Жак и Мориц

Жак и Мориц

Сегодня за кулисами страшно ругались и спорили клоуны Демаш и Мозель (по афише Жак и Мориц).

Они долго выясняли, кто из них первый придумал при выходе Мозеля на манеж кричать «Полундра!».

Мы, артисты, униформисты, присутствуя при их споре, смеялись, а они чуть не подрались.

(Из тетрадки в клеточку. Апрель 1949 года)

В 1963 году, гастролируя в Японии, я получил письмо с опечалившим меня известием: в Ленинграде скончался Григорий Захарович Мозель. Умер один из последних клоунов-буфф, талантливый Рыжий. Клоунской пары Демаш и Мозель не стало.

С этими артистами я познакомился, еще учась в студии. Клоуны Жак и Мориц работали в Москве целый год. (Обычно буффонадные клоуны принимают участие в программе два-три месяца, но многие любители цирка ходили специально на Жака и Морица, и поэтому дирекция решила оставить их на весь сезон.)

Демаш и Мозель — одна из лучших клоунских пар, которые мне удалось видеть. Они работали по целому сезону в таких городах, как Москва, Ленинград, Киев, Одесса. В каждой программе (программы менялись через два-три месяца) они показывали новые клоунады.

Первым на манеж выходил Демаш и восклицал:

— А где мой партнер? Он опять опаздывает?

И тогда с криком «Полундра!» из противоположного прохода появлялся Мозель. Видя веселое лицо кругленького, толстенького, добродушного простака с голубыми глазами, коротко остриженными рыжими волосами (работал в парике), в маленькой шляпке, надетой набекрень, и в огромных ботинках, публика сразу смеялась. Григорий Захарович всегда прекрасно подавал текст, но говорил почему-то с небольшим иностранным акцентом.

«Буффонадный Рыжий — Мозель».

Джузеппе Паскальевич Демаш — Жак происходил из обрусевшей цирковой итальянской семьи и в отличие от Мозеля — Морица говорил без всякого акцента. Как актер Демаш слабее Мозеля, да и внешность у него не Белого. Мелковат он казался для этой роли. И голос у него чуть хрипловатый. Но вместе пара смотрелась великолепно. За пятнадцать лет совместной работы артисты притерлись друг к другу, и просто не верилось, что у Морица может быть другой партнер.

Клоуны-профессионалы высшей категории (они и в приказах числились артистами высшей категории), Демаш и Мозель были настоящими традиционными Белым и Рыжим. Выглядели клоуны на манеже аккуратными, чистенькими. У многих Рыжих бросалась в глаза нарочитая небрежность в костюме. Демаш и Мозель выходили в отутюженных костюмах, и мне представлялось, что и белье на них белоснежное, накрахмаленное.

В жизни Демаш замкнутый, не очень-то разговорчивый. Мозель более открытый, общительный, добрый и отзывчивый. Он любил, когда их хвалили (а кто этого не любит?), и слишком близко принимал к сердцу любую критику. Если в рецензии на программу их вдруг в чем-то упрекали — что бывало очень редко, он бушевал за кулисами.

Подходил к каждому встречному с газетой и, тыча пальцем в статью, возмущался:

— Вы читали, что этот мерзавец про нас написал?!

И, не дожидаясь ответа, продолжал:

— Вы с ним согласны?

«Клоун — король манежа. Умрет клоунада — кончится цирк» — любимое выражение Мозеля.

Демаш и Мозель блистательно делали старое антре «Отравленный торт».

Демаш давал Мозелю коробку с тортом и просил отнести его на именины какой-то знакомой Марии Ивановне. Дорогу он объяснял так:

— Ты пойдешь сначала направо, потом повернешь налево, затем опять прямо и оттуда спустишься вниз в метро. Выйдешь из метро и увидишь ее дом. Зайдешь к Марии Ивановне, отдашь торт, поздравишь ее с именинами и вернешься в цирк.

Объяснив все это, Демаш уходил с манежа, а Мозель открывал коробку с тортом и хитро говорил:

— Ага, сначала направо, — при этих словах он брал кусок настоящего торта с правой стороны и мгновенно съедал, его, — потом — налево, — брал кусок торта с левой стороны, — теперь вниз, — он засовывал в рот последний кусок. — И спускаюсь в метро.

При этих словах он похлопывал себя по животу.

Публика отчаянно хохотала. Но только Мозель успевал проглотить последний кусок торта и спрятать под ковер пустую коробку, как на манеже появлялся Демаш.

— Ну как, отдал торт? — спрашивал он строго.

— Отдал, — отвечал радостно Мозель, — прямо в руки. — И похлопывал при этом себя по животу.

— Ну и прекрасно! Давно я хотел отравить эту Марию Ивановну, — спокойно говорил Демаш. — В торт я положил яд! Значит, будет все в порядке.

Мозель падал, дрыгал ногами и истошно кричал:

— Ох, умираю, плохо мне. Полундра!.. — и затихал.

К нему подбегали униформисты. Они укладывали бездыханное тело клоуна в ящик из-под опилок; когда же ящик поднимали, публика видела, что он без дна, а посредине манежа с венком на шее и свечкой в руках сидел Мозель. Ящик-гроб медленно несли к выходу. За ними со свечкой в руках, как бы хороня самого себя, шел Мозель, а рядом с ним Демаш, и они оба плакали. Так они и покидали манеж под аплодисменты и смех зрителей.

С не меньшим успехом исполняли клоуны и традиционное антре «Вильгельм Телль», в котором Демаш пытался попасть из ружья в яблоко, лежащее на голове Мозеля. На детских утренниках они показывали старинную клоунаду «Кресло». Демаш изображал кресло, используя для этого специальный чехол, — кресло чихало, падало, кусало Мозеля за палец. Дети от восторга визжали.

Многие поколения артистов цирка прошли через классические клоунады, и каждое поколение их развивало, оттачивало, убирая все лишнее. Поэтому классические клоунады действительно законченные цирковые произведения.

Я старался как можно чаще бывать в гримерной у Демаша и Мозеля. Смотрел, как они гримируются, расспрашивал о трюковом реквизите, о том, как сделать приспособление для слез, которые фонтаном бьют из глаз.

Я ходил за этими клоунами буквально по пятам, стараясь ничего не пропустить. Каждый день все, что они говорили мне, все, что я видел, записывал.

Демаш и Мозель в работе выкладывались до конца. Манеж они покидали обессиленные, тяжело дыша. Как-то в беседе со мной Мозель сказал доверительно:

— Ты учти, Белому работать труднее, чем Рыжему, ведь он ведет антре. Я работал Белым и все это испытал на себе.

Представив себе маленького Мозеля в роли Белого, я фыркнул.

— Ты не фыркай, — прикрикнул он, — я тогда знаешь какой стройный был и очень даже на лицо ничего.

Мозель полез в сундук и вытащил толстый старинный плюшевый альбом с фотографиями времен его молодости. Я не стал спорить и подумал: действительно, от Белого многое зависит, но прекрасный Белый с бездарным Рыжим не будет иметь успеха. А вот хороший Рыжий даже при среднем Белом потянет антре, как в паре Демаша и Мозеля.

Старые клоуны довольно часто говорили, что для них, клоунов-буфф, наступают тяжелые времена.

— Вот, — жаловались они, — «Клептоманию» запретили делать.

А «Клептомания» — их коронная клоунада.

Белый жалуется Рыжему:

— Моя жена страдает клептоманией. Она берет чужие вещи, и мне приходится наутро все возвращать владельцам. Да вот она сама идет! — восклицал Белый.

Под зловещую музыку на манеж выходила жена Белого. (Эту роль играла жена Мозеля.) Она шла как сомнамбула, с вытянутыми руками, подходила к дрожащему от страха Рыжему, снимала с него шляпу и уносила ее за кулисы. Рыжий волновался, Белый успокаивал его:

— Не беспокойся, утром я тебе шляпу верну…

Через минуту женщина появлялась. Подходила к Рыжему и, забрав у него из кармана бумажник, уходила.

— Не волнуйся, не волнуйся, — успокаивал Белый, — утром я тебе все верну.

В процессе клоунады женщина выходила на манеж еще несколько раз и на глазах у публики забирала у Рыжего часы, пиджак, галстук… В последний приход она брала под руку самого Рыжего и вела его к выходу.

— Куда вы, куда? — кричал Белый.

— Не беспокойся, — отвечал Рыжий, — утром я тебе ее верну.

Даже эту устаревшую клоунаду Демаш и Мозель делали смешно.

Мозель был первым клоуном, заставившим меня задуматься над тем, каким мне быть на манеже. Все его реплики я повторял про себя, как бы примериваясь к своим будущим выступлениям. В то время я почему-то думал, что мне ближе всего образ флегматичного, малоподвижного клоуна, смотрящего всегда в одну точку и медленно произносящего текст.

Отец, посмотрев меня на манеже, оказал:

— Стоять и не двигаться тоже нужно уметь, паузы должны быть органичными, а ты в паузах пустой, стоишь как бебка. («Бебка» — любимое слово, выдуманное отцом. И я понимал: «стоять бебкой» — это плохо.)

В последние годы Демаш и Мозель работали в Ленинградском цирке под руководством режиссера Георгия Семеновича Венецианова.

Гастролируя после смерти Мозеля в Ленинграде, я встретился с Демашем. Он вышел на пенсию и имел право работать только два месяца в году. Когда мы «сочиняли» елку, Венецианов сказал:

— Надо обязательно придумать в ней роль для Демаша.

И мы придумали роль дворецкого, который должен стоять и открывать дверь. Роль никому не нужная, но тем не менее считалась ролью, и Демаш исправно приходил на репетиции. А за час до начала представления он начинал гримироваться, потом делал гимнастику и страшно нервничал перед выходом на манеж. В роли ни одного слова, но он относился к ней так, будто это у него главная роль.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.