XVI
XVI
Пол вернулся в Лондон, и британская печать встретила его приветственной кантатой. Он победил континент, островитяне были довольны. Газеты подчёркивали, что фамилия «Морфи» в истоках своих, безусловно, ирландского происхождения.
Интерес к матчу со Стаунтоном, заглохший за время отсутствия Пола, вспыхнул с новой силой.
Теперь, правда, вопрос ставился не «кто выиграет — Морфи или Стаунтон?», а несколько по-другому: «будет Стаунтон играть или не будет?» Во всех клубах держали пари, и курс был 5 к 4 за то, что Стаунтон играть не будет.
Редакции газет, имевших шахматные отделы, были завалены письмами, и на 90 процентов это были письма британцев, возмущённых тактикой Стаунтона.
«Есть у нас чемпион или у нас нет чемпиона?» — вопил оскорблённый Джон Булль. Лондонские и провинциальные шахматные клубы выносили резолюции за резолюциями, почти все они клеймили Стаунтона и выражали Полу своё горячее сочувствие.
Не так жарко, как в Париже, но и в Лондоне симпатии широких кругов были, бесспорно, на стороне Пола. И всё же гордое звание не давалось Полу. Практически он не мог заставить Стаунтона играть; тот, словно уж, выскальзывал у него из рук.
Что ему порицания, что неодобрительные революции!
Он твёрдо решил не играть и держался за своё решение с британским, бульдожьим упорством. Чужеземец уедет. Газеты покричат и замолкнут — только и всего. А проигранный матч навсегда останется в веках… Так рассуждал Стаунтон.
Стаунтон не пошёл бы на конфликт со всем английским шахматным движением, но он знал точно, что среди богатых и влиятельных шахматистов у него немало друзей и единомышленников. Однако соблюдать видимость объективности и даже дружелюбия было необходимо. Как только Пол вернулся в Англию, Гэмптон вытащил на свет забытый проект проведения консультационных партий. Пол сгоряча хотел отказаться, но затем подумал, что как-никак он будет играть со Стаунтоном, несмотря на присутствие консультантов. Он будет играть со Стаунтоном, победит и заставит его признать себя побеждённым. Пусть это не матч, но это всё-таки кое-что!
Пол известил Гэмптона о своём согласии. Партии игрались два дня подряд, в пятницу и субботу. Бэрд заболел, Полу дали другого консультанта — того самого Барнса, который так напугал его когда-то в первые дни после приезда в Англию.
Как консультант Барнс не оставлял желать ничего лучшего. Он не мешал Полу играть, не суетился, не лез с неосуществимыми идеями. Лишь изредка, выслушивая замыслы Пола, он касался длинным, поросшим рыжим пухом пальцем какой-нибудь фигуры и вежливо спрашивал: «А это, мистер Морфи?» Пол пояснял — и шотландец удовлетворённо кивал лошадиной головой. Они играли в полном согласии, без малейшего конфликта.
Стаунтон играл против них со своим всегдашним другом и адъютантом — священником Оуэном. Он грубо обрывал его, кричал и гневался. Оуэн терпел, но изредка подпускал шпильки.
Единения у приятелей не было, им нечего было противопоставить дружному натиску противника. Пол и Барнс легко и уверенно выиграли обе партии.
Разумеется, обе они появились в «Иллюстрэйтед Лондон ньюс» с примечаниями третьего лица. Примечания доказывали с неопровержимой ясностью, что в поражении повинен отнюдь не мистер Стаунтон, а его незадачливый партнёр, грубо навязанный Стаунтону устроителями и прискорбно исказивший глубокую, вдохновенную игру Стаунтона…
Затем, готовясь к отъезду домой, Пол дал в Сент-Джордж-клубе новый сеанс вслепую на восьми досках. Состав был ещё сильнее, чем в Париже. Играли Уокер, Слоус, Гринеуэй, Янсенс, Монгредьен, Мэдлей, Моод и Джонс.
Полу сильно надоели шахматы, это ощущалось в его игре.
Он закончил сеанс за семь часов, выиграв у Моода и Джонса и сделав ничьи со всеми остальными.
Спустя неделю Пол повторил сеанс, будучи недоволен результатами первого. Снова против него уселось восемь сильнейших английских любителей, среди которых были и мастера.
Второй сеанс шёл всего лишь пять часов. Пол выиграл у лорда Креморна, капитана Кеннеди, м-ров Кэттлея, Уоррола, Каннингэма и Траппа, сделал ничьи с лордом Гэем и Барнсом, тем самым Барнсом, которому проиграл свои первые четыре матчевые партии в Англии.
После этого сеанса в честь Пола был устроен торжественный обед. Британская флегма изменила участникам и зрителям, они аплодировали так, что, казалось, вот-вот упадёт на головы и плечи высокий раззолоченный потолок банкетного зала.
Неутомимый Левенталь организовал в Вест-Энде новый шахматный клуб — Сент-Джэймсский. Он обратился к Полу с просьбой поддержать новорождённого, и Пол, разумеется, не мог отказать своему старому противнику. Согласившись выступить, он нашёл новую форму и провёл сеанс, на который современники не обратили должного внимания.
Этот сеанс проводился «взрячую» и игрался всего лишь на пяти досках. Но что это были за доски! В сеансе против Пола играли все сильнейшие шахматисты Лондона, мастера с международными именами. Вот кто играл в этом сеансе одновременной игры: Левенталь, де Ривьер, Боден, Бэрд и Барнс.
Пол выиграл у Бэрда и своего друга де Ривьера, сделал ничьи с Левенталем и Боденом и проиграл только одну партию — своему старому противнику Барнсу. И эта неповторимая победа не была оценена по достоинству, прошла почти незамеченной.
Пол собирался уезжать немедленно, но задержал его снова Иоганн Левенталь. Он работал над книгой, в которую должны были войти все лучшие партии Пола, сыгранные им в Европе.
Левенталь хотел согласовать и разрешить с Полом множество сомнительных и спорных вариантов в примечаниях, и Пол охотно согласился помочь ему.
Им помогал де Ривьер, и трое друзей провели неделю в беспрерывном и напряжённом шахматном анализе, пока все вопросы не были исчерпаны и урегулированы.
Работа как раз закончилась, когда постучал коридорный и попросил мистера Пола Морфи выйти в холл.
— Кто меня ждёт? — спросил недовольно Пол, выходя из номера.
— Это я, Пол — ответила долговязая фигура.
— Вы, Джон? — нахмурился Пол. Он узнал эти прилизанные бачки, длинный маслянистый нос и угодливую коммерческую улыбку.
Это был Джон Сибрандт, муж его старшей сестры Мальвины, которого Пол всегда терпеть не мог. Но Джон Сибрандт был здесь, с этим приходилось считаться.
— Что-нибудь случилось дома, Джон? — спросил Пол, побледнев. Как мог он быть таким легкомысленным, как мог позабыть всё на свете? Какое это свинство с его стороны!
— О нет, всё благополучно! — небрежно ответил Сибрандт. — У меня оказались кое-какие дела в Европе, Пол, а вы так долго не давали о себе знать… Миссис Тельсид просила меня разыскать вас и напомнить о своём существовании.
— И вы разыскали меня с большим трудом, Джон! — сказал Пол насмешливо. — Когда вы едете?
— У меня каюта на «Мавритании», она отходит послезавтра. Если вам угодно, мы можем ехать вместе.
Пол нахмурился. Как сказать Сибрандту, что деньги у него давно кончились, что он должен всем кругом и отчаянно ждёт денежного перевода из Нового Орлеана? Нет, всё что угодно, только не это! И он сказал со всей возможной непринуждённостью:
— Не стоит затруднять вас, Джон. Мне придётся пробыть в Лондоне ещё три или четыре дня, но даю вам слово, что я уеду на будущей неделе. Вас это устраивает, Джон?
— Вполне, Пол. Может быть, вам нужны деньги?
— Нисколько. Денег у меня вполне достаточно. Желаю вам, Джон, счастливого пути. Поцелуйте маму и скажите ей, что я еду за вами следом.
— Отлично, Пол. Счастливой дороги! — И Сибрандт ушёл.
К счастью, денежный перевод пришёл на следующий день, и Пол немедленно заказал каюту на «Олимпике», отходившем из Ливерпуля через два дня, 30 апреля.
Пол уплатил все долги и заказал своему портному ещё полдюжины модных одеяний — туалеты положительно становились его страстью.
Пришёл час прощания с Фредом Эджем. Пол никогда не обманывался на его счёт, он считал Эджа карьеристом и себялюбцем, льстецом и интриганом, способным на всё ради выгодной газетной сенсации.
Возможно, так оно и было, Эдж и сам считал себя таким.
Однако длительное и тесное общение с Полом смягчило и изменило его. Он с удивлением увидел, что глубоко привязался к юноше и не хочет его терять. Эдж был старше Пола лет на семь, ему подходило под тридцать и обуревавшие его чувства удивительно походили на отцовские…
— Я напишу о вас книгу, мистер Морфи, и клянусь вам богом, что напишу всё, как есть! — буркнул Эдж на прощание.
И Эдж сдержал своё слово.
Поезд в Ливерпуль отходил поздно, а вечером члены лондонских клубов устроили в честь отъезжавшего гостя званый обед.
Был тёплый, весенний вечер, точно перенесённый сюда с тернеровского пейзажа. Солнце ещё светило, Пол видел в окно аккуратно подстриженный парк. Лондонский воздух внезапно показался ему солоноватым и влажным, напомнил зелёные воды Атлантики.
Мысленно Пол уже покинул эту страну, он ехал домой.
Механически выслушивал он бесконечные спичи, восхвалявшие его игру вслепую. Почему люди так любят говорить о том, чего не понимают? Сколько раз пояснял он, что игра вслепую — не более чем мнемонический трюк, что она не имеет ничего общего с глубиной шахматного мышления. И вот опять его называли гением и чемпионом, а ссылались всё на ту же опротивевшую ему игру вслепую. Почему все эти ораторы не говорят ни слова о том, как от него спрятали лукавого Стаунтона, как его отправляют домой при невыполненной главной задаче?
Пол с трудом заставил себя молчать об этом, он поднимался и отвечал на спичи коротко и сухо. Язвительная улыбка Эджа радовала его, он понимал, что говорит правильно.
А слово брали всё новые и новые ораторы, словесный елей лился рекой. Предательский удар был нанесён в самом конце, под занавес. Говорил незнакомый Полу высокий джентльмен с козлиной бородкой. Высоким, блеющим голосом он тоже перечислял заслуги и триумфы Пола. Он высоко оценивал вдохновенное творчество американского гостя, он находил его удивительным, феноменальным, но, — оратор искусно выдержал паузу… — лично он полагает, что гениальный мистер Морфи всё же не выдержал бы длительного единоборства со столь же гениальным, но более опытным мистером Стаунтоном! И он полагает также, что все настоящие британцы согласятся с этой его точкой зрения…
Пол не поверил своим ушам. Люди хлопали, они аплодировали господину с козлиной бородкой. Люди наклонялись один к другому, стараясь перекричать адский шум. И многие хлопали. Пол видел мерно постукивающие ладони, кивающие лысины и коки…
Пол молча вышел из-за стола и спустился на улицу.
Он не слышал дикого крика в зале, не видел, что председателю пришлось покинуть собрание, не видел, что дело едва не дошло до драки…
Он шёл по улице, как заведённая кукла, и чувствовал себя среди врагов, ищущих его гибели.
Он не помнил, как добрался до поезда, как оказался на мокрых улицах Ливерпуля в серенькое, дождливое утро 30 апреля. Память плохо слушалась его. Куда девался де Ривьер, обещавший проводить его до парохода? Почему покинул его Эдж?
Медленно и постепенно восстанавливалось в памяти вчерашнее. Воспоминание о скандале на банкете резануло его, как хлыстом. Эджа больше нет, Эдж у него не служит. А де Ривьер?.. Впрочем де Ривьер нашёл богатого партнёра в бильярд, они условились играть весь день… Жюль сделает хорошие дела сегодня, он сильнейший бильярдист Парижа, почти профессионал… Бедный Жюль, как он обнимал и целовал Пола вчера на банкете, как клялся, что нет и не было у него лучшего друга… Жюль сильно выпил вчера, это понятно…
Постепенно всё стало на места. Пароход уходит через два часа. Он едет домой, ему давно опротивела эта холодная, мокрая, неверная страна. И это родина спорта! Не дать ему встретиться со Стаунтоном только для того, чтобы иметь возможность сказать, что Стаунтон сильнее его! Стаунтон, которому он может дать пешку и ход вперёд!
Пол зашёл в парикмахерскую. Он брился редко, борода у него почти не росла, лишь несколько отдельных волосков кололись на челюстях и вокруг рта.
Худой рыжий человек с торчащими верхними зубами ловко намылил ему щёки. Пол откинул голову и закрыл глаза.
За что они не любят его? Что он им сделал, почему вся Англия наполнена его врагами, жестокими и неумолимыми? Ведь он никому не делал зла. Он победил их лучших игроков, но победил в честной и равной борьбе. Он никого и ничем не обидел.
Бритва скользила, поскрипывая, по гладкой, прозрачной щеке. Пол почти не чувствовал её, мастер знал своё дело.
Бритва защекотала под челюстью. Да, но если вокруг него одни враги. Мерзкое видение промелькнуло в мозгу — бескровное, рассеченное горло, полуотрезанная, свисающая через спинку кресла голова…
Пол оттолкнул веснушчатую руку с бритвой и вскочил весь в холодном поту. Сознание медленно возвращалось к нему.
— Тысяча извинений, сэр! — бормотал напуганный парикмахер. — Я сильно вас порезал?
Пол покачал головой.
— Садитесь, сэр, прошу вас!
Как? Опять подвергнуться этому ужасу? Нет! Пол бросил шиллинг на мрамор умывальника и быстро вышел.
— Куда же вы, сэр? Я ещё не кончил, сэр! — взывал парикмахер, так и не понявший ничего.
Не оборачиваясь, большими шагами Пол шёл к пристани.
Невидимые пароходы сердито кричали в тумане, и Пол шёл на этот крик, точно на свет маяка.
Он нашёл свой «Олимпик» у причалов и поднялся по сходням. Краснощёкий стюард просмотрел его билет и сказал отрывисто:
— Каюта номер шестнадцать, левый борт. Ваш багаж доставлен?
И вдруг Пола залила горячая волна бешенства, какой он не помнил с детства.
— А вы не могли бы быть повежливее? — спросил он свистящим голосом. Ему стало трудно дышать, он мучительно ненавидел равнодушное лицо стюарда.
— Попросите ко мне капитана! — крикнул Пол.
К ним уже спешил один из офицеров. Стюард виновато кланялся, выкатывал обиженные, недоумевающие глаза.
Пол почувствовал, что готов расплакаться.
Он махнул рукой и быстрыми шагами ушёл в свою каюту.
Там он закрыл глаза рукой и растянулся на койке. Он пролежал недвижимо полтора часа, пока «Олимпик», заорав торжествующим хриплым рёвом, не развернулся у мола и не вышел в открытую гавань. Скрипя и подрагивая, корабль постепенно набирал ход. Пол лежал в полутьме каюты и улыбался — Англия осталась позади, он ехал домой…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.