Глава II. Кальвин становится проповедником Евангелия

Глава II. Кальвин становится проповедником Евангелия

Речь в университете. – Бегство из Парижа. – Пребывание Кальвина в Ангулеме и Нераке. – Первое теологическое сочинение Кальвина. – Возвращение в столицу, история с “летучими листками” и “очищение” Парижа. – Кальвин поселяется в Базеле и издает “Христианскую институцию”

Это внезапное, хотя, в сущности, давно уже назревавшее обращение произошло во второй половине 1532 года. Скоро маленькая евангелическая община в столице почувствовала, какое важное приобретение она сделала в лице своего нового члена. Не прошло и года, как ученый комментатор Сенеки, несмотря на свою молодость, становится духовным центром всех приверженцев нового учения в Париже. “Все, что было предано чистому учению, – рассказывает он сам не без гордости, – собиралось вокруг меня, чтобы поучаться у меня, неопытного молодого человека”.

В Париже Кальвин познакомился с одним ревностным приверженцем реформы, купцом Этьеном Делафоржем, лавка которого служила обычным местом сходок для всех его единомышленников. Здесь Кальвин часто говорил свои проповеди, полные энергических нападок на католицизм. Подобно Лютеру, он громил невежество духовенства, богатства церквей, роскошный образ жизни прелатов, отрицал исповедь, называл бессмыслицей путешествия для поклонения святым местам или чудотворным иконам. В пламенных выражениях оратор возвещал своим слушателям новое слово, долженствовавшее обновить мир – основной догмат реформации об оправдании верой. Его голос проникал и к томившимся в темницах единоверцам, которых он утешал и укрепляя в вере своими письмами, обнаруживая в доставлении их замечательную изобретательность.

Но Кальвин не довольствовался этими успехами. У него возникла мысль вызвать движение сверху.

Обращение Кальвина произошло в такое время, которое было сравнительно благоприятно для реформации. Франциск I, этот “король-рыцарь”, покровитель наук и искусств, под влиянием своей сестры Маргариты Наваррской и фаворитки, герцогини д’Этамп, первое время относился снисходительно к новым идеям. Довольно равнодушный вообще к вопросам веры, он вначале смотрел сквозь пальцы на распространение протестантизма в своих владениях, покровительствовал гуманистам и даже сдерживал усердие Сорбонны в борьбе с новым учением. Но религиозный фанатизм новообращенных, их частые враждебные демонстрации против господствующей церкви сильно навредили им в глазах короля. Католическая партия сумела представить их Франциску I людьми, опасными в политическом отношении, и после своего поражения при Павии, нуждаясь в поддержке папы для борьбы с германским императором, он усиливает строгости против “еретиков”. Однако влияние любимой сестры по временам заставляло его ослаблять эти строгости. Она даже добилась того, что король согласился присутствовать на проповедях некоторых приверженцев реформации и сделал строгий выговор Сорбонне, осмелившейся осудить сочинение Маргариты “Зеркало греховной души”, в котором проводились некоторые реформационные идеи. Под ее влиянием он даже решил было вызвать из Германии знаменитого Меланхтона, чтобы выслушать его мнение, и по этому поводу вступил с ним в переговоры.

Пользуясь этим благоприятным настроением короля и горя нетерпением проявить свое религиозное усердие, Кальвин задумывает смелый план – он решается открыто, перед лицом всей Франции, возвестить новое, чистое учение.

В праздник Всех Святых друг его, Николай Коп, избранный в октябре 1533 года ректором университета, должен был по обычаю произнести публичную речь. Речь эту составляет для него Кальвин. В назначенный день перед многочисленной аудиторией Коп произносит речь “О христианской философии”, в которой, под очень прозрачным покровом, проводился основной принцип Лютеровой теологии – об оправдании верой – и делались резкие нападки на “софистов”, под которыми подразумевались теологи Сорбонны. Этот смелый вызов, брошенный католицизму, наделал, конечно, много шума. Сорбонна была возмущена такой неслыханной дерзостью и потребовала удовлетворения. Парламент также принял ее сторону. Ректор, потребованный к допросу, спасся бегством в Базель. Против Кальвина, на которого молва указывает как на автора речи, также возбуждается преследование. Но друзья вовремя предупреждают его, и, в то время как пришедшие арестовать его обыскивают его бумаги, Кальвин, выскочив через окно, пробирается в предместье и, переодевшись, как гласит предание, в крестьянское платье, оставляет Париж.

Эта первая неудачная попытка подействовала отрезвляюще на религиозный пыл новообращенного. Он должен был убедиться, что своей смелой выходкой оказал евангелической партии медвежью услугу. Урок не прошел для него даром, и с тех пор он проявляет в своих действиях больше осмотрительности.

Общественное мнение было слишком возбуждено против смелых новаторов, и потому, несмотря на заступничество Маргариты Наваррской, Кальвин не решается вернуться в Париж и под именем д’Еспевилля отправляется в Южную Францию. С тех пор для молодого ученого начинается тревожная скитальческая жизнь. Достоверных сведений об этом времени у нас очень мало, несмотря на то, что биографы Кальвина разукрасили период, последовавший за его бегством из Парижа, различными романическими подробностями. Несомненно лишь то, что во время своих странствий он продолжал, хотя с большей осторожностью, проповедовать новое учение, и эти проповеди сопровождались большим успехом. Более продолжительное время Кальвин проводит в Ангулеме, где спустя еще много лет показывали виноградник, в котором молодой скиталец любил предаваться размышлениям. Здесь он знакомится с каноником Луи дю Тиллье, у которого находит не только самый радушный прием, но и необыкновенно богатую библиотеку. У этого Тиллье, в его прелестном уединенном домике, он прожил сравнительно долго, и здесь-то был задуман, а может быть и начат великий труд, вскоре прославивший его имя на весь протестантский мир. Отсюда Кальвин часто предпринимал поездки по окрестностям, повсюду проповедуя новое учение, но, очевидно, с такой осмотрительностью, что местное духовенство даже сочло возможным поручить ему составление некоторых “духовных увещаний” и разрешить публичные проповеди. В мае 1534 года мы застаем его на родине, в Нойоне, где он окончательно отказывается от своих приходов, не считая возможным долее сохранять их за собой при своих изменившихся религиозных убеждениях. Впрочем, это не мешает ему уступить их другим лишь за известное вознаграждение – обстоятельство, которое часто ставили ему в вину его католические противники. Некоторое время он проводит также в Нераке, при дворе Маргариты Наваррской, которая приняла его с большим радушием. Наконец к этому же периоду относится появление его первого теологического труда – “Psychopannychia” (“Сон душ”), в котором резко осуждается учение анабаптистов, утверждавших, что после смерти человеческие души пребывают в состоянии сна до наступления Страшного Суда. Сочинение это представляет замечательный контраст с его предыдущим трудом. Резкий полемический тон, признание безусловного авторитета Библии ясно показывают в авторе теолога, который окончательно отказался от своих прежних гуманистических тенденции.

К концу того же года Кальвин решает вернуться в Париж.

Королеве Маргарите удалось выхлопотать у брата, чтобы дело об университетской речи было улажено. Благодаря ее стараниям в Париже даже образовалась маленькая протестантская церковь, и можно было надеяться, что дальнейшее ее развитие не встретит сильных препятствий. Но этому мирному развитию помешали беспорядки в среде самих протестантов. Дело в том, что наряду с учением Лютера из Германии стали проникать учения разных сектантов. Некоторые из них были не только враждебны католицизму, но даже отличались антихристианским направлением – таковы, например, секты анабаптистов и антитринитариев, отрицавших Св. Троицу. Все это, конечно, отражалось невыгодно на успехах нового учения, вносило раскол и беспорядок в неокрепшую еще церковь. Но еще более губило дело реформации несвоевременное усердие и фанатизм ее поборников. Не довольствуясь мирной пропагандой своего учения, они позволяли себе открытые враждебные демонстрации против католической церкви, часто нападали на религиозные процессии, совершали разные бесчинства в церквах. Чтобы содействовать распространению новых идей, они составляли “летучие листки”, в которых осмеивалось папство и его заблуждения, и эти листки вывешивали ночью на церковных и монастырских дверях, на воротах Лувра и Сорбонны. В 1534 году количество подобных листков было так велико, что сам этот год получил от них название “l’annee des placards”[1]. Все эти демонстрации только усиливали раздражение католиков. Сам Беза осуждает эти излишества своих единомышленников, так как можно было ожидать, что “король в конце концов начнет находить вкус в истинах нового учения”.

18 октября 1534 года Париж находился в сильном волнении. На всех общественных зданиях, даже на дверях королевского кабинета, оказались вывешенными “летучие листки”, где в самых оскорбительных выражениях говорилось “о великих и отвратительных злоупотреблениях папской мессы”, причем доказывалось, что католики только профанируют таинство причащения.

Король и все католики были возмущены таким богохульством. Решено было не давать больше пощады еретикам и немедленно предпринять “очищение” (lustration) Парижа. 29 января 1535 года король, с факелом в руке и обнаженной головой, в сопровождении всего двора и громадной толпы народа, направился во главе грандиозной процессии к епископскому дворцу и, по совершении торжественного богослужения, объявил собравшемуся духовенству, парламенту и народу, что не потерпит более никакого оскорбления величия Божия и будет беспощаден к виновным, хотя бы в числе их оказался его собственный сын. В тот же день, в виде грозного предостережения, в различных частях города запылали костры, на которых погибли мученической смертью шесть арестованных протестантов. В числе их находился и друг Кальвина, Делафорж.

При таких обстоятельствах оставаться во Франции было слишком рискованно. Кальвин решает оставить отечество и отыскать какой-нибудь уединенный уголок, где бы он мог в полной безопасности отдаться своим теологическим работам. В сопровождении Тиллье, который стал его горячим приверженцем, он переходит через границу. Недалеко от Меца один из слуг обкрадывает их, и они, почти без всяких средств, пешком добираются до Страсбурга. Здесь Кальвин впервые может свободно вздохнуть. Бусер уговаривает его остаться, но он жаждет полного спокойствия и потому, после короткого отдыха, снова сбирается в путь и достигает Базеля.

Этот гостеприимный город, служивший убежищем для многих французских эмигрантов, понравился Кальвину. Здесь жили в то время гуманисты Капито и Гринеус; здесь же доживал свои дни знаменитый Эразм Роттердамский, который, как рассказывают, увидев Кальвина впервые, сразу оценил его своим тонким критическим умом и заметил: “В лице этого молодого человека против церкви готовится страшный бич”.

Кальвин решается окончательно поселиться в Базеле и вперед служить делу реформации лишь путем литературы. Чтобы не привлекать к себе внимания, он живет под чужим именем и ведет самую тихую, уединенную жизнь. Он принимает участие во французском переводе Библии, затеянном его родственником Оливетаном, и пишет к нему предисловие, где защищает право всякого верующего на беспрепятственное пользование Св. Писанием. В то же время он серьезно работает над своим давно уже задуманным трудом “О христианской институции”.

Но, наслаждаясь спокойствием, Кальвин все-таки не может не прислушиваться к вестям, приходившим с родины. А эти вести становились все тревожнее. Франциск I нуждался в союзе протестантских князей для борьбы со своим злейшим врагом Карлом V. Чтобы оправдать перед своими союзниками жестокости, совершавшиеся во Франции над их единоверцами, он распускал слух, что эти преследования направлены только против анабаптистов, которые не были терпимы и в Германии, и что казни их вызываются не их религиозными мнениями, а теми антимонархическими разрушительными идеями, которыми проникнуто их учение.

Тогда Кальвин решается выступить в защиту своих оклеветанных братьев. “Я счел бы предательством молчать дольше”, – говорит он сам про свое тогдашнее настроение. И он с усиленным рвением принимается за работу и заканчивает наконец свою знаменитую “Institutio religionis Christianae”[2].