Испытания

Испытания

Начало Великой Отечественной войны застало меня в военном городке, неподалеку от Минска. Там находился склад Наркомата обороны, где я, уже будучи старшим сержантом-сверхсрочником, заведовал хранилищем автобронетанковых запчастей. Склад обслуживал войска Белорусского Особого военного округа. На нашем складе находились два полностью укомплектованных броневика — БА-10 и БА-20 — и поступавший из капитального ремонта танк Т-28.

Бои развернулись на минском направлении. Получилось так, что связь со штабом округа была потеряна. Начальник склада майор Денисковский и его заместитель по политчасти политрук Фещенко, посовещавшись, решили направить меня в Минск, в штаб округа, и выяснить, что делать со складом.

Рано утром 26 июня я на броневике выехал в Минск. Могилевское шоссе оказалось запруженным колоннами наших войск, двигающихся на запад, и беженцев — на восток. Лишь к середине дня добрался я до Минска. Город было не узнать. Дома горели, улицы завалены битым кирпичом, изрыты воронками. Во дворе штаба округа пылал костер из бумаг, в помещениях — ни души. Узнал, что все уехали и штаб находился в другом месте.

К вечеру я наконец возвратился в свой военный городок и доложил начальнику склада о результатах поездки. К тому времени он получил уже доставленный нарочным приказ об эвакуации склада. Утром 27 июня майор собрал личный состав и отдал необходимые распоряжения. Весь день мы готовили имущество склада, упаковывали его в ящики, останавливали автомобили, спешившие на восток по шоссе, и загружали наиболее дефицитными запасными частями, резиной. Семьи военнослужащих, детей отправляли на санитарных машинах.

Я попросил у майора разрешения вывести танк Т-28.

— Так к нему же нет экипажа, — возразил Денисковский. — Как ты поведешь?

— Один справлюсь. Все-таки более трех лет служил механиком-водителем. А эта машина хорошая, сильная, жаль оставлять.

Меня поддержал политрук Фещенко. Наконец майор сказал:

— Так и быть, готовь машину! Отвечаешь за нее.

— Есть! — козырнул я и побежал к танку. По пути зашел домой, позвал на помощь жену, и принялись вместе за работу. Натаскали воды, принесли и установили аккумуляторы, взяли три сотни патронов и зарядили пять пулеметных дисков. Пока жена ходила за комбинезоном и танкошлемом, я успел залить горючим и маслом пустые баки, проверил все и вывел машину к воротам склада. А там уже выстроилась колонна машин с имуществом — погрузили все, что можно было взять. Впереди поставили броневики с командованием, замыкающим — мой Т-28.

Последние слова прощания. Накануне вечером мы с женой побывали у ее родителей в деревне Ефимово, посоветовались, как быть дальше. Рая хотела ехать со мной, но отец и мать убеждали, что ей лучше остаться с ними, что на пятом месяце беременности уезжать неизвестно куда рискованно. В конце концов я согласился с этим. «Ненадолго же расстаемся, — успокаивал я жену. — Разобьем фашистов, и я буду опять дома».

И вот теперь мы прощались на лесной дороге возле нашего склада. «Сына береги!» — крикнул я из люка (считал, что родится обязательно сын, а родилась дочь, Антонина).

Наконец колонна выехала на Могилевское шоссе. У райцентра Червень нас обнаружил и обстрелял немецкий самолет-разведчик. Машины рассредоточились, а после того, как вражеский самолет улетел, снова начали выезжать на шоссе. Я тоже стал заводить танк, однако мотор не запускался.

— Что случилось? — спросил подъехавший ко мне на броневике майор Денисковский.

— Вероятно, какое-то повреждение, — ответил я. — Сейчас проверю.

— Ремонтируй и догоняй нас, а мы должны торопиться, — сказал начальник склада, поворачивая вслед за колонной.

Больше часа провозился я, пока исправил повреждение в карбюраторе. За это время колонна склада ушла далеко вперед, и догнать ее было довольно трудно. Но я выехал на шоссе и повел танк на высокой скорости.

Вечером подъехал к Березине. Здесь много было наших войск. Долго я искал свою колонну, но не нашел, — видимо, она ушла дальше. Решил присоединиться к располагавшейся в лесу у реки части, доложил ее командиру, что отстал от своей колонны. По его распоряжению меня накормили, дозаправили танк горючим. В машине я и переночевал. Утром по приказу командира части ходил в разведку. После этого участвовал в ликвидации вражеского десанта.

Командир, отдавая распоряжение на уничтожение десанта, показал по карте дорогу и хутор, куда надо было следовать.

— Разведчики сообщают, что там кружил самолет и противник высадил десант. В том районе действует местный истребительный отряд. Поможешь ему и возвратишься обратно.

Я направился по указанной дороге…

В роще возле шоссе у меня и произошла встреча, повлиявшая на все дальнейшие действия.

Только выбрался из машины, услышал громкий голос:

— Здравствуйте, танкист!

Я оглянулся и увидел перед собой группу военных — майора и четырех молодых парней. Майор попросил у меня документы и, удостоверившись, что я и есть старший сержант сверхсрочной службы Малько, сказал:

— По договоренности с командиром части, пославшим вас сюда, вы отныне вместе с танком поступаете в мое распоряжение.

— Есть! — ответил я.

Майор осмотрел машину, обошел ее со всех сторон, даже постучал по броне и удовлетворенно произнес:

— Ничего себе, коробочка. Т-28?

Я подтвердил.

— На такой воевать можно. Сильная машина.

Действительно, Т-28 хотя и являлся средним танком, но имел мощное по тому времени вооружение: пушку и четыре пулемета. Короткоствольная 76-миллиметровая пушка была установлена в центральной башне, пулеметы — в боковых и тыльной. Экипаж — 6 человек. Одним словом, это была довольно грозная бронированная крепость.

Пока майор рассматривал машину, я пригляделся к его спутникам. Все они были курсантами. Познакомиться мы так и не успели. Майор поставил задачу:

— Возле Минска, в болоте, застряли три наших учебных танка. Необходимо их вытащить. Заводите машину!

Я уселся на свое место, майор с курсантами тоже забрались в танк, и мы двинулись в направлении к Минску. Но когда подъехали к тому району, где должны были находиться застрявшие танки, обнаружили, что их там нет. Лишь развороченные гусеницами колеи указывали, где стояли машины. Их, видимо, уже вытащили.

Отвели Т-28 в лес, переночевали. Дежурство несли по очереди. Меня сменил в середине ночи курсант с артиллерийскими петлицами. Мне спать не хотелось, и я остался на некоторое время с курсантом. Поговорили с ним, познакомились. Курсант назвался Николаем и рассказал, что перед самым началом войны он прибыл в командировку в Минск. Здесь и застала его война. В штабе, куда он прибыл, его оставили в распоряжение майора, который с группой курсантов готовил к отправке учебные танки. Он тоже не знал своих спутников, потому что дел было много и тут уж не до разговоров.

— А как вы думаете, товарищ старший сержант, — спросил меня Николай, — если утром тут появятся немцы, что мы будем делать?

— Будем драться, — ответил я. — Машина наша надежная, да и командир, видать, толковый. Так что не пропадем.

— А вам не приходилось встречаться с фашистами? — допытывался Николай.

— Приходилось, — сказал я. — Еще несколько лет назад — в тридцать восьмом году, в Испании.

— Вы были в Испании? — заинтересовался Николай. — Расскажите!

И я рассказал ему о Барселоне и Бильбао, о боях под Теруэлем и Мадридом, о мужестве испанских патриотов и зверствах мятежников, о Глории и ее маленьком Хуане, повешенных фашистами. Николай слушал, и глаза его горели гневом. Потом Николай Педан рассказал о себе, о своем детстве, учебе в школе, работе в колхозе.

* * *

Наутро майор с двумя курсантами сходил в разведку, а вернувшись, сказал:

— Кругом враги. Надо пробиваться к своим, а они, по моей прикидке, где-то в районе Борисова.

Он помолчал в раздумье, потом продолжил:

— Можно бы направиться снова по Могилевскому шоссе, но я видел возвращавшихся беженцев, которые сообщили, что оно перерезано немцами. Значит, надо искать другой путь.

— А может, двинуть на запад? — предложил Николай Педан.

Все удивленно переглянулись.

— Как на запад? Через Минск? — переспросил широкоплечий курсант со смуглым, обветренным лицом.

— А что? — вмешался я в разговор, поняв заманчивость предложения Николая. — Товарищ правильно говорит — именно через Минск. Город я знаю хорошо, проведу танк без задержек.

Николай опять заговорил горячо, взволнованно:

— Наше появление в Минске наделает переполох. Воспользуемся и поколотим фашистов как следует.

— Верно, — как бы подытоживая наш разговор, сказал майор. — Направимся именно через Минск. И не как-нибудь, а с боем. Представляете, товарищи: фашисты уже несколько дней в городе, чувствуют себя хозяевами, а тут внезапно врывается советский танк и громит их. Ну, а если уж прорвемся через Минск, то по Московскому шоссе двинемся к Борисову, а там присоединимся к нашим войскам.

Других предложений не поступило, не было и никаких вопросов.

— Вот и хорошо, товарищи, — удовлетворенно заключил майор. — Значит, решение принято. Теперь давайте готовиться. Прежде всего — нужны боеприпасы. Как их раздобыть?

— В военном городке, где наша танковая бригада стояла, — сказал я. — Может, что и найдем.

Городок встретил нас мертвой тишиной. В здании казармы окна были открыты, возле дверей валялись какие-то тюки, ящики. В длинном здании продсклада двери были сорваны. В нем оказалось много ящиков с консервами и пачками галет.

— Провиант есть! — весело произнес майор.

На складе ГСМ среди многих пустых бочек, валявшихся на полу, стояли три нетронутые. Я потер пальцами около пробок, понюхал и сразу уточнил:

— Две с бензином и одна с маслом. То, что надо!

Нашлись и боеприпасы — 76-миллиметровые снаряды и целая гора цинковых коробок с патронами.

Грузились долго, старались взять снарядов как можно больше. Я несколько раз предупреждал:

— Товарищ майор, больше некуда грузить. Кассеты и ниши заполнены.

— Клади на пол, — говорил майор, продолжая подавать снаряды.

Я принял еще несколько снарядов и снова закричал:

— Хватит! Под завязку…

— Ладно, — согласился майор. — Теперь за патроны.

Начали загружать все свободные места цинками с патронами, набивать ими пулеметные диски. Всего погрузили более шестидесяти снарядов и около семи тысяч патронов. На обратном пути завернули на продовольственный склад и взяли, сколько смогли уложить, консервов и галет.

Отдохнув немного в лесу, мы выехали на Могилевское шоссе и взяли курс на Минск.

Стоял жаркий полдень 3 июля 1941 года…

Перед началом движения мы с майором установили сигналы, поскольку переговорного устройства в танке не было: рука майора на моем правом плече — правый поворот, на левом — левый; один толчок в спину — первая передача, два — вторая; рука у меня на голове — стоп.

Шоссе оказалось безлюдным. Я вел машину, крепко сжав руками рычаги. В голове — рой мыслей: «Чем встретит нас город? Вряд ли долго удастся, оставаться незамеченными — красные звезды на бортах машины видны издалека, они ярко блестят на солнце. Безусловно, схватки с фашистами не миновать».

Танк поднялся на взгорок, и я увидел впереди, в серой дымке, Минск. Прямо по курсу возвышались трубы ТЭЦ, заводские корпуса, дальше виднелись силуэт Дома правительства, купол собора. От волнения у меня сильнее забилось сердце. Как я любил этот город, сколько прекрасных воспоминаний связано с ним, с его музеями, театрами! Мы с Раей сразу после нашего знакомства не раз бывали на спектаклях в театре имени Янки Купалы, гуляли в сквере на площади Свободы. Сюда я приезжал после выполнения боевых заданий в Испании, Монголии, Финляндии. Красивый, веселый город с жизнерадостными, добрыми людьми. А что теперь сделали с ним фашисты?

Мстить захватчикам за раны любимого города, за муки его жителей!

Я почувствовал легкое поглаживание руки майора по моей спине: не волнуйся, мол. Но мои друзья тоже, видимо, волновались и ждали, как встретит нас захваченный врагом город. Майор вместе с одним курсантом расположился в центральной башне, Николай Педан — в правой, у пулемета; широкоплечий курсант — в левой, и еще один курсант — у тыльного пулемета. Мы вступали в город во всеоружии, в готовности в любую минуту открыть огонь.

Проехали железнодорожный переезд, пути трамвайного кольца и оказались на улице Ворошилова. Здесь было много предприятий, но все их корпуса стояли теперь полуразрушенными, с темными проемами дверей и окон. Потом наша машина поравнялась с длинным темно-красным зданием ликеро-водочного завода. Вот здесь мы и увидели первых фашистов. Их было десятка два. Немецкие солдаты грузили в машину ящики с бутылками и не обратили никакого внимания на внезапно появившийся одинокий танк.

Когда до сгрудившихся у грузовика немцев осталось метров пятьдесят, заработала правая башня танка. Николай ударил по фашистам из пулемета. Я видел в смотровую щель, как гитлеровцы падали у автомашины. Некоторые пытались было вскарабкаться на высокую арку ворот и спрятаться во дворе, но это не удалось. Буквально за несколько минут с группой фашистов было покончено. Я направил танк на грузовик и раздавил его вместе с ящиками водки и вина.

Затем мы переехали по деревянному мостику через Свислочь и свернули направо, на Гарбарную, ныне Ульяновскую, улицу. Миновали рынок (там теперь находится стадион), и вдруг из-за угла улицы Ленина навстречу выскочила колонна мотоциклистов. Фашисты двигались как на параде — ровными рядами, у тех, кто за рулем, локти широко расставлены, на лицах — наглая уверенность.

Майор не сразу дал команду на открытие огня. Но вот я почувствовал его руку на левом плече — и бросил танк влево. Первые ряды мотоциклистов врезались в лобовую броню танка, и машина раздавила их. Следовавшие за ними повернули вправо, и тут же я получил новый сигнал от майора и повернул танк направо. Свернувших мотоциклистов постигла та же участь. Я видел в смотровое отверстие перекошенные от ужаса лица гитлеровцев. Лишь на мгновение появлялись они перед моим взором и тут же исчезали под корпусом танка. Те из мотоциклистов, которые шли в середине и хвосте колонны, пытались развернуться назад, но их настигали пулеметные очереди из танка.

За считанные минуты колонна оказалась полностью разгромленной. Пулеметы смолкли, я вывел танк на середину улицы и тут снова ощутил поглаживание руки майора — он благодарил за умелые маневры при разгроме вражеской колонны.

Начался крутой подъем на улице Энгельса. Дома горели, стлался вокруг дым пожарищ. Поравнялись со сквером у театра имени Янки Купалы и обстреляли группу фашистов, скопившихся там. Ведя на ходу огонь, мы вырвались наконец на центральную — Советскую улицу. Повернув направо, я повел танк вперед по узкой улице, изрытой воронками, усыпанной обломками зданий и битым кирпичом.

Когда спустились вниз, возле окружного Дома Красной Армии я получил команду от майора повернуть направо. Свернул на Пролетарскую улицу, которая теперь носит имя Янки Купалы, и вынужден был остановиться. Вся улица оказалась забитой вражеской техникой: вдоль нее стояли машины с оружием и боеприпасами, автоцистерны. Слева, у реки, громоздились какие-то ящики, полевые кухни, в Свислочи купались солдаты. А за рекой, в парке Горького, укрылись под деревьями танки и самоходки.

Т-28 открыл по врагу огонь из всех своих средств. Майор прильнул к прицелу пушки, посылал в скопления машин снаряд за снарядом, а курсанты расстреливали противника из пулеметов. На меня дождем сыпались горячие гильзы, они скатывались мне на спину и жгли тело. Я видел в смотровую щель, как вспыхивали, словно факелы, вражеские машины, как взрывались автоцистерны и тонкими змейками сбегали с откоса в реку пылающие ручейки бензина. Пламя охватило не только колонну машин, но и соседние дома, перекинулось через Свислочь на деревья парка.

Фашисты обезумели. Они бегали по берегу реки, прятались за деревья, за развалины зданий. Я заметил, как какой-то спятивший от страха гитлеровец пытался влезть в канализационный колодец. Другой втиснулся в сломанную водозаборную решетку и тоже получил пулю. Всюду врагов настигал огонь нашего танка. Пулеметные очереди косили гитлеровцев, не давая им возможности опомниться, прийти в себя, сея панику.

Почти вся вражеская колонна, запрудившая Пролетарскую улицу, была разметана, будто по ней прошелся смерч. Всюду валялись горящие обломки машин, развороченные автоцистерны. И трупы, трупы фашистских солдат и офицеров.

Майор дал команду развернуться. Я снова выехал на Советскую улицу и повернул вправо. Проехали мост через Свислочь, мимо электростанции. Здесь справа, в парке имени Горького, заметили новое скопление противника. Под густыми кронами деревьев стояли десятка два автомашин, несколько танков и самоходок. Возле них толпились гитлеровцы. Они тревожно задирали вверх головы, ожидая налета советских самолетов: со стороны Пролетарской улицы все еще доносились глухие взрывы рвущихся боеприпасов, что можно было принять за бомбежку. Но опасность подстерегала фашистов не с неба, а с земли. Так же как и на Пролетарской, первой заговорила пушка нашего танка, вслед за ней ударили пулеметы центральной и правой башен. И снова, как уже было, начали рваться боеприпасы, вспыхнула факелом бензоцистерна, и густой дым окутал черным шлейфом аллеи старого парка.

— Осталось шесть снарядов! — крикнул заряжающий.

— Прекратить огонь, полный вперед! — скомандовал майор.

Я включил четвертую передачу, и танк понесся по улице. Проехали Круглую площадь, преодолели подъем. Поравнялись с Долгобродской. Укрытые броней, мы не могли видеть, как за действиями нашего танка наблюдали горожане. Но мы сердцем чувствовали, что рейд много значит для попавших в неволю советских людей. И все же я замечал в смотровое отверстие, как кое-где из развалин высовывались наши советские люди, они улыбались и махали нам руками. Танк поднялся на гребень улицы, и я увидел впереди Комаровку — деревянные домики, рынок, развилку дорог. Обрадовался: ведь от Комаровки всего два-три километра до городской окраины. Будет улица Пушкина, а там и Московское шоссе. Мелькнула мысль: «Может, удастся прорваться?»

Но не удалось! В районе старого кладбища я скосил глаза в сторону и в тот же миг заметил у чугунной ограды вспышку выстрела. Вслед за ней почти у самого борта машины плеснулся взрыв. Комья земли, щебень и осколки дождем осыпали машину.

«Противотанковое орудие, — определил я по выстрелу, — Очухались фашисты, поняли, что мы одни, и теперь бьют почти в упор, по борту… Сколько их там?»

По вспышкам определил: до батареи. Фашисты стреляли прицельно. Очередной снаряд ударил в башню, но срикошетил. В этот момент я почувствовал, что майор дергает меня за воротник — просит прибавить газу. Однако прибавлять больше было нельзя. Танк и без того шел на предельной скорости. Я старался выжать из машины все, на что она была способна. Отчаянно маневрируя, в кольце разрывов Т-28 мчался вперед и, казалось, был заговоренным. Я понимал, что необходимо проскочить кладбище, а там дома помешают артиллеристам вести огонь прямой наводкой.

Мы приближались к Комаровке, и впереди уже видна была спасительная развилка дорог. Еще минута-другая… И в это мгновение невероятной силы удар потряс танк. Машина наполнилась дымом и смрадом. Кто-то отчаянно вскрикнул, кто-то зло выругался. Я понял, что случилось: снаряд попал в моторное отделение, пробил кормовую плиту и вызвал пожар. Однако танк, даже объятый пламенем и дымом, продолжал двигаться, пока новый удар не заставил его остановиться окончательно.

Перед глазами у меня поплыли разноцветные круги, уши заложило, а по лицу потекла кровь: осколок снаряда скользнул по голове.

— Покинуть машину! — приказал майор.

Я через люк механика-водителя выбрался наружу и осмотрелся. Наш Т-28, поднимая к небу столб черного дыма, стоял у самой комаровской развилки. Неподалеку разорвалось еще несколько снарядов, а слева, со стороны Красной улицы, по танку стреляли автоматчики, и пули цокали по броне, выбивали крохотные искорки на брусчатке мостовой. «Куда же бежать?» — подумал я. И как бы в ответ на свой вопрос услышал голос майора:

— Живо в огороды…

Я увидел майора, отползавшего от танка и отстреливавшегося из пистолета. Из башни выбрались двое курсантов, но один был сразу убит, а другой, кажется Николай, пополз к забору. Я тоже побежал через улицу, вскочил во двор какого-то дома из красного кирпича, заметив на нем табличку «Минская юридическая школа». Во дворе отдышался, присел. Кровь по-прежнему текла по лицу, я стер ее носовым платком и зажал рану. Голова гудела, все плыло вокруг в каком-то тумане. Последнее, что осталось в памяти, — это сильный грохот в той стороне, где остался наш танк, — взорвались последние снаряды…

Когда я пришел в себя, то сначала не мог понять, где нахожусь. Потом осмотрелся и увидел, что лежу в огороде, прикрытый картофельной ботвой. «Кто-то из жителей помог», — подумал сразу же. Стал ждать, чтобы увидеть своих спасителей. Но время шло, а никто не появлялся. Тогда я осторожно приподнялся и пополз через огород. Мимо плетня прошел пригнувшись. Преодолел еще один огород, затем через пролом в стене вышел на улицу напротив домика, на котором висела табличка «Долгобродская ул., дом № 100». Голова болела, к горлу подступала тошнота. Понимал, что надо хотя бы перевязать рану, иначе снова потеряю сознание.

Еле взобрался на крыльцо домика и открыл дверь. Навстречу поднялась хозяйка — невысокая сухонькая старушка. Она промыла и обработала мне рану, наложила повязку, дала поесть. Я почувствовал себя лучше и ушел к видневшемуся недалеко лесу. Теперь на этом месте высятся корпуса тракторного завода, а тогда было лишь несколько глубоких котлованов. В одном из них я нашел группу бойцов, пробиравшихся из окружения, и присоединился к ним.

Так закончился наш рейд по оккупированному фашистами Минску. Закончился героически, и в то же время трагически. Нам не удалось прорваться через город к своим, танк наш сгорел, я не знал, остался ли еще кто-нибудь в живых из нашего экипажа. Видел в первые минуты после того, как мы стали покидать машину, майора и одного курсанта, но уцелели ли они и удалось ли им скрыться — это мне было неизвестно. Пытался успокоить себя: мол, майор такой смелый, решительный и сообразительный, что выберется из любого положения. Да и Николай, если это он переползал от танка к забору, тоже постарается уйти от врагов, только бы не был тяжело ранен!

Остальные курсанты, видимо, погибли в танке при попадании снаряда.

Но какой урон мы нанесли врагу, сколько уничтожили его боевой техники и живой силы! Точно подсчитать потери противника от нашего огня мы, естественно, не могли. Но уже после войны белорусский журналист Коршакевич сообщил, что, будучи в Румынии, встретил там одного человека, который в 1941 году служил в похоронном батальоне гитлеровцев в Минске. Румын рассказал, что 4 и 5 июля 1941 года он участвовал в отправке в Германию немцев, погибших от дерзкого налета советского танка, и что тогда погибло много.

И как уже говорилось выше, наш рейд сыграл важную роль в поднятии морального духа жителей Минска, временно очутившихся в фашистской кабале. Газета «Звязда» писала о тех временах: «Темная ночь неволи опустилась над Минском. Оккупанты грабили магазины, проводили аресты среди мирного населения, вывешивали многочисленные зверские приказы… И вдруг словно солнечный луч в темной ночи… — сообщала далее газета о появлении в городе советского танка. — Это было так неожиданно!»

Очевидцы нашего танкового рейда рассказывали о нем другим жителям Минска, и те радостно восклицали: «Смотрите, как сражается с врагами наша Красная Армия!» Отдельный случай героизма народ возводил в степень общего, типического, и это вселяло в сердца людей веру в победу и надежду на грядущее освобождение, учило мужеству и самоотверженности в борьбе с оккупантами.

Всего несколько часов продолжался ожесточенный бой сухопутного «Варяга» с гитлеровцами, заполонившими Минск, а какой след оставил он в сердцах тех, кто слышал о нем. Не говорю уже о своем сердце — в нем он будет помниться до последних дней жизни.