УШГУЛИ

УШГУЛИ

Верхняя Сванетия — не только в целом отделенная от всего мира страна, но и внутри ее долины с селениями отделены друг от друга горными хребтами и сообщаются лишь через перевалы, не проходимые из-за снега девять месяцев в году. На Камчатской Чукотке, на самом краю света, чукчи и коряки имеют больше возможностей общаться друг с другом и с внешним миром, чем жители Сванетии. Те могут зимой съезжаться на оленях и собаках на праздники, на ярмарки, бывать в культурных центрах. В Сванетии же, до появления авиации, в зимнее время невозможно было проникнуть в соседнее ущелье без риска погибнуть в снежной лавине.

Глубокие ущелья Верхней Сванетии в солнечные дни наполнены сиянием вечных снегов и льдов. Такую белизну, такую чистоту и свечение можно видеть только высоко в горах. Все сверкает и искрится. Весной в Подмосковье снег черен, как душа предателя, а здесь он и весной свеж и нетронут. Ни пыли, ни грязи, ни малейшего пятнышка. Внутренние долины тоже окружены белыми кольцами, но они пониже. В этих отдельных котловинах и устроились многие сотни лет назад роды сванов. Небольшие селения разбросаны по склонам долин в виде замков или крепостей и окружены разноцветными прямоугольниками посевов.

К концу мая внутренние перевалы открылись, и мы смогли добраться до общества Кали на вездесущем «газике». Там пересели на лошадей. Я и не подозревал о существовании автомобильной дороги, ведущей из Местии по ущелью Мульхуры через перевал Угыр в верховья Ингури. Эта сравнительно недавно открывшаяся дорога доходит пока до Кали. Отсюда до Ушгули можно добраться только пешком или верхом. Дорога до Кали не самая плохая в Верхней Сванетии. В этом убедила нас пожилая родственница Миши, ставшая нашей попутчицей. Она подробно объясняла нам по пути, где и когда падали в реку с высоты этой дороги автомашины, а потом показала место, где как-то сама летела вместе с машиной в бурлящий поток Ингури. При этом она одна-единственная из восьми человек осталась жива и после того случая целых полгода выходила тут из машины и шла пешком. Никак не могла привыкнуть,

В прошлом каждое общество (что-то вроде родовой республики) занимало часть долины. Общество состояло из нескольких селений. В общество Кали, например, входят семь таких селений, отстоящих друг от друга на расстоянии полутора-двух километров. А Ушгули — это селения Чижат, Муркмел, Чубиани и Жабиани. Тоже рядом стоят. Одно из другого видно.

Между обществами расстояние побольше, от Пари до Кали километров тринадцать — пятнадцать, а от Кали до Ушгули надо пробираться по тропе километров семь-восемь. Не все селения расположены на дне узких долин, некоторые из них, состоящие из трех-четырех замков, прилепились к скалам, высоко над дном ущелья.

Перевалив через Угыр, попадаешь в Парский сельсовет, в бывшее общество Пари, где на площади в десяток-полтора квадратных километров, в долине реки Ингури, сосредоточены замечательные памятники средневековой культуры Верхней Сванетии в виде стенных росписей. Эта тысячелетней давности живопись прячется в стенах бесхитростных церквушек, и много людей проходят ежегодно мимо, даже не подозревая о ее существовании.

Нам повезло, ибо мы застали на месте начальство и с его помощью удалось осмотреть все, что нам хотелось. А хотелось увидеть росписи в местных церквах Джграг, Мацхвар и Тарингзел.

Церковь святого Георгия (Джграг) стоит на краю косогора посреди селения Накипари, к которому ведет дорога от селения Погреши. Стоит она на плоской вершине небольшого холма и хорошо видна с дороги, выделяясь среди жилых домов своими простыми пропорциями. Как и все сванские церкви, она невелика, площадь ее всего около 25 квадратных метров. Подпружная арка проходит по центру коробкового свода, переходит на часть стены и опирается на лопатки. К алтарю ведет невысокая солея, алтарная абсида подчеркивается приабсидной аркой. Алтарь отделен от зального пространства алтарной преградой, на которой древнегрузинской вязью выведена надпись — в ней упоминается имя художника Тевдоре. Недавно тут была надпись и с указанием даты росписи. Сейчас она уже почти не видна, но в 1938 году большой знаток древнегрузинской живописи А. Амиранашвили прочел здесь: 1130 год.

В церкви темно. Три окна-бойницы, расположенные на различных уровнях, света почти не дают, через дверь свет тоже не проникает внутрь — мешают обходы церкви. Они загораживают дверь. Нужно время, чтобы глаза привыкли к темноте, тогда уже можно кое-что различить. Мы предусмотрительно запаслись карманным фонариком, и луч его сразу же стал выхватывать из темноты выразительные лица со строгими взглядами, сванские лица сванских святых с характерными, загнутыми к кончику орлиными носами, низкими лбами, утяжеленными подбородками и изломанными бровями.

Росписи сохранились сравнительно хорошо, полностью читаются все композиции; весь ансамбль росписи, ее техника и колорит производят сильное впечатление. Конечно, законченность стен, осыпавшийся и размытый кое-где красочный слой мешают рассмотреть все детали, но некоторые из них выступают весьма ярко.

Вот деисус в конце алтаря. Грандиозно развернутая композиция — Христос с благословляющей рукой изображен во весь рост сидящим на украшенном троне. Он гораздо крупнее стоящих по его бокам Богоматери и Иоанна Крестителя. Позади — целый сонм ангелов.

К востоку от окна изображен в белом стихаре, с кадильницей в правой руке и с дарохранительницей в левой, дьякон Стефан. И, наконец, самая большая композиция расположена внизу — это изображение двух конных воинов. В левом нетрудно узнать юного Джграга, попирающего фигуру Диоклетиана, а правый конник — это святой Федор. Он побеждает дракона.

Сюжеты и набор евангельских сцен этой церкви мы встретим потом и в других сванских храмах, они будут повторяться, ибо, как говорят исследователи этих росписей, мы «сталкиваемся здесь не с историко-повествовательным развернутым циклом, а с диктуемым размерами самих церквей и сильно развитым у художника ощущением монументальной выразительности, отбором сцен, могущих быть при этом сопоставленных и по своему теологическому смыслу».

В результате уже упоминавшегося переплетения в Верхней Сванетии двух религий — христианства и язычества, святые, изображенные на стенах сванских церквей, нередко ведут свое происхождение от языческих богов. Так, святой Георгий (Джграг) отождествляется тут с божеством Луны, святая Варвара (Барбал) с Солнцем, святой Квирик — с богом охоты и т.д. Теперь установлено, что расписывавший в XII веке церкви Сванетии художник Тевдоре был сваном и, хотя и назывался «царским художником», не мог не внести в свои росписи элементы сванского восприятия христианства: «Скорее всего титул его (Тевдоре) был связан именно с царским заказом; был он, видимо, по происхождению сван и жил в Сванетии».

Через час мы были уже в другой церкви — церкви Мацхвар (Спаса) в селении Цвирми. Цвирми состоит из нескольких небольших селеньиц, центральное из них Сюпи. В нем-то и стоит на возвышенном месте церковь Мацхвар. Она побольше других (около 28,5 квадратных метра) и посветлее: два окна в абсиде и на западной стороне (чуть пошире, чем в церкви Накипари). Когда входишь из темного обхода в храм, создается даже впечатление некоторого простора. Однако скоро ощущаешь досаду и неудовлетворенность — роспись в церкви сохранилась плохо. Краски сильно размыты и закопчены, расписанный слой осыпался, ликов почти не видно. О манере письма говорить поэтому трудно, остатки росписи и ее контуры позволяют судить лишь о композиции росписи. Может быть, поэтому, глядя на остатки росписи, проглядывающие сквозь копоть и обвалившуюся штукатурку, чувствуешь вдруг, что и сама композиция не производит того впечатления грандиозности и монументальности, какое ты получил в Накипари. Нет той экспрессии, той силы выразительности, что так поражают при рассмотрении фресок в церкви святого Георгия или Джграга. Мешает также отсутствие древней преграды, вместо нее теперь установлен тут деревянный щит, увешанный иконами, среди которых есть очень интересные.

Здесь неподалеку, в ущелье Адиши, в верховьях которого на высоте 2134 метра над уровнем моря стоит селение с таким же названием, многие века лежала в пыли и в паутине одна из первых написанных в Грузии книг. Знаменитое Адищское евангелие представляет собой один из самых ранних памятников книжного искусства и искусства миниатюры Грузии. Создано оно в 897 году в Шатбердском монастыре и открывает историю художественного оформления книги в Грузии.

Художественное оформление рукописи складывается из миниатюр, заставок и концовок, заглавных букв и самого почерка, которым написан текст. Книги в то время были редки и ценились очень дорого, поэтому оклады их оформлялись чеканкой, чернью, золотом и драгоценными камнями. Все это есть и в Адишском евангелие.

На одном из листов этой книги — цветное изображение евангелистов Луки и Иоанна. Они даются на ярко-голубом фоне, во весь рост, с закрытыми книгами в руках. Миниатюра яркая, сочная, красочная, она удивляет и восхищает мастерством изобразительной культуры, достигнутым более тысячи лет назад.

Помимо евангелистов рукопись замечательна своими канонами, художественно оформленными колоннами с арками и капителями. На большой арке нарисован радужный орнамент, составленный из окрашенных в разные цвета ромбов. Над одними арками изображены голуби, над другими — ветки с гранатовыми плодами и цветы. Все это в очень ярких красках, не утративших до сих пор своей ясности. Адишское евангелие перенесено в краеведческий музей Местии, там всякий может им полюбоваться.

При впадении в Ингури реки Адиши, то есть в бывшем обществе Пари, как и в Местии, есть не только церкви Мацхвар, Джграг, но и своя церковь Тарингзел, или святых Апостолов. Она на левом берегу Ингури в селении Ипари, в селении маленьком, незаметном, расположенном в горах, в стороне от туристских путей. С края этого селения и стоит на бугорочке эта неказистая с виду церквушка Тарикгзел. Рядом с ней сосновый лесок. Она совсем крохотная, всего 12 — 13 квадратных метров. Но когда заходишь в нее, впечатление тесноты пропадает, она кажется больше от строгих своих пропорций, ровных стен и придающих помещению глубину стенных росписей. А росписи удивительны, замечательны. Они относятся к самым ранним из известных росписей художника Тевдоре, к XI веку.

Конечно, и здесь фрески сильно пострадали — от времени и копоти краски потемнели и кое-где осыпались, но по сравнению с росписями церкви Мацхвар в Цвирми сохранились они в целом неплохо. Здесь много света. Это, пожалуй, самая светлая церковь Верхней Сванетии из виденных мной. Два окна (одно в абсиде, другое в западной стене) да еще открытая настежь дверь позволяют все хорошо рассмотреть.

Привлекают особое внимание детали росписей, особенно лица. Это все те же сванские лица, которые мы увидим, выйдя из дверей церкви. Точно такие же «богоматери» и «святые Анны» будут сейчас здороваться с нами на узких улочках селений и сядут с нами вечером за один стол, святой Георгий очень напоминает брата Миши Хергиани — Эвереза, а святой Федор ну прямо-таки Шалико Маргиани, только с длинными волосами и с бородой. Такие же черные кудри, такой же с горбинкой нос, такие же выразительные, чуть скорбные глаза.

Все это так непохоже на тех же святых в изображении первых иконописцев Русского Севера!

Нас остановили в первом же селении Кали, в селении Вичнаши, и повели в дом местных учителей Мушни и Екатерины Хардзиани. Я не огорчился задержкой, ибо высоко на скале над самым селением была видна главная церковь Верхней Сванетии — церковь Квирика и Ивлиты, или Лагурка, самая чтимая святыня сванов, куда я давно мечтал попасть. Выглядит она эффектно, стоит на краю скалы, на высоте приблизительно трехсот метров над рекой. Подойти к ней можно лишь по одной тропе, вьющейся среди обросших мхом пихт и елей. О ней потом. Сейчас же, пока Миша вел разговоры с родственниками, я прошелся по селению Вичиаши.

Облик селений в верховьях Ингури заметно отличается от Местии одной характерной чертой — селения этих обществ построены не из серого сланца, а из черного. В других селениях Вольной Сванетии дома и башни белили, лишь здесь, в Ушгули, их не штукатурили, строили из черного камня да так и оставляли. Это придает домам и башням более мрачный вид. Крыши тут тоже выложены черной чешуей закругленных сланцевых плит и маслянисто-матово поблескивают на солнце. По краям они тронуты оранжевым лишайником. Чуть выше над селением я обнаружил деревянную церковь Ламарии и развалины старинного дворца с башней. Вокруг паслись коровы, у одной из них вместо колокольчика, на шее висел цилиндр от мотоцикла.

Просвечивающий сруб церкви, покрытый теми же черными плитками сланца, был пуст. Только лавки из бревен вдоль стен, очаг посредине, и на рогульке возле него болтаются разноцветные тряпочки да несколько бусинок, оставленных женщинами. Рядом, как всегда, священное дерево — метров до трех в диаметре,— дуплистое и пустое внутри, но еще живое и зеленеющее. Оно как бы символизирует умирающую, ни все еще живую религию.

От камней, соединенных крепким словно алмаз, цементом, веяло легендой. Интуиция не обманула меня. Здесь некогда в самом первом селении стоял двор дворянина Гоштелиани. Хотя в Верхней Сванетии и не было никогда князей, часть населения считалась «азнаури», то есть дворянами. Правда, их хозяйство мало чем отличалось от остальных, часто они бывали даже беднее других. Однако, несмотря на всю демократичность правления в этой своеобразной республике, они пользовались некоторыми привилегиями. Азнаури по установленному традицией закону имел право раз в год пообедать в каждом доме селения. Помимо того, за каждого убитого «благородного» азнаури кровная месть предписывала убить двух простых сванов. Вот, пожалуй, и все их привилегии. Но многие дворяне держали себя с простыми людьми заносчиво и спесиво. Таким был как раз и этот Гоштелиани. Вел он себя разнузданно, всячески притеснял сванов селения, требовал себе больше положенного и разошелся до того, что доил коров селения Вичнаши, когда они возвращались домой мимо его замка. Гордые и горячие сваны не смогли, конечно, такого стерпеть. Один из предков Хардзиани взял ружье и стал подкарауливать Гоштелиани. В первый раз ему удалось прострелить руку дворянину. Началась их охота друг за другом. Пока азнаури сидел в башне, рука у него отсохла. Он стал уже неполноценным противником, и Хардзиани удалось убить его.

Ожидалась длительная кровная месть. Тогда люди селения, и без того измученные постоянной лицври, решили все вместе уничтожить семью дворянина. Попросили Хардзиани возглавить налет на его дом, предложив за это часть земли азнаури в размере цора. Хардзиани отказался. Тогда мужчины селения захватили ночью дом-крепость Гоштелиани и перебили всю его семью, пощадив лишь одну беременную женщину. Но когда она увидела, что осталась одна из всей семьи, то поднялась на башню и на глазах своих врагов бросилась вниз на камни. Это произвело такое впечатление на людей, что сваны отдали роду самоубийцы всю захваченную землю. Большой цор прекратил кровную месть. Дом же дворянина доведенные до отчаяния сваны разрушили до основания. Сейчас тут можно видеть только остатки башни.

...Опять стол, непонятные для меня застольные беседы, тосты. После длительного пребывания в Сванетии любой начнет, уставать от всего этого. Особенно от речей в его честь и от необходимости отвечать на них. От еды и питья тоже. Но не обижать же этих славных людей, приходится держаться. Я стал рассматривать накрытый стол и приводить в систему застольные обычаи. Пока я еще мог сидеть на стуле и вовремя воспользовался этой способностью. После возвращения из поездки верхом в Ушгули я предпочитал стоять или лежать.

На сванском столе можно видеть в первую очередь хачапури — лепешки с мясом или с сыром. Сулугуни — соленый сыр. Мясо. Баранина, телятина и свинина. На праздничном столе часто появляется маленький поросенок, запеченный целиком. Холодная закуска из курицы — сациви — с острой приправой. Сванская соль, перемешанная с перцем и ароматной толченой травкой. Изредка делают шурпу, то есть мясной бульон, остроперченый, иногда с картофелем. Почти каждый день едят мацони — кислое молоко, что-то вроде простокваши. Бывают на столе мед и орехи. На свадьбе в селении Кичкилдаши пробовал домашнее печенье. Были там и торты в виде гриба. На ножке и обтянутые папиросной бумагой. Верно, не такое уж и типичное блюдо для сванов. Консервы и другие покупные продукты, так же как вино из магазина, в сванском доме увидишь редко.

Собравшись за столом, сваны прежде всего выбирают тамаду. На предусмотренных праздниках тамада известен заранее, но все равно его выбирают. Перед этим он отдыхает, поскольку дело нелегкое: надо и выпить больше всех, и тосты интересно произносить, и за порядком следить. Тамада отвечает за стол до конца, иной раз до утра. Если произойдет ссора или, не дан бог, драка, тамада за это в ответе. Иной раз для помощи тамаде выбирают заместителя, тоже из пожилых и авторитетных людей.

После выборов тамады первый тост за него. Он благодарит за доверие. Затем тамада поднимает сразу три стакана. Потом уже пьют за причину образовавшейся компании — за жениха и невесту, коли свадьба, за гостя, за какое-либо другое событие, ради которого собрались. Ну, а дальше — за родителей, за дом, за всех присутствующих. Тут уж возможно некоторое разнообразие.

Раздирают араку за специальным столиком, стоящим посередине комнаты. Тут орудуют молодые ребята — «мерикипе», или «цудай» — по-свански. В их обязанности входит следить, чтоб вино у всех было налито вовремя, без перебоя. Сами они всегда трезвые.

В первый день в Лагурку попасть не удалось, от нас потребовали разрешения самого Сандро Чарквиани, председателя райисполкома Верхней Сванетии. Я не удивился, знал, как ревностно берегут сваны эту свою реликвию. Совсем еще недавно монастырь Квирика и Ивлиты постоянно охранялся вооруженной стражей. Читал у Сергея Анисимова, как приехал сюда однажды немец изучать один из древнейших списков Евангелия, относящийся к VII веку. Запасся он бумагами от губернатора и даже от царского министра, а в церковь его не пустили. Только спустя неделю сумел он договориться, чтобы дали ему посмотреть евангелие, и то за большие деньги. Сидел немец над книгой, а по бокам стояли два вооруженных свана и глаз с него не спускали. Своим стражам он отдельно платил по рублю в день за то, что они его «караулили».

— Спешить не будем,— сказал Миша,— мы свое возьмем.

Сели на лошадей и поехали в Ушгули. Узкая тропка шла высоко над рекой то через лес, то по крутым осыпающимся склонам. Время от времени приходилось сходить с лошади и вести ее в поводу. Переправлялись через бурные потоки боковых ущелий, карабкались вверх, круто спускались вниз, так что седло съезжало на шею лошади, и приходилось ее заново подпруживать. Я хоть и привык к горам, все равно не мог наглядеться на красоту, открывающуюся путнику в верховьях Ингури.

Один раз у меня с друзьями произошел ожесточенный спор о том, какие горы самые красивые. Один из нас утверждал, что нет большей красоты, чем на Алтае; второй стоял за Памир; третий умолял нас согласиться с тем, что нет на свете все-таки гор прекраснее Тянь-Шаня, а четвертый считал, что камни — они везде одинаковые. Так вот, я твердо стою на своем и заявляю: нет гор красивее, чем в Сванетии. Правда, в том споре я был за Алтай, но это не меняет дела. Главное — иметь глубокое и непоколебимое убеждение.

Приблизительно на полпути Миша придержал коня и подождал меня,

— Смотри, стена Дэва,— указал он на дно ущелья. Ущелье, почти теснина, было перегорожено с обеих сторон высокой каменной стеной шириной этак метра два и высотой метров в тридцать. Из какой она сложена породы, не могу сказать, вниз не спускался, скорее всего из вертикально расположенных плит сланца. Выходы скал в виде ровных стен начинаются на одной стороне ущелья и продолжаются на другой. В середине эта стена прорвана пляшущим потоком Ингури.

— Стена Дэва,— повторил Миша.— Я ходил на нее смотреть еще мальчишкой. Мы верили, что ее построил Дэв.— И он рассказал еще одну легенду.

Дэв полюбил Ламарию и захотел на ней жениться. А Ламария не соглашалась. Тогда Дэв рассердился и начал перегораживать Ингури каменной стеной, чтобы затопить ущелье и сделать здесь море. Он носил камни и возводил стену сразу с двух сторон, с этого склона и навстречу — с другого. Но боги не могли допустить такого, и против Дэва выступил на этот раз сам Джграг. Когда стена была почти готова и Дэву оставалось только перегородить реку, сбросив вниз огромный камень, по ущелью вдруг понесся громадный баран, выпущенный Джграгом с ледника Шхара. Ударив рогами в стену, гигант развалил ее. Остатки камней унесла река.

Полюбовавшись на добросовестную работу Дэва, мы повернули коней в сторону Ушгули. Что говорить, путь от Кали до Ушгули мы могли бы легко пройти пешком. Однако поездка наша утратила бы от этого частицу прелести. Въехать в Ушгули на конях все равно что прибыть по океану в неведомую землю на паруснике. Парусов над морями и океанами нынче так мало! Не больше, чем неизведанных стран. А Ушгули один из самых таинственных уголков на земле. Я был готов к сильным и ярким впечатлениям, но то, что я увидел, совершенно ошеломило меня.

Перед этим мы объехали верхом общества Лахамули, Чубухеви, Пари, Цхумари и Эцери — бывшие владения князей Дадешкелиани. Там было интересно, но места эти полузаброшены, башен и всякой старины немного. Разве что селение Кичкилдаши производит впечатление древнего селения сванов. Знаменитое некогда селение Таврали пустынно лежит в развалинах. Сейчас тут живет всего шесть семей, хотя недавно было семнадцать. Селения Лашграши практически не существует, жители покинули его лет десять назад. Одни развалины. Из этих мест, расположенных вдали от основной дороги, люди перешли жить в ущелье Накра. Лет 50-60 назад в Накре не было ни одного жителя. Поэтому во всем ущелье вы не найдете старинного сванского дома или башни. А по Накре, как и по Бечо, как раз пролегают туристские тропы, ведущие с перевалов. Люди едут по Сванетии и не видят Сванетии. Совсем не то Ушгули.

Попадаешь в иной мир, в другой век. Это как сон наяву. Лес черных башен молчаливо стоит в окружении таких же черных и таких же древних домов-крепостей. Нигде нет пристроек и новых зданий. Все как тысячу лет назад. Живая история.

В узеньких проулочках промеж домов лежал снег, в то время как в Местии давно отпахали. Толстые обуглившиеся двери со следами пуль, закопченные окна-бойницы, темные проемы входов в башни и дома, таинственные дворики... Людей встретишь не часто, и только стариков — молодежь на работе. Перед каждым встречным я останавливался пораженный, настолько выразительны их лица. Они спокойны и суровы. Они смотрят твердо и прямо,— глаза людей, ничего не страшащихся, людей гордых и властных и в то же время добрых и мудрых. Движения неторопливые и уверенные. Передо мной вставали ушгульцы — «племя львов»,— гордость Вольной Сванетии, отважные и непобедимые, сохранившие на века свой облик, как и эти монументальные замки. Столетиями их притесняли князья Дадешкелиани и Дадиани, но, истекая кровью в этой длившейся веками войне, ушгульцы отстояли свою свободу.

Свобода дается нелегко. В 1830 году русский академик из французов Броссе вывез отсюда в Париж интересный документ — примирительную запись ушгульцев с князем Верхней Рачи, который двенадцать лет не пускал сванов за солью в Рачу и Лечхум и за одного своего родича убил триста сванов. Сваны отдали по этому документу земли от Цены до Осетии и ушли с этой земли, не стали жить под властью князей. Земли опустели. В течение четырех веков князья Дадешкелиани пытались покорить ушгульцев. По сказаниям и песням можно предположить, что временами князья прорывались в Вольную Сванетию и доходили до Ушгули. Но в Ушгули не входили никогда. Ушгульцы принимали к себе всех непокорных князям, вооружались и отбрасывали врага обратно в Бечо и Эцери. Ушгул славился своей неприступностью далеко за пределами Сванетией. Многие века совсем крохотное, но неприступное общество сванов становилось убежищем для побежденных царей, кладовой ценностей Кавказа и Закавказья, ценностей, которые заполняли убогие на вид сванские церквушки. Даже русский царь Алексей Михайлович имел по этому поводу сношения с ушгульцами. В 1669 году он получил от сванов известие о том, что те «укрыли в своей земле царя (Баграта IV) от преследования турок а также спасли все честные иконы, кресты и мощи». Можно представить, какие исторические ценности и произведения искусства хранили в себе, да отчасти и хранят доныне, скромные сванские часовенки в верховьях Ингури. Недаром церковь Квирика постоянно охраняло шесть вооруженных стражей, а с XVIII века, после вторжения в Закавказье турок, охрана не подпускала никого на расстояние выстрела. В церкви Вольной Сванетии не имел права войти даже священник, ключи хранились не у него, а у ключарей, выбранных родом. Ключари, в свою очередь, не могли никого пустить друг без друга и без согласия общины.

Сейчас в Ушгули семь таких церквей, но было значительно больше. Один путешественник писал 80 лет назад:

«Есть много древних, полуразрушенных и разрушенных церквей, а также священных мест, где по преданию существовали церкви. В Ушгулах, например, таких развалин насчитывается до десяти». Далеко не полностью сохранившиеся ценности ушгульских церквей сейчас хорошо припрятаны. Многое, очень многое, к сожалению, бесследно исчезло.

Одна из самых интересных церквей Ушгули — церковь ушгульской Богородицы в Жабиане — стоит в крепостной ограде под охраной башни, возвышаясь над селением. Двери ее окованы железом. Рядом старинное и запущенное кладбище. Мы не попали внутрь, не оставалось времени на длительные переговоры. Говорят, она богата чеканными иконами.

Наиболее известными из них считаются икона Богоматери (Ламарии), позолоченная икона «Спас на троне» и замечательный предалтарный крест (77 на 37 сантиметров), на котором сохранилась только нижняя часть убора. Все эти вещи принадлежат X-XII векам. В селениях Ушгули немало таких памятников. Только в церкви селения Чажаши Т.Н. Чубинашвили нашел и описал четыре «Спаса на троне». Фотографию одного из них — Чажашского Спаса — мне приходилось видеть. Это совершенно замечательное произведение XI века имеет довольно большой размер (50 сантиметров на 36,5 сантиметра). Оно, безусловно, относится к бесценным памятникам культуры средневековой Сванетии. Другой Спас интересен тем, что надписи на нем греческие, хотя сама икона местного производства XIII века. В ризнице хранится оружие. Средневековое вооружение сванов было схоже с грузинским и состояло из шлема, кольчуги, наручней, щита, кинжала и, сабли. В XVI веке появились кремневые ружья и пистолеты, называвшиеся по имени одного из селений Западной Грузии, где их изготавливали,— «мачаххела». Но наряду с огнестрельным оружием до самого недавнего времени сваны пользовались еще пращой, луком и самострелом, напоминающим арбалет. Долго не снималась с вооружения и палица — огромная дубина с железными шипами.

В этой же церкви находится одежда князя Путы Дадешкелиани, весьма любопытная реликвия. Возле церкви и его могила. Все это связано с одной из самых распространенных в Сванетии легенд, имеющей историческое подтверждение, Мне рассказывали ее не менее десяти раз. Когда надо было поддержать разговор или доставить удовольствие собеседнику, я всегда спрашивал: «А вы не знаете случайно, что это за история приключилась в Ушгули с князем? Вот забыл, как его звали...»

Это было в 1547 году. Князь Пута Дадешкелиани не оставлял мысли о покорении общества. Ушгульцы пригласили его в гости. Осторожный феодал принял приглашение только после того, как оставил у себя дома заложниками двадцать сыновей ушгульцев во главе с сыном старшины общества. Князь пировал под большим деревом, а тем временем каждый сван Ушгули соскабливал со своей пули немного свинца. Из стружек отливается общая пуля, заряжается кремневое ружье, укрепляется у церкви и незаметно наводится на Дадешкелиани. К спусковому крючку ружья привязывается веревка, за которую берутся представители всех семей.

Князь хмелеет, а они ждут условного сигнала. Наконец тамада громко крикнул: «Подавайте нам красного вина!» Сваны потянули за веревку, раздался выстрел, и князь упал.

Убить гостя — величайшее преступление для сванов. Ушгульцы решились совершить его только ради своей свободы, возложив ответственность на все общество. Утверждают, что это был единственный случай нарушения священного закона гостеприимства. И ушгульцы до сих пор искупают свою вину: во многих домах от Нового года до петрова дня вы не найдете на столах ни сыра, ни молока.

Несмотря на столь развитую в Верхней Сванетии в былые времена кровную месть, убийство всегда считалось здесь самым тяжким грехом.

Многое в Ушгули связано с именем царицы Тамары, жившей на рубеже XII и XIII столетий, во времена расцвета в Грузии феодальной культуры. В Верхней Сванетии существует несколько могил царицы Тамары, хотя она никогда там не бывала. Известно, что царица не поднималась в Сванетию выше Эцери. В Ушгули тоже имеется своя могила царицы и даже ее полуразрушенный замок. Замок-крепость стоит высоко над долиной Ингури на горном выступе. Остатки стены и башни красиво смотрятся на скале, которая возвышается над Ушгули. В легендах и песнях образ царицы Тамары слился с образами многих других Тамар и даже вовсе не Тамар, например, с образом дочери ее Русудан и других женщин вплоть до Тамары Дадиани, жившей в XVII веке. Усыпальницей царицы Тамары в Ушгули считается та же церковь, где хранится одежда и оружие князя Путы Дадешкелиани.

Хоть нам и не удалось побывать в этой церкви, зато мы попали в церковь Квирика и Ивлиты. Проникнуть в нее было всегда не так-то просто. За вход взималась плата. Размер платы колебался в различные времена в пределах от овцы до быка.

Пока мы поднимались в сопровождении ключаря по петляющему в лесу серпантину тропы, ведущей к церкви, я старался вспомнить все, что знал о церкви Квирика и Ивлиты. Отец Мушни Хардзиани — Григор рассказывал, как тысячу лет назад сваны выбирали место для нее. Было много споров, предлагались самые различные места. Тогда привязали к двум молодым и необученным бычкам бревно и пустили их. Бычки долго тащили за собой бревно, пока не поднялись по склону на вершину крутого контрфорса и не легли там на ровной скальной площадке. Рядом с площадкой оказалась крохотная зеленая поляна, тоже ровная. Вокруг обрывались почти отвесные стены. Тут и быть церкви, решили тогда старики.

Рассказывали и другие легенды об этой церкви. Почти все они связаны с ее ограблением. И всегда из этого ничего не получалось. Однажды три человека все-таки ограбили церковь. Набили мешки драгоценностями и решили уйти через перевал. Но поднялась страшная буря. Воры долго блуждали по горам и, совершив круг, замерзли почти у ворот каменной стены церкви Квирика.

Или вот, поинтереснее. Случилось, один сван по фамилии Шали Ани косил траву у царя Имеретинского. Было там сто косарей, а он лучше всех. Дошли до Гегутского луга. Большой луг, и трава на нем высокая, самый лучший царский луг. «Ну, косари,— спрашивает царь,— сколько дней вам надо, чтоб выкосить такой луг?» — «За один день я выкошу этот луг»,— говорит, выступая вперед, Шалиани. «Один?» — «Да, один, без всякой помощи. Но за это мне нужна большая награда».— «Хорошо,— говорит царь Имеретинский,— я дам тебе то, что ты пожелаешь. Но если не выкосишь, отрублю голову. Согласен?» — «Согласен».

Взял косу и выкосил весь луг за один день, от темна до темна. И запросил он за это чудотворную икону Квирика и Ивлиты. Что делать царю?! Отдал. Шалиани понес ее домой. Узнал о том мингрельский князь. По пути в Сванетию Шалиани проходил мимо его дома. Князь пригласил его в гости, хорошо встретил, а ночью послал к нему свою молодую и красивую жену. Застав их вдвоем, мингрельский князь должен был убить Шалиани, но он взял выкуп — икону. Когда Шалиани рассказал обо всем своему князю Дадешкелиани, тот собрал воинов и дерзким налетом ворвался к своему «благородному» соседу. Он отобрал чудотворную икону и увез в свой замок в Эцери. Но свободные сваны не могли примириться с тем, что их священной реликвией владеет князь. Некто Иоселиани из Мулахи выкрал ее у Дадешкелиани. Князь бросился за ним в погоню и настиг Иоселиани по дороге в Ушгули в одном сванском доме. Воины князя перевернули весь дом вверх дном, но иконы не нашли: сваны подложили ее под рожавшую женщину, где искать икону никому не пришло в голову. Так чудотворная икона Квирика и Ивлиты вернулась обратно в Вольную Сванетию, а роды Шалиани и Иоселиани навечно получили право бесплатного допуска к Квирику. Им не надо было уже пригонять быка, чтоб помолиться, принести присягу или дать клятву.

У сванов были основания фанатически охранять свои религиозные и исторические ценности, хранящиеся в их скромных базиликах. Они действительно довольно часто исчезали или подменялись другими. В 1895 году, например, монастырь Квирика и Ивлиты посетила знатная персона — графиня Уварова. Ее сопровождал один из князей Дадешкелиани. Высокая гостья писала книгу о древних иконах. Главную ее ценность составили фотографии икон, сделанные сопровождающим графиню фотографом. Она вывезла из церкви Квирика и Ивлиты драгоценный ковчег для креста, золотом, византийской работы IX-XI веков. Сваны сделали для ее исключение, доверили высокопоставленной гостье рукописное евангелие VIII-IX столетии, которое графиня умоляла дать ей на время для научного исследования. Она даже написала своей холеной ручкой расписку. Но рукописная книга так и не вернулась в Сванетию.

Помнил я также из книги Ковалевского, что номинальная ценность сванских реликвий сильно преувеличена, что вместо золота он встречал здесь лишь позолоту, вместо драгоценных камней — самоцветы и т.д. Когда в первые годы революции в Сванетии были горячие головы, предлагавшие продать все эти ценности и употребить вырученные деньги на нужды сванов, то золота и серебра оказалось в сванских церквах так мало, что не стоило и затевать такую операцию. Но вмешались советские власти Тифлиса и категорически запретили трогать эти исторические ценности. Оценивать серебряные иконы IX-XII веков но весу могло прийти в голову только людям, не имеющим ни малейшего представления об истории и культуре Сванетии.

Ни и историческая ценность сванских реликвий, овеянных легендами, тоже часто бывает преувеличена. Помню, в селении Лахамули, где стоит построенная в прошлом веке церковь святого Георгия и при ней очень старая часовня, мне сказали, будто у одного старика хранится древнейшая книга, чуть ли не IV-V веков. Что в ней записана история всей Сванетии, начиная от рождества Христова. Безусловно, я заинтересовался. Вдруг обнаружу новое Адишское евангелие. Книгу эту никому не показывали, она хранилась у старика в сундуке под пятью замками. Но благодаря милым людям, председателю колхоза Владимиру Чкадуа и его сыну Омари, подобравшим нас ночью на дороге и оказавшим удивительное гостеприимство, удалось взглянуть на таинственную книгу и даже подержать ее в руках. Она была зашита в красный ситец, а по краям чехла шла белая кайма. Старик осторожно отпорол с одной стороны тесьму, расшил чехол и вынул книгу, упакованную еще в одну обертку из материи. Книга действительно была написана на воловьей коже по-старогрузински. Но даже мне, неспециалисту, с первого взгляда стало ясно, что она моложе на 10-12 столетий. Мне подумалось, что это просто псалтырь, по которому в церкви читались молитвы. Впоследствии, после консультации со специалистами, это подтвердилось. Я не стал, понятно, высказывать тогда своих соображений. Тем более что старик, показывая книгу, заявил: «Никому и никогда мы ее не отдадим». Нельзя не оценить столь трепетного отношения сванов к своей старине. Подобное ведь не часто увидишь.

Работая над книгой о Севере, мне довелось объездить многие города и деревни севера европейской части России. Встречал простых людей, хранящих старинные иконы и книги, ювелирные изделия типа великоустюжских гайтанов, черненого серебра или резной кости. Но они берегли их для себя, только как свою собственность. Старые и религиозные люди, владея такими вещами, не испытывали гордости за искусство и древнюю культуру русского народа. Нет! Если только они не были староверами, новая, литографская икона с бумажными цветами в позолоченном киоте всегда дороже для них почерневшей доски с живописью XVI-XVII веков. Серебряный гайтан — цепочка из тысяч колец, каждое величиной меньше спичечной головки, вручную согнутых и спаянных мастерами Великого Устюга в XVI-XVII столетиях — расценивался как дорогое украшение, и только. Ничего не стоило выменять его на портативный радиоприемник. Когда же старики умирают, молодежь выбрасывает за ненадобностью древнерусские иконы и рукописные книги в реку. Так повсюду. Но только не в Верхней Сванетии. Лахамульская книга не принадлежит старику, она есть достояние всего селения. Она гордость Лахамули и никогда не будет выброшена в Ингури.

Придерживаясь за скалы, мы выбрались наверх, и я остановился пораженный: стена крепости, две сторожевые башни и трапезная — все было новым, только что реставрированным. Вот уж чего не ожидал! Но об этом после.

Церковь Квирика и Ивлиты называют часто монастырем. Когда-то, говорят, здесь жили двенадцать монахов, что является, в общем, исключением. В Верхней Сванетии не бывало монастырей и монахов, до конца XIX века туч обходились даже без священников.

Сопровождающий нас сван открыл ключом массивный замок в не менее массивной двери, и мы, пройдя через темноватый тоннель, вышли на территорию монастыря. Весь он, размером не больше теннисного корта, стоит на ровной, чуть наклонной скале, так что пол в трапезной, в башнях и в самой церкви — естественная скала. Часть стены у трапезной и у башни тоже скалы. Построен монастырь ступенью, на верхней — церковь, башня, видная из ущелья, навес с крючками для мясных туш, и под навесом стол для разделки мяса. Тут же большие медные котлы, очаг. На нижней ступени — трапезная, башня и вот этот каменный коридор, по которому мы вошли. Между строениями зеленые лужайки. Возле церкви пристройка с очагом и скамейками и укрепленный цементом квадрат для установки знамени. За стенами с трех сторон — пропасти, жутко взглянуть.

Вдруг раздались беспощадно громкие удары колокола. Это было неожиданно. Звонил наш провожатый, звонил упорно, с ожесточением. Я не понял, в чем дело, решил, развлекается человек. Развлечение показалось неуместным, кощунственным. Но когда мы уходили, он опять взялся за веревку, колокол на пристроенной к церкви маленькой колокольне закачался, и густой звук его разнесся по горам. Оказывается, такой порядок: все должны знать, что здесь находятся люди, знать, когда пришли и когда ушли.

В трапезной и на скальном полу стояли медные котлы для варки араки и мяса, деревянное корыто для замешивания теста, бочки. Сложены вдоль стен заготовленные впрок березовые дрова. Возле очага — шиферная плита на подставке, на ней пекут лепешки, над очагом подвешена, чтоб не случалось пожара, другая плита. Все как в старинном сванском доме. Только стропила и крытый дранкой потолок совсем новые, не успевшие еще потемнеть.

Я не сомневался в том, что реставрация произведена учеными и архитекторами по программе грузинской или союзной Академии наук. Ничего подобного! Все восстановлено и приведено в прежний вид самими сванами, по собственной инициативе и на свои средства! Не было ни инженера, ни историка, ни архитектора, ни начальника с заместителем, ни завхоза, ни экспедитора — ни одного из тех должностных лиц, которыми у нас так быстро обрастает любое дело. Так же, как теперь, нет здесь заведующего, сторожей, штатных экскурсоводов. Этот интереснейший историко-этнографический музей принадлежит всем сванам, народу. Народ его создал, народ его сберег, и народ его теперь отреставрировал и заботится о нем, охраняет его. Подумать только, как это прекрасно!

Просто собрали деньги (17 тысяч рублей, немалые для сванов деньги), купили цемент и лес, все необходимые стройматериалы и восстановили свой памятник истории и культуры. Строили сообща, бесплатно. Никого не приходилось уговаривать, агитировать, все свое свободное время отдавали. И народу-то совсем немного! Не больше чем в одном московском доме. Все было сделано недавно, в 1967 году, но дело не закончено. У крепости имелось четыре башни, а пока стоят только две, стена раньше была повыше. Реставрация продолжится в следующем году.

А дело нелегкое... Сторожевую башню над пропастью не каждый возьмется класть. Привязавшись к веревке, ее выкладывал Григор Хардзиани, совсем старик. Ему подавали цепочкой камни, а он их укладывал и цементировал. Камни носили снизу, от реки. Раз Григор сорвался со стены, чудом остался жив. Думают строить еще две башни, одну вместо колокольни, другую для дежурного. Под сторожевую башню натаскали с реки и сложили круглые булыжники, которые служили когда-то оружием обороны. Чтоб все «как было».

А как было? В Х веке как было? Кто это знает из сванов? Как ни прекрасен факт сам по себе, он часто вызывает чувство досады. Доморощенные реставраторы — смерть для произведения искусства, для памятника архитектуры. Ведь нет ни чертежей тех веков, ни фотографий, даже рисунка. Григор помнит, что ему рассказывал дед. Деду рассказывал его дед. Но эти предания не могут уходить в глубь десяти веков, а если кое-что и доходит оттуда до нас, то обязательно в искаженном виде. Не раз приходилось убеждаться в этом.

Помню, разговаривал с двумя сванами — учителями истории. Зашла речь о том, были ли в Верхней Сванетии татары (разговор шел о возникновении «Праздника льва»). Были здесь татары или нет? «Это надо спросить у стариков»,— говорит один. «Узнаем у такого-то, он очень старый»,— решает другой. Спросили. Были татары, говорит старик. Значит, были. И никуда не денешься, бессмысленно спорить и ссылаться на литературные источники, доказывая, что татарское нашествие обошло страну и татары никогда не проникали в Верхнюю Сванетию.

Так и тут. Старики помнят, как выглядел монастырь Квирика и Ивлиты 70-80 лет назад, пусть сто, пусть даже двести, но не тысячу! Таков парадокс — с одной стороны, радостно видеть, как люди, не дожидаясь решений ведающих памятниками старины организаций, сами берутся и восстанавливают памятник своей культуры; с другой стороны — он уже безнадежно загублен не поставленной на научную основу реставрацией.

Мы переступили порог церкви Квирика и Ивлиты с душевным трепетом. Миша и я, оба неверующие люди, испытывали необыкновенное волнение, входя в ее низкую дверь. И, прикоснувшись к этой овеянной веками живой легенде, почувствовали радость и огромное удовлетворение. Уверен, большинство людей приходят сюда не из религиозных побуждений.

Узкий, не разойтись, проход уставлен дарами. Внутреннее пространство церкви невелико, всего 13 — 14 квадратных метров. Небольшая, глубокая абсида отделена от остального помещения древней алтарной преградой. Коробковый свод опирается на одну подпружную арку. Две пары пристенных полуциркулярных арок развернуты по продольным стенам и опираются на пилястры. На западной стене тоже есть пристенная арка и тоже с пилястрами. Посередине церкви на каменном постаменте огромный крест, обитый серебряными чеканными пластинками с позолотой и различными изображениями. В перекладине креста, даже в полутьме, виден легендарный камень сердолик. Сверху на крест надета, как и в церкви Тарингзел в Местии, старинная шапка. Но не шлем, а что-то вроде шапки Мономаха.

Полутьма, пыль, паутина. По углам кучи принесенных в качестве пожертвования турьих рогов. В одном из углов священное одеяние из истлевшей парчи. Под кровлей лежит большой красный флаг с крестом на конце древка. Новый флаг, на праздники его выносят и ставят на специально сооруженный для него во дворе постамент. Старинные украшения, оружие, серебряная с чеканкой посуда, кресты поменьше и древние чеканные иконы.

Бегло осмотревшись и привыкнув к темноте, я включил свой карманный фонарик. Луч света упал на лицо изображенного в рост на западной стене святого Квирика, и я решил начать осмотр с фресок.

В целом старинные росписи сохранились в Лагурке неважно. Сильно закопчены и осыпались. Расписана церковь, как это известно из надписи на западной стене, художником Тевдоре, в 1111 году, а подправлены они были в XVII веке. Общий колорит древней росписи построен на сдержанной красочной гамме красно-коричневого цвета, серого и охры. Переписи позднего времени заметно выделяются как по краскам, так и по исполнению. Более свежие краски мешают сначала восприятию древней живописи, и надо внимательно присмотреться, чтобы понять и оценить силу эмоциональности и монументальности композиции живописи начала XII века. Приглядишься, и сквозь налет записи проступают выразительные лица, встают крупные фигуры в своем первоначальном виде.

Росписи в Лагурке сделаны несколько позже, чем в Ипари. Этим, возможно, и объясняется повторение той же иконографической схемы: деисус в алтаре, те же евангельские сцены в своде и, конечно, всадники. Южная стена отведена изображениям жития патронов церкви святых Квирика и Ивлиты.