13

13

Однажды, выйдя из церкви, я увидел индуску с об­ритой наголо головой. Она была молода, почти де­вочка. Меня несколько удивило то, что у нее ни в ушах, ни в носу не было украшений, которые так любят индуски. Может быть, она вышла из тюрьмы и ей необходима помощь?

Я еще не успел заговорить с ней, как пробегавшие мимо дети стали бросать в нее камни. Я крикнул им:

— Как вам не стыдно!

Но они лишь показали мне язык.

— Не браните их, — сказала индуска. — Во время похорон мужа я не исполнила сати[37]. Я виновна.

Я знал, что над вдовами в Индии каждый имеет право издеваться и унижать их. Я не находил слов, чтобы утешить ее, и не знал, чем ей помочь.

— А разве нельзя что-нибудь придумать? — спросил я.

— Можно! Я могу посвятить себя служению богам в хра­ме. Там меня никто бы не обидел, но пришлось бы удовлет­ворять желания брахманов. Уж лучше буду терпеть издева­тельства.

— Может быть, вам сосватать другого мужа? — пред­ложил я.

— Другого?.. — она горько улыбнулась. — Ведь я вдова. Меня никто не возьмет, это запрещено. Ко мне даже прикос­нуться нельзя, а то осквернишься.

Мне ее было очень жаль, и, ничего как следует не обду­мав, я предложил:

— Идите служить в нашу миссию. Никто не будет вас обижать, наоборот, вас станут уважать. Но придется принять христианскую веру.

— Нет. Мой муж погиб во время столкновения с англий­ской полицией. Я могу повредить вашей миссии, — сказала она и ушла.

В доме меня ожидал юноша с умным, открытым лицом. Рубаха его была подпоясана цветной дхоти - знак того, что он принадлежит к высшей касте.

Приложив ладони ко лбу, он с достоинством поклонился.

— У меня горе, — сказал он с печалью. — Большое горе.

— Какое?..

— Умерла моя невеста. Я остался один. Помогите мне.

Я пожал плечами, не представляя, чем можно ему помочь.

— Право же, не знаю как.

— У вас же есть купленные девушки. Не увезете ведь всех в Европу. Сосватайте мне одну из них.

— Но они же католички, — изумился я. — А сами вы индуист. Разве что примете христианство...

— Если иначе нельзя, то я согласен. Мне необходима жена.

— А какую бы вы хотели?

— Женщины все одинаковые. Чего тут выбирать? Решайте вы.

Юноша ушел преисполненный надежды, а я остался в большом сомнении относительно благополучного исхода такого сватовства.

Я отправился в Шиллонг сдавать экзамен. После его бла­гополучного завершения профессор Густас предложил мне на время завершения учебы перебраться в Шиллонг. Он готов был похлопотать, чтобы меня назначили преподавателем физкультуры.

— У меня есть одно несколько необычное дело, — сказал я Густасу.

— Какое? — поинтересовался профессор.

— Один юноша-индус просил помочь выбрать ему невесту из девушек, отданных в миссию.

— А он сам крещеный?

— Пока еще нет, но согласен креститься. Я хотел бы выяс­нить, есть ли возможность удовлетворить его просьбу.

— Думаю, что это будет нетрудно. Сестры-миссионерки собрали девушек. Густас, оглядев их, спросил:

— Хочет ли кто-нибудь из вас выйти замуж?

Глаза девушек засияли. Они даже не спрашивали, за кого, и быстро подняли вверх руки, украшенные браслетами и кольцами.

— Я, я падре, — кричали они.

— Видишь, сколько невест. Они бы охотно пошли даже в гаремы мусульман. Женщина без семьи как сердце без тела. Выбирай!..

Я попросил одну из миссионерок сделать выбор. Она долго размышляла, каждую девушку осматривала, как бы оценивая. Наконец выбрала, как она утверждала, самую тихую и любящую порядок. Избранница вся просияла и тут же пригласила всех девушек на свою свадьбу.

На следующий день мы с будущей невестой возвратились в миссию. Я был страшно удивлен, застав там ожидавшую меня уже знакомую вдову. Фасати хотел было ее прогнать, но она сказала, что все хорошенько обдумала, желает кре­ститься и на всю жизнь остаться моей служанкой.

Мы ей выделили комнату и поручили хозяйничать вместе со служанками Фасати.

Привезенная воспитанница была обручена с юношей, и мы назначили день их свадьбы. Он совпал с индуистским празд­ником богини Сарасвати — покровительницы искусства. Считается, что она создала санскритскую азбуку и правила красноречия. Ее изображают стоящей на цветке лотоса в бе­лоснежных одеяниях, с полумесяцем на лбу. В руках у нее вина — народный музыкальный инструмент.

Молодая тоже была одета в белое платье, с венком из цветов лотоса. Когда на городской площади начались танцы, выяснилось, что наша новобрачная танцует не хуже других.

На свадебный пир мы пригласили Магджуру, мусульма­нина, который сопровождал меня в ашрам, английского поли­цейского капрала и других представителей властей. По при­глашению новобрачной приехали воспитанницы салезианской миссии в Шиллонге, миссионеры.

Такой замечательной свадьбы городок Гимаджунга, как говорили некоторые гости, еще не видел. Она породила во мне иллюзию, что и католики, и исповедующие индуизм, и мусульмане, и представители властей могут найти общий язык и отлично сотрудничать. Позже я понял, что социальные язвы пышными и веселыми свадьбами не вылечишь.

Обрушившиеся внезапно муссонные дожди надолго заперли нас в доме. Двери разбухли, в укромные местечки сползались со всех сторон змеи, во дворе не просыхали огромные лужи, реки вышли из бе­регов. Лица людей помрачнели, стали какими-то дряблыми. Но ливни, начавшиеся столь неожиданно, так же внезапно и кончились. Все заволокло плотным туманом, од­нако вскоре сквозь него пробилось солнце. Нас обступили новые заботы, новые дела.

В Гиманджунгу прибыли многочисленные паломники, направлявшиеся в город Варанаси к священной реке Ганг. Паломники шли босиком, особо истовые ползли на коленях.

Варанаси для индуистов то же, что Мекка для мусульман, Ватикан для католиков. Это город-святыня.

Однажды в миссию пожаловал махант Магджура, сына ко­торого я продолжал обучать английскому языку. Я на него не жаловался, поэтому удивился приходу отца.

— После прошедших ливней Ганг стал еще священнее, еще чище, — как всегда издалека начал Магджура. — В такое время он вселяет в души особое спокойствие и благодать, полностью смывает грехи, человек очищается...

— Вы хотите пригласить нас посетить священные места индуистов?

— Мы никогда никому не навязываем свои священные места, — с достоинством отвечал махант. — Я пришел лишь сказать, что наши паломники отправляются завтра утром.

— Мы с Викторио уже давно хотели побывать там, — при­знался Фасати. — Но думали отправиться автобусом.

— Делайте, как знаете, - не возражал махант. — Хочу лишь заметить, что торжества начнутся послезавтра.

Сказав это, Магджура встал и вышел. Мы так и не поняли, зачем он приходил.

— Он, вероятно, сам хотел бы повести нас в святые места и там обратить в индуизм, — предположил я.

— Что ты? — скептически усмехнулся миссионер. — Пом­нишь, когда мы были в храме на упанаяне сына Магджуры, он говорил, что индуистские священники не занимаются миссио­нерской деятельностью. Индусом нужно родиться, стать им невозможно.

— Тогда, быть может, он хочет, чтобы мы охраняли па­ломников, пробирающихся сквозь джунгли, от хищных зверей?

— Вряд ли. Смерть для них не имеет никакого значения, — усомнился Фасати. — Иной раз ее даже ждут. Ведь каждый индус надеется на лучшее перерождение после смерти.

— Тогда я не знаю.

— Скорее всего пригласил нас из уважения к тебе. Удив­ляешься? Ты ведь уничтожил тигров-людоедов. Только поэтому мы были приглашены на упанаяну сына маханта. Индуисты чтут божественную силу, которая перешла к тебе от тиг­ров. Готовься в дорогу. Уважение надо ценить. Я буду тебя сопровождать. В миссии без нас ничего не случится.

На следующее утро, надев рюкзаки, мы отправились и храм Шивы. Паломники уже разбились по группам. Боль­шинство из них было в белых одеждах, у каждого на шее несколько ниток деревянных ожерелий из баньяна. Все молчаливые, сосредоточенные. Шествие возглавил сам махант Магджура. Вместе с ним шли брахманы, пурогиты и гуру. Несколько девочек несли урны с прахом родителей, шли также женщины — служительницы храма, факиры со змеями и корзинах.

Магджура прочитал мантры, посвященные защитнику паломников святому Сурье. Он будто бы каждое утро отправляется в путь по небесному своду на повозке, запряженной огненными конями. Сурья прогоняет ночную тьму, неся людям свет и тепло. Затем все паломники совершили обряд омовения в пруду и, поприветствовав восходящее солнце, отправились в путь. А с ними и мы.

Тропинки по обочинам извивающейся дороги были утоп­таны и до блеска отшлифованы босыми ногами. На развилках дорог стояли многочисленные часовни. Одни из них были по­священы богам природы, другие богам неба, а некоторые — животным. Гигантские баньяны, в ветвях которых верещали различные птицы, в основном бесчисленные попугаи, тоже считались священными. У каждой часовни паломники читали мантры, трижды обходили их вокруг и украшали цветами.

Наш путь пересекало множество широко разлившихся рек. Через них были переброшены пешеходные висячие мо­сты из бамбука и лиан. Страшно идти по такому мосту, а ин­дусы знай себе идут без всякой опаски.

Вскоре перед нами открылась незабываемая панорама долин. Покрытые водой квадраты рисовых полей, сочная зелень, воздух чистый и прозрачный, словно хрусталь.

Однако мы недолго любовались видами. На небе вдруг появилась серо-синяя, со стальным отливом туча. От нее исхо­дили непонятные звуки: что-то трещало, шелестело, словно и лесу ломали ветви. Когда облако приблизилось, мы увидели, что это огромное скопище насекомых с зелеными крыль­ями и красноватым брюшком. Саранча!

Крестьяне, выбежав на поля, громко кричали, били что есть мочи в сковородки, кастрюли, во все, что попадало под руку, лишь бы произвести побольше шума. Паломники встревожились, мы тоже озирались с беспокойством. И вот первые отряды саранчи стали опускаться на землю. Сообра­зив, что саранчу может отогнать только громкий шум, я вы­хватил револьвер и, целясь в центр грозного облака, начал стрелять. Моему примеру последовал и Фасати. Саранча поднялась выше и повернула в сторону.

Паломники упали перед нами ниц и стали читать молитвы. Они узрели в нас божественную силу. Мы тоже стали читать свои молитвы, благодаря господа за избавление от саранчи.

Чем ближе Варанаси, тем больше часовен. Но вот вдали стали вырисовываться высокие силуэты бесчисленных хра­мов. Мы зашли в храм Маха-Каи — бога судьбы. Внутри храма обошли чудотворный колодец. Считается, что, посмотрев в него, человек продлевает свою жизнь.

В одном из пригородов паломники искупались в пруду храма Аускара, ибо его вода смывает якобы все грехи, и отправились дальше. Маленькие домишки сменили много­этажные дома с балконами и верандами. На тротуарах рас­положились продавцы различных сувениров. Больше всего было статуэток танцующего Шивы и его сына Ганеши с голо­вой слона. Я видел также многочисленные резные фигурки четырехрукого Вишну и пожирающего огонь Агни. В лавках было полно европейской и индийской одежды. Вокруг — го­ры ананасов, апельсинов, лимонов и других невиданных мною ранее плодов. Тут же, в тени пальм, продавцы выжимали сок из сахарного тростника и предлагали его прохожим.

Мы изрядно проголодались и остановились у жаровен, на которых в латунных сковородках жарилась баранина, сытно поели. Паломники довольствовались горстью риса, бе­телем и плодами.

Затем мы направились к знаменитому храму богини Ка­ли — жены Шивы. Людское море переливалось всеми краска­ми и двигалось беспорядочными волнами во всех направлени­ях. Стоял такой шум и гам, что даже голова кружилась. Появилось множество нищих — безногих, безруких, слепых, гор­батых, покрытых язвами. Все они громко клянчили подаяние. Мы раздавали милостыню, пока не кончились мелкие монеты.

Храм Кали — это громадное сооружение с позолоченны­ми шпилями. У его стен толпились паломники и бездомные, бродили коровы. Рога у некоторых коров были окрашены и красный цвет, у других увиты цветами. Словно чувствуя своё превосходство над богомольцами, коровы горделиво расхаживали и назойливо требовали чего-нибудь вкусного. Они чесались о статуи богов, поедали оставленные там цветы и гирлянды. Они святее пилигримов, прошедших долгий и трудный путь, они неприкосновенны.

Мы протиснулись через толпу и подошли к дверям храма. И нос ударил спертый, затрудняющий дыхание запах горящего сандалового дерева и коровьего навоза. А перед глазами возвышалась статуя десятирукой богини Кали из черного мрамора. На ее лице застыли гнев и ирония. Она ниспосылает на землю чуму, холеру, проказу и другие страшные болезни.

У стены храма было привязано несколько коз, приведен­ных сюда для жертвоприношения. Их блеяние сливалось с шу­мом толпы, с глухо гудящими колоколами. Маханты в пур­пурных мантиях, брахманы в белых тогах, наполнив свер­кающие золотом кубки кровью зарезанных коз, при свете красных фонарей смазывали этой кровью руки, ноги и лицо богини. По всей статуе стекала теплая кровь. Красные блики мерцали на черном мраморе.

— Отвратительное жертвоприношение, — меня передер­нуло.

— А разве мы, служа обедню, не делаем то же самое? — заметил Фасати. - Только наше жертвоприношение бескровно.

Повсюду, как тени, шныряли маленькие обезьяны. Они перепрыгивали с одной статуи на другую, задевали паломни­ков, дрались между собой.

Магджура провел нас на галерею. Оттуда был хорошо миден весь храм. Одни паломники, охваченные экстазом, то нставали, то вновь становились на колени, поднимали вверх руки и возносили молитвы богине. Другие рвали волосы на голове, били себя кулаками по лицу и всячески истязали свою плоть.

— Фанатизм, порожденный религией, - это отвратитель­но, — промолвил Фасати.

Я молчал и думал: «А чем отличаются от этих индусов наши монахи-мученики? Эти хотя бы не избивают друг друга».

Загремели тамтамы, зазвучали тамбурины, другие инстру­менты. От этого шума, казалось, дрожал воздух. А хор пел гимн «Om hari maha devi»[38].

Спустившись с галереи, мы отыскали своих паломников и направились к Гангу. К реке вели каменные лестницы. Пе­ред ними под черными зонтами стояли выстроившиеся в ряд брахманы. Они брили и стригли каждого паломника, смазы­вали его лицо священным маслом сандалового дерева.

Приблизившись к реке, паломники падали на колени и целовали пыльные плиты, сползали по ним вниз на животе, громко молились, раскачиваясь из стороны в сторону.

Мы спустились по лестнице Вишванат, перед которой не было брахманов, и по набережной Ганга добрались до шамши[39]. Здесь на огромном пространстве полыхали костры для сжигания умерших. Рядом с ними стояли пурогиты, ко­торые длинными жердями придерживали корчившиеся от жа­ра трупы. А невдалеке родственники усопших ожидали мо­мента, когда можно будет собрать пепел, чтобы тут же раз­веять его по Гангу.

Вокруг стелился густой черный дым, от него першило в горле.

Когда на закате солнца воды Ганга засверкали, словно в них отразились огни костров, паломники, не обращая ни на кого внимания, разделись и, ухватившись рукой за кончик своего носа, полезли в воду, бормоча при этом: «Рам, рам, рам». Они забирались в реку, кто до пояса, а кто и по шею. Одни богомольцы лили пригоршнями воду себе на голову, другие полоскали ею горло, пили ее. Некоторые старики погружались в воду, чтобы больше не появиться, а их тела плыли по течению, цепляясь за ноги тех, кто стоял в реке. На середине реки покачивались лодки с крышами, с которых можно было спрыгнуть, чтобы утонуть в более глубоком месте. Индусы верят, что, умерев таким образом, улучшаешь свою карму.

Жуткое дело, — сказал я Фасати. Он усмехнулся:

— Я хотел, чтобы ты увидел проявление религиозного фанатизма, в данном случае в индуистском варианте.

— Нагляделся, хватит, едем домой.

Поблагодарив Магджуру, мы отправились на автобусную станцию и, измученные, вернулись в Гиманджунгу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.