлены, но дело дальше опять не пошло. Только Советской власти оказалось под силу такое строительство. Проблемой канала заинтересовался В. И. Ленин. По его поручению специальная комиссия еще в тяжелом 1919 году приступила к проектированию канала. Проект был утвержден Советом Труда и Обороны, и как только страна оправилась после гражданской войны, строительство началось. Шло оно быстро, и к 1933 году работы были закончены. Это было большое событие в жизни нашей страны. Морской путь из Ленинграда в Белое море сократился на четыре тысячи километров. Велико стратегическое значение канала: теперь корабли из Балтики на север могут идти по нашим внутренним водным путям. Пусть эта дорога пока нелегка, но зато
[120]
много короче, а главное, недосягаема для глаз наших недругов.
…Вот и Беломорск (бывшая Сорока). Здесь дождались барж с имуществом. С помощью рабочих, прибывших из Ленинграда, привели корабли в порядок и вышли в Белое море.
Осень на Севере бывает тихая и приятная. Горы еще буро-зеленые. Ярко светит нежаркое солнце. На рейде острова Сосковец нас торжественно встретили корабли молодой Северной военной флотилии. Тепло приветствовали нас командующий 3.А. Закупнев и член Военного совета П. П. Байрачный.
Баренцево море приняло хмуро. Корабли обступил густой туман. Чтобы не столкнуться друг с другом, они все время перекликались сиренами. Но с восходом солнца туман начал редеть, и в Мурманск мы вошли при ясном и чистом небе.
Флотилии отвели длинный пирс в торговом порту. Базой подводных лодок был небольшой пароход «Умба», на котором с трудом размещались экипажи трех лодок. Военный совет, штаб и политотдел флотилии находились на учебном корабле «Комсомолец», который прошел с курсантами из Кронштадта в Мурманск вокруг Скандинавии. Он обеспечивал связь с кораблями в море.
Но уже строилась главная база флотилии в Екатерининской гавани.
ЭОН-2 завершилась. И. С. Исаков убыл в Кронштадт. А я неожиданно получил новое назначение: приказали принять дела начальника штаба флотилии.
Штаб в основном состоял из моих сверстников-балтийцев. Жили мы дружно. Нас увлекала работа по освоению нового морского театра, его необжитых бухт и островов. Этот энтузиазм умело поддерживала и направляла наша партийная организация во главе с секретарем С. А. Садовым.
Правительство требовало в короткие сроки выбрать места для базирования кораблей, установить береговые батареи и посты наблюдения и связи, которых здесь до этого вовсе не было.
Очень активно и деловито заработала наша штабная семья. Много потрудились наши гидрографы и их начальник — энергичный, грамотный моряк Б. И. Шамшур. Маяки действовали безотказно. Гидрографы облазали все
[121]
побережье, составляя подробные карты. Помню, на сторожевом корабле «Гроза» мы обошли бухты, проливы, острова. Краснофлотцы на выбранных точках возводили наблюдательные вышки, а пока развертывали свои временные посты на маяках, а то и на крышах рыбачьих домов. Вскоре главная база флотилии имела свои «глаза и уши» по всему побережью, в чем была большая заслуга нашего связиста Б. Н. Шатрова. И вовремя! Иностранные разведки стали усиленно интересоваться советским Севером. Чаще всего эти лазутчики маскировались под рыбаков и зверобоев. Однажды дежурный по штабу доложил мне: в миле от мыса Цып-Наволок иностранный траулер ловит рыбу в наших водах. Морская пограничная служба здесь еще была слаба, поблизости ее кораблей не оказалось. Приказываю готовить дежурный эсминец. Полным ходом помчались к Цып-Наволоку. Действительно, видим: траулер тащит за собой сеть, медленно ползет чуть ли не вплотную к берегу. «Рыбаки» были поражены, увидев советский эсминец. Они не могли понять, откуда мы взялись. Деваться им было некуда. Пришлось им дождаться вызванного нами пограничного катера. Задержанное судно было отведено в наш порт, его командой занялись соответствующие органы.
Чаще всего во время подобных инцидентов в море высылался сторожевой корабль «Гроза». Командовал им А. Е. Пастухов, молодой и пылкий моряк, влюбленный в море и свой корабль. Я знал его еще курсантом, он всегда отличался энергичностью и в то же время аккуратностью, подтянутостью. Видимо, все это Александр Евгеньевич сумел привить своей команде: она была дружной, неутомимой, корабль всегда блистал чистотой. Этому экипажу были по плечу любые задачи.
Я уже говорил, что мы на «Грозе» обошли все побережье, выбирая бухты для будущих баз, позиции для батарей. С разными комиссиями немало полазали по горам и ущельям. Чаще всего нас сопровождал при этом старый флотский артиллерист, ветеран береговой обороны И. А. Касаткин. Уже пожилой герой гражданской войны, он оставался живым, подвижным, и нам, молодым, не просто было за ним угнаться.
Помню, возле крохотного поселка Ваенга, где после вырос город Североморск, пробирались в густых зарослях каких-то растений выше человеческого роста.
[122]
Касаткин гладил свои пышные рыжие усы и задумчиво щурился.
— Вот так растет гаолян в степях Манчжурии.
А нам в то время было не до ботаники. Не было никакого спасения от мошкары. Она ела нас поедом, забивала нос и рот. А береговик наш хоть бы что, идет себе бодро, руками раздвигает заросли.
Мрачно осматривал бухты и заливы наш флагманский минер Василий Иванович Платонов. Везде были очень большие глубины. По тогдашним правилам мы здесь не могли производить торпедные стрельбы, ибо, если торпеда утонет и ляжет на грунт, наши водолазы не смогут ее поднять. Но в конце концов Платонов решил и эту проблему. Для торпедных стрельб выбрали мелководные районы Белого моря.
В. И. Платонов уже тогда показал себя пытливым и решительным человеком. Эти качества он в полной мере проявил в годы войны. В. И. Платонов стал адмиралом и в свое время возглавлял Северный флот.
Климат Севера суров, к нему нелегко привыкнуть. Мы опасались, что кое-кто из моряков не выдержит. Но эти мрачные прогнозы не оправдались. Ни плохая на первых порах питьевая вода, ни солнце, круглосуточно светящее летом, ни долгая беспросветная полярная ночь не одолели наших людей. Во многом мы этим обязаны медикам, которых возглавлял доктор А. В. Эдель-Смольников, в будущем генерал. Он не только лечил, но принимал все меры, чтобы предупредить заболевания, вел большую профилактическую работу.
Пока не наступила полярная ночь, «Комсомолец» мы отпустили обратно на Балтику. Штаб и политотдел передислоцировались в Полярное, в деревянные помещения музея ПИНРО (Полярного научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии). Директор института профессор Клюге с нашей помощью перевез все свое хозяйство в Мурманск, а на вышке созданного им музея заработал пост наблюдения и связи штаба флотилии.
На Крайнем Севере, в краю непуганых птиц, советские люди спешно создавали базы, береговые батареи, посты наблюдения. Набирала силы молодая Северная военная флотилия. Она скоро превратилась в могучий
[123]
Северный флот, который в годы Великой Отечественной войны покрыл себя неувядаемой славой.
Жизнь моряка беспокойная. За несколько лет на многих морях довелось побывать. В 1939 году оказался я и на Тихом океане в роли председателя государственной комиссии, принимавшей от промышленности подводные лодки. Приходилось много и подолгу плавать, заходить в бухты и заливы, и меня все больше привлекали к себе эти места, океанский простор. Не подозревал я, что пройдет 12 лет — и прибуду сюда командовать флотом.
А пока я занимался хлопотливым делом приемки кораблей. Принятые корабли передавались Тихоокеанскому флоту. Им тогда командовал мой давний знакомый Иван Степанович Юмашев.
— Слушай, брат, — как-то сказал он мне. — Не по тебе нынешняя твоя служба. Ведь ты командовать привык. Хочешь ко мне командиром бригады траления и заграждения?
Я, конечно, согласился без раздумий. Послали представление в Москву. Но ничего не вышло. В ответ пришла телеграмма: «Пантелееву срочно вернуться в Москву в распоряжение наркома».
Регулярного воздушного сообщения на этой линии тогда еще не было, мы ездили на «Голубом экспрессе», преодолевавшем расстояние от Владивостока до Москвы за десять суток, не считая неизбежных опозданий.
…Наркомат ВМФ помещался в новом современном доме с высокой башней. Меня удивило, что вместо якорей или каких-либо других морских атрибутов на здании красовался барельеф танка. Оказывается, здание строилось для Управления танковых войск. Флот же оказался кукушкой, забравшейся в чужое гнездо, из которого его вскоре выселили.
В приемной наркома было людно. Озабоченные люди с пухлыми портфелями дожидались приема, скрывались за обитыми дерматином дверями и вскоре появлялись снова еще более озабоченными.
Наш флотский наркомат существовал второй год, а во главе его уже побывало несколько руководителей — случайных и менее случайных, — но никто из них не оставил после себя заметного следа. Исключением явился флагман флота 2 ранга Николай Герасимович Кузнецов, знакомый мне еще по «Червоной Украине». Он оказался
[124]
на месте — думающий, уверенный, отлично знающий флот и его людей.
Принял меня Кузнецов стоя, слегка опираясь руками на спинку стула. После я узнал, что это его манера: не любил, когда у него засиживались, любил все решать быстро.
Кивнув мне, нарком подошел к столику, на котором стояли телефоны. Все аппараты были черного цвета, за исключением одного — белого. Именно с него и снял трубку нарком.
— Пантелеев у меня, — сказал он. — Так точно! Разрешите его отправлять? Есть…
И белая трубка легла на свое место. Нарком улыбнулся и протянул мне руку.
— Поздравляю! Товарищ Сталин согласился с нами. Вы назначены на должность начальника штаба Балтийского флота.
Говорилось это таким тоном, будто обо всем я уже оповещен и никаких сомнений у меня нет и не может возникнуть.
Николай Герасимович прошел в угол кабинета, к столу, на котором была разложена карта, подозвал меня.
— Смотрите сюда, — концом карандаша он провел по нашей границе с Финляндией на Карельском перешейке. — Это всего лишь тридцать два километра от Ленинграда. Представляете? А наш северный сосед в последнее время к нам очень недружески настроен. Его натравливают на нас реакционеры Запада. В таких условиях все может случиться. Вам надо торопиться в Кронштадт.
Нарком пожал мне руку и пожелал успехов.
В тихий, ясный осенний день, когда море рябит, а воздух кажется неподвижным, я увидел знакомую панораму родного Котлина. Ансамбль старинных зданий, увенчанный куполом собора, походил на птицу, раскинувшую широкие крылья. Кронштадт!
Когда-то из его гаваней уходили в далекие плавания парусные корабли прославленных русских мореплавателей Беллинсгаузена и Крузенштерна. В этом городе еще весной 1917 года победили Советы, которые с первых же дней не признавали буржуазного Временного правительства. В Октябре кронштадтские матросы по зову Ленина первыми пришли в Петроград и приняли участие в
[125]
вооруженном восстании. В гаванях и на рейдах Кронштадта зарождался Красный Военно-Морской Флот; отсюда вышли первые советские флагманы. Кронштадт для многих из нас стал школой мужества и политической зрелости. И мы, моряки, навсегда полюбили его.
Командующий флотом флагман 2 ранга Владимир Филиппович Трибуц встретил меня в своем красивом темно-синем кабинете, обставленном старинной мебелью. Мы знали друг друга еще по академии: В. Ф. Трибуц был на год старше меня по выпуску. Он совсем мало изменился. Высокий, худощавый, с резкими движениями. Беседа наша была короткой.
— Принимайте дела и быстрее входите в обстановку. Потом поговорим.
Но для обстоятельного разговора мы не скоро нашли время. События нарастали, как снежный ком.
Окунувшись в работу, я почувствовал себя человеком, догоняющим на ходу пассажирский поезд. Бежишь, а ухватиться за поручень хотя бы последнего вагона никак не можешь. Хорошо, что меня окружали надежные товарищи, со многими из которых был связан совместной службой на флоте еще в юные годы. Они помогли мне быстро войти в курс дела. Все же успел я вскочить в последний вагон поезда, когда колеса его уже стучали на полном ходу…
Вести поступали тревожные. 11 октября начались переговоры с финнами, но они ни к чему не привели и через два дня были прерваны. Финляндия объявила мобилизацию запасных. Начальник разведывательного отдела штаба флота доложил: финны начали эвакуацию населения с Карельского перешейка; повалены пограничные столбы; финский флот минирует залив.
Штаб Ленинградского военного округа предупредил: финны развертывают на нашей границе свои армии.
Командующий округом командарм 2 ранга К. А. Мерецков 28 ноября вызвал нас с командующим флотом, ознакомил с обстановкой.
— Будьте ко всему готовы!
Военный совет флота срочно собрал всех флагманов и потребовал повысить боевую готовность.
Комиссар штаба полковой комиссар А. Н. Сидоров на партийном собрании разъяснил коммунистам сложность политической обстановки и призвал к еще более
[126]
четкой работе. Собрания состоялись на всех кораблях и в частях флота. Настроение всюду боевое. И как всегда бывает в сложные моменты, резко увеличился приток заявлений о приеме в партию и комсомол. Моряки писали, что хотят идти в бой коммунистами.
30 ноября на границе начались бои. Наши подводные лодки и надводные корабли дозора заняли позиции. Поднялись в воздух разведывательные самолеты. Утром мы с группой офицеров штаба поспешили на сигнальную вышку. На финском берегу сверкали вспышки орудийных выстрелов — вражеская артиллерия била по нашим войскам. Тогда подали голос северные форты Кронштадта и могучие орудия Красной Горки. Гул канонады нарастал. Начался наш серьезный боевой экзамен.
Спускаюсь на флагманский командный пункт (ФКП). В большом старинном зале за столами сидят штабные командиры. Каждый отвечает за определенный участок — за подводные лодки, авиацию, надводные корабли. В центре зала обширный стол с огромной картой — на нее наносится общая обстановка.
Зал тот самый, в котором мы работали в мирное время, ничем не защищенный, с перекрытиями, которые может пробить любой снаряд, не говоря уже об авиабомбе. Понадобился горький опыт, чтобы мы научились надежно укрывать наши командные пункты.
С берега поступает донесение: пехота благодарит за точный огонь. Бои развивались тяжело. 3 декабря части 70-й стрелковой дивизии остановились перед укреплениями старого форта Ино. Пехотинцы снова попросили нас помочь. Командующий флотом выслал на поддержку армейцев дивизион канонерских лодок под командой капитана 3 ранга Э. И. Лазо. С расстояния 20 кабельтовых (3,7 километра) корабли открыли огонь. Но корректировщиков на берегу не было, стреляли по площади, поэтому эффективность огня была низкой. Пришлось срочно организовать береговой подвижной корректировочный пост. Огонь канлодок сразу стал точнее. Армейцы смогли вновь продвинуться вперед.
В тот год была на редкость свирепая зима. Мороз достигал сорока градусов. Уже в начале декабря море стало замерзать. Корабли можно было выводить только с помощью ледоколов.
[127]
Приказано занять Лавеш-ари, Сескар, Гогланд и ряд других островов в Финском заливе. Даем задание летчикам надежно обработать эти острова. Было сброшено порядочно бомб. Береговые батареи Лужской губы послали в этот район сотни тяжелых снарядов.
Вечером позвонил по телефону начальник штаба авиации флота полковник Павел Павлович Квадэ (ныне он профессор, доктор военно-морских наук):
— Можете высаживать десанты. Летчики перепахали острова на совесть.
— Потери у вас есть?
— Нет. Все самолеты вернулись.
— А вообще-то финны там были?
— На островах сильная зенитная артиллерия. Некоторые самолеты получили пробоины в крыльях и фюзеляже.
— А может, это от своих же осколков?
— Не должно быть.
Пришлось задуматься. Дело в том, что несколько дней назад мы посылали на Гогланд наших разведчиков — двух комсомольцев-финнов. Они облазали остров вдоль и поперек и доложили, что там нет ни души. Ребятам не поверили и решили действовать по первоначальному плану. К острову направили боевые корабли. Они открыли ураганный огонь по береговой полосе в местах высадки десантов. Враг не ответил. Я стоял на мостике корабля, наблюдая за высадкой полутора тысяч бойцов, и мне казалось, что я вижу в бинокль и огневые точки, и вражеских солдат. На самом деле остров был пуст… Оставалось сожалеть, что мы не поверили бойцам разведки и напрасно потратили столько сил и боеприпасов. Может, и летчики тоже зря бомбили?.. Увы, в боевой обстановке часто случаются всякие неувязки. Припоминаю, как с эсминца нам донесли об обнаружении вражеского самолета, хотя после выяснилось, это был советский самолет. А летчики, в свою очередь, передавали в эфир, что видят эсминец противника. Разобраться в этих донесениях было нелегко. Чтобы побеждать, надо прежде всего уметь распознавать противника и знать о нем как можно больше. А для этого нужен опыт и еще раз опыт…
Вообще-то стремительное занятие всех островов в восточной части Финского залива имело для нас большое значение. Создавалась оперативная глубина морской обо-
[128]
роны подходов к Кронштадту, а значит, и к Ленинграду. И, наконец, это было надежное прикрытие приморского фланга нашей 7-й армии.
По плану войска должны были продвинуться вдоль берега, но поскольку их приморскому флангу могли помешать финские береговые батареи, стоявшие на островах, то необходимо было подавить эти огневые средства. К сожалению, мы точно не знали расположения батарей. Поэтому командующий флотом приказал мне провести разведку боем острова Килписари, прикрывавшего вход в порт Котка. 6 декабря отряд кораблей в составе лидера «Минск», двух старых эсминцев и нескольких катеров МО вышел из Кронштадта под флагом начальника штаба флота. Мы быстро достигли опушки Аспинских шхер. Дальномерщик докладывает:
— Дистанция семьдесят кабельтовых.
Остров молчит. Шестьдесят кабельтовых… По-прежнему тишина. Может, и этот остров пуст? Ветра почти нет, прохладно, но нам на мостике жарко от напряженного ожидания. Пятьдесят кабельтовых…
Краснофлотец-сигнальщик докладывает:
— Вижу вспышку. Батарея открыла огонь!
— Наконец-то! — облегченно вздохнул кто-то из штабных командиров.
Приказываю открыть огонь. Лидер вздрогнул от дружного залпа. Ударили орудия и других кораблей. Но враг продолжает вести огонь. Перед самым носом лидера взметнулся столб воды. Мы не прекращаем стрельбы. Три вражеских снаряда разорвались совсем близко, осколки стучат по борту корабля, боевой рубке, дымовой трубе. Один осколок, видимо уже на излете, впился в меховой воротник моего зимнего реглана. Запахло горелым. Я стряхнул осколок на палубу, а когда он остыл, подобрал и потом долго хранил как память о своем первом морском бое.
Штурманы поспешно берут пеленги на вспышки, записывают расстояния. Продолжаем идти боевым курсом и вести огонь. Снаряды с берега упали с небольшим перелетом. Значит, мы в «вилке». Калибр вражеских снарядов -152 миллиметра. Если такие накроют, принесут много бед. Даю знак командиру корабля. Звякнули машинные телеграфы, корабль увеличил ход. Морские охотники ставят дымовую завесу, укрывая отряд от глаз про-
[129]
тивника. За облаками дыма все еще слышен гул разрывов.
Задачу мы выполнили: установили точно место вражеской батареи.
По батареям противника на разных островах в декабре стреляли крейсер «Киров», эсминцы и даже линейные корабли. Но стрельба часто велась без корректировки, и результаты ее в таких случаях были неважные. После мне с группой командиров штаба довелось побывать на островах Руссаре и Бьёрке, по которым стреляли крупные корабли. Батареи там мало пострадали, так было и на других островах. Наши морские артиллеристы в то время недостаточно учились стрельбе по береговым целям, годами готовились к боям лишь с морским противником. Это было явное упущение…
Мы детально разработали план высадки большого десанта на острова архипелага Бьёрке. Начать должны были, как только 7-я армия прорвет главную полосу вражеской обороны. Но 23 декабря наши сухопутные войска прекратили продвижение: для преодоления линии Маннергейма сил не хватало.
А зима не ждала, море быстро покрывалось ледовым панцирем. 30 декабря, пробиваясь с ледоколами, боевые корабли в последний раз выходили в море для поддержки артогнем фланга армии. Высадку десанта пришлось отменить.
Финский флот в море не показывался. Надводные корабли противника стояли в своих базах под прикрытием береговых батарей. Финская авиация действовала только на фронте. Все же финнам удалось поставить минные заграждения у мыса Юминда и у входа в Палдиски. Этим нарушался суверенитет Эстонии, тогда еще буржуазной республики, но, думаю, это делалось не без ведома эстонских правителей.
Главное же внимание белофинское командование уделяло проливу Южный Кваркен. Через него шел путь в Ботнический залив, по которому из Швеции в порты Финляндии поступала помощь с Запада. В проливе финны выставили мощное минное заграждение, о чем они официально объявили 6 декабря. Но наши подводные лодки успешно преодолевали этот опасный рубеж.
В декабре всегда тяжело плавать. Штормы, снежные
[130]
заряды, непроницаемые туманы, мороз, вызывающий обледенение корабля. От подводников требовались огромные усилия, чтобы действовать в такой обстановке. И все же 10 декабря подводная лодка «Щ-322» под командованием капитан-лейтенанта В. А. Полещука потопила первый вражеский транспорт с военным грузом. Прорыв в Ботнический залив с каждым днем становился все более сложным и опасным. Я не раз беседовал с командирами лодок.
— Форсировать пролив удается ценой предельного напряжения сил и нервов. Идти приходится под минами, о борт лодки скрежещут минрепы. А отклонишься в сторону — заденешь за камни, — рассказывал мне командир дивизиона капитан-лейтенант А. Е. Орел (он в тот раз ходил на подлодке «Щ-311», которой командовал капитан-лейтенант Ф. Г. Вершинин). — Дно в проливе очень неровное, местами возвышаются огромные валуны, а то и подводные скалы. Подробных карт пролива у нас нет, идти же надо чуть ли не вплотную к островкам. А на них маяки с наблюдательными постами.
Форсировать Кваркен и действовать в Ботнике могли только самые умелые и отважные командиры. Пожалуй, наибольший успех выпал на долю Ф. Г. Вершинина — за один поход он потопил три вражеских транспорта. Его кораблю назначена была трудная позиция в северной части Ботнического залива, у порта Васа, где лед простирался на десяток миль от берега. Увидя транспорт, командир дивизиона Орел приказал преследовать противника надводным ходом. О борт скрежетали льдины. Они могли повредить корпус, винты, но подводники не сбавляли хода. Транспорт нагнали ночью. Открыли огонь из пушек. Артиллеристы справились с задачей. Транспорт запылал, а потом исчез среди льдин. Через четыре часа в темноте обнаружили второе вражеское судно. Его потопили быстро. С третьим судном сблизились в густом тумане. Стрелять было очень трудно: цель еле различалась. Все-таки отправили врага на дно. Судно шло с грузом жидкого топлива.
За короткий срок в Ботническом заливе побывало восемь наших подводных лодок. Одними из первых противолодочный рубеж в Кваркене преодолели подлодки «С-1» капитан-лейтенанта А. В. Трипольского и «Щ-319» канитан-лейтенанта Н. С. Агашина. Они блокировали
[131]
порты Раумо и Кристина, пока почти весь залив не покрылся льдом. Последним 19 января уходил из Ботнического залива капитан 3 ранга А. М. Коняев. Я хорошо помню, сколько нам пришлось пережить тогда. В проливе Кваркен «С-1» вынуждена была всплыть. И тут же ее зажало льдом. Получив сообщение об этом, мы стали лихорадочно думать, как помочь ей. Кто-то предложил даже просить Швецию, чтобы она послала свои ледоколы. Но это означало бы потерять корабль — он был бы интернирован вместе с командой. А с лодки поступали радиограммы одна другой тревожнее. Советский корабль атаковали вражеские самолеты. К счастью, бомбы упали в стороне. Подводникам удалось подбить один самолет, и от повторных атак противник отказался. Тем временем сама природа выручила наших товарищей: лед треснул, подвинулся, и «С-1» выскочила из его цепких объятий. Но не успели мы порадоваться, как поступило донесение капитана 3 ранга А. М. Коняева: «Щ-324» тоже зажата льдами. Коняев не просил о помощи, значит, надеялся на свои силы. Я давно знал этого высокого, худощавого человека с задумчивыми глазами. Спокойный, рассудительный, он нашел блестящий и единственно правильный выход. Зная, что впереди Балтийское море, которое еще не могло замерзнуть, он погрузился и пошел подо льдами, то и дело задевая за минрепы — стальные тросы, которые удерживают мину на заданной глубине. Более тридцати миль «Щ-324» вслепую пробивалась подо льдом, а затем благополучно всплыла. Это было первое в мире подледное плавание подводной лодки. Когда Коняев сообщил, что он вырвался из ледового плена, на БФКП не было предела радости. Все лодки благополучно вернулись в свои базы. Это было великой удачей.
Командирам подводных лодок А. М. Коняеву, Ф. Г. Вершинину и А. В. Трипольскому за этот подвиг было присвоено звание Героя Советского Союза, их лодки стали первыми Краснознаменными кораблями флота. Щедро были награждены экипажи.
Своими победами экипаж лодки «Щ-311» во многом обязан смелости и настойчивости комдива А. Е. Орла. Я внимательно присматривался к нему знающему, энергичному командиру, у которого слово никогда не расходилось с делом. Он заслуженно получил высокую правительственную награду. Впоследствии А. Е. Орел возглавил
[132]
подводные силы на Севере, а затем в звании адмирала командовал Балтийским флотом.
Бесперебойно, и осенью и зимой, действовала наша морская авиация. По вечерам, когда самолеты возвращались на аэродромы, начальник штаба авиации П. П. Квадэ звонил мне по телефону и кратко сообщал о событиях дня. Обычно его доклад звучал коротко: «Задание выполнено!» Это означало, что наши бомбардировщики успешно отбомбили батареи или военно-морскую базу противника, поддержали огнем свою наступающую пехоту или потопили вражеские суда. Словом, авиация действовала отлично.
Часто П. П. Квадэ приезжал к нам в штаб с картами и аэрофотоснимками. Однажды он подробно доложил, как наша авиация у портов Турку, Раума и Пори ставила на фарватерах мины заграждения. Сюда сходились коммуникации, по которым противник получал помощь с Запада. Надо сказать, что такая постановка мин была совершена авиацией впервые в мире.
— Ну, что же, Павел Павлович, — сказал я, — спасибо за новый вклад в военно-морское искусство. Но как поживают финские кораблики?
Летчики долго охотились за броненосцами береговой обороны «Вайнемайнен» и «Ильмаринен», которые могли оказать противодействие продвижению приморского фланга нашей армии. Но эти корабли были идеально камуфлированы и прятались где-то в шхерах к западу от Ханко. Их надежно прикрывали зенитные батареи и истребительная авиация. Ко всему этому корабли с помощью ледоколов часто меняли свои места. Летчики искали броненосцы, вели тяжелые воздушные бои, но корабли ускользали от удара.
В поиск броненосцев включались и наши подводные лодки. Однажды были получены сведения, что броненосцы скрываются за одним из островов, но так хорошо замаскированы, что с воздуха их не обнаружить. Решили послать туда подводников. Мы знали: фарватер минирован, по нему не пройти. Оставался один путь — напрямую между мелких островов. Пройти там могла только «малютка». Предприятие опасное: подробных карт этого шхерного района мы не имели, а там повсюду банки (мели) и острые подводные скалы — «сахарные головы».
[133]
Вызвали командира «М-90» старшего лейтенанта П. А. Сидоренко, объяснили ему задачу.
— Ну как, справитесь? — спросил я молодого командира.
Сидоренко пристально вглядывался в карту и разведывательные документы. Подумав, ответил:
— Будет сделано!
И он сдержал слово. Пробрался по узким извилистым проливчикам, осмотрел интересовавший нас рейд, донес по радио, что кораблей здесь нет, но на берегу обнаружены артиллерийская батарея и еще ряд важных объектов.
Я беседовал с Сидоренко, когда он вернулся.
— Трудно было, — рассказывал старший лейтенант.- Местами теряли глубину, летели, как в яму, после медленно переползали на брюхе по дну, натыкаясь на камни. Но добрались без повреждений, незаметно все осмотрели. А обратный путь показался уже легче.
Молодой командир проявил исключительную выдержку и мастерство в управлении кораблем. Сломайся винт или руль — лодка бы погибла, выручить ее в шхерах мы не смогли бы. П. А. Сидоренко и ныне жив-здоров, он капитан 1 ранга, служит в Военно-морской академии.
Зимой досталось нашим летчикам. Снегопады и метели выводили из строя аэродромы, снегоуборочная техника застревала, приходилось всем браться за лопаты. Пока расчистишь полосу, короткий зимний день начинает клониться к концу. Да и в воздухе не слаще: не рассеивались густые низкие облака. Зайдет, бывало, к нам командующий авиацией флота комбриг В. В. Ермаченков, трет озябшие руки:
— Ну и морозище. Под сорок! Вы-то, я смотрю, совсем в лед вмерзли. Не плаваете, не стреляете. Зато великие мастера другим ставить задачи: летите, мол, найдите и разбомбите. А что же ваши линкоры молчат? Осень плавали-плавали, а мины-то забыли поставить. Опять пришлось нашим летчикам дело поправлять — с воздуха мины бросать.
Это конек Ермаченкова. Он считает, что все держится на авиации, а внимания ей якобы уделяют недостаточно.
Мы с комиссаром штаба Сидоровым и начальником оперативного отдела Пилиповским безропотно выслушиваем добродушные нападки Ермаченкова. Вообще-то он
[134]
во многом прав. Воздушные силы приобретали все большее значение, а мы это еще не всегда учитывали. Между тем за несколько месяцев боевых действий морские летчики Балтики потопили или вывели из строя 37 транспортов, сбили 65 самолетов противника — куда больше, чем все наши корабли. А какие подвиги совершали крылатые герои! Навсегда у меня в памяти останется Алексей Губрий, двадцатидвухлетний летчик. Он совершил десятки боевых вылетов. Один из них вошел в историю. 2 февраля 1940 года в морозный, вьюжный день Губрий, возвращаясь с задания, услышал по радио, что самолет лейтенанта Пинчука подбит и сел на лед вблизи вражеского берега. Губрий немедленно кинулся на выручку. В пургу, когда в сотне метров ничего не разглядеть, он носился над снежной равниной и все же разыскал, приземлился, забрал друзей и взлетел на глазах у противника.
Вспомнив этот эпизод, я спросил своего сослуживца, тоже участника финской войны, дважды Героя Советского Союза В. И. Ракова, ныне ставшего генералом авиации, доктором военно-морских наук и профессором Военно-морской академии.
— Василий Иванович, не напутал ли я что-нибудь с Губрием?
— Нет, все верно. Кстати, так поступил не один Губрий. Старший лейтенант Анатолий Нефедов спас трех раненых летчиков. Старший лейтенант Федор Радус тоже в мороз и метель приземлился рядом с подбитым нашим самолетом, забрал весь его экипаж, оружие, документы и благополучно вернулся домой.
А. А. Губрий, А. И. Нефедов и Ф. Н. Радус стали Героями Советского Союза. Это высокое звание заслужили тогда еще четырнадцать балтийских летчиков.
В те дни началась и слава капитана Василия Ивановича Ракова, талант которого в полной мере развернулся в годы Великой Отечественной войны, когда он совершил сотни боевых вылетов, потопил более 15 кораблей (в том числе фашистский крейсер ПВО), уничтожил десятки вражеских самолетов.
***
Финский залив окончательно сковало льдом. Теперь появилась опасность, что по нему в наш тыл могут пройти вражеские войска. В штабе Ленинградского фронта
[135]
рассудили так: поскольку лед — та же вода, значит, и воевать на нем должны моряки. Для действий на ледовом рубеже протяженностью 80 километров между Выборгским заливом и островом Гогланд срочно формируем из моряков стрелковую бригаду и пять отдельных батальонов. По берегу маневрировали три тяжелые железнодорожные батареи. В боевых действиях активное участие приняли ленинградские спортсмены-парусники. Они составили экипажи буеров, которые несли разведку и службу связи на льду Финского залива и Ладожского озера. Отличились многие командиры буеров, в частности М. Ф. Антонов, державший связь между южным берегом района Лужской губы и северным — у мыса Сейвясте, А. В. Курышев, И. П. Матвеев, Б. С. Яковлев, М. Ф. Егоров. В свежий ветер ледовые яхты неслись со скоростью до ста километров в час и были неуловимы для противника.
Формированием бригады и отдельных стрелковых батальонов занимался штаб флота, его организационный отдел, возглавляемый полковником А. С. Ильиным. Дело было для нас совершенно неожиданное и не входило ни в какие планы. Бойцы набирались из подразделений береговой обороны и добровольцев с кораблей. Желающих было много, что свидетельствовало о высоком боевом духе моряков. Это было результатом хорошо организованной политической работы на флоте, которой руководил бригадный комиссар П. И. Бельский. Нелегко пришлось начальнику тыла М. И. Москаленко. Требовалось бойцов обеспечить оружием, теплым зимним обмундированием, найти несколько тысяч пар лыж с креплениями. Чего греха таить, лыжным спортом мы на флоте занимались мало, и хорошо ходить на лыжах моряки не умели. Пришлось срочно организовать учебу.
СЛЕВА: П. И. БЕЛЬСКИЙ, СПРАВА: В. И. РАКОВ
Особое внимание мы придавали специальному береговому отряду сопровождения численностью в полторы тысячи человек. Он состоял из добровольцев с кораблей. Формировали его в Ораниенбауме (Ломоносов). Командовал отрядом комбриг Н. Ю. Денисович, комиссаром был молодой в ту пору батальонный комиссар В. М. Гришанов (ныне начальник политического управления и член Военного совета Военно-Морского Флота). Хотя между ними была существенная разница в годах, но оба — настоящие коммунисты — сразу нашли общий язык.
[136]
Денисевич — крепко сбитый усач — был и по виду и по характеру удалым казаком. Напористый, хорошо знающий дело, он крепко держал отряд в руках, умело строил обучение. В. М. Гришанов, тоже неутомимый и настойчивый, показал себя хорошим воспитателем и очень заботился о своих бойцах.
Мы с комиссаром штаба А. Н. Сидоровым не раз посещали отряд и видели, что партийная организация и комсомол сумели крепко сплотить людей, пришедших из самых различных частей и кораблей флота. Все это были смелые, рослые, здоровые ребята, мечтающие о подвиге. Бывало, приедем в казарму, спрашиваем:
— Ну, ребята, как дела? В чем нуждаетесь?
Отвечают, что всем довольны, одно их интересует: когда пошлют на фронт. И никаких просьб. Зато стоило заговорить с командиром отряда Н. Ю. Денисевичем и комиссаром В. М. Гришановым, как на нас обрушивался поток просьб — о запасных комплектах лыж, о пушках и даже танках. Блокнота не хватало, чтобы все записать, но что было в наших возможностях, мы старались сделать. Знали, что эти люди зря ничего не попросят.
Отряд должен был прикрывать приморский фланг 7-й армии (на тот случай, если противник решится напасть на наши тылы), а во время наступления наших войск содействовать 70-й стрелковой дивизии в ее движении вдоль берега.
К концу января отряд перебросили на побережье, в район мыса Сейвясте. Наши войска готовились к прорыву главной полосы вражеской обороны. Моряки-лыжники глубоко проникали в расположение противника, выявляя узлы сопротивления. 4 февраля группа разведчиков попала в засаду. Командир отделения Морозов был ранен, вражеский офицер пытался его задушить. Но подоспел краснофлотец Посконкин, двадцатилетний здоровяк из Тамбовской области. Он заколол офицера штыком, в солдат метнул гранаты и, взвалив на себя Морозова, вынес его из-под огня. Так действовали русские богатыри, а их в отряде было немало. А. Р. Пасконкину было присвоено звание Героя Советского Союза.
На пути отряда стоял мощный форт Мурила. Четыре дня моряки штурмовали его и все-таки взяли, вписав в историю нашего флота еще одну славную страницу.
После очень тщательной подготовки и накопления сил
[137]
11 февраля 1940 года началось победоносное наступление наших войск. Они прорвали линию Маннергейма. Советское правительство еще раз предложило заключить мир, но переговоры опять протекали тягуче, нудно, ибо в это время глава финской реакции Таннер объезжал западноевропейские столицы, умоляя начать всеобщий поход против Советского Союза.
Когда наши войска приблизились к Выборгу, морские стрелковые батальоны под командованием капитанов Б. М. Гранина и В. В. Сорокина ночью вышли со всех занятых нами островов и направились к материку. Преодолев по льду десятки километров, они на рассвете 4 марта завязали бои в тылу противника от Котки до Выборгского залива, что заставило врага оттянуть с фронта резервы, включая и авиационные части. Это была большая помощь для нашей армии.
13 марта 1940 года Советское правительство подписало мирный договор с Финляндией. Наши войска и флот ликвидировали опасный плацдарм, граница на Карельском перешейке, проходившая на расстоянии пушечного выстрела от Ленинграда, была отодвинута на 150 километров.
Эти бои были серьезнейшим экзаменом, который в значительной мере подготовил нас к тяжким испытаниям Великой Отечественной войны.
[138]
Данный текст является ознакомительным фрагментом.