Глава 9
Глава 9
Котельникова угораздило заболеть тяжёлой формой ангины с высокой температурой. Принимал меры, но они не помогали. Глотать не мог. Горел. На работу, разумеется, не ходил. Поставил в известность начальство. Обложил шею компрессами. Вспомнил, как в детстве его лечила мать. Стыдно признаваться, но это были компрессы с собственной мочой. При тогдашней нищете лечение такого рода было естественным. Полоскал горло, перевязывал его шерстяным кашне. Разогревал красное сухое вино, присланное из Молдавии.
Не помогало. Температура не снижалась. Под вечер третьего или четвертого дня раздался звонок в дверь. Пошёл открывать.
На пороге стоял высокий стройный мужчина лет сорока в тёмном костюме и кепке. Представился:
– Начальник отдела, подполковник Сысоев. Заболели?
Больной едва ответил, жестом пригласил войти.
– Что с вами?
– Ангина, наверное, – ответил Котельников.
– Не годится. Болеть никогда не следует, а сейчас тем более, – многозначительно заметил Сысоев. – У евреев завтра Йом Кипур – Судный день.
– Вот как? – с трудом выговаривая слова, выразил удивление больной. – Хотя верно, в начале осени он бывает…
– Надо вам побывать в синагоге. Завтра. На улице Архипова.
– Понятия не имею, где это. Но видите, какая температура, – Юрий показал лежавший на столике градусник и указал на цифры. – Почти сорок! Видите?
– Вижу. Но надо! Прислать вам врача? Кстати, вызывали?
– Нет. Я пользуюсь другим способом… Но что-то не помогает. Ночью сорок и два было. Плохо мне, поверьте, товарищ Сысоев.
– Верю, но надо. Я бы не настаивал. Но там будет недавно прибывшее посольство Государства Израиль в полном составе. Понимаете?
– Понятно.
– Дадим машину. Подбросит вас.
– Не нужна она. Я и сам доберусь.
Пришлось на следующий день поехать.
От Ильинских ворот чуть ли не до Покровских ворот застыли пустые трамваи номер 48. Попавшаяся навстречу какая-то женщина с полными сумками вопрошала у прохожих:
– Что случилось? Все трамваи стоят!
Кто-то ей ответил:
– У евреев большой праздник, а на улице Архипова синагога!
Юрий оглянулся: плотного телосложения, в кепке и без ног человек в суконной рубашке с двумя медалями «За боевые заслуги» и «Участник Великой Отечественной войны» сидел на небольшой дощатой платформочке на шарикоподшипниках и охрипшим голосом громко просил: «Подарите мне помощь, кто сколько может!» В народе таких инвалидов войны прозвали «танкистами». Юрий вернулся к нему и положил в протянутую руку тридцатирублёвку. Не большие, но и немалые тогда деньги. Бывало, прежде, проходя мимо входа в самый крупный универмаг «Мосторг», что напротив Большого театра, видел «танкиста», продававшего авоськи, шнурки для обуви и ещё кое-какую мелочь. Но не знал, что он инвалид войны, поскольку тогда на груди у него не было наград.
Пробиться к зданию самой синагоги, как сразу понял Котельников, было немыслимо. Наискосок от неё на противоположной стороне увидел подходящее место: вскарабкался на кирпичный забор, поверх которого метра на три в длину тянулась небольшая железная ограда. Там пристроился молодой человек. Он и помог Юрию подняться к нему. Оттуда хорошо просматривались запруженная людьми улица и вход в синагогу. Вся улица была до отказа заполнена не столько верующими, сколько желающими увидеть прибывших недавно в Москву членов посольства Государства Израиль.
Под вечер из синагоги вышли двое пожилых мужчин в чёрных ермолках и накинутых на плечи молитвенных облачениях. Они всматривались в затянутое облаками небо, так как с появлением первой звезды завершался Судный день.
Минут двадцать спустя толпа зашевелилась, и тут показались покидавшие синагогу члены посольства Государства Израиль в Москве. Их было четверо. Посол – среднего роста Голда Мейерсон с высоко поднятой головой, в чёрном костюме, небольшой круглой шляпке. Рядом с ней – полковник Ратнер, военный атташе в форме, очень схожей с французской. Фуражка точно такая же, как у генерала Де Голля, – «каскета-горшок». И рост примерно такой же. За ними шли двое мужчин небольшого роста в чёрных, надвинутых на лоб широкополых шляпах. Толпившиеся вокруг них люди создали атмосферу шумного ажиотажа. То и дело были слышны слова: «В будущем году свидемся в Иерусалиме!»
В ответ члены посольства и сама Голда Мейерсон произносили: «Мирцешем!», что в примерном переводе означает: «Да сбудется!»
Среди толпившихся выделялись попрошайничеством преимущественно пожилые женщины. Оба человека в чёрных шляпах стали бросать деньги. Не металлическую мелочь, а бумажные рубли: трёшки, пятёрки, возможно, десятки… Несомненно, припасённые заранее. Образовалась свалка попрошаек, которые заодно старались рукой дотронуться до рукава посла. Многие прикладывали пальцы к губам и затем, точно к Торе, с трудом тянулись к ее рукавам и юбке. Некоторые в экстазе и вовсе целовали подол!
Зрелище огорчило Котельникова. Что же получается, думал он в эти секунды о целовавших рукава и подол посла иностранного государства, а обычно твердивших с пеной на устах о любви к советской Родине. Прикинул, что скажут об этом шабаше «наверху», когда узнают обо всём, что происходило у синагоги. Это же может отразиться на всех без исключения евреях!
Именно это обстоятельство более всего портило ему настроение. Он даже забыл про боль в горле. Единственное утешение появилось, когда вспомнил поговорку: «В семье не без урода». Поймут ли именно так наверху?
Больной, разочарованный увиденным и услышанным, продрогший, Юрий отправился домой.
Не успел он допить второй стакан чая, как послышался звонок в дверь. На пороге стоял Сысоев:
– Что же вы не зашли к нам? Мы вас ждали…
– А сейчас обеденный перерыв с семнадцати часов. К тому же я продрог. Вот допиваю горячий чай…
– Надо срочно ехать. Давайте одевайтесь, и поедем.
Котельникову ничего не оставалось, как одеться. Тут Сысоев как бы между прочим сказал:
– Прихватите паспорт.
Настроение у Юрия испортилось ещё больше. «Зачем?» – без конца отдавался в мозгу этот вопрос. Ответ на него был страшным.
Сысоев сел рядом с водителем, а Котельникову уступили место в середине заднего сиденья между двумя сотрудниками. Стало понятно, чем вызвана необходимомсть взять паспорт. «Значит, конец и мне…»
Когда вошли в подъезд, перед двумя дежурными, стоящими слева и справа, Сысоев потребовал у Котельникова паспорт, показал его проверяющим и сунул себе в карман. Ещё одно подтверждение мрачных предвидений.
Вошли в кабинет Сысоева. Он позвонил кому-то и доложил о прибытии. Последовало:
– Есть!
Тут же сказал Котельникову: «Пошли».
Судя по этажам и длинному коридору, Юрий понял, что скорее всего они идут к высшему руководству. Вошли в просторный кабинет с длинным столом. В стороне, у небольшого столика, сидела немолодая женщина.
Быстрым шагом вошёл Виктор Семёнович Абакумов. Не поздоровался. Котельников слегка вытянулся и произнёс:
– Здравья желаю!
Абакумов не ответил, затем сказал:
– Садитесь.
Котельников остался стоять, чтобы не получилось, что воспринимает свое присутствие «на равных». Повторного предложения сесть не последовало.
– Так, слушаю.
– Был я у синагоги. Там собралось очень много народу. Вовнутрь синагоги мне не удалось пробраться. Это было невозможно. Очевидно, многие пришли туда на рассвете.
Котельников докладывал обо всём, чему оказался свидетелем. Ничего не утаивал. Был уверен, что не один там находился. Минут десять или пятнадцать излагал увиденное и услышанное. Изъятый паспорт все время теребил мозг. Предчувствовал свой конец…
Министр слушал внимательно. Несколько раз коротко переспрашивал. И вдруг вопрос:
– Ваше мнение в целом?
Мелькнуло слово «шабаш». На долю секунды призадумался. Неожиданно осенила мысль.
– Извините, товарищ министр, но, глядя на разыгравшуюся позорную сцену, о которой доложил, почему-то представил себе, что сейчас не сорок девятый год, а тридцать девятый, когда к нам, в Советский Союз, прилетел рейхсминистр иностранных дел нацистской Германии Иоахим фон Риббентроп и его таким же образом, как сегодня у синагоги, стали бы приветствовать немцы Поволжья… Целовать ему рукав или подол сюртука, что бы тогда сказали на это наши… еврейчики?!
Секунду-другую поразмыслив над услышанным, неожиданно резко повернув голову в сторону сидевшей за столиком женщины, Абакумов чуть ли не вскрикнул:
– Гениально!
Котельников понял, что слова были обращены к стенографистке.
Тут же поднялся и протянул руку Котельникову:
– Молодчина.
– Извините, товарищ министр, – робко произнёс в ответ Котельников – у меня высокая температура, и вы можете заразиться.
– Ничего! Меня никакая холера не берёт.
Совершенно другие слова и тон, иное отношение, да к тому же изменилась и сама атмосфера.
Тем не менее вроде бы пронесло. Продолжавший стоять Котельников не был уверен, хорошо это или очень плохо. Но был момент, точнее, секунда, когда он понял, что последние слова сыграли решающую роль в его жизни. Это о том, сказать ли «наши евреи» или «наши еврейчики». Понял, что могло привести министра в такое восхищение.
Лишь в кабинете Сысоев вдруг спохватился:
– Совсем забыл! Ваш паспорт-то у меня! – и вернул его владельцу.
При расставании высказал ряд добрых пожеланий, назвал номер своего телефона и предоставил машину, в которой никого кроме шофера уже не было. Когда отъехали, немного отлегло. В пути невольно подумал: «Надолго ли?»
На следующий день пришли двое врачей – женщина и пожилой мужчина. Из поликлиники в Варсонософьевском переулке.
Юрий быстро пошёл на поправку.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.