ВНУТРЕННЯЯ ЭМИГРАЦИЯ

ВНУТРЕННЯЯ ЭМИГРАЦИЯ

Весною 1845 года Айвазовский отправился домой, в Феодосию.

На окраине города, на самом берегу моря, он приобрел участок земли и стал возводить просторный дом по собственному проекту. При постройке дома у Айвазовского, помимо желания удобно устроиться на новом месте и иметь все условия для работы, была еще одна цель: он мечтал, что его мастерская начнет привлекать молодых художников и станет для них школой живописи.

Дни, недели, месяцы прошли в хлопотах. Когда строительство дома было окончено, Айвазовский начал устраиваться в нем на постоянное жительство.

В Петербурге решение художника вызвало массу толков. Никто не хотел верить, что молодой, жизнерадостный Айвазовский, окруженный громкой славой, любящий театр, общество просвещенных людей, добровольно оставляет столицу и поселяется где-то в глухом углу на южной окраине России.

Об истинных причинах, заставивших Айвазовского переселиться из Петербурга в Феодосию, знали лишь немногие его друзья. Остальные знакомые получали ответ, что художник моря не может долго жить вдали от вдохновительницы его таланта — морской стихии.

А в это время император Николай I был в Риме. Царь осматривал достопримечательности вечного города. Во время осмотра собора Святого Петра император был поражен его размерами.[30] Царь явно завидовал папе римскому, что у него такой храм. Сопровождавшим его лицам Николай I сказал:

— Я желал бы, чтобы мои архитекторы могли выстроить мне подобный храм.

В то же время царь проявлял полное равнодушие к русскому искусству, к русским художникам, находившимся тогда в Италии. На выставке иностранных художников в Риме Николай I приобрел посредственные и даже слабые картины; но произведения русских художников он отказался смотреть. Не помогла даже хитроумная выдумка художников: они подкупили царского камердинера, и тот разрешил им развесить свои картины в кабинете царя во время его отсутствия.

Когда царь вернулся и узнал в чем дело, он, не взглянув ни на одну картину, приказал их немедленно убрать. С чувством глубокой горечи и обиды унесли художники свои полотна из резиденции русского самодержца.

Только в картинной галерее Ватикана царь обратил свое благосклонное внимание на произведение русского художника. Это была картина Айвазовского «Хаос», приобретенная римским папой несколько лет назад.

Царю льстило, что картина воспитанника его императорской академии художеств находится в галерее владыки всего католического мира. Тут же Николай про себя решил приблизить к себе Айвазовского. Его гениальная кисть, столь высоко оцененная в чужих краях и даже самим папой римским, должна отныне служить русскому престолу.

Но, вернувшись в Петербург, царь узнал, что Айвазовский поселился в Феодосии. Николай I разгневался и процедил сквозь зубы:

— Сколько волка ни корми, а он все в лес глядит!

Император был взбешен: не удалось заставить служить трону Пушкина, Глинку; дерзко и своевольно поступает Брюллов, ему уже докладывали, что художник задумал просить отпустить его в чужие края, якобы лечиться… А теперь еще Айвазовский улизнул за тридевять земель, на самую окраину империи… Кто же прославит его царствование? Посредственные живописцы?.. А из литераторов кроме Кукольника некому… Булгарин, Греч и иже с ними не в счет. Их имена не то что не знают в чужих краях, но даже здесь, в Петербурге, над ними смеются и сочиняют на них эпиграммы дерзкие мальчишки.

Как Николай Павлович ни был самонадеян, но тут и он понял, что его обошли: самые известные сочинители и живописцы отечества избегали царских милостей.

Жизнь Айвазовского в Феодосии была на виду. Он не уединился в своем большом красивом доме, а широко открыл его двери. Каждый, кто хотел посмотреть его новые картины или побеседовать с художником, мог прийти в этот гостеприимный дом.

Феодосийцы поражались, что слава совершенно не изменила Айвазовского: он был прост и доступен для всех. Художник часто бывал у рыбаков, вел долгие беседы на базаре с крестьянами, был знаком со всеми ремесленниками городка.

Он любил бывать на свадьбах, крестинах, охотно принимал приглашения на все семейные торжества. Невестам и новорожденным он подносил богатые подарки.

Часто простые люди, особенно крестьяне и ремесленники, обращались к нему на базаре со всякими просьбами и жалобами. Отец Ивана Константиновича, старый Константин Гайвазовский, умер несколько лет назад, когда художник находился в чужих краях. И вот теперь простосердечные люди, привыкшие за долгие годы к своему базарному стряпчему, изливали свое горе его знаменитому сыну, молва о котором прогремела по всему свету.

И — удивительное дело — этот прославленный человек, общавшийся с первыми людьми в Петербурге и в Европе, зазывал бедняков, нуждающихся в его помощи, в свой дом и помогал им когда деньгами или советом, а иногда тут же садился писать об их нуждах и обидах в губернию.

Губернские чиновники быстро проведали, что знаменитый художник знается со многими вельможами в Петербурге, и не смели оставлять без последствий его ходатайства за бедных людей.

Вскоре в Феодосии и в уезде во многих домах начали благословлять имя Айвазовского и молиться за него. Бедные женщины из семей, которым он оказал помощь, приходили к его матери и приносили скромные подарки — лукошко яиц или ягод, фрукты, цветы.

Старая женщина, в молодые годы изведавшая горькую нужду, принимала эти подарки, чтобы не обидеть отказом бедняков, и сама угощала их и передавала для детей полные корзины мяса, сдобного хлеба, сладостей.

Знакомые Ивана Константиновича из зажиточных горожан предупреждали его, чтобы он не особенно увлекался добрыми делами. Богачи пытались внушить художнику, что бедняки будут осаждать его просьбами, стараться разжалобить по всякому пустяку, будут выманивать у него деньги.

Однажды такой совет давал Айвазовскому богатый греческий купец, пришедший к художнику посоветоваться, как ему лучше украсить свой дом, недавно выстроенный на главной улице.

Мать Айвазовского присутствовала при этом разговоре.

Когда купец ушел, она сказала сыну:

— Мой сын, я чувствую, что слабею с каждым днем. Тяжелая жизнь была у меня и у твоего отца. Но теперь я счастлива. Бог услышал мои молитвы и увидел мои слезы, которые я проливала долгие годы в разлуке с Гариком и с тобой. Счастье улыбнулось тебе. Так обещай же мне, что и после моей смерти ты будешь помогать всем, кто будет нуждаться в твоей помощи.

Иван Константинович молча обнял мать, и та благодарно прижалась к сыну.

Зажиточные горожане были посрамлены: феодосийские бедняки никогда по пустякам не докучали художнику и только в крайних случаях обращались к нему со своими невзгодами.

Но Иван Константинович не ждал, пока они вынуждены будут просить его о помощи. У него было чуткое, отзывчивое сердце, он никогда не забывал о нищете, пережитой им в детстве.

С настойчивыми, неотступными просьбами приходили в его дом лишь тогда, когда являлись приглашать на семейные праздники.

Но никогда простые люди не беспокоили художника в часы работы. Они сами всю жизнь трудились и хорошо знали цену времени. Всем было известно, что Иван Константинович ведет размеренный, трудовой образ жизни — встает в летнее время не позже семи часов утра и сразу же после легкого завтрака приступает к работе. И так каждый день до обеда он не расстается с палитрой и кистью.

В городке все с уважением повторяли любимое изречение художника: «Для меня жить — значит работать».

Даже старые резчики по дереву, которые славятся своей усидчивостью, часто приводили Айвазовского в пример своим ученикам.

В своей мастерской он создавал картину за картиной. Это были морские виды Италии, родная Феодосия, уголки и величественные архитектурные ансамбли Петербурга, крымские кофейни, крестьянские арбы, Аю-Даг, виды города Одессы.

Но художник никогда не забывал, что он числится по военно-морскому флоту и является живописцем Главного Морского штаба. Он приступил к картине об основателе русского флота Петре I.

Картина изображала сильный шторм. Буря застала Балтийский флот в Финском заливе. Яркие вспышки молний освещают корабли, которым грозит гибель. На переднем плане картины изображен скалистый берег. Там горит костер, зажженный Петром I, добравшимся до берега с одним матросом. Петр при помощи костра указывает путь кораблям. Страшна эта ночь. Высокие ревущие волны с неистощимой яростью накинулись на флотилию. Темное грозовое небо и разъяренная морская стихия вступили в союз против человека. Но человек не растерялся. Этот человек — Петр. Он осветил путь кораблям. Корабли не сдаются буре. Пусть ветер свистит и бешено рвет паруса — человек оказывается сильнее бури. Его воля сломит ярость волн. Свет, зажженный Петром на берегу, воодушевил моряков, и они с удесятеренными силами продолжают бороться со стихией.

Айвазовский любил море, любил на нем и штиль и бури. Особенно бури. Но еще больше художник любил человека, его покоряющий природу разум, волю, упорство. В картине, посвященной основателю флота, художник показал и его самого, и славные русские корабли, храбро выдерживающие сокрушительный натиск бури.

События, изображенные Айвазовским на картине, — исторические: они произошли 31 августа 1714 года. Художник еще в Петербурге, в Адмиралтействе, изучал чертежи русских кораблей того времени, рисунки оснастки судов, вооружение на них. Книги и рассказы моряков дополнили эти сведения, а сильно развитое воображение помогло ему явственно представить себе события давних лет.

Айвазовский дал картине точное название: «Петр I при Красной Горке зажигает костер для подачи сигналов флоту».

Вскоре Иван Константинович написал еще несколько картин из жизни флота. Легко и радостно работалось ему в родном приморском городке.

Весною 1846 года художник решил ознаменовать свое пребывание в родных краях праздником, который остался бы надолго в памяти его сограждан. К тому же в этом году исполнялось десять лет, как началась его художественная деятельность.

Праздник состоялся 21 мая 1846 года. Вся Феодосия приняла в нем участие. Многочисленные гости прибыли из Симферополя, Севастополя и других крымских городов. Среди гостей присутствовал постаревший, но все еще бодрый Александр Иванович Казначеев. Он очень гордился близостью к знаменитому художнику и подчеркивал свое отеческое к нему отношение.

С самого раннего утра празднично одетые горожане собирались на близлежащих улицах и во дворе дома художника. На берегу моря, куда выходил фасад его дома, расположились веселые группы танцующих и поющих феодосийцев.

Разукрашенные рыбачьи лодки салютовали Айвазовскому, который вышел на балкон и был радостно встречен ликующей толпой. Женщины, девушки и дети стали бросать художнику букеты цветов.

Но внезапно шум утих. Перед балконом на ярком новом коврике уселся старый Хайдар и заиграл на скрипке. Айвазовский и почетные гости спустились вниз. Окончив торжественную мелодию, вызвавшую шумные рукоплескания и возгласы в честь Айвазовского, Хайдар заиграл веселые, задорные танцевальные мотивы. Юноши, девушки, мужчины и женщины закружились в танце, а старики подпевали и притопывали в такт ногами. Те, кто пободрее, тоже пустились в пляс.

Кто-то подхватил Айвазовского и увлек в круг молодежи. Он танцевал со всеми, пел и веселился.

Теперь уже не один Хайдар играл — подоспели и остальные рапсоды. Музыка и пение радостно звучали над праздничной Феодосией.

Но вдруг с рыбачьих лодок раздались громкие удивленные возгласы. Музыка умолкла. Все повернулись к морю. В феодосийскую бухту входила эскадра из шести военных судов. Впереди под всеми парусами шел линейный корабль «Двенадцать апостолов».

Это Севастополь направил в мирную Феодосию своих посланцев приветствовать художника моря, живописца Главного Морского штаба в день его праздника.

Еще минута — и с кораблей донеслись звуки музыки. Феодосийцы закричали громкое «ура», мужчины стали бросать вверх картузы и шляпы, а женщины возбужденно размахивали цветными шарфами. Несколько десятков рук протянулись к Айвазовскому, и подняли его в воздух под крики и восторженный шум толпы.

С художником на руках ликующая толпа двинулась к берегу. Многие сняли обувь и вошли в воду, восторженно приветствуя появление эскадры.

А с линейного корабля уже спустили шлюпку. Через несколько минут она причалила, и из нее вышел командир корабля «Двенадцать апостолов» Владимир Алексеевич Корнилов с группой флотских офицеров в парадных мундирах.

Корнилов сердечно обнял Айвазовского и представил ему сопровождающих его офицеров.

Иван Константинович и севастопольские гости, окруженные ликующим народом, направились к дому.

В полдень в доме художника открылась выставка его картин. В центре выставки находилась большая картина о Петре I.

Перед вечером вся Феодосия собралась на даче известного русского генерала Петра Семеновича Котляревского. Он предоставил Айвазовскому свою дачу для вечернего празднества.

Неожиданно из степи примчалась большая группа всадников, и перед гостями начались конские скачки. Это явились на праздник знаменитые джигиты окрестных деревень.

Имя Айвазовского было свято среди жителей Феодосийского уезда. В каждом селении жили люди, которых Иван Константинович нередко выручал, а то и просто спасал от беды.

В день праздника Айвазовского джигиты решили удивить его гостей своим искусством.

Особенный восторг зрителей вызвало смелое ристание джигитов, на котором соперники на всем скаку должны были отнимать друг у друга платки.

Около трех часов развлекали неутомимые наездники гостей Ивана Константиновича. Это была необыкновенная джигитовка.

Каждый раз, проносясь вниз головой мимо группы гостей, где сидел Иван Константинович, смелые и ловкие юноши, держась только одной рукой за гриву коня, другой приветствовали художника. Этим юноши хотели подчеркнуть всем собравшимся, как им дорог их славный земляк и что ради любви к нему они готовы на любое самое рискованное молодечество.

После скачек в саду открылся бал. Потом вспыхнул фейерверк.

С фейерверком, сверкающим в саду, состязались военные корабли, стоявшие на рейде. С самых сумерек реи и снасти празднично переливались огнями от унизавших их разноцветных фонарей, а когда начался фейерверк на даче Котляревского, по бортам кораблей то и дело зажигались фальшфееры.[31]

Поздно ночью гости ужинали в иллюминированном саду. А потом опять возобновились музыка, танцы и песни.

Начинало светать. Был четвертый час утра. Гости стали расходиться. Айвазовского хозяева дома уговаривали остаться отдохнуть у них, но феодосийцы подхватили художника на руки, украсили его голову свежими цветами, на которых трепетали капельки утренней росы, и понесли с песнями по улицам Феодосии до самого его дома.

Долгие годы вспоминали жители Феодосии чудесный праздник, который дал художник родному городу.

Через некоторое время Айвазовский показал свои последние картины на выставке в Петербурге. Опять, как прежде, около его картин толпились восхищенные зрители. Все в один голос признавали, что у Черного моря его гений возмужал и окреп. Газеты утверждали, что каждое новое творение художника — какое-то невиданное в искусстве сияние красок и света.

Наступила осень. Прошло десять лет с тех пор, как Айвазовский впервые выставил свои картины в Академии художеств. Эти картины видел тогда Пушкин. Поэт обласкал юного художника. С этого момента Айвазовский вел счет своим годам в искусстве.

Газеты отмечали этот юбилей. Нестор Кукольник напечатал биографический очерк об Айвазовском с портретом художника и снимками с его картин.

Слава Айвазовского уже не была первым шумным успехом. Это была прочная слава. Он занял свое место в искусстве. Его уже невозможно стало с кем-либо смешать или сравнить. Он стал необыкновенным мастером морской живописи. Такого до него в России не было, не было и за границей.

Академия художеств отметила его заслуги. В марте 1847 года Совет Академии определил: «Академик Иван Айвазовский необыкновенными успехами в искусстве и многими истинно превосходными творениями по части живописи морских видов заслуживает возведения в звание профессора по этому роду художеств».

Профессору Айвазовскому не было тогда еще полных тридцати лет.

Зимние месяцы Айвазовский провел в Петербурге. В столице художник не отступал от заведенного образа жизни: первую половину дня он всегда работал в мастерской. Вечером или бывал в театре, или посещал знакомые дома.

Маменьки, у которых были дочки на выданье, начали проявлять усиленный интерес к Айвазовскому.

В ту зиму не одна петербургская девица и ее родня прикидывали, как завлечь в сети Гименея прославленного художника, у которого доходы росли вместе с известностью.

Айвазовского это сперва забавляло, но потом стало тяготить. Ему надоело ходить в модных женихах, надоело отражать шутки и поддразнивания приятелей, которые вели счет девицам, посягающим на его свободу.

По этой причине художник часто отказывался от приглашений в дома столичных дворян, хотя в Феодосии успел истосковаться по обществу просвещенных людей.

Айвазовский сузил круг своих знакомых и стал посещать немногие дома. Когда же его настойчиво приглашали новые знакомые, он полушутя, полусерьезно осведомлялся у друзей — нет ли в семье взрослых девиц.

Однажды он был зван на вечер в богатый дом. Хозяин дома был близким знакомым Одоевского. Айвазовский хотел было уже отказаться, но присутствовавший при разговоре Одоевский сказал, что на вечере обещался быть Глинка, который намеревался исполнить романс, только что написанный.

Соблазн увидеть любимого композитора и услышать в его исполнении новый романс был настолько велик, что Айвазовский принял приглашение, забыв о всякой предосторожности, и с нетерпением ждал наступления вечера.

Вечером Айвазовский никого не замечал кроме Глинки. И хотя хозяин дома, представляя Айвазовского своим дочерям, без особой скромности подчеркивал их художественный вкус и в какой восторг привела их его картина на последней выставке, Айвазовский, обычно вежливый со всеми, забыл даже их поблагодарить.

Девицы, приготовившиеся вести умный разговор с художником, обиделись и тут же стали нашептывать своим знакомым, что художник не умеет держать себя в светском обществе. Некоторые дамы и их кавалеры начали коситься на Айвазовского. Он же был рассеян и недоволен. Едва он успел обменяться дружеским рукопожатием с Глинкой и начать разговор, как их окружили, и пришлось прервать беседу. Дамы принялись подробно расспрашивать Глинку о его испанском путешествии, из которого он недавно вернулся, об испанках и их кабальеро.

Композитору изрядно надоели дамские разговоры, и он решил спастись за фортепьяно. Глинка исполнял свой новый романс «Ты скоро меня позабудешь».

Послушать игру и пение Глинки разрешили и младшим детям. Те пришли в сопровождении молодой гувернантки-англичанки.

В строгом темном платье, с просто причесанными на прямой пробор волосами, она выгодно выделялась из толпы разряженных, сверкающих драгоценностями дам и девиц.

Слушая проникновенное исполнение Глинки, Айвазовский невольно обратил внимание на тонкое одухотворенное лицо девушки, на то как просто и естественно она слушала музыку в отличие от других женщин, жеманно возводивших к небу глаза и с притворной чувствительностью требовавших, чтобы композитор повторил свой романс.

Девушка почувствовала на себе внимательный взгляд Айвазовского и ответила на него доверчивым, открытым взглядом. Впервые она видела в этом доме такое внимание к себе. Обычно гости ее вовсе не замечали, или глядели и говорили с нею свысока. А этот незнакомец с густыми черными волосами и такими же бакенбардами, высоким лбом и доброй, освещающей все лицо улыбкой, одетый со скромным изяществом, сразу показался ей совершенно иным, непохожим на всех этих кичливых, надменных бар. И музыку он чувствует и, по-видимому, знает в ней толк.

Пока молоденькая гувернантка размышляла о поразившем ее воображение незнакомце, Глинка во второй раз исполнил свой романс. Когда же от него потребовали еще музыки, он поднялся и, делая широкий жест в сторону Айвазовского, объявил:

— Лучше попросим спеть и сыграть нам на скрипке Ивана Константиновича. Если бы не живопись, похитившая Айвазовского у музыки, наш преславный художник был бы не менее преславным музыкантом.

Заявление Глинки вызвало оживление среди гостей, Айвазовского стали упрашивать спеть, а хозяин сам поднес ему отличную старинную скрипку.

Айвазовский намеревался отклонить просьбы, ему хотелось уединиться и побеседовать с Глинкой. Но, бросив взгляд на гувернантку, он прочел в ее глазах такое искреннее восхищение и немую просьбу, что взял у хозяина скрипку, уселся поудобнее, на свой восточный манер, поставив ее на одно колено, повел смычком по струнам, и, аккомпанируя себе, запел.

Айвазовский пел по-итальянски, пел песни, которые слышал в Неаполе и Сорренто. Голос его звучал свободно, казалось, что поет артист-итальянец. Это впечатление еще усиливала его внешность южанина.

Не раз во время пения глаза Айвазовского встречались с глазами девушки. И он пел все новые песни о любви, зарождающейся внезапно, о любви юной и чистой.

Когда Айвазовский кончил петь, его наградили долгими и шумными аплодисментами. Дамы окружили художника. Айвазовский отвечал невпопад. Его глаза искали гувернантку, но она ушла с детьми, как только он допел последнюю песню.

Вечер окончился неожиданно щедро. Пока все внимание гостей было сосредоточено на Айвазовском, Глинка сел к фортепьяно и, сам себе аккомпанируя, запел:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Чистый и светлый гимн любви, созданный гением Пушкина и Глинки, реял над внезапно возникшей любовью Ивана Айвазовского к девушке-англичанке, которую звали Юлией Гревс.

Эту ночь Айвазовский провел без сна. Вернувшись домой, он долго ходил по комнатам и мечтал о встрече с Юлией. (Ему все же удалось, при помощи Глинки, узнать имя девушки).

Потом он велел зажечь свечи в большой люстре и канделябрах. Лихорадочно, по памяти он начал писать портрет молодой гувернантки.

Прошло несколько часов. Айвазовский отложил палитру. С холста на него глядели милые девичьи глаза.

Без помощи слуги художник потушил свечи и поднял шторы.

Стояло на редкость ясное зимнее утро.

Солнце залило комнату и осветило портрет девушки.

Тогда художник вывел на нем крупными буквами надпись — Юлия, жена моя…

Впервые Айвазовский перестал работать. Несколько дней он размышлял, как встретиться с Юлией. Два раза наведывался он в дом, где впервые увидел ее. Но гувернантка больше не появлялась.

Чтобы отвлечь подозрения от истинной цели своих посещений, Айвазовский стал проявлять особое внимание к дочерям хозяина.

Девицы сразу же простили ему невнимательность, проявленную при первом знакомстве, и по всем правилам светского обольщения начали его очаровывать.

Между сестрами возникло соперничество, почти неприязнь. Каждая считала, что только ради нее бывает у них в доме знаменитый художник. Теперь они изо всех сил старались превзойти друг друга в кокетстве и нарядах.

Наконец Айвазовский нашел возможность увидеть Юлию. Он предложил девицам давать уроки живописи им и их младшим сестрам.

Они с восторгом согласились.

Как он и предполагал, девочки явились на урок с гувернанткой. Теперь он мог каждый день видеть Юлию.

Во время уроков художник вовлекал девушек в разговоры о живописи, музыке, литературе. Иногда он обращался и к Юлии.

Юлия была хорошо образована, тонко чувствовала искусство. С каждым днем Айвазовский открывал в ней все новые достоинства.

Просыпаясь поутру, художник считал часы, которые оставались до встречи с Юлией. Он жил только теми часами, когда мог видеть девушку и хотя бы немного поговорить с нею. Остальное время тянулось мучительно медленно в ожидании новой встречи.

Наконец Айвазовский решился. Он написал письмо Юлии. Смело и откровенно он писал, что полюбил ее с первого взгляда, полюбил на всю жизнь и умолял Юлию согласиться стать его женой.

На другой день, когда его ученицы прилежно рисовали, Айвазовскому удалось незаметно вложить письмо в руку Юлии. Девушка взяла письмо и, вспыхнув, вышла из комнаты. На урок она не вернулась.

Остаток дня Айвазовский провел в беспокойном блуждании по петербургским улицам. Согласится ли Юлия стать его женой?

От надежды он переходил к отчаянию. Жизнь без Юлии казалась ему лишенной смысла.

Возвратясь к себе на квартиру, он почувствовал еще большее душевное смятение. Неожиданно его обожгла мысль: вдруг Юлия решится на брак с ним, не любя его? Художник то брался за палитру и кисти, пытаясь дописать давно начатую картину, то бросал их и нервно расхаживал по мастерской, то подходил к портрету Юлии и вглядывался в чистые девичьи глаза.

В эти минуты Айвазовский верил в то, что Юлия разделяет его чувство, и он будет счастлив с нею. Но потом его снова охватывало сомнение: быть может, она согласится, привлеченная его славой, деньгами, беспечной, полной блеска жизнью, которую он может ей дать? Этого больше всего страшился знаменитый художник, успевший узнать корыстолюбие светских дам и девиц, видевших в браке лишь выгодную сделку. Но разве Юлия им подобна?

Ведь она так отличается от них по складу ума, по взглядам на жизнь, по манерам. Нет в ней ни заученного кокетства, ни желания во что бы то ни стало казаться умнее и интереснее, чем она есть. Юлия была воплощением естественности, правдивости, простоты. И Айвазовский снова подходил к портрету молодой гувернантки и опять вопрошал о своем будущем, о своей судьбе доверчивые и ясные глаза.

Только на рассвете Айвазовский забылся тяжелым беспокойным сном.

Он проснулся поздно. Было близко к полудню. А ровно в двенадцать часов он обычно начинал свой урок.

Поспешно приведя себя в порядок, художник послал за экипажем.

Юлия с детьми была уже в классной комнате. Старшие барышни еще не появлялись, занятые своим туалетом.

Айвазовский робко взглянул на Юлию, и все его сомнения рассеялись. Счастье сияло в ее правдивых лучистых глазах, открыто искавших его взгляда. Дав задание ученицам, Айвазовский, замирая, подошел к девушке.

— Я согласна, — тихо сказала Юлия.

После этих слов события понеслись с головокружительной быстротой. Уже к концу дня Юлия покинула дом, где служила гувернанткой. А еще через несколько дней слухи о помолвке знаменитого художника с гувернанткой Юлией Гревс облетели петербургские гостиные.

Многим казалось невероятным, что Айвазовский, до сих пор так упорно избегавший сетей Гименея, попался так внезапно.

Были и такие, которые не верили слухам. Но все сомнения сразу исчезли, когда сам Айвазовский сообщил в салоне княгини Одоевской, что он счастлив, как никогда, и скоро женится.

Весть о предстоящей женитьбе знаменитого художника на бедной гувернантке всколыхнула великосветское общество. Дамы не одобрили этот брак. Они говорили, что при своей славе, красивой внешности, обеспеченности Айвазовский мог бы породниться со знатной дворянской фамилией.

До Айвазовского доходили пересуды светских кумушек, и он от души хохотал. Но вскоре он заметил, что в некоторых домах, где раньше считали за честь его посещения, его стали принимать холодно и даже высокомерно. Свет мстил ему за обманутые надежды. Многие вдруг вспомнили и о его плебейском происхождении. Айвазовскому стал противен Петербург с его ханжеской моралью, и он уехал с Юлией Яковлевной в Феодосию. Родной город одобрил выбор художника.

Во время свадебного пира несколько сот наездников устроили конные состязания в честь художника и его жены…

Сразу после свадьбы Иван Константинович и Юлия Яковлевна отправились на некоторое время в деревню недалеко от Феодосии.

Полк наездников-джигитов провожал новобрачных до самой деревня. Такие почести в Феодосии еще никому не воздавались.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.