Григорий Рычнев1 Ясеновка2

Григорий Рычнев¹

Ясеновка²

Из книги «Рассказы о Шолохове»

Мать Шолохова, Анастасия Даниловна Черникова, была родом из хутора Ясеновка. Сейчас этого селения нет. Оно распалось окончательно после коллективизации. И все же, что осталось на его месте? Бугорки глины на месте домов, ямы погребов, заросшие травой, колючим татарником, сердечным пустырником. А по балке – заброшенные левады и сады.

С московским литератором Виктором Левченко мы побывали на том месте, где стоял дом «пана» Попова, у которого работала в прислуге Анастасия Даниловна. На бывшей усадьбе теперь летний лагерь для скота и гора навоза, подступающая к саду. Старый сад, полуусохший, но еще цветущий по веснам сквозь сухие ветки вишневых деревьев.

В тридцатые годы ясеновцев раскулачили, посослали кого куда, а уцелел кто – разъехались по ближним хуторам.

Одного из них я разыскал в Вешках. Соколов Павел Иванович, 1906 года рождения.

При знакомстве у меня сразу возникла мысль: нет ли здесь какой связи с героем рассказа «Судьба человека»? Попросил фотографию как можно позднего времени.

– Фронтовая карточка есть, а больше не фотографировался я, – говорил Павел Иванович, выкладывая на стол альбом, какие-то документы.

И вот у меня фронтовая фотография Соколова. Павел Иванович сидит слева внизу, в шапке-ушанке со звездочкой, справа – два его товарища в буденновках. Боже мой, но как на этой фотографии Павел Иванович похож на Сергея Бондарчука!

– Это нас снимали на фронте в сорок первом или в сорок втором… – пояснил Павел Иванович и сел на стул. – Ясеновка, Ясеновка… Ясеновка была из крепостных крестьян. У нас были и русские, и украинцы, и татары, и калмыки. Жили оседло. Работали у помещика. Его паном называли.

Рассказывали, военно-полевой суд был в Усть-Медведицкой станице, панского сына судили. А отец поехал и взял его на поруки.

У пана было три сына. Один был революционер, вот его и судили, а отец взял документы у попа, будто он умер… А он жил тут, в Ясеновке.

Жена у пана была полячка. У них было два сына и две дочери.

А в семнадцатом году был Ленина указ, чтобы спихнуть помещиков, оружие забрать, лошадей – для армии нужно было.

И вот в первозимье приезжает сорок ребят, обстреляли дом и вошли в него. А наши крестьяне побегли – не трогайте, а то вы уедете, а нас порубят.

Двадцать первый год. Хотели забрать панское имущество, дом, а наши сказали: нехай учат наших детей. А в доме мать жила и девки с ней. Мария Александровна – мать, а девки – Анастасия Дмитриевна, вторая – Ольга Дмитриевна и братья – Илья и Евгений. Они в гражданскую не вернулись.

Поповы до двадцать восьмого года жили в хуторе, до колхозов жили в этом же доме.

Одна дочь вышла замуж за агронома Кулебаба (приезжий был, в Вешках работал в землеотделе). А вторая, младшая, домой принимала, Вальтера Христофоровича Фельдмана. После революции он тут в Вешках появился. В Чукарине его назначили председателем кредитного товарищества. А потом их, по-моему, лишили права голоса на собраниях, и они быстро продали все: дом, амбары, конюшни… даже сад продавали (наши покупали, а потом с Топкой Балки приезжали). Дом купило Каргиновское потребительское общество. И вроде как в Ростове остановились сестры Поповы. Кто из них остался, я не знаю. У Фельдмана был сын Борис, но он, говорят, пропал в войну.

До революции у нас сестра была двоюродная, она у панов жила, Аксинья Дмитриевна Новикова. Она прижила со старшим сыном Поповых девочку, и когда они уходили – забрали девочку, не отдали ее Аксинье.

В Ясеновке жили два брата и племянники Анастасии Даниловны. Братов ее я знал: Герасим Данилович и Гаврил Данилович. Дома у них в основном были саманные.

Анастасию Даниловну я узнал в революцию. Одну зиму она с Михаилом у нас зимовала, в двадцатом году, в доме Волоховых, одну комнату снимали (а Александра Михайловича я не видал), они вдвоем жили – в двадцатом или двадцать первом году это было.

Раз я Мишу Шолохова видал, за хутором с собаками шел, а второй раз через двор проходил, звала его старшая дочь Попова, какая учила нас.

Мой отец хорошо знал Шолоховых, бывал у них в Каргине. С двадцать шестого по тридцатый год приезжал Шолохов к нам в Ясеновку с Марией Петровной, с тестем Петром Громославским. По стрепеткам ездили. Громославский стрельнет – полетел, а Шолохов был отменным стрелком.

Как-то говорю: «Должно быть, клубника поспела уж», – и мы поехали, лазили по траве, ели ягоду. С ними вторая какая-то белая женщина была, не знаю, кто такая.

…Последний раз я был у Шолохова в тридцать третьем году. У меня брат Андрей Иванович Соколов был, жил он во Фроловке, он тоже знал Шолохова, был на фронте, ранетый под Сталинградом.

– Когда вы были у Шолохова? – переспрашиваю я и держу наготове шариковую ручку.

– И последний раз я был у него в тридцать третьем году. У меня осудили отца на два года за невыполнение хлебопоставки. У Шолохова в это время сидел мужчина лет пятидесяти и говорил, чё в Вешках делается. А потом он мне: «Бери выписку из приговора и подавай в кассацию». Я так и сделал, и отца освободили.

А потом как-то увидал я Шолохова, а он мне и пожалился: «У меня сена для коровы нет». Ну, я ему воз наклал и отвез, а он взял и деньги мне хорошие за это заплатил.

Хорошо, конечно, в гостях быть, тем более говорить с интересным собеседником, но пора и честь знать, и мы расстались с таким уговором: встретиться как-нибудь в другой раз и продолжить разговор о Ясеновке.

На улице я раскрыл записную книжку и сделал для себя пометку: улица Есенина, 13, дом с голубым деревянным карнизом, стены обложены белым кирпичом, ворота – железные.

На ловца, говорят, и зверь бежит. Поехал я в хутор Колундаевский, рассказал о своих поисках старому учителю Владимиру Васильевичу Солдатову. Тот долго смотрел куда-то в сторону, катал между пальцами сигарету, а потом чиркнул спичкой:

– Григорий, дуй к Лапченкову Стефану Ванифатьевичу, а в другой раз и я тебе о встрече с Шолоховым расскажу. Но… магарычовое дело.

Домик Стефана Ванифатьевича – на левой стороне речки Зимовной, у самой горы.

Был уже вечер, когда я постучал в дверь и вошел в комнату: передо мной встал небольшого роста сухонький старичок с впалыми щеками и совершенно белым, коротко стриженным на голове волосом.

Мне хозяин поставил стул рядом с русской печью, где под загнеткой³ стояли чугуны и разрезанная надвое желтая тыква.

Стефан Ванифатьевич подвинулся к столу, локтем оперся в крышку, а ладонью в щеку:

– Я Вешенский рожак. При Советской власти сразу пошел сидельцем в ревком – бумаги разносил. Потом всю жизнь бухгалтером работал.

Когда в Вешках в 1921 году случился пожар, – в мае месяце, на Троицу где-то, – выгорело 360 дворов, то нам, погорельцам, дали квартиру на бывшем поместье пана Попова, и вселилась наша семья в пустовавший там флигель.

До нас на усадьбе жил казак Тихон, он больше на конюшне находился. Как я его припоминаю, – рыжеватый, выше среднего роста.

В революцию дочери Поповы, говорили тогда, уезжали в Усть-Медведицкую, а когда фронт ушел к морю, – вернулись в свое имение, распродали все и куда-то уехали. Но это уж было ближе сюда к коллективизации.

Анастасия Даниловна, мать Шолохова, начинала работать у Поповых горничной. Это верно.

Отца ее я хорошо знал. Он был из крестьян. Мне запомнился его украинский говор.

Я видел молодого Михаила Александровича Шолохова у дочерей помещика, которого ясеновцы, бывшие крепостные, звали паном. Так вот, Шолохов приезжал на усадьбу и дарил сестрам Поповым свои первые книжки: «Нахалеиок», «Бахчевник». Эти книжки одна из сестер, Настя, давала читать и мне.

В 1985 году я угодил в больницу. Напротив меня лежал на кровати старик с белой бородой. Время от времени он вставал, вспоминая что-нибудь из своей прошлой жизни, гладил бороду, философствовал о житье-бытье, как будто размышлял вслух.

Деда звали Иван Матвеевич Чукарин (ему было 83 года, как я узнал позже). Когда приносили на обед перловку, он ковырялся в ней ложкой и всякий раз приговаривал:

– Каша – мать наша: думами нас кормит и в походы с нами ходит… Да, зовут меня Иван Матвеевич Чукарин. У нас полхутора Чукарины.

И хутор у нас называется Чукарин, а выше туда, в степь, Ясеновка была. В другой раз он встал и спросил:

– Такое вот стихотворение не слыхали? Дед пригладил бороду и прочитал:

Эх, судьи, я нож в грудь ему вонзила,

А ведь я ж его любила.

В руках у судей приговор.

Он недочитанным остался…

Да… в Ясеновке жил пан Дмитрий Евграфович Попов. У него было два сына – Илья и Евгений – и две дочери – Настя и Ольга. Ольга – старшая. А жена у пана была полячка.

Пан был хороший, уважительный…

Из Ясеновки была родом мать Шолохова. Она у пана в прислугах работала.

Михаила Шолохова я знал. На охоте встречался с ним. С Чукариным Прокофием Нефедовичем пошли мы в буерак Кельч, в сторону Токийского хутора, глядим – стоит машина в степи. По куропаткам охотились тогда мы. Ну, машина и машина, а потом видим – Шолохов к нам навстречу идет. А он тоже охотился дюже. У нас насчет пороху мало было… а он стрелял ой-ей…

Михаил Александрович расспросил нас обо всем. Мы пожалились, что пороху нет, а он достал патронташ зарядов на сто и сказал: «Берите». Мы и поделили патроны.

Пошел Шолохов к машине, потом вернулся и угостил нас огромным арбузом. Мы тут же сели с Прокофием и съели его.

У нас были ружья двадцатого калибра, шомполовки, а патроны оказались двенадцатого калибра. Мы разрядили дома патроны, пересыпали порох в свои гильзы.

Отец мой умер в восемнадцатом году. Тифом заболел и умер. Пятеро нас было в семье…

Ясеновка еще до войны разошлась. Расходиться хутор стал при колхозах. Большинство в хуторе богато жило, всех и раскулачили.

Имение у пана было ишо на Кардаиле (это там идей-то на Хопре). Дед еще был жалован землей за геройство в войне 1812 года.

Дом у Попова стоял деревянный, под жестью. Хозяин коней хороших держал – рысаков.

В нашем хуторе пан Попов построил церковь, в 1934 году сломали ее.

Путевая жена построит дом, а непутевая развратит… Поп перевенчает – черт развенчает… Всякое бывает в жизни.

Вот на мне сапоги: один из них давит. А мастер хороший шил! Какой сапог давит?.. Вы не знаете, а я знаю. Вот так и в семейной жизни.

– А Харлампия Ермакова вы знали? – спросил я, имея в виду прототипа Григория Мелехова из романа «Тихий Дон».

– Служил я у него. Во время революции, в восстание девятнадцатого года. Мне шестнадцать лет было. Если бы не пошел – голову бы отрубили… А банды сколько миру побили?..

Иван Матвеевич помолчал и добавил:

– Бабушка, ты купи мне очки, – говорит внук. «Куплю», – отвечает, и купила ему букварь… – смеялся в бороду дед, продолжая:

– Ды че там говорить, не пошла она жизня поначалу ни у Анастасии Даниловны, ни у Александра Михайловича. Чужая семья – потемки. Так-то. И Мишка у них родился не в этом доме, иде жили в Кружилине. Вот приезжай – укажу.

Телицыну Клавдию Степановну трудно застать дома. Несмотря на свой преклонный возраст, она постоянно занята общественной работой. Но вот наша встреча состоялась.

Клавдия Степановна сидела перед телевизором. В комнате было не топлено, и она куталась в свое поношенное осеннее пальто, говорила быстро, эмоционально, разводя при этом руками и то прищуривая, то широко раскрывая веки больных отечных глаз:

– В 1909 году отец Михаила Александровича Шолохова предложил моему папе Степану Шутову купить у него в долг дом, а то, мол, из казаков купцов не находится, им такая маленькая усадьба не нужна (а мы иногородние были тоже, по квартирам ходили, сразу дом купить не могли).

Перед отъездом Шолоховых в хутор Каргинский (позже его переименовали в станицу) я познакомилась с Мишей. Мне тогда было 4 года. Мишу запомнила в коротких штанишках, в рубашке с матросским воротничком. Я подошла к нему, взяла его игрушки, а он их стал отнимать. Тут я расплакалась: считала, что игрушки теперь мои. Подошла к нам его мама, Анастасия Даниловна, тихо сказала, чтобы он отдал мне игрушки. И Миша тут же выполнил ее просьбу.

Когда я уходил, Клавдия Степановна пошла в сарай и вытащила откуда-то два рогожных мешка, сплетенных из липовой коры:

– Вот это из шолоховской лавки. Я их всю жизнь хранила. Возьми, в музей сдашь.

Память станицы

Сентябрь. Станица Каргинская. Отсюда начинал свой творческий путь Михаил Александрович Шолохов. Здесь каждый проулок, каждый дом, кажется, дышат далекой, но такой еще близкой стариной.

Невольно вглядываешься в лица: те и уж не те каргиновцы, что описаны в произведениях писателя. Да и одежда местных старожилов, их детей и внуков как будто бы та, да и не та: все больше в ней чего-то недостает, все меньше в ней былого народного колорита, но когда прислушаешься к говору станичников, послушаешь где-нибудь на свадьбе их песни, посмотришь на танцоров – и убедишься: нет, жива еще казачья народная душа.

Как на что-то самое дорогое смотрю я на старинные дома – курени на высоких фундаментах с деревянными карнизами. Такие дома помнят казачьи «привилегии», за которые платили службой Отечеству, а чаще своей буйной головушкой…

Новое поколение живет теперь в станице. Но память трудового казачества хранит в сердцах любовь к тем, кто в суровые дни испытаний с оружием в руках отстаивал нынешнюю жизнь. Не зря ведь все лето на братской могиле героев Великой Отечественной войны лежат цветы. Приносят их к постаменту с чугунным отливом имен поседевшие ветераны, школьники, гости.

На бетон кладутся гвоздики, пионы, ромашки…

Тополя, как солдаты в почетном карауле, роняют по улицам первую осеннюю листву.

Осенью в Каргинской пора свадеб. В выходные дни легковые машины в разноцветных лентах, сигналя прохожим, катят по улицам. Свой первый семейный букет цветов молодожены тоже везут к обелиску.

Память. Она будет жить в нас вечно. Без нее мы – никто.

А еще всегда будем помнить: здесь, в хуторе Каргинском (переименован в станицу в 1918 году. – Г. Р.), таким же теплым сентябрьским днем переступил порог школы будущий писатель с мировым именем Михаил Шолохов. Отсюда же увезет его отец, Александр Михайлович, в подготовительный класс московской гимназии, а в 1915-м – в гимназию города Богучара Воронежской губернии.

О том, с чего начинались школьные годы Михаила Шолохова, рассказывала Надежда Тимофеевна Кузнецова, о которой мне тоже хотелось бы сказать несколько слов: блондинка, вечно юная, разговорчивая, с проницательным испытующим взглядом и не теряющая в нужную минуту чувства юмора; посвятив всю свою жизнь преподавательской работе, она и теперь, выйдя на пенсию, отдавала себя шолоховедению⁴.

Надежда Тимофеевна – добрейшей души человек. Она хорошо знала Михаила Александровича и всегда готова часами рассказывать о нем.

– Мой папа, Тимофей Тимофеевич Мрыхин, был первым учителем Шолохова. И началось знакомство вот с чего: Александр Михайлович как-то пожаловался моему папе: «На речку Минька повадился ходить. Кусок хлеба возьмет и уходит рыбалить. Давай его как-то отучим от этого… переключим с рыбалки на науку». И отец согласился давать ему уроки на дому. Так маленький Миша за шесть-семь месяцев освоил письмо и счет и в семь лет пошел сразу во второй класс приходской школы. И когда у Миши спрашивали, кем он хочет быть, – отвечал: «Военным». Но мой отец не хотел в нем это поддерживать и говорил Александру Михайловичу: «Нет, у него склонности к гуманитарным наукам», – и всячески старался развивать его способности.

Как-то с фотографом Виктором Потаповым мы выбрали свободный денек и поехали в станицу Карпинскую. Задумка была такая: заснять места, где бывал Шолохов, записать воспоминания старых казаков.

Прибыв в станицу, мы сфотографировали дом-музей писателя, школу, где он учился, старую мельницу Донпродкома, Шевцову яму, куда ходил юный Шолохов на рыбалку, а потом отправились в хутор Латышев к Александру Ивановичу Поволоцкову, 1905 года рождения.

Александр Иванович копал на огороде картошку. Это был высокого роста и крепкого телосложения мужчина. Горбоносый, осенний загар румянил его морщинистый лоб и плитняки щек с мелкими ниточками красных вен.

Хозяин был одет в полосатую вылинявшую рубашку. Выслушав нас, он степенно прошел к колченогому столу, что стоял в саду, не торопясь сел на скамейку и положил перед собой клещневатые ладони, на тыльной стороне которых выпирали из-под кожи струны сухожилий и голубые напруженные вены.

– Я сам плотник, сапожник, гармонист. В войну прошел от Сталинграда до Берлина. Воевал в инженерно-технических войсках. Поганец Гитлер, сколько миру перевел. Нас сколько, да ихних…

Да, я в первый класс ходил в Каргин и точно помню, что учился с Мишей Шолоховым. Но только один год, а потом я не знаю, куда он делся. Ага, поп Омельян преподавал у нас закон Божий. Учили русский язык, математику… дробь простая, десятичная… На парте по три человека сидели. И по четыре – такие парты были. Много поступало учеников. Наша церковноприходская, пять классов было, а во второй школе, приходской, – три класса. Человек сто нас училось… Помню, дед у нас на перемене всегда стоял с кнутом: побегут какие по партам, а он за ними. И Шолохов тоже развитой был, и ему, бывало, попадало.

Шолохова отец вроде бахчевником работал у нас в Латышах. На квартире жил и бахчевником работал. Вот у Михаила потом и рассказ появился: «Бахчевник».

В двадцатые годы у нас в хуторе в кулацком доме был ликбез, молодой Шолохов уж преподавал. А потом этот дом сгорел.

В слободке, под Каргиным, жила тетка Шолохова, и он ее часто навещал. Муж ее, Платон, тут у нас бывал и хвалился: «Шолохов приезжал…»

Время так быстро летит, что синица из руки. Глядь, а уже и нет тех людей, которые жили рядом с Шолоховыми. Вот тут и упрекнешь себя: да где же мы были раньше?! Так мне больше и не удалось разыскать в станице Каргинской и окрестных хуторах других казаков в возрасте Александра Ивановича.

Правда, называли нам фамилии, но смущало более позднее время рождения новых адресатов и заученные по книгам публикациям общеизвестные истины из жизни писателя.

Кроме этого, берясь за «сбор» воспоминаний, я не ставил перед собой цель на «монополию» (да это и невозможно), а лишь старался записать то, что могло быть навсегда потеряно.

Известно, до 1917 года Шолоховы жили в станице Каргинской. Крытый жестью дом стоял в самом центре. Во время игры Миша засорил глаза соломой, и отец отвез его в Москву в глазную больницу и одновременно определил в подготовительный класс гимназии. К сожалению, обо всем этом подробно нам теперь никто не расскажет. Но будем надеяться!

Очередная моя поездка была в составе экспедиционной группы в город Богучар.

Город Богучар

В «Дозорной книге» первые упоминания об этом городе относятся к 1615 году. Первыми его поселенцами были казаки. После Булавинского восстания, в 1717 году, на месте нынешнего Богучара была основана слобода, а в 1779-м, в связи с образованием уезда, она переименована в город.

До Великой Октябрьской социалистической революции Богучар слыл бедным провинциальным городишком, но в то же время был и самым крупным культурным центром юга Воронежской губернии.

В 1909 году в Богучаре была образована гимназия. Три года провел Миша Шолохов в этом учебном заведении (1915–1918 гг.). И мы, участники экспедиции, по предложению энтузиаста-шолоховеда А.В. Кандарюк, побывали в классе, в котором учился писатель, посетили актовый зал, предназначенный раньше для уроков закона Божьего.

В «Адрес-календаре Воронежской губернии на 1917 год», изданном статистическим комитетом в 1916 году, говорится, что директором Богучарской гимназии был действительный статский советник Г.А. Новочадов, законоучителем – священник Д.И. Тишанский. Русский язык и литературу преподавали Г.И. Карманов и О.П. Страхова, математику и физику – А.Р. Слапчинский и Н.Л. Хохряков, древние языки – И.И. Сийлит, историю – П.П. Новицкий и B.C. Клепчиков, французский язык О.И. Вольская, немецкий – Н.П. Овчаренко, природоведение и географию – И.Н. Морозов, законоведение – Заборовский, гимнастику – А.В. Олейников, чистописание, рисование и лепку – М.Я. Разиньков, пение – П.М. Копасов.

Отец перевел Мишу в Богучар из московской гимназии, устроил его на квартиру к священнику Дмитрию Ивановичу Тишанскому, о котором все отзывались как о человеке степенном, культурном. За успехи в народном образовании в духе православной церкви ему была «дарована» серебряная медаль.

Дом священника сохранился до наших дней, и мы побывали именно в той комнате, в которой жил гимназист Шолохов.

– У Тишанских, где теперь я живу, была отдельная комната, – рассказывала хозяйка квартиры ветеран труда А.И. Клюйкова и показывала: – Вот тут два окна помню, в углу умывальник стоял, тут был письменный стол, библиотечка.

Жена Дмитрия Ивановича, Софья Викторовна, работала в женской гимназии надзирательницей, или, как говорили гимназистки, «классной дамой». У Тишанских было пять детей. С одним из них, Алексеем, учился Миша Шолохов.

По-разному сложилась судьба Тишанских. В гражданскую войну они были вынуждены покинуть город. Кто-то оказался в Ростове, кто-то на Украине, а вот Алексей Дмитриевич Тишанский, майор Советской Армии, в Великую Отечественную войну навсегда остался в Венгрии при освобождении города Мишкольц. За проявленный героизм майору Тишанскому был установлен памятник.

Сейчас в бывшей гимназии – школа-интернат. В своем музее, как бесценную реликвию, хранят ребята письмо Михаила Александровича.

Вот оно:

«Дорогие ребята! Учился я в Богучарской гимназии с осени

1915 г. по весну 1918. Никакой комнаты, по-моему, «оформлять» не надо, а вот что касается приезда к вам – как только выберу свободное время – непременно приеду.

Желаю всем вам успешно учиться.

19.1.65 г.

М. Шолохов».

Но ввиду болезни Михаил Александрович так и не смог побывать в Богучаре.

В городе именем писателя названа улица, пионерская дружина, а совсем недавно ребята из группы «Поиск» сообщили мне, что на их школе и доме, где учился и жил М.А. Шолохов, вывешены мемориальные доски в память о нашем великом художнике слова.

Но самой интересной встречей считаю знакомство с Георгием Константиновичем Подтыкайловым, одноклассником писателя по Богучарской гимназии.

Портретная характеристика его: во всем теле – чрезмерная старческая полнота и утяжеленность, под глазами – мешки, обвисшие щеки напирали на складки упитанной шеи, а из-под рубахи вываливался пузырем живот. Ну, что поделаешь: старость – не радость. И никого эта проклятая болезнь не обходит. Вот и он, Подтыкайлов, всю жизнь проработал врачом-терапевтом, а тоже бессилен перед природой.

Сидя на стуле с широко разведенными коленями, Георгий Константинович оттопырил нижнюю губу и потупил взгляд.

– Как сейчас помню: идет письменная работа по русскому языку и литературе. Учитель раздает нам картинки, и мы пишем сочинение по ним. И вот врезалось в память: на другой день учитель принес тетради и прочитал нам сочинение Миши Шолохова всему классу как самое лучшее.

Андрей Петрович Денисенко, участник гражданской войны на Дону, всю жизнь работал в партийных и советских органах родного города.

Пришли мы к Андрею Петровичу, представились, включили магнитофон:

– В 1927 году я окончил заочную юридическую школу. Мне предложили держать экзамен в Миллерово. После направили в станицу Казанскую на шесть месяцев.

В августе приезжал в станицу Шолохов, квартиру он снимал у Ульяны Ивановны (фамилию забыл).

И вот вызывают меня в милицию: «Доверим вам охрану Шолохова. Вы богучарец, он учился у вас… Даем двух милиционеров».

Заступил на дежурство. Сидел, сидел на порожках, а потом спрашиваю хозяйку: «Когда Шолохов придет?» – «Он уже пришел», – отвечает.

Захожу в комнату. Михаил Александрович любезно принял, стал спрашивать о Лелехине, Подтыкайлове…

Потом он взял гитару и долго пел «яблочку».

В 1964 году по решению власти наш район стали соединять с Кантемировским. Районный центр тоже собрались переводить из Богучар в Кантемировку. Люди были недовольны этим, и я решил съездить за советом к Михаилу Александровичу как к депутату Верховного Совета СССР. Принял он меня, внимательно выслушал и сказал: «Центр останется в Богучаре». Так и вышло. И все жители города мне потом благодарность высказывали. А что я? Шолохову спасибо. Принял. Выслушал мнение народа. Помог.

Красив Богучар в утренние часы: из-за Дона всходит солнце, играют в окнах домов золотистые зайчики, голубеет даль поймы Дона и окрестных степей.

От центральной площади улицы взбегают на вершину горы, к церкви с краснокирпичными стенами и серыми куполами, а вправо от нее – белые многоэтажки новостройки.

Вспоминаются открытки с видами города на начало века: улицы с маленькими домишками, торговыми лавками, кузнями и среди них, как корабль у причала, трехэтажное здание гимназии, построенное в классическом стиле.

Фотографируемся возле памятника погибшим воинам и идем в редакцию районной газеты. В отделе партийной жизни мне подсказали новый адрес: идти вот туда и туда, спросите, мол, Фирскину Антонину Александровну, 1902 года рождения… работала корректором в «районке».

…Когда я вошел во двор, то увидел, вопреки моему ожиданию, не старческого возраста женщину, а довольно моложавую и энергичную хозяйку. Выражение ее лица было каким-то недоверчивым, но постепенно Антонина Александровна разговорилась:

– В богучарских мужской и женской гимназиях много училось до революции ребят и девчат из Казанской, Мигулинской, Вешейской станиц. Мальчики-гимназисты носили серую форму, она у них как будто мукой была присыпана, и поэтому их дразнили мукомолами.

В мужской гимназии преподавал закон Божий Дмитрий Иванович Тшпанский. Его звали отец Дмитрий. Он держал у себя на квартире ребят за небольшую плату. С 1915-го по 1918 год жил у него, знаю, и Миша Шолохов.

Я держала экзамен в женскую гимназию в 1914 году. Изучали мы Пушкина и Толстого, Лермонтова и Гоголя.

С Тишанским все здоровались с почтением: уважали его за ум, порядочность, скромность. В его присутствии никто из детей не позволял себе шалостей.

В нашей гимназии преподавал закон Божий отец Павел. Он с попадьей, бывало, едет на одноконке, кучер впереди правит, а ребята-гимназисты бегут следом и кричат: «Жижа, Жижа, Красногоровку спалил…»

Жижа – прозвище кучера, и он его не любил. Едет, едет… остановит лошадь, отдаст вожжи отцу Павлу, и бежит красногоровский мужичок с кнутом за ребятами, разгоняет их.

Зимой гимназисты выкатывали сани – козырки на гору, подвязывали оглобли, наваливались в короб кучей и мчались вихрем вниз к речке…

Летом все дети ходили купаться в устье, где Богучарка впадает в Дон.

Наш городок тогда был небольшой, все забавы и игры были на виду.

И гимназист Шолохов был не только свидетелем всему этому, но и участником.

На Дону

В 1918 году началась гражданская война, и Миша Шолохов оставил Богучарскую гимназию, приехал в хутор Плешаков к родителям, в дом Дроздовых, который стоял крыльцом на север, в сторону Дона, с резными стойками и навесом, покрытым жестью.

…За хутором – горькая полынь-трава, лысая, обветренная меловая гора, по дороге – белесая, перегоревшая под солнцем в древесную золу пыль. Жара стоит над Доном. По хутору словно мор прошел – ни души не видать. Но ребятам все нипочем. Кровянистая вишня вызрела – пошли по садам. Николай Королев, Алексей Дергачев, Игнат и Иван Мельниковы – товарищи Миши Шолохова.

Во дворах у каждого своих фруктов и овощей хватает, ан нет – на огородах у других все слаще. Набегаются, подразнят своими набегами старых ворчливых бабок, и все – пропало настроение.

Бредут загорелые мальчишки по пыльной дороге. Впереди идет теперь Шолохов.

– Пойдем к отцу камни колоть, – предлагает он.

Ребята соглашаются с радостью и направляются на мельницу. Александр Михайлович любил детей, умел пошутить с ними. Вот и на этот раз он принял их добродушно и, выслушав, сказал сыну:

– Вы, Мишка, не будете колоть.

– Будем, – настаивал Михаил, и отцу ничего не оставалось, как разрешить мальчишкам поработать на строительстве ямы под нефть.

Невелика была помощь ребят, но Александр Михайлович одобрял самостоятельную инициативу детей и после работы каждому из мальчишек давал по монете, а они бежали за конфетами в лавку.

Такие вот воспоминания сохранились в памяти о детстве Миши Шолохова у Ивана Андреевича Мельникова, одного из немногих свидетелей юности писателя.

С осени 1918 года Миша Шолохов несколько месяцев учился в Вешенской гимназии, где в настоящее время размещается литературная выставка «М.А. Шолохов. Жизнь и творчество», но закончить гимназию удалось не всем, так как на Вешенской земле разыгрались страшные события так называемого «расказачивания».

Об учебе Шолохова в Вешенской гимназии мне рассказал Евгений Акимович Щетников, одногодок писателя:

– В 1917 году была организована Вешенская смешанная гимназия. Первым директором ее был Какурин Андрей Артемович из станицы Мигулинской. Но скоро его избрали в казачий круг в Новочеркасске, а вместо него прислали Кашменского Федора Гавриловича.

Класс, где учились я и Шолохов, был четвертый. Помню, как Мишу привели к нам. Вошел он, всех оглядел смело так. «Вот, ребята, вам новый ученик, переведенный из богучарской гимназии», – по обычаю представили ученика.

Шолохов был небольшого роста, полненький, в форме гимназиста.

Запомнил я его еще по рисунку. А было так: учителем пения был у нас Ефим Иванович (дразнили его «сапог»), он со скрипкой не расставался – в лес с ней ходил, по станице, а одевался плохо, был бедным… Михаил все это за ним подметил, взял и нарисовал в перемену на доске сапог и к этому сапогу пририсовал скрипку.

Вошел Ефим Иванович – обомлел. Нас стали тягать в учительскую. Но никто его не выдавал. А он, Шолохов, сам встал и сказал: «Я нарисовал».

Думали, исключат его. Нет, оставили. Посчитали за баловство.

Нас было восемнадцать или двадцать два ученика в классе. С нами учились Мирошников Тимофей, Бандуркин Сергей…

Постарше классом, кажись, учился в гимназии Чепуркин Николай, он все писал революционные стихи и подписывался обратными буквами своей фамилии.

У гимназистов фуражки были синие, с белым кантом и черным козырьком и спереди над кокардой было «ВСГ»: Вешенская смешанная гимназия.

Помню, на пении начинали мы гимн: «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон и послушно отозвался на призыв монарха он…» Директор запретил нам так петь, заменил: «…на призыв свободы он…»

В 1919 году, во время восстания, нам дали окончить гимназию и уже в конце мая дарили друг другу книги: «Свидетельствую на добрую долгую память ученику такому-то от учащихся 4 класса Вешенской смешанной гимназии…» И на первом листе каждый расписывался.

Долгое время у меня хранилась эта книга. В ней была роспись и Михаила Александровича Шолохова.

В 1920 году вместе с Шолоховым принимал участие в ликвидации неграмотности среди населения. Мы с ним виделись на совещаниях учителей. Два-три раза в год собирались в Вешенской, и каждый обменивался опытом работы.

Позже за всю жизнь я встречался и разговаривал с Шолоховым еще пять-шесть раз. (Когда-то он в Дударевку приезжал, а я там работал.) И всегда он здоровался со мной, угадывал меня как соклассника.

В Плешакове Еланской станицы в то время проживало более 800 душ. Населенный пункт лежал на одном из главных торговых путей Верхнего Дона. У Еланской, гремевшей в те времена торговыми рядами, лавками, плешаковцы содержали паромную переправу.

Были в хуторе станичные конюшни, казармы для отарщиков, отбывающих воинскую службу, амбары со страховым запасом хлеба. В округе славилась мощная по тем временам хуторская мельница – с паровым двигателем, двухэтажная, деревянная.

После обмолота хлебов из ближних хуторов всю осень и зиму везли сюда казаки зерно на помол.

По воспоминаниям уроженца и старожила хутора Плешакова Ивана Григорьевича Мельникова, 1903 года рождения, отец Шолохова, Александр Михайлович, поселился тут в 1917 году летом, стал работать заведующим на паровой мельнице, которая принадлежала ранее купцу Симонову.

А впрочем, послушаем Ивана Григорьевича сами:

– Мои родители жили в дому напротив мельницы. Семья была большая – пятнадцать человек.

Чуть пониже, рядом со своей усадьбой, мой дед Трофим Мельников построил второй дом, покрыл жестью и в 1916 году продал его машинисту мельницы Ивану Алексеевичу Сердинову.

В начале лета 1917 года в хутор приехал Михаил Александрович (видимо, описка: Александр Михайлович. – В. П.) Шолохов и стал работать управляющим паровой мельницы. Первую зиму Шолоховы зимовали у нас, а на вторую перешли к соседям Дроздовым, у них свободнее было.

Александр Михайлович, отец Шолохова, состоял в торговой компании. Эта компания и купила мельницу у купца Симонова, и он вскорости уехал, говорили туда, в Усть-Медведицкую.

Мельница была деревянная, двухэтажная. У Симонова она не была огорожена, а Шолохов огородил ее ольховым штакетником, порядок во дворе навел, расстроил подсобки.

Во дворе мельницы Шолоховы держали гусей, индюшек, свиней. Помогать по двору приезжали из Ясеновки время от времени обедневшие родственники Анастасии Даниловны: немой мужчина, вдовая женщина и девушка. Все они часто заходили к деду посидеть, поговорить.

Александр Михайлович построил во дворе мельницы круглый дом 12 х 11 метров, покрыл его жестью. Дом этот должен был служить конторой, а часть его, наверно, думал отделать себе под жилье.

В конце девятнадцатого года Шолохов оставил работу и уехал вместе с семьей. Мельница потом уж больше не работала, а дом позже снесли под школу.

Мой дед до революции был хуторским атаманом, а потом его избрали председателем Совета. Но внезапно появился Степан Кочетов, забрал ключи у деда, назначил себе секретаря из местных мальчишек и стал работать, как Кошевой в «Тихом Доне».

Иван Григорьевич был глуховат и потому всегда разговаривал со мной громко, часто повторяя вопросы. И оставалось только удивляться его памятью, на что он отвечал улыбкой и подтверждал: к старости годы молодости помнит лучше, чем все то, что было с ним год назад.

Как-то на Базковской автостанции я дожидался автобуса. Ко мне подсел старичок с сумкой на костыле, который он держал через плечо. Кирзовые сапоги на нем, какой-то полувоенный пиджак.

– Дедушка, куда едете? – спрашиваю.

– На Семеновский, а теперь он Калининский называется… Шолохова? Ну как же не знал? Я Игнат Александрович Мельников, из Плешакова родом. Помню то время, когда на мельнице работал Александр Михайлович.

Анастасия Даниловна, как приезжал Михаил на каникулы, ходила по дворам, покупала ему сметану, молоко.

На мельнице работал дворником Вася немой. Все, помню, скворечники делал и на жердях выставлял их над мельницей, и мы, ребята, в том числе и я, любили Васю, крутились возле него.

На мельнице яму строили для нефти, и ребята, какие постарше меня, кололи камень на щебень. И Михаил с хуторскими казачатами играл, хотя, правда, мало.

Шолоховы жили на квартире у Дроздовых. Подскажу тебе: у них было три сына и пять дочерей. Дроздиху звали Агриппиной. Сад у них располагался к ключу. В верху яра был родник, назывался Большой колодец.

Мельников Иван Андреевич, 1908 года рождения, уроженец хутора Плешакова:

– Нас много однофамильцев жило в Плешакове. Так вот, в детстве вместе с Шолоховым за вишней лазили. Мы вишню рвем, а его на караул ставили.

В нашей компании были Николай Королев, Алексей Дергачев, Игнат Мельников.

На охоту с тенетами ходили на зайца: сеть в верху яра ставили и нагоняли.

Набегаемся, надразнимся собак и старух, а потом Мишка говорит: «Пойдем к отцу камень колоть на щебень».

Приходим. Отец говорит: «Вы, Мишка, не будете колоть». «Будем», – говорит.

Мы кололи камень, и нам по 20 копеек каждому отец его давал, и мы шли в лавку, конфеты брали у купцов.

У отца Михаила Александровича на мельнице было штук 6–7 дворняжек, мы ходили с ними поднимать зайцев.

Александр Михайлович был простой, любил детей, шутил всегда с ними. Последний раз он приезжал в хутор в сером комбинезоне, прошел по старикам, попрощался.

В 1919 году, в восстание, Сердобский полк перешел на сторону мятежников, а наших коммунистов пригнали в казарму, где раньше отарщики жили.

…Ивана Алексеевича Сердинова отпускали к жене обмыться, потом утром привели…

Из наших, помню, среди арестованных были Евгений Петрович Оводов, Степан Федорович Полянский, Дмитрий Алексеевич Наумов, Мельников и Иван Алексеевич Сердинов.

И вот выводят их по одному на допрос: «Как убивал? Где убивал?» Кое-кого вдарил Микишара (у него два сына были у красных, а два – у белых). Здоро-овый такой…

Допрашивали по одному и спрашивали: «Где казначейские деньги?» Кое на кого говорили: «Оставить…» И оставили Полянского, Мельникова, Оводова, а остальных погнали в Елань.

У ворот казармы Мария Дроздова, жена Павла, убила из винтовки Ивана Алексеевича Сердинова, а Матрена Парамонова добила его мотыкой.

Одного пацана тогда же убили в хуторе. Подводы шли с хлебом. Мужчину в плен взяли, а мальчишка побег, и ему вслед стрельнули…

…Когда-то до войны было. На всеобуч собирали нас. Шел я с ребятами мимо нынешнего дома по улице Шолохова, 103, а Анастасия Даниловна на скамейке: «Вы чё, я пойду Мишке скажу, может, у нас в низах перебудете…» И оставила нас на ночлег.

В 1936 году я был заведующим переправой в Вешках, и ездили мы с Шолоховым рыбалить. (Он жил еще в том дому, старом.) Резучими стерлядей ловили. Тогда этой рыбы много было, запретов на нее не было.

Дергачев Павел Ефимович, 1903 года рождения, уроженец хутора Плешакова:

– У отца Шолохова на мельнице работал вальцовщиком Давид Бабичев, машинистом – Иван Сердинов, весовщиком – Христиан Платонович Кочетов. А в завозщиской жил сторож.

Дом Дроздовых был крыт камышом, с крыльцом на север, со столбами вычурными – доски с вырезами, вилюшками, – сверху крыльца – жесть.

Я думал сначала, что Шолохов списал все с плешаковцев, а потом понял, что не все от них взято. Самого Дроздова старого я не помню, но говорили: прихрамывал он.

Зимой мы в шара играли… Клюшки, шар… Играли еще в городки. Костяшки всяк себе собирал – свиные, говяжьи.

Выставляли их на лед и сбивали плиткой железной. Если все шашечки собьешь – штрафа не будет.

Играем. Глядим – Мишка пошел. Вперед из Елани, бывало, пойдет – не догоним, отстал – не догоняет нас. Не дюже липучий был.

В станице Вешенской по улице Советской живут Валентина Ивановна и Михаил Александрович Железняковы. И вот однажды они звонят мне и сообщают, что жива дочь Михаила Дроздова. Но живет она далеко, аж во Фролове Волгоградской области.

Немедля я отправился к Железняковым. Оказалось, что Валентина Ивановна – дальняя родственница Дроздовым, а поэтому я и попросил ее рассказать хоть что-нибудь из жизни этой семьи:

– Алексей и Павел Дроздовы были красивые ребята, но настырные, как говорили старые люди. Отец коня не разрешал брать, а Павел, бывало, все равно уедет.

Михаил победней жил. Как ушел на Первую мировую войну, так и не вернулся. И осталось у него три дочери и два сына. Ну, все я тебе не расскажу, это надо ехать во Фролово к Татьяне Михайловне.

Через неделю за мной заехал на ЛУАЗе М.А. Железняков, и мы поехали степными дорогами на Слащевскую, Кумылженскую и дальше – за реку Медведицу.

Татьяна Михайловна жила с дочерью на улице Пушкинской, 32. Маленький флигелек огорожен ветхой изгородью. В комнате табуретки, стол, кровать, на стенах дешевые матерчатые коврики. Под низким потолком, в самом углу, – иконы. Старушка сидит на сундуке, лицо ее исполосовано морщинами, а выцветшие глаза ее уже как-то безучастны к жизни и безразличны своим спокойствием к нашему визиту. Но слово за слово – разговор пошел, и я в своей тетради сделал запись: «Бесхлебнова (Дроздова) Татьяна Михайловна, дочь Михаила Дроздова, 1901 года рождения, проживающая по адресу…»

– Михаила Шолохова я помню, на мельнице играл. Мать у него спокойная была. Бывало, скажет: «Миша». А он – не дюже подчинялся.

Александр Михайлович не богатый был. Но все ж таки у мельницы был. Люди его уважали.

В семье Дроздовых было восемь детей: Анна, Михаил, Купина, Павло, Дашка, Фекла, Дашка (малая) и Алексей. Дед Григорий умер рано, когда отцу было 16 лет. Отец Михаил был отделенный, но тут же жил, в Плешаках.

Павел и Алексей жили в отцовском дому. Павел был офицером. Один раз у нас в хуторе был слет казаков. Это 19-й год.

А потом говорили: «Красные едут». Павел с хуторными против них и пошел. Под Матвеевским хутором в яру их и побили.

Сердинов в соседях жил. Он был в красных. Командовал. Когда наших побили, потом его взяли в плен, пригнали в казарму. Бабы стали бить пленных, у каких мужей побили…

Дроздовы занимались хлебопашеством, жили своим трудом. После восстания Алексей отступил на Кубань. Потом вернулся с другой женой, с лошадьми. А тут коллективизация. Лошадей он отдал в колхоз, а сам пошел работать в заготзерно.

Детей у Алексея не было.

Шолоховы, когда жили у нас, пользовались нашей обстановкой. Все дела с ними решала бабка, Агриппина Марковна: мы, девки, как-то мало вникали в разговоры взрослых.

Я доглядела Агриппину, бабушку свою. Дом стоял дедовский до послевоенных лет, потом его продали, свезли на другое место. Миша Шолохов, помню, ходил зимой в зипуне⁵ ниже колен. Кушаком его мать подвязывала, а он не хотел ходить в нем: зипун был домотканый, плохой вид имел, но шерстяной, теплый, а Мишка не любил его, жарко в нем было бегать. Наиграется, возьмет зипун за рукав и тянет за собой, когда домой идет.

Татьяна Михайловна была неграмотна. Взяв ручку в иссушенные старостью пальцы, она поставила у меня на листе вместо росписи крестик.

Итак, у Агриппины Марковны и Григория Дроздовых было восемь детей. Самой старшей была Анна, ее мужа звали Степан Нестерович. Вторым в семье был отец нашей собеседницы, третьей – Акулина, четвертым – Павел (у него была жена Мария, с Рубежного хутора), пятой – Дарья, шестой – Фекла (по мужу Самойлова), седьмой – вторая Дарья, ее звали в семье «малой Дашкой», муж у нее был Василий Лащенов, и самым младшим у Дроздовых был сын Алексей (первую жену Марию брал из хутора Максаевского, а в 1919 году отступил на Кубань и привез оттуда вторую жену, которую тоже звали Мария). В Великую Отечественную войну Алексей пропал без вести, но старожилы говорят, что он эмигрировал за границу, и вестей от него никаких не было.

По воспоминаниям Татьяны Михайловны, у Дроздовых дом делился на две половины. Это был типичный казачий курень.

В половине, где жила Агриппина Михайловна, пол – земляной, деревянная кровать стояла, а под ней – печь-грубка, под иконами в переднем углу – стол и лавки во всю стену. В этой же комнате, служившей кухней, – русская печь. Как и во всех казачьих куренях, в кухне или «старой хате» потолок лежал на балке, называемой маткой.

Вторую половину дома занимали Шолоховы. В горнице и в спальне стены были беленые, а в старой хате – пластинные, и каждый год они мылись.

Дроздовы предоставили квартирантам мебель, а она была немудреной: стол с деревянными лавками, посудный шкаф с застекленными дверцами, деревянные кровати, сундук – вот и вся нехитрая обстановка.

Дом был на высоком фундаменте, с низами, которые использовались под ледник. Во дворе стояла летняя кухня, сложенная из мела и крытая соломой, котухи для скота, дровяной «костер»; усадьба была огорожена стенкой из камня – плитняка.

А вот что сказала о Дроздовых-Мелеховых Анисья Михайловна Королева, тоже из Плешакова:

– Дроздовы небогато жили, дом под камышом у них был. Алексей, какой больше на Гришку Мелехова похож, извозчиком работал. Купцы нанимали его на лошадях возить товары в магазины. В кумовьях у Дроздовых был Иван Алексеевич Сердинов (моего отца сестра была выдана за него замуж). Родом он был из хутора Еланского, грамотный, интеллигентный был Сердинов, хотя и происходил из трудовых казаков.

Из потомков Дроздовых-Мелеховых в Плешакове живет ветеран труда Антонина Семеновна Виноградова. Ее дед, Василий Иванович Лащенов, был женат на младшей Дарье Дроздовой, но их брак был несчастлив.

– По-женскому Дарья хворала, – рассказывала Виноградова, – пошла в холод бродить, рыбалить бреднем и после умерла. От нее остались Наталья, моя мама и Мария.

Иван Алексеевич Сердинов – первый председатель Еланского ревкома. С установлением Советской власти плешаковским казакам предложили сложить оружие. Но многие не сделали этого, а примкнули к восставшим.

Не принял Советской власти, пошел «на измену» революционному казачеству и Павел Дроздов. В бою за Плешаковым, в районе Кизилова и Вилтова буераков, он был убит. Там, в одном из буераков, навсегда похоронил Павло свои казачьи погоны, белый полушубок, офицерский наган. Михаил Александрович помнил, как Павла Дроздова привезли в дом, как лежал на соломе возле пылающей печи. Позже доктору филологических наук Константину Ивановичу Прийме писатель рассказывал: «…для изображения портрета Григория кое-что взял от Алексея Дроздова, для Петра – внешний облик и его смерть – от Павла Дроздова» (С веком наравне⁶. С. 170).

Сердобский полк сдался повстанцам. Коммунистов Еланской станицы, входивших в него, пригнали в Плешаков, в казарму, где жили раньше отарщики. Среди арестованных был и Иван Алексеевич Сердинов-Котляров. Утром следующего дня измученных, оборванных пленных повстанцы выводили по одному на допрос:

– Помнишь Кизилов и Вилтов яры?

– Кого убивал?

Вытолкали из казармы Сердинова. В воротах под шум собравшейся толпы на него накинулась Мария Дроздова, жена Павла:

– Расскажи-ка, родненький куманек, как ты кума своего убивал-казнил?

Кто-то подсунул Марии винтовку, и та ударила ею Сердинова, а потом выстрелила в него…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.