1939 год

1939 год

3/I-39

Сегодня говорил с Кобой по мерам физического воздействия. После Постановления о Прокурорском Надзоре[72] пошла обратная волна. Никого не арестуй, никого не тронь и т. д. А как следствие вести по заговорам? Я объяснил, что тут вещественных доказательств не бывает. Его взяли, он отказывается. А на него показания трех человек. Может оговор? Может. Тут надо сравнить, набрать материал. Набрали, снова допрос. Он отказывается. Как докажешь? Только другими показаниями. А время идет. Очная ставка не всегда помогает. Если они друзья, так они друг друга без слов поймут, а следователь если неопытный, не поймет, что они тут же при нем сговорились.

Нет, если материалы серьезные есть, а он тянет резину, так лучше пару раз по морде дать или тоже резиной. Что делать! Вот тут он начинает показывать. А ты пиши и потом снова сравнивай.

Следствие дело всегда тяжелое, а если следствие по заговору или антисоветской работе, тут сто раз тяжелее. По вредительству проще, тут факт налицо. Надо только разобраться, халатность или вредительство и организация. А по заговору работать одними уговорами гиблое дело.

Коба согласился, сказал, что даст раз’яснение[73],[74].

Комментарий Сергея Кремлёва

Это – интересный момент, вокруг которого нагорожено много вранья. Применение физического воздействия как один из методов ведения следствия в НКВД было действительно допущено с 1937 года с разрешения Сталина и ЦК, и в январе 1939 года Сталин лишь подтвердил, что в принципе подход к вопросу не изменился. Однако надо понимать, почему так было решено в 1937 году и подтверждено в 1939 году.

До 1937 года, до раскрытия заговора Тухачевского – Якира – Уборевича, такой метод санкционирован не был, потому что картина тайной, с организацией заговоров против «генеральной линии ЦК», деятельности в СССР не представлялась очень уж масштабной и разветвлённой. В заговоры именно что играли, потому что верхушка любого заговора состояла из людей непоследовательных, колеблющихся, внутренне слабых. С одной стороны, они – сами по себе, без внешней поддержки – не представлялись очень опасными. С другой стороны, после ареста они достаточно быстро сознавались, поскольку за всеми числились, как правило, былые оппозиционные прегрешения, отрицать которые было нельзя. То есть ниточки, за которые могло ухватиться следствие, имелись.

С 1937 года ситуация изменилась. Вначале раскрытие заговора Тухачевского показало, что реальная опасность для страны была большой и остаётся большой. Затем, в ходе следствия, всё более выявлялась картина заговорщицкой деятельности в общегосударственном масштабе. К середине лета 1937 года Сталину стало ясно, что в партийно-государственном руководстве в центре и на местах сформировался мощный слой перерожденцев, который оказался переплетён связями и настроениями с затаившимися троцкистами, правыми и прямыми внутренними и внешними врагами социализма. Причём практических действий ещё предпринято не было, пока всё оставалось на уровне разговоров. Но, как известно, «в начале было Слово». А за словом могли последовать и дела.

Однако слово, хотя и может стать материальной силой, само по себе нематериально, и его к протоколу не пришьёшь. А скрытая магнитофонная запись тогда существовала в зачаточном состоянии даже на Западе. Поэтому даже долгое следствие с использованием лишь логических методов было малоэффективно или неэффективно и вело к неприемлемой – по ситуации – затяжке сроков.

К тому же следователям противостояли не дети и не полудефективные уголовники, а люди развитые, привыкшие к дискуссиям, дипломатии, лавированию и т. п. Вот почему с 1937 года пришлось вынужденно санкционировать для НКВД меры физического воздействия.

Однако в шифровке от 10 января 1939 года Сталин напоминал: «При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, – следовательно, продолжают борьбу с Советской властью даже в тюрьме…»

В той же шифровке Сталин отмечал, что этот метод намного ускорил дело разоблачения врагов народа, но при этом признавал, что «впоследствии, на практике, метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и другими, ибо они превратили его из исключения в правило и стали применять его к случайно арестованным честным людям, за что они понесли должную кару…»

Впрочем, Сталин тут же предупреждал адресатов, что этим нисколько не опорочивается сам метод, если он правильно применяется на практике, и пояснял:

«Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата… Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманной в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников».

В заключение Сталин вновь подчёркивал, что данный метод должен применяться в виде исключения, в отношении явных и не разоружающихся врагов.

Нельзя забывать, что Берия обратился к Сталину с просьбой о санкционировании методов физического воздействия и впредь в тот момент, когда НКВД Берии ещё лишь предстояло вскрытие многих сторон вполне реальной антигосударственной деятельности тех же Ежова, Фриновского, многих других троцкистов и правых и т. д.

И в записи в дневнике от 3 января 1939 года Берия обрисовал ситуацию вполне внятно. В следствии по заговорам важнейшими являются чистосердечные показания подозреваемых или обвиняемых, а добиться их одной логикой порой просто невозможно. К тому же – в краткие сроки. А ликвидировать потенциальную «пятую колонну» в верхних эшелонах руководства страной надо было очень срочно. Ведь уже в 1939 году СССР стоял перед реальной угрозой вовлечения в войну с тем или иным противником.

11/I-39

Никак не разделаемся с передачей дел. У Николая[75] вид то злой, то бледный, а чаще вообще не появляется, а надо. Приходится появляться, не всегда трезвый, а бывает и хуже. Манкирует все больше.

Надо все проверить до точки, потому что сейчас вычищу, потом можно будет спокойно работать. Георгий и Андреев ругаются, Николай сразу стихает. Тут уже не скажешь, что Берия придирается. Но чем больше разбираемся, тем он тише.

А что он скажет. Довел до бардака, ничего не скажешь. Почти по любой линии приходится выправлять. Сейчас вижу что хороших задумок у Николая было много, что-то мы обязательно используем. Ну и что? Дурак, начал за здравие, а кончил за упокой.

Одно спасибо, Николай хорошо почистил Аппарат от людей Ягоды. Но это он для своих расчищал, а теперь надо их чистить. Вот кончим с проверкой, Акт Кобе направим, а там возьмусь уже крепко. Надо взяться за погранохрану. Пограничник должен быть на границе не сторожем, а хозяином и часовым передовой линии. Это большое дело и оно сейчас очень плохо поставлено. Во Внутренних Войсках тоже бардак, но у них своя специфика. Они как раз должны быть сторожа, а какие они к такой-то матери сторожа если за один год сбежало 30 000 человек[76].

21/I-39

Сегодня с Николаем[77] сидели рядом в президиуме на Траурном Заседании по поводу 15-летия смерти Ильича. Вид грустный, так и просидел молча, слова не сказал. И жалко его, и сам виноват. Сколько я уже видел запутавшихся людей и все не поймешь зачем. Если нет у тебя дисциплины, то пропал. Когда власть есть, легко разложиться.

Николай тоже, и работал как вол всю жизнь, сам так говорит, а все равно не удержался. И не все здесь чисто. Я и Михаила[78] знаю. Это теперь Николай Кобе кается, а когда они с Михаилом в Наркомате заправляли, не каялись. Михаил недаром с анархизма начинал, эта публика как была авантюристами, так оно и дальше шло. Сколько я с Михаилом ругался по ГПУ.

Ниточки тянутся, а как размотаются?

24/I-39

Сегодня товарищ Сталин говорит мне, когда остались одни, насчет Интуриста ты прав, так всегда и действуй. Ты хоть и в ГПУ сейчас, а всегда должен смотреть широко, в государственном масштабе. Не со своей кочки а как с горы. Ты молодец, умеешь видеть все сразу. Так и шуруй. И имей ввиду (так в тексте. – С.К.), нам надо Дальстрой раскрутить, золото надо. И олово надо[79]. Война может быть уже в этом году.

Комментарий Сергея Кремлёва

На коллизии с «Интуристом» стоит остановиться отдельно. Это – интересный момент! Постановлением Совнаркома СССР Всесоюзное акционерное общество «Интурист» было передано в апреле 1938 года в ведение НКВД СССР, а в августе 1938 года, то есть ещё при Ежове, окончательно вошло в состав НКВД.

С одной стороны, Ежов вроде бы понимал, что это решение неразумное. Однако дальше понимания у Ежова дело не пошло, к тому же иметь в своём подчинении «Интурист» для Ежова могло быть соблазнительным с учётом того, что жена Ежова была дамой нрава весёлого и «светского», не чуждого «изячной» жизни. Соответственно, «Интурист» был удобным каналом для получения заграничных товаров, парфюмерии, белья и т. д.

Впрочем, к октябрю 1938 года Ежову было уже не до обеспечения Евгении Соломоновны Ежовой (Фейгенберг) парижскими духами. И в октябре он, ещё в качестве наркома, направил Председателю Совета народных комиссаров СССР В.М. Молотову записку о нецелесообразности передачи «Интуриста» в НКВД.

В конце ноября 1938 года наркомом стал Берия, а в декабре 1938 года в США начался суд над представителем «Интуриста», уличённым в разведывательной деятельности.

Берия всегда думал о пользе дела, и поэтому, ещё даже официально не приняв наркомат, он вышел на Сталина с предложением изъять «Интурист» из ведения НКВД. Обоснование такого шага было в письме Берии деловым, конкретным и обнаруживало хорошее знакомство с сутью проблемы. Скорее всего, проект письма готовил не сам Берия (хотя инициатива исходила, вне сомнений, от него), однако Лаврентий Павлович как раз и отличался умением, во-первых, не глушить, а поощрять подчинённых к собственному аргументированному мнению, а во-вторых, умел подбирать толковых людей и эффективно их использовать.

Так или иначе, заключительный довод письма Берии от 7 декабря 1938 года (к Сталину оно попало 9 января 1939 года) был сделан в стиле Берии:

«…3. Факт перехода «ИНТУРИСТА» в ведение НКВД безусловно станет известен за границей. Капиталистические туристические фирмы и враждебная нам печать этот факт постараются использовать для развертывания травли вокруг представительств «ИНТУРИСТА», будут называть их филиалами НКВД и тем самым затруднят их нормальную работу, а также своей провокацией будут отпугивать лиц из мелкой буржуазии и интеллигенции от поездок в СССР».

Прочтя письмо Берии, Сталин наложил резолюцию: «Т.т. Молотову, Микояну. Кажется, т. Берия прав, можно бы передать Интурист Наркомвнешторгу. И. Сталин. 10.01.39 г.». В тот же день, 10 января 1939 года, Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) «Интурист» был передан в ведение Наркомата внешней торговли СССР.

Казалось бы, мелкий факт (хотя, если вдуматься, не такой уж и мелкий даже в масштабе Сталина) не мог не укрепить мнение Сталина о Берии как работнике, умеющем стать не на узковедомственную, а на государственную точку зрения и активно её провести.

29/I-39

Наконец подписали Акт[80]. Выводы для Николая плохие. Для Фриновского тоже. Андреев считает, что надо исключать из Партии. Я говорю, исключать, так это сразу под суд. Тоже перегиб. Мы написали что есть для того, чтобы товарищ Сталин и Политбюро знало объективную картину, что запущено и что надо будет выправлять. А Николай и так наказан крепко. Если он партийный человек, сделает выводы. У него работы в ЦК по горло и в наркомате навигация на носу. Пусть работает если будет тянуть.

Но записали, что есть сомнения в политической честности тов. Ежова.

Пусть решает товарищ Сталин. Мы свои выводы записали.

6/II-39

Все, начинаю шуровать. Главная программа будет такая. По Экономике поднимаем в первую голову Дальстрой[81]. Коба очень заинтересован. Потом надо поднять строительство по каналам и железнодорожное. Надо будет структуру расширять. Все в одном Управлении не охватишь.

Спецов вредителей сидит много, их работу надо организовать с умом. Это тоже надо сделать быстро. Он политически сволочь или пассивный, а спец хороший. Так используй его на полную катушку, он поработает, другой человек будет. Для него работа как другому стакан водки. Он без работы не может. Так дай ему работу.

Потом детально проверить Аппарат. Люди приходят, так что заменить есть кому. Опыт наживут, передадим. Тяжело, а что делать.

Разведка, это дело особое, тут я буду проверять все сам. Самое тонкое дело, а напортачили крепко. Может вся агентура засвечена, а работать надо. Надо будет рискнуть, в Разведке без риска нельзя. Но проверить надо всех. Вызываю, беру на испуг, смотрю кто как себя ведет. Честный человек обидится, но это сразу видно, обиделся или испугался. Если испугался, дело дрянь. А если обиделся, извини, друг, проверим и потом поверим. А поверим, работай. А не поверим, тоже извини.

Обязательно надо развернуть школу для разведки. Хватит самодеятельности, нам и в разведке профессора нужны. Только без Коминтерна. Своих найдем. Ребята толковые есть. И пусть ищут собственную агентуру за кордоном.

Погранохрану надо ставить по новому. Тоже новые училища нужны, отбор самый строгий. На Границе политически неграмотный человек служить не должен. На него с той стороны смотрят, он должен быть образец и по виду и во всем. Чтобы все девки сохли по обе стороны Границы.

Политическая подготовка крепкая нужна. Надо будет поговорить с Георгием. И самим готовить.

Оперативная связь на границе нужна везде. Радио само собой. А главное проводная. На границе проводную можно, потому что нормальный режим на границе в мирное время, а в мирное время массово рвать связь не будут. А если связь рвут, это уже война. Или на носу.

Вооружение на границе сейчас слабое. Надо крепко перевооружить. Нужны автоматы и миномёты. Если война будет, армия армией, а нам тоже воевать.

Одиночная подготовка должна быть как у диверсанта. Против тебя не урка идет, а хорошо подготовленный человек. И ты должен. Надо уметь действовать одному и в малой группе. Стрелять надо хорошо. На границе нам все нужны ворошиловские стрелки. Снайперов готовить надо массово.

Дальше, на Границе нужна своя разведка. Одного агента можно раскрыть и перевербовать. И не будешь знать, на кого он работает, на тебя или на дядю. А если массово, на низовом уровне, то тут уже такой наплыв информации, что не спрячешь. Для пограничных войск разведку поставим отдельно. Это нам еще в Закавказье помогало. От крестьян узнаешь больше чем от шишки из министерства.

Надо начать пересмотр дел. Постановление по арестам приняли, а аппарат на местах весь не заменишь, надо подтолкнуть, пересмотреть. По паспортному режиму тоже. Надо по новому поставить следствие, это уже делается.

Николай натворил дел. Получается так, что специально делали, чтобы озлобить. Врагов много, но видно, что было много необоснованных арестов. Думаю, не меньше 100 000, а может и больше зря посадили. И по расстрелам был перегиб, но тут уже не исправишь.

По охране Правительства будет проще. Власик[82] не подведет, мы ему еще добавим людей. На оперативно-чекистскую работу надо штат добавить крепко.

Надо попросить Кобу, чтобы дал мне время лучше разобраться с делами в Наркомате и потом ему сразу доложить по всей программе. Надо подготовить проэкты Постановлений, что еще не готово.

Комментарий Сергея Кремлёва

Запись от 6 февраля 1939 года говорит сама за себя. Это – программа ближайшей деятельности, уточненная после более детального знакомства Л.П. Берии с положением дел во вверенном ему очень непростом ведомстве с очень разнообразными задачами.

Сразу надо сказать, что в течение 1939–1940 годов Л.П. Берия эту программу в основном выполнил, а в чем-то и перевыполнил, дополняя её и расширяя, потому что он всегда умел видеть требования дня.

Так, ещё 12 декабря 1938 года Берия получил санкцию Сталина на создание Следственной части НКВД, что обеспечивало разделение функций розыска и следствия в интересах квалифицированного ведения следствия.

В начале февраля 1939 года Берия направил Сталину проект Указа ПВС СССР о снятии судимости с осуждённых бывшей Коллегией ОГПУ, Особым совещанием и тройками НКВД. 5 апреля 1939 года Политбюро утвердило проект этого Указа.

Одновременно начался масштабный реабилитационный процесс при резком снижении числа новых арестов. По данным Международного фонда «Демократия», в 1939 году органами НКВД было арестовано 44 тысячи человек – в 15 раз меньше, чем в 1938 году. Причём историки Фонда признают, что основная доля арестов была проведена лишь осенью 1939 года после присоединения к СССР Западной Белоруссии и Западной Украины, где было сильное и активное антисоветское националистическое движение (особенно на Украине). В то же время (по данным Международного фонда «Демократия») в 1939 году было освобождено 110 тысяч человек, арестованных в 1937–1938 годах. В 1940 году массовые освобождения продолжились.

В скобках замечу, что имеются и иные цифры. Так, известный историк-антисоветчик К. Залесский сообщает, что Берия «в пропагандистских (?? – С.К.) целях провел в 1939 году освобождение из лагерей 223,6 тысячи человек и из колоний – 103,8 тысячи человек. Как ни лестны эти цифры для Лаврентия Павловича, думаю, что они всё же завышены. При этом К. Залесский утверждает, что одновременно в 1939 году было арестовано до 200 тысяч человек, не считая депортированных из западных областей Белоруссии и Украины. Но последние утверждения пусть остаются на совести К. Залесского. Если уж быть точным, то сообщу, что в апреле 1941 года Берия докладывал Сталину о том, что в западных областях УССР и БССР в 1939–1940 годах было арестовано 102 408 человек. Это была, конечно, масштабная, но в целом, увы, обоснованная мера.

Вернёмся, впрочем, к первому периоду реформ Л.П. Берии в НКВД СССР.

В феврале 1939 года было принято Постановление СНК СССР о выделении из Главного управления пограничных и внутренних войск самостоятельного Главного управления пограничных войск. Этим было положено начало коренному реформированию пограничных войск СССР. Соответственно, именно Л.П. Берию необходимо считать подлинным реформатором пограничной службы в Советском Союзе (как и реформатором советской разведки, к слову).

За 1939–1940 годы погранвойска были полностью реорганизованы и получили единую структуру частей с организацией в них служб связи и тылов. Личный состав погранвойск за 1939–1940 годы возрос на 50 %, а в 1941 году возрос ещё более.

В 1940 году в ГУПВ НКВД СССР были приняты новые нормативные документы: инструкции для пограничной комендатуры, пограничной заставы и пограничного наряда, где обобщался весь предшествующий опыт служебно-боевой деятельности пограничников.

Была проведена моторизация транспорта частей погранвойск. К началу 1941 года в Белорусском пограничном округе имелось около 400 автомобилей, а в Украинском пограничном округе – около 500 автомобилей. Были сформированы 15 автотранспортных рот и 70 автотранспортных взводов. Были сформированы также 6 сапёрных рот и 70 сапёрных взводов.

К исходу 1940 года по всей западной границе возникла единая система связи между управлениями пограничных округов, пограничными отрядами, комендатурами и заставами, для чего было проложено 6525 километров новых линий связи. На всех 511 заставах построили оперативную сигнальную связь между заставой и пограничными нарядами, несущими непосредственную охрану границы (те самые телефонные розетки «на каждом дереве», которые нам известны по фильмам о границе).

ГУПВ НКВД провело переформирование 7 школ служебных собак и школы связи. К началу 1941 года ГУПВ имело 11 военно-учебных заведений.

Развивалась охрана морских границ. Вместо деревянных строились стальные пограничные корабли со скоростью хода до 34 узлов (около 60 км/ч). В Анапе образовался учебный морской пограничный отряд, в Ленинграде открылось Военно-морское пограничное училище (его закрыли уже хрущёвцы в 1960 году).

Были созданы разведывательные органы частей и соединений пограничных войск. Эта «муравьиная» разведка к лету 1941 года обеспечила весьма полное вскрытие военных приготовлений Германии на нашей западной границе и своевременное информирование высшего руководства СССР и лично Сталина о близкой войне. Именно Берия постоянно снабжал Сталина соответствующей оперативной информацией, что позволило Сталину примерно за четыре дня до начала войны санкционировать приведение войск в боевую готовность. Лишь прямое предательство ряда нераскрытых сообщников Тухачевского, Уборевича и Якира и преступная халатность ряда руководителей Наркомата обороны и Генерального штаба РККА привели к тому, что война началась для СССР так трагически. Однако пограничные войска НКВД, с началом войны обязанные отойти, чтобы уступить армии задачу отпора врагу, на самом деле сутками вели приграничные бои и в начальный период войны сыграли даже не оперативную, а стратегическую роль!

Однако голыми руками в современной войне много не навоюешь, и Берия добился выделения для пограничных войск только в 1940 году 81,1 тысячи пистолетов-пулемётов (автоматов). К началу 1941 года погранвойска получили в Белорусском пограничном округе 200 станковых пулемётов, 400 ручных пулемётов, до 2000 автоматов, в Украинском пограничном округе – 300 станковых пулемётов, более 600 ручных пулемётов, 6500 самозарядных винтовок и 2500 автоматов.

И это – при постоянном повышении одиночной и коллективной боевой подготовки. Берия сам был отличным стрелком и хорошо сознавал значение меткой стрельбы личного состава. Поэтому снайперское движение в погранвойсках Берии сразу приобрело самые широкие возможности.

Не была забыта и политическая подготовка. Погранвойска получили сразу ставший популярным ежемесячный журнал «Пограничник». К 1941 году погранвойска состояли на 26 % из членов ВКП(б) и на 70 % из комсомольцев. А тогда принадлежность к комсомолу была далеко не формальной.

Окончательно приняв наркомат, Берия сразу же принялся и за реформу разведки. Как следует из дневниковой записи, он прекрасно понимал всю опасность возобновления работы с агентурой, которая могла оказаться массово раскрытой в результате перехода на сторону врага целого ряда бывших резидентов и разведчиков: Люшкова, Никольского-Орлова, Кривицкого, Александра Бармина, Рейсса. Кроме того, уже было ясно, что зарубежную агентуру ИНО НКВД могли сдавать и заговорщики или агенты врага внутри НКВД.

Нынешние критики Берии вряд ли способны – по причине полной деловой бездарности – даже представить себе, как рисковал Берия, идя на амнистию и реабилитацию ряда сотрудников внешней разведки, арестованных после возврата в СССР, а также восстанавливая зарубежные резидентуры, разгромленные при Ежове. Новые руководители разведки – Фитин, Судоплатов обращались к Берии с соответствующими предложениями, но всю полноту ответственности перед Сталиным за возможные провалы и дезинформацию нёс ведь Берия. Однако он пошёл на риск и вернул в активную разведывательную работу ряд как опытных, так и перспективных нелегалов, попавших под подозрение – достаточно напомнить примеры Василия Зарубина и Александра Короткова.

Но ещё большая заслуга Берии перед советской разведкой в том, что он дал «зелёный свет» специальным наборам и организации школ НКВД для подготовки разведывательных кадров – как в легальные резидентуры, так и нелегалов. Именно это создало прочный фундамент для плановой разведки, которая пришла на смену пусть и нередко талантливой, но дилетантской разведке 20-х и начала 30-х годов. Важное значение при Берии приобрела и аналитическая работа в Центре, к ней привлекались серьезные научные кадры.

Фактически нет ни одного аспекта работы советских спецслужб, который бы не получил в НКВД Берии хорошую устойчивую перспективу развития.

При этом Берия много внимания уделял и расширяющейся экономической деятельности НКВД. При Берии были созданы многие новые производственные Главные управления НКВД, но объяснение того, почему так происходило, далеко от «мемориальных» инсинуаций. Дело было не в том, что Берия якобы «загнал в ГУЛАГ половину страны», а в том, что Берия сумел – как это он делал всегда, столкнувшись с новой проблемой, – подойти и здесь к организации работы заключённых по-новому. И до него осуждённые специалисты не кайлили, как правило, скалы, а имели возможность работать по специальности.

Если человек совершил преступление (а таких было немало) и отбывает наказание, он должен работать. Но он должен работать так, чтобы приносить максимальную пользу. Особенно это важно тогда, когда осуждён специалист-вредитель или саботажник (и таких было, увы, не так уж и мало). Однако профессиональный и квалификационный облик тех, кто попадал в заключение, был случайным. Берия же понимал, что эффективно может работать только комплексный коллектив, и поэтому он стал широко привлекать к производственной деятельности НКВД вольнонаёмных специалистов – в дополнение к осуждённым специалистам. Кроме того, он резко повысил профессиональный уровень руководителей производственных Управлений. Если мы просмотрим биографические справки на руководство Главгидростроя, Главного управления лагерей железнодорожного строительства, Дальстроя НКВД и т. д., пришедшее в НКВД при Берии по партийному набору, то мы убедимся, что это не пьяные держиморды с наганом в расстёгнутой кобуре – как их изображают «мемориальные» провокаторы, – а полноценные специалисты с высшим образованием.

Вот только ряд примеров из высшего эшелона руководства НКВД Берии…

Базанов Н.А. (1904–1950), окончил Московскую промакадемию; Буянов Л.С. (1911–1950), окончил ЛИИЖТ; Гвоздевский Ф.А. (1901–1962), окончил МИИТ; Егоров С.Е. (1905–1959), окончил МВТУ; Карташов К.И. (1904–1959), окончил Сталино-Донецкий горный институт; Кузнецов С.В. (1909–1980), окончил МХТИ им. Менделеева; Митраков И.В. (1905—?), окончил Московский горный институт; Павлов В.П. (1910–1962), окончил Ленинградский горный институт; Петренко И.Г. (1904–1950), окончил Ленинградскую академию ж.д. транспорта им. Сталина; Поспелов М.Л. (1906—?), окончил Военно-транспортную академию им. Кагановича; Рождественский В.И. (1900—?), окончил ЛИИЖТ; Саркисьянц Г.А. (1904–1964), окончил МИИТ; Тополин С.А. (1908–1983), окончил ХИИТ; Хомчик М.И. (1902—?), окончил МИИТ…

Обращаю внимание читателя, что большинство из тех, кто упомянут выше, умерли в молодом, в общем-то, возрасте, потому что работали они на износ. Вот истинные кадры наркома Л.П. Берии!

И прежде всего сотрудничеством со специалистами, а не палкой обеспечивались при Берии производственные победы промышленных Управлений НКВД.

26/II-39

Уже полгода в Москве, а той Москвы и не видел. Раньше когда приезжал, что-то успевал увидеть, а теперь полная запарка. Конца не видно и не будет. Вскрываются новые правотроцкистские организации, в том числе в промышленности. Активизируются, чуют, что войной запахло, сволочи.

Надо не забыть предложить Кобе и Молотову восстановить Мобилизационный отдел. Когда вместо ОГПУ сделали НКВД, то с 1935 г. Моботдела нет. Почему? Коба сам говорит, в этом году может придется воевать, а у нас нет аппарата, который решал бы вопросы подготовки к войне. Не дело, надо поправить[83].

5/III-39

Дошли руки до Дальстроя. Будем готовить 5-летний план по развитию. Разговаривал с Павловым[84] и профессором Александровым[85]. Александров толковый дядька, дело знает, соглашается быть председателем Комиссии по Дальстрою. За два года мы там добыли 110 тонн золота, а надо добывать столько в год. Или хотя бы тонн 80 или 70[86]. Отдельно надо крепко взяться за олово[87]. Сказал Павлову, что орден получил, теперь давай работай на второй[88]. А главное, давай презренный металл. Позарез нужен.

Думаю, дело там пойдет. Так и сказал, сделаем, товарищ Сталин, не беспокойтесь.

Справка комментатора

С 10 по 21 марта 1939 года в Москве проходил XVIII съезд ВКП(б). Съезд утвердил 3-й пятилетний план развития народного хозяйства СССР на 1938–1942 годы. Съезд утвердил новый Устав ВКП(б).

На этом съезде Сталин выступил с большой речью, в которой много говорил о международной ситуации и внешней политике СССР. На Западе его речь известна как «каштановая», и вот почему. Сталин сказал, что нам необходимо «соблюдать осторожность и не дать втянуть в конфликты нашу страну военным провокаторам, привыкшим загребать жар чужими руками».

«Загребать жар чужими руками» – русское идиоматическое (то есть – точно не переводимое) выражение. Ему примерно соответствует западноевропейское идиоматическое выражение «заставлять других таскать для себя каштаны из огня». Оба выражения по смыслу схожи, но – не полностью. Загребать жар – значит гасить «жар», то есть загребать раскалённые угли так, чтобы они погасли. Сталин имел здесь в виду англосаксов, которые хотели столкнуть СССР с Германией в войне, чтобы ликвидировать германскую опасность русскими руками. Идиома же «таскать каштаны» имеет более узкий смысл как синоним эгоистической выгоды, связанной с удовольствием.

Имея в виду внутреннюю ситуацию, Сталин сказал в своей речи на съезде, что карательные органы, разведка «своим острием обращены уже не вовнутрь страны, а вовне ее, против внешних врагов».

Н.И. Ежов присутствовал на съезде как всё ещё действующий член ЦК. На заседании 13 марта Ежов передал записку Сталину:

«Тов Сталин!

Очень прошу Вас, поговорите со мной одну минуту.

Дайте мне эту возможность».

В тот день у Ежова такой возможности не оказалось. Однако он получил её 20 марта, когда состоялось последнее заседание действующего состава ЦК накануне выборов нового состава 21 марта. Разговор был, естественно, публичным, но ничего внятного Ежов сказать не смог.

В новый состав ЦК он не попал. 29 марта 1939 года Политбюро поручило комиссии «в составе тт. Маленкова, Поскребышева и Крупина в 5-дневный срок принять все дела по Секретариату ЦК ВКП(б) б[ывшего] секретаря ЦК ВКП(б) т. Ежова Н.И.».

Был делегатом съезда и М.П. Фриновский, как нарком ВМФ, однако в президиум съезда был избран не он, а командующий Тихоокеанским флотом Н.Г. Кузнецов, сразу после съезда назначенный вначале 1-м заместителем Фриновского, а вскоре и наркомом вместо него.

6 апреля 1939 года Фриновский был арестован.

Ежов был арестован 10 апреля 1939 года.

22/III-39

На Пленуме избран Кандидатом в Члены Политбюро ЦК. Коба сказал, для тов. Берия это большой аванс, но он показал себя за время работы в Москве уже зрелым работником крупного масштаба и будет в работе Политбюро нужен.

Николай[89] тоже был Кандидатом, а выше не поднялся.

31/III-39

Сегодня товарищ Сталин пригласил пораньше, я пришел, он один. Поздравил с днем рождения, говорит, сорок лет прожил, живи до ста лет Лаврентий. Говорю, спасибо, постараюсь дожить под вашим руководством.

Он вздохнул, говорит, мне не дожить. Будешь жить своей головой. Потом вздохнул, сказал, что вот чистим, а все не вычистим. А не стрелять врагов нельзя. Война может быть уже летом. Я говорю, а как же подготовка. Мы еще не готовы. Он говорит, как готовы, так и будем воевать, они тоже не очень-то готовы. Потом добавил, что надо арестовать Ежова и Фриновского. Ежов не кается, а злобится. Надо здесь разобраться всерьез.

Пока шел съезд, ситуация в Европе крепко изменилась. Активизировались венгры[90], немцы вошли в Чехию[91] и Мемель[92], теперь открыто требуют возврата Данцига.

В Испании дело кончено[93].

В Дюсельдорфе (так в тексте. – С.К.) прошло совещание германских и английских промышленников. Вот это опасно[94]. Если они договорятся за наш счет, будет [плохо]. А Литвинов[95] их обхаживает и собачится с немцами. Развел в Наркоминделе Биробиджан и сам Биробиджан[96]. Как бы это дело прекратить[97]. С немцами можно договориться, а с англичанами – [нет]. Тут надо подумать. Мне кажется, Коба тоже так начинает думать. На съезде он высказался больше в пользу немцев[98]. Гитлер не дурак, поймёт.

10/IV-39

Фриновский обещал рассказать всю правду, сказал, все напишу своей рукой, и допрашивать не надо. Сам напишу.

Посмотрим. Долго мы c Михаилом говорили, вижу, что осознал. Поздно, Михаил. Цапались мы как товарищи, а теперь извини, сам ты себя довел до того, что враг. Эх, дураки! Сам теперь говорит: «Был человек, стал г…вно». Зачем?

Николай[99] тоже арестован. Пока Фриновский не напишет свои показания, говорить с Николаем не буду. Дагин раскрыл много и другие тоже, но посмотрим, как Николай себя поведет. Допрашивать будет Богдан[100].

Решено судить вскрытых троцкистов, правых и вредителей[101]. Этих вскрыли. А сколько еще их по углам?

13/IV-39

Хреново. Окончательно ясно, что Николай – враг.

Комментарий Сергея Кремлёва

Хотя объём репрессий уже с начала 1939 года резко снизился и начался возвратный реабилитационный процесс, это, конечно, не означало, что отпала объективная необходимость в подавлении разоблачаемых врагов государства. Необходимость имелась постольку, поскольку имелись враги.

Вернёмся немного назад – в 1937 год и кратко остановимся на причинах массовых репрессий.

Враги страны имелись в верхах, потому что значительная часть советской элиты не выдержала испытания ситуацией «из грязи в князи» и с годами погрязла вместо дела в политиканстве и заговорах.

Враги нового строя имелись и в низах, в массах. Это были и «бывшие», в том числе – из среднего класса и т. п., и простые люди, не понимавшие, что основные перемены в стране совершаются во имя если не их ближайшего благоденствия, то уж точно – во имя благоденствия их детей.

То есть репрессии были необходимы. При этом наиболее деятельную антиобщественную часть как верхов, так и низов необходимо было устранить из жизни общества физически.

Во-первых, антисталинские верхи даже в той их части, которая происходила из «старых большевиков», были не такими уж и старыми. Например, Авелю Енукидзе (в партии с 1898 года) в год расстрела было 60 лет, Постышеву (в партии с 1904 года) – 52 года, Чубарю (в партии с 1907 года) – 48 лет. Что уж говорить о членах партии с 1917 года! Многим из них, доросшим до высоких постов и на этих постах переродившимся, не было в 1937 году и сорока лет.

Просто снятые со своих постов, просто лишённые власти, бывшие «верхи» тут же начали бы за неё бороться любыми способами. Опыт-то имелся.

«Низовые» активные антисоветчики тоже были не стары, но перевоспитать их убеждением, словом было уже невозможно.

Масштабы расстрелов в 1937–1938 годах ныне серьёзно преувеличены, но вряд ли они составляют число менее 200–250 тысяч человек, включая как низовой слой репрессированных, так и верхи.

Представим себе – что было бы, если бы несколько десятков тысяч репрессированных бывших руководителей не расстреляли, а направили в лагеря? И если бы не было расстреляно 100–200 тысяч низовых антисоветчиков…

Возьмём бывшие верхи… Это ведь была очень опасная компания, имеющая опыт подпольной работы, Гражданской войны, локальных конфликтов, а также опыт организационной и агитационной работы. Соединившись с не расстрелянной, а просто направленной в лагеря наиболее активной частью антисоветской массы числом в сотню-другую тысяч человек, эти бывшие верхи в сочетании с заключёнными из низов дали бы такую взрывчатую смесь, что под угрозой оказалось бы само существование СССР.

В реальном масштабе времени это понимали и сами репрессированные, и, естественно, Сталин и сталинское Политбюро. Сталин, конечно же, не мог допустить возможности дестабилизации обстановки в стране, да ещё и в условиях вполне реальной внешней агрессии, возможно – польской, возможно – польско-германской, возможно – японской, возможно – общеевропейской под рукой Антанты.

Тогда жертвы мы считали бы на большие миллионы!

Вот почему в 1937–1938 годах было так много «расстрельных» приговоров – этого требовала суровая историческая реальность тех дней.

Полные своды протоколов допросов арестованных в 1937, 1938 и 1939 годах высокопоставленных деятелей ВКП(б), НКВД, РККА и промышленности, в том числе, например, показания Евдокимова, Дагина, Фриновского, не говоря уже о Ежове, Ягоде, не обнародованы по сей день. Нет полной картины и по следственным делам тех лет в «низах».

Рассекречены крохи.

Но, как по капле морской воды можно судить о солёности всего моря, так и крохи правды о тех годах позволяют представить их картину если не во всей полноте, то достаточно объективно. И становится понятно, что арестованные и расстрелянные были действительно виновны в том, в чём их обвиняли. Даже, в большинстве своём, в низах.

Ясно видно и то, что историческая и нравственная правота – безусловно за Сталиным и Берией.

Ведь те, кого пришлось арестовывать Берии и кого пришлось осуждать на смерть Сталину, долгое время были их товарищами по общему государственному делу. И эти бывшие товарищи, скатившиеся до интриг и прямого предательства, в своё время не так уж мало сделали для успеха той борьбы за новую Державу, участниками которой были Сталин и Берия.

Но если Сталину и Берии предстояли ещё годы великих трудов и побед, то для Ежова, Фриновского и их подельников всё было позади. И такую судьбу они уготовили себе сами. Скажем, 4 августа 1939 года Ежов на допросе говорил интересные вещи, а именно:

«Первые результаты операции для нас, заговорщиков, были совершенно неожиданны. Они не только не создали недовольства карательной политикой советской власти среди населения, а наоборот вызвали большой политический подъем, в особенности в деревне. Наблюдались массовые случаи, когда сами колхозники приходили в УНКВД и райотделения УНКВД с требованием ареста того или иного беглого кулака, белогвардейца, торговца и проч.

В городах резко сократилось воровство, поножовщина и хулиганство, от которых особенно страдали рабочие районы.

Было совершенно очевидно, что ЦК ВКП(б) правильно и своевременно решил провести это мероприятие…»

То есть всё начиналось разумно. В стране действительно имелось немало антиобщественных элементов, способных на активные действия в случае обострения ситуации или внешней интервенции. За партии крупного капитала на выборах в Учредительное собрание голосовало примерно 17 % избирателей. Эта цифра не может быть принята как представительная потому, что в выборах в октябре 1917 года (к слову, они прошли уже после Октябрьской революции и при поддержке новой власти) смогли принять участие не все, особенно в сельской местности. К тому же через двадцать лет многие антисоветски настроенные граждане или умерли от естественных причин (возраст), или эмигрировали. Тем не менее если предположить, что активно антисоветски было настроено всего 3–4 % населения, то при взрослом населении СССР к 1937 году примерно в 120 миллионов человек размер потенциальной «пятой колонны» мог достигать 4–5 миллионов человек. Но, даже по раздутым данным хрущёвцев и всех последующих фальсификаторов истории, в 1937–1938 годах было репрессировано не более 2 миллионов человек.

Сколько из них пострадало невинно? Не имея возможности подробно вдаваться в анализ этой стороны дела, всё же замечу, во-первых, что общее число репрессированных в 1937–1938 годах ниже, возможно, вдвое и даже более того, чем это обычно утверждается. Во-вторых, действительно невинные жертвы 1937–1938 годов вряд ли составляют больше трети от общего числа репрессированных. Это тоже немало, но тому есть свои причины. Некоторые из них вскрылись во время следствия по делу Ежова, но об этом чуть позже.

Сама же репрессивная операция в условиях возможной близкой внешней агрессии против СССР была необходима. При этом наиболее активно проявившие себя социально опасные элементы (кулаки, бывшие белогвардейцы и белобандиты, участники карательных отрядов, полицейские, уголовники-рецидивисты и т. п.) состояли на оперативном учёте в местных органах ОГПУ – НКВД. Так что первый репрессивный удар пришёлся почти полностью на безусловно виновных – в пределах первоначально определённых «лимитов», цифры которых были взяты не с потолка, а по данным, повторяю, оперативного учёта.

Далее… Вопреки установившемуся мнению, во многих регионах арестованные осуждались не «на конвейере», а после следствия, длившегося иногда месяцами. В ходе следствия, вне сомнения, вскрывались дополнительные фигуранты, поэтому значительное число репрессированных и во второй волне было осуждено, в том числе к ВМН, не без оснований.

Однако на объективный процесс «зачистки» страны наложились сознательные провокационные действия той части руководства НКВД, которая имела отношение к заговорам и преследовала цели дискредитации советской власти и Сталина. «Технология» таких действий хорошо видна из следующей части показаний Ежова от 4 августа 1939 года:

«…Ответ: Когда были исчерпаны в областях установленные для них так называемые «лимиты» по репрессии бывших кулаков, белогвардейцев, к.-р. духовенства и уголовников, мы – заговорщики и я… вновь поставили перед правительством вопрос о том, чтобы продлить массовые операции…

В доказательство целесообразности продолжения массовых операций мы приводили крайнюю засоренность этого рода элементами колхозов в деревне, фабрик и заводов в городах, подчеркивая заинтересованность и сочувствие к этой мере трудящихся города и деревни.

<…>

Вопрос: Вы что же, обманули правительство?

Ответ: Продолжить массовую операцию и увеличить контингент репрессируемых безусловно было необходимо.

Меру эту, однако, надо было растянуть в сроках и наладить действительный и правильный учёт с тем, чтобы, подготовившись, нанести удар по организующей, наиболее опасной верхушке контрреволюционных элементов…

…В этом смысле мы правительство, конечно, обманывали самым наглым образом…»

Ежов далее пояснял свои слова более конкретно, говоря и вот что:

«По словам Фриновского (выезжавшего в Дальневосточный край. – С.К.), продолженная нами массовая операция пришлась как нельзя кстати. Создав впечатление широкого разгрома антисоветских элементов в ДВК, ему удалось на деле удачно использовать массовую операцию для того, чтобы сохранить более руководящие и активные кадры контрреволюции и заговорщиков. Сосредоточив весь удар… на пассивных деклассированных элементах, Фриновский, с одной стороны, вызвал законное недовольство среди населения многих районов ДВК и, с другой стороны, сохранил организованные и активные кадры контрреволюции. Особенно он хвастал тем, что с формальной стороны к проведенной им операции никак не придерешься. Он погромил колчаковцев, каппелевцев и семеновцев (то есть тех, кто служил в войсках Колчака, Каппеля и атамана Семёнова. – С.К.), которые, однако, в большинстве своем были старики… Фриновский шутя так и называл операцию в ДВК – стариковской…»

Это не выдумано допрашивавшим в тот день Ежова старшим лейтенантом ГБ Эсауловым (позднее, в 1944–1947 годах он был заместителем наркома НКГБ СССР), а записано им со слов самого Ежова. Собственно, Эсаулов по малости тогдашнего своего служебного положения не смог бы выдумать ничего похожего на протокол допроса Ежова от 4 августа 1939 года, даже если бы очень захотел.

Почему ранее вполне честно служившие советской власти люди с какого-то момента пошли на измену? Ответ очевиден – не по изначальной ненависти к этой власти, как это было у «бывших», а исключительно по слабости гражданского духа и дефектности нравственных качеств. Говорят: «Коготок увяз, всей птичке пропасть». Вот и у них всё начиналось с «коготка».

На допросе 26 апреля 1939 года (его протокол ныне рассекречен) Ежов объяснил одну из непосредственных причин того, почему он был склонен пойти в ноябре 1938 года на решительные действия: «…окончательно понял, что партия мне не верит и приближается момент моего разоблачения». После того как сорвались планы путча 7 ноября, Ежов решил лично подготовить террориста-смертника, и вот как он об этом рассказывал:

«Ответ: Теперь я решил лично подготовить человека, способного на осуществление террористического акта.

Вопрос: Кого же вы привлекали для этих целей?

Ответ: ЛАЗЕБНОГО (р. 1902, арестован 29.04.39, расстрелян 22.01.40. – С.К.), бывшего чекиста, начальника портового управления Наркомвода.

Я знал, что на ЛАЗЕБНОГО имеются показания о его причастности к антисоветской работе, и решил использовать это обстоятельство для вербовки ЛАЗЕБНОГО.

В одну из встреч в моем служебном кабинете в Наркомводе я сообщил ЛАЗЕБНОМУ: «Выхода у Вас нет, вам все равно погибать, но зато, пожертвовав собой, вы можете спасти большую группу людей». На соответствующие расспросы ЛАЗЕБНОГО я сообщил ему о том, что убийство СТАЛИНА спасет положение в стране. ЛАЗЕБНЫЙ дал свое согласие.

Вопрос: Какое вы имели основание повести с ЛАЗЕБНЫМ столь откровенный разговор?

Ответ: Вообще ЛАЗЕБНЫЙ за последнее время ходил как в воду опущенный, находился в состоянии безнадежности и не раз высказывал мысль о самоубийстве. Поэтому мое предложение он принял без колебаний. ЛАЗЕБНЫЙ согласился даже с тем, чтобы после осуществления террористического акта на месте преступления кончить самоубийством…»

Не верится? Но проводившие допрос Кобулов и Шварцман, хотя их сейчас и представляют «кровавыми мясниками Берии», уж во всяком случае талантами Фёдора Достоевского и Льва Толстого не обладали, как и старший следователь Сергиенко, который вёл протокол допроса.

Впрочем, это была уже конечная стадия падения Ежова. Об одной из промежуточных рассказал племянник Ежова Анатолий Бабулин на допросе 18 апреля 1939 года. Приведу лишь одно место из протокола:

«В конце ноября ЕЖОВ… окончательно опустился – стал пить запоем и развратничать… ЕЖОВ был сильно озлоблен снятием его с работы в Наркомвнуделе и в моем присутствии неоднократно ругал и поносил И.В. СТАЛИНА и В.М. МОЛОТОВА похабной уличной бранью…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.